То ли оттого, что я здорово напился, то ли от восторга, в который пришёл от полёта, время замерло, и я застрял в воздухе, наблюдая за тем, как вниз, прямо на крышу кабины грузовика, рухнуло моё тело. Брызги кипящей крови и осколки лобового стекла разлетелись в разные стороны. Прохожие переглянулись, и лица их обезобразились. Я по-прежнему висел в воздухе и болтался, как грудь бегущей спортсменки. Из грузовика, на который рухнуло моё тело, выбежал огромных размеров человек.
- Ну, чего рты разинули? – рявкнул он на замерших прохожих, стащил моё тело с крыши грузовика, забросил на плечо и понёс в морозильную камеру кузова.
- Какого ангела! – возмутился я и ринулся вниз, так неумело, как это делает сорвавшийся с дерева лист.
Водитель грузовика забросил моё тело, будто это была тушка мёртвого животного, в морозильную камеру, закрыл дверь на замок, прыгнул в кабину, завёл мотор и поехал на всех четырёх. Я спикировал прямо на крышу, стараясь по недавней житейской привычке ухватиться за всё, за что было возможно, но необыкновенным образом просочился внутрь морозильной камеры, и застрял между… человеческих тел, подвешенных за железные крюки. Грузовик поперхнулся.
- Неприятная картина, правда? – услышал я женский голос, настолько тёплый и нежный, что мне на мгновенье показалось, будто я снова нахожусь в утробе матери. Но я по-прежнему находился в морозильной камере, между двух неживых человеческих тел, к тому же, находился далеко не один.
- Очень неприятная… - ответил я так огорчённо, что Она взволнованно прильнула ко мне, пытаясь обнять, чтобы успокоить, но… о, Господи!.. Она была неосязаемой и прозрачной, как стекло, через которое я подглядывал за обнажёнными ангелами в своих снах. Подглядывал сквозь… души.
- Этого не может быть!.. Ты… зеркальныйыньлакрез!.. – выжгла она красками призрачных губ четыре слова в холодном воздухе, едва приблизившись ко мне. И я провалился в пропасть.
Сборище душ. Копоть, угасшие костры надежды, сырые спички и маленькие дети, свесившие ножки с облаков, проползающих над нами. Кусочек пепельного рая в дьявольской кочегарке.
- Пропуск! – потребовал Человек с выгнившим сердцем.
- Что? – совершенно не понял я.
- Список ваших грехов! – разъяснил он.
- Полный?
- Не иронизируйте. Вы не в том положении!
- То есть?..
- Здесь вас не поймут и, более того, здесь к вам даже не прислушаются!
- Держи себя в руках, дорогуша, не поддавайся на провокации, у тебя есть такое же право выбора, как и у всех нас, - Она повисла надо мной, пытаясь по той же привычке хлопать подобием своих ладоней по подобию моих щёк.
- Что это было? – я превратился в само недоразумение.
- Провал…
- В памяти?
- Провал по ту сторону.
- Что значит по ту сторону? Я что, умер?
- Детский сад, - констатировала Она. - Тело умерло, видишь – лежит и не дрыгается, а душа… она, блин, бессмертна. Подожди, это ещё недожаренные семечки. Второй провал будет намного ярче.
Я лежал, беззащитный, как сорванный одуванчик, и не соображал.
- Ты только не грузись, - умоляла бесцветная бестия. – Понимаешь, твоя душа без тела, то есть ты, такой, каким произошёл изначально, сейчас обнажён, как новорождённый младенец. Ты распахнут, открыт мирам навстречу: куда ветер подует – туда тебя и понесёт. Понимаешь?
- Ты-то откуда всё это знаешь?
- Блин, я 15 лет сижу на игле, для меня подобные провалы, как таблица умножения.
- На игле? То есть… - валял дурака-неваляшку я. – Ты йог?..
- Точно, йог-ветеран… около 2500 игловых ранений.
- Ты очень красивая.
- В человеке всё должно быть прекрасно: и душа, и тело, которого ты даже не видел.
- А ты… тоже умерла? – осторожно спросил я.
- Не знаю. Всё было как всегда: та же доза, тот же провал, те же ощущения. Но, когда я вернулась, этот мясник закидывал моё тело в свой грузовик. Я чуть не обосралась, сидела, дура- дурой, рядом со своим телом и не могла опомниться… но, когда, несколько часов спустя, он забросил сюда твоё тело, а потом и сам ты провалился сквозь крышу грузовика, я даже обрадовалась.
- Было бы чему радоваться, - я проскользнул сквозь мёртвые тела, чтобы быть ближе к иллюзорной незнакомке, и в этот самый момент водитель так резко ударил по тормозам, что грузовик, казалось, пойдёт вперёд кувырком. Тела начали раскачиваться из стороны в сторону, толкая друг друга и противно скрипя крюками, на которых висели. Дверь морозилки отворилась, и я снова рухнул в пропасть.
Человек с выгнившим сердцем держал меня в ежовых рукавицах и воодушевлённо работал металлической челюстью, пережёвывая кости чревоугодников.
- Приятного аппетита! – тут же освоившись, пожелал ему я.
Человек с выгнившим сердцем поперхнулся и начал неистово кашлять, отхаркивая застрявшую в горле кость. Я даже выпал из ежовых рукавиц. А он раскалился до предела, пал ниц и взглядом умолял меня помочь. А как? Я же – всего только душа, что я могу без тела? Стал, правда, тут же силой тощей мысли импровизировать в пространстве, но мне, видно, ещё в раннем детстве слон на душу наступил, - безрезультатно. Человек с выгнившим сердцем от этого совершенно, видимо, во мне разочаровался и… умер. Практически без мучений, сразу и навсегда.
Смерть в аду – это последняя смерть, тем более смерть обслуживающего персонала. Кто бы мог подумать, что меня обвинят в этой смерти.
- Ну, очухался? – Она обожгла меня краешком души. – Не раскисай, по-моему, начинается самое интересное.
В морозилку зашли водитель и Тот, о котором всегда говорят шёпотом. Вынув руки из карманов накрахмаленного халата, последний чихнул и, развернув носовой платок, спросил:
- А эти… почему не на крюках? – он высморкался и строго посмотрел на водителя.
- Морозилка полная, все крюки заняты!
- Хм… - заулыбался Тот, о котором всегда говорят шёпотом, - изумительно. Ах, суицид – моя мёртвая сказка.
- Что происходит? – поинтересовался я.
- Чёрт… - прикусила до неузнаваемости прозрачную губу Она, или мне показалось? – По-моему, мы… то есть наши тела… вляпались.
- ?.. – я вздёрнул бровь.
- Это он.
- Кто, он?..
- Тот, о котором всегда говорят шёпотом, - прошелестела она.
- А… - ничего не понял я. – И что?
- Даже боюсь себе представить, - померкла она.
- Убийца! Новоявленный самоубийца! – обезумевшая толпа теней окружила меня со всех сторон и плевалась упрёками. Мне почему-то захотелось улыбнуться, и я засиял. И толпа отразилась во мне, увидев собственное отражение. И тени растаяли в свете. А я очутился в Зале лево- и правосудия.
За столом, в центре зала сидел именно Тот, о котором всегда говорят вслух, и немытыми руками чистил апельсин.
- Присаживайтесь, - приостановившись, предложил он.
- Куда? – поинтересовался я.
- На пол, - он отделил дольку от целого. - Любите цитрусы?
- Да, - искренне признался я.
- Злоупотребляете?
- Добро употребляю!
- Вы знаете, в чём вас обвиняют?
- Догадываюсь…
- И?..
- Готов отвечать!
- Похвально, - он брызнул соком, вкушая плоть фрукта, и на время задумался.
Кто-то из приближённых задумчиво ковырялся в носу, уставившись в пространство. И палец настолько глубоко заходил в ноздрю, что, казалось, он, ковыряющийся, в забытьи выковыряет свой собственный мозг. Я неожиданно быстро заскучал, и сильно вздохнул. Тот, о ком всегда говорят вслух, уставился на меня:
- Вы что, издеваетесь?
- Помилуйте, - лживо, но чистосердечно смутился я, - мне просто здесь скучно.
- Дьявол! – проговорившись, выплюнул он, и все вокруг замерли. – Вы… ставите меня в неудобное положение, - он окинул взглядом замерших мёртвых, и истерично добавил, - дрянь!..
Я лежал в опустошённой морозилке и чувствовал себя отвратительно и неизбежно. И если внутри возникало хотя бы одно жалкое желание, оно было единственным – плакать, лопая луковицу огорчения, и быть невозможно несчастным. Но Она сверхъестественно просочилась сквозь стены кузова и выругалась:
- Твою мать, ты ведёшь себя как примадонна! Падаешь в обморок при первом удобном случае. Выше нос, утконос! – Она засияла и я, подобно воздушному шарику на нитке, ведомый её желанием, болтаясь, отправился за ней. Через несколько минут, хотя я никогда особо не ориентировался во времени, мы очутились в Душегубке. Мне стало не по себе.
- Мурашки по краешкам души, правда? – оцепенела Она, и я всхлипнул.
Мы оказались в помещении, внутренности которого от входа до выхода были заполнены телами умерших по собственному желанию. В одном из кровоточащих углов Душегубки Тот, о котором всегда говорят шёпотом, наблюдал за тем, как водитель грузовика (кем же он был по призванию?) деревянным молотом выбивал души из мёртвых тел.
Тот, о котором всегда говорят вслух, плакал навзрыд на подобии моего плеча, и слёзы его выжигали солёные звёзды на небосводе моей влажной души. Я окончательно расчувствовался и обнял его. Вокруг не осталось никого, приближенные разбежались по крысьим углам и мышиным норам.
- Знаешь, какой сегодня день? – смахивая с подобия моего плеча застывшие в хрустящие льдинки горечи слёзы, поинтересовался он.
- День твоего рождения? – смекнул было я.
- День моей смерти! – констатировал он.
- Вот как, - он показался мне обиженным родителями ребёнком из детского дома. – А почему ты ушёл?
- Бог был несправедлив ко мне…
- Как же так? – я насторожился.
- Видишь ли, я хотел, чтобы мне он дарил больше, чем остальным…
- Но?..
- Но... я был неправ!
- Господи, он покаялся! – я покрылся росой, но Она запротестовала:
- Тихо, - оцепенение, - они… - Её робкий силуэт съёжился и задрожал.
Водитель грузовика швырнул Её тело в противоположный угол Душегубки и сплюнул. Тот, о котором всегда говорят шёпотом, погрузился в недоразумение:
- Неужели застряла? – он говорил о душе, теснящейся в отбивном теле. – Заведующий! – изо рта его выпорхнул ворон смятения и, разметав очерченные ночью крылья, застыл, пригвождённый к двери гвоздём ржавого суеверия.
Дверь приоткрылась, и в Душегубку вошёл Заведующий трупами в окружении бешеных крыс, которые выползали из карманов его рваного халата и, пища и предвкушая, разбегались в разные стороны. А когда в грубых руках Заведующего блеснули лунные клещи, Она исчезла, и я плюхнулся на самое дно.
