Эй! Ганна
Рассказ
Ночную прохладу сменил тёплый, ясный день. Мартовское солнце грело по-весеннему. Тротуары успели обсохнуть. Дворники скалывали лёд и сгребали в кучи. Из водосточных труб текла вода от таявшего на крышах снега. Иногда со страшным шумом спускался по трубам намёрзший лёд. Под влиянием тёплых солнечных лучей он обтаивал, и из труб на тротуар выскакивали огромные ледышки, то скатываясь под ноги пешеходов, то тут же рассыпаясь на мелкие куски.
Ганна Митрофановна сидела у окна и опухшими, раскрасневшимися глазами пялилась на улицу. Соседи, какой день могли наблюдать, как её голова подолгу раскачивалась в окне первого этажа, а затем опускалась на руки, чтобы ссутулившаяся спина задрожала новым приступом рыданий. Не дожив одного дня до золотой свадьбы, умер супруг Ганны Митрофановны, Богдан Ильич Ажамчиков. С кладбища вдова вернулась сразу домой, обошла квартиру, оглядывая пустыми глазами, и, наткнувшись на первый попавшийся стул, опустилась на него и не вставала. Несколько раз заходила Зинаида, молодящаяся, предпенсионного возраста соседка. Глаза у неё тоже припухли от слёз, как-никак с Ажам-чиковыми прожили дверь в дверь более двадцати лет, а с самим Богданом Ильичём рабо-тали на одном заводе ещё дольше. Она пыталась разговорить, успокоить вдову, но ничего не получалось. Раздосадованная молчанием обезумевшей от горя женщины, соседка воз-вращалась к себе домой, готовила еду, заваривала чай – всё это приносила и выставляла перед Ганной Митрофановной на подоконник. Тихо уходила, чтобы вернуться время спус-тя и убрать остывшую еду, к которой не притрагивались. К концу третьего дня Зинаида, разглядывающая сизую плёнку на холодном чае, равнодушно проговорила:
– Не буду больше готовить, чего продукты переводить, – и, немного помолчав, тихо добавила: – И муж ругается.
Ганна Митрофановна медленно повела головой и, соседка увидела безжизненный взгляд, наполняющийся слезами, и, едва она успела схватить вдову, та повалилась на пол, выбросив из груди рыдающий рык.
– Ну что же это такое? – воскликнула Зинаида. – Разве можно так?! – и, еле-еле справляясь с весом обессиленного тела, усадила Ганну Митрофановну обратно на стул. В отличие от покойного супруга, Ганна Митрофановна была высока ростом, тощая, и с крупными чертами лица, энергическим голосом и большими руками и ногами. Со стороны, создавалось впечатление, что это была нескладная, грубая женщина, но те, кому доводи-лось близко с нею общаться, отмечали кроткий и приветливый характер и ловкие движе-ния. Вроде никто ничего не заметил, а она уже успела всё сделать и приготовить.
– Он назвал меня – Ганна, – сквозь приступ грудного рыдания одними губами прого-ворила вдова, обратив на соседку беспомощный взгляд.
– Что? – не поняла Зинаида, но ухватилась за появившуюся надежду разговорить, от-влечь убивающуюся горем женщину. – Говорите, выговоритесь, Ганна Митрофановна, так легче станет.
Губы Ганны Митрофановны продолжали что-то шептать, и чтобы расслышать, Зинаида наклонилась к самому её лицу:
– Что-то хотите, Ганна Митрофановна? Может, водички? Так я мигом?
Зинаида продолжала гладить вдову по спине, убеждаясь, что та сидит крепко и без присмотра не свалится. Ганна Митрофановна с отрешённым взглядом уткнулась лбом на руки, опираясь о подоконник, и раскачивалась в такт всхлипываниям. Удостоверившись, что женщину можно оставить, соседка удалилась за водой. На кухне она внимательно всё осмотрела. Пооткрывала шкафчики, отыскивая чашку или стакан. От зоркого женского взгляда не ускользнули и некоторые детали обихода. Всюду царил порядок. В шкафах стояла посуда, словно из магазина только что привезённая. В холодильнике все продукты упакованы и разложены по полкам. Обстановка никак не выдавала, что совсем недавно в этой квартире были похороны. Соседка даже спохватилась – как же готовили для поми-нок? Но тут же угомонилась – покойный Богдан Ильич пожелал, чтобы гроб его стоял на заводе, на котором он проработал без малого пятьдесят пять лет. Руководство завода не-охотно восприняло последнюю волю усопшего, но и не стало препятствовать, даже орга-низовало поминки, лишь бы быстрее со всем покончить. Так всё и получилось – из морга на завод, а оттуда через день прямиком на кладбище. Собравшихся попрощаться со ста-рейшим мастеровым инструментального цеха ожидал скромный обед в заводской столо-вой. Все расходы профком завода взял на свой счёт.
– И то верно, – соглашаясь, проговорила соседка вслух, и на её лице появилась гор-деливая складка за Богдана Ильича. Тут же на память пришёл прошлогодний случай, и от нахлынувшего удовольствия Зинаида даже присела на край стула, подперев голову пух-лой ладошкой. Богдана Ильича в очередной раз провожали на пенсию. Зинаида помнила ещё двое таких проводов. Каждый раз их организовывали после появления очередного постановления правительства о реструктуризации производства, и, конечно, главным в этой самой реструктуризации было увольнение работающих пенсионеров. Проводы уст-роили прямо в цехе. Собрали все смены инструментального, явился профком в полном со-ставе и генеральный директор с замом. Нескольких пенсионеров облачили в костюмы. Бо-гдана Ильича поставили в центр. Что было всеми встречено улыбками и шутками. Он же дружелюбно воспринимал иронию коллег, понимая, – и правда выглядит комично – Бо-гдан Ильич был невысокого роста и в строю с остальными пенсионерами смотрелся, как седой пятиклассник в кепке. Богдан Ильич никогда не снимал кепки, потому и не любил ходить по начальственным кабинетам.
– Там у них головной прибор надо снимать, – лукаво подмигивая, объяснял он. – А у меня руки мастеровые, всегда грязные, боюсь кепку замарать, – в этом месте он всегда выдерживал паузу и важно добавлял: – Супружница заругает.
Много говорили, вручили всем грамоты и денежные премии. Дали слово и виновникам торжества. В памяти Зинаиды яркой картинкой предстали события того дня – всё как на-яву. Она даже умилённо заулыбалась, как тогда. Ведь действительно получилось смешно. Подошла очередь говорить Богдану Ильичу, он выступил на середину, подмигнул колле-гам, те тут же передали газетный свёрток.
– Вот и реквизит, – под общий смех объявил Богдан Ильич, разворачивая из газеты поллитровку пшеничной водки и гранёный стакан. – Что тут толковать, товарищ директор. Это моим коллегам впервой провожаться, а я для вас, так сказать, завсегдатай этой цере-монии. И снова без подарочного костюма. Ваш профком снова костюм на три размера больше выдал.
Генеральный директор грозно посмотрел в сторону профкома, выискивая глазами председателя, а тот только руками развёл и, чтобы хоть как-то оправдаться, провёл себе по груди, показывая, мол, малый рост пенсионера не учли, виноват.
– Я вам лучше на память подарок сделаю, – продолжал Богдан Ильич.
Не обращая внимания на немое разбирательство руководства, он свинтил пробку и налил полный стакан. Медленно выпил, налил следующий, его так же опорожнил и, смач-но вытерев рот рукавом, скомандовал:
– Ну-ка, мужики, расступись!
Важной походкой Богдан Ильич подошёл к токарному станку. Ловко вставил бутылку в патрон и, прежде чем запустить станок, ласково погладил его по станине:
– Давай, дружок, покажем.
– Ильич! Ты ему ещё сахарку дай, – выкрикнул кто-то из толпы и получил поддержку в виде порции одобрительного гоготания.
Пока рабочие обменивались шутками, а чиновники перешёптывались, нетерпеливо топчась на месте, Богдан Ильич орудовал у станка. Зинаида не помнит, сколько прошло времени, но всё закончилось очень быстро. Заглох станок, а Богдан Ильич повернулся к чиновным мужам с двумя половинками бутылки в распростёртых руках. Наступила немая пауза, которую Богдан Ильич выдержал как настоящий фокусник. Медленно соединяя обе половинки, он закрутил их и, подняв над головой, продемонстрировал всем целую бутыл-ку. Окружающие от охватившего восторга стояли не шелохнувшись. Затем он медленно раскрутил бутылку и повертел в руках две стеклянные половинки. Оглядывая восторжен-но-удивлённые взгляды, Богдан Ильич хитро улыбнулся и снова закрутил половинки, со-бирая их в целую бутылку. В царившей тишине даже был слышен скрежет стеклянной резьбы. И когда мастер повторно поднял бутылку над головой, рабочие громыхнули все-общим – «Ура!» Озадачились и руководители. Генеральный директор не смог удержаться, чтобы не почесать затылок, а стоящие рядом с ним рабочие услышали в адрес зама недо-вольное директорское:
– Ты же убеждал, что этот станок ни на что не годен и надо его менять?!
– Вот вам мой подарок, – довольный произведённым эффектом, Богдан Ильич торже-ственно приподнёс генеральному директору бутылку: – И пусть кто-то из ваших молодых повторит, – и, ширнув за спину кулаком с выставленным большим пальцем, стал среди рабочих.
Закончилось всё тем, что оставили Богдана Ильича на производстве в виде исключе-ния. От воспоминаний у Зинаиды накатились слёзы. Это были слёзы и гордости за соседа, и скорби за то, что такого человека больше нет, а может, оттого, что в следующем году выпроводят её саму на пенсию и не будет никакого исключения. Обтирая слёзы, Зинаида скомкала руками лицо и громко всхлипнула. За окном грохотнул ссыпающийся по трубам водостоков лёд. Послышались голоса возмущённых соседок и мужская ругань в адрес дворников. Зинаида выглянула во двор, и перед глазами встал Богдан Ильич – маленький, высушенный жизнью и мертвенно-жёлтый с закрытыми, не моргающими веками. Он слов-но приютился в маленьком, совсем детских размеров, ящичке обитом кумачом. Точно так же, как только что грохотнул обсыпающийся из труб лёд, грохотали об крышку мёрзлые комья, сбрасываемые в могилу. Зинаида тоже бросила свою горсть и задержалась у края ямы, немигающим взглядом прощаясь с красным, игрушечных размеров, ящичком – по-следнем пристанище большого мастера. Громко разговаривающие во дворе женщины за-метили соседку в окне и помахали. Она не ответила, а растерянным взглядом обвела двор. Вон, за тем столиком, затерявшись среди мальчишек, вечерами, что-то для них мас-терил Богдан Ильич. Его можно было угадать только по кепке. Снова полились у Зинаиды слёзы, ослепляя женщину и крупными каплями посыпались на пол. Она засуетилась скрыться с глаз долой.
Возвращаясь с кружкой воды, Зинаида заглянула в спальню и задержалась, с тревож-ным интересом разглядывая утварь. Две кровати, словно близнецы, стояли у противопо-ложных стен напротив друг друга. Рядом с каждой – тумбочка, коврик и пара тапочек. Кровать Ганны Митрофановны можно определить по покрывалу натянутому без единой складки и нескольким фотографиям в деревянных рамках на тумбочке. На них изображе-ны двое маленьких детей: мальчик – чуть больше года и девочка – совсем новорождён-ная. Фотографии были старенькие, изжелтевшие. Ходили разные слухи о детях Ажамчи-ковых, но Зинаида знала точно – оба умерли в малолетнем возрасте, были ещё дети, но мёртворождённые. Ни Ганна Митрофановна, ни Богдан Ильич никогда и ни с кем не от-кровенничали по этому поводу. Посередине второй кровати на покрывале проступали две вмятины – одна широкая, а другая – поменьше, по-видимому, хозяин присел на короткое время и, вставая, опёрся рукой.
– Всё бегом, всё бегом, и умер на бегу. Сердце остановилось, а рядом никого не ока-залось, – прошептали губы Зинаиды.
С тяжёлым сердцем закрывала дверь в спальню Зинаида. Только сейчас её вдруг осени-ло, что за многие годы, а живут они в этом доме и на одной лестничной площадке – вме-сте получали ордера, как новосёлы – они ни разу не ходили друг к другу в гости. От этой мысли Зинаида даже остановилась, припоминая, кто же из соседей дружил семьями с Ажамчиковыми?! И не смогла припомнить. С новым, доселе незнаемым ощущением вошла в зал Зинаида и как-то по-новому посмотрела на Ганну Митрофановну.
– Водички принесла, Ганночка, – с неожиданной теплотой и нежностью проговорила Зинаида. Ганна Митрофановна как обезумевшая всё раскачивалась и монотонно повторя-ла:
– Он назвал меня Ганной. Он назвал меня Ганной…
– Конечно, Ганной, – обняв соседку, соглашалась Зинаида, раскачиваясь с той в такт. – Конечно, Ганной. Выпей водички, – и стала помогать Ганне Митрофановне отпить не-много.
Сделав глоток, Ганна Митрофановна отстранилась от объятий соседки и пристально посмотрела ей в глаза.
– Ты чего? – насторожилась Зинаида.
– Не понимаешь, – с накатывающимся новым приступом рыданий проговорила Ганна Митрофановна. – Он перед смертью назвал меня Ганной.
– Ну что же тут такого?! – начала сетовать соседка. – Как же он мог назвать тебя, ко-нечно, Ганной?!
– Не по-о-ни-имаешь, – отодвигая руку Зинаиды и едва сдерживая рыдания, а слёзы уже лились ручьями, проговорила кривыми губами Ганна Митрофановна. – Он умер с мо-им именем – Ганна.
– Боже ты мой! – воскликнула, раздражаясь, Зинаида. – Всю жизнь звал Ганна, а пе-ред смертью возбраняется? – Зинаида подошла к двери, заглядывая на своё отображение, чтобы оправить волосы на голове.
– Не-е-е, не звал, – едва смогла внятно проговорить Ганна Митрофановна и разрыда-лась что было мочи.
– Господи! Что же это такое? – воскликнула Зинаида, а во взгляде её появилось на-пряжение: – Как же он мог звать, если не Ганной? – попыталась сохранить равнодушный тон Зинаида, но внимательный взгляд цепко следил за рыдающей вдовой. Ганна Митро-фановна уже успела выплакать всё, что накопилось, и, справляясь с приступами, выдох-нула:
– Эй!
Зинаида ожидала услышать всё что угодно и потому с нервной силой скомкала на гру-ди кофту, но к такому не была готова.
– Ка-ак? – удивлённо переспросила она.
– Эй! – совсем справившись с рыданиями и прямо взглянув в глаза соседке, твёрдо повторила Ганна Митрофановна.
Обе женщины смотрели друг на друга, не двигаясь с места и боясь пошевелиться.
– А когда познакомились? – ошарашенная откровением вдовы, едва смогла выгово-рить Зинаида.
– И познакомились – Эй! – Ганна Митрофановна перевела дыхание и тихо заговорила, теребя складки подола. – В сорок шестом мать отправила меня в Запорожье к родственни-кам. У нас на Полтавщине был страшный голод. Вспоминать страшно – мор повсюду. Поз-же мы узнали, что все вымерли. Трупы находили везде – в домах, во дворах, прямо на улицах падали люди. Мор губил всех, не разбирая – стариков, детей… Погубил голод Пол-тавщину, – Ганна Митрофановна перевела дух и продолжила: – Родственники меня не приняли, тоже голод лютовал. Куда ещё один рот принимать, – Ганна Митрофановна сно-ва тяжело, взахлёб перевела дыхание. – Бреду я по Запорожью в сторону речки. Решила топиться. Молю бога, чтобы дал сил добрести, не свалиться на улице. А тут слышу: «Эй! Эй!» Я сначала думала – чудится. Вокруг никого, а поодаль стоит маленький такой в кеп-ке, на меня смотрит и снова говорит: «Эй! Тебе говорю. Давай поженимся». Я худая была тогда – кости да кожа, смотреть не на что. Иду, не останавливаюсь, боюсь – остановлюсь, сил не хватит идти дальше, а он снова: «Эй! Куда идёшь? Давай поженимся. Кормить бу-ду». От слов, что кормить будет, я и остановилась. Меня качает, а я ноги не могу ото-рвать, сил нет. Он постоял-постоял, посмотрел-посмотрел, повернулся и пошёл прочь, – Ганна Митрофановна снова умолкла, заливаясь тихими, скупыми слезами.
– И что же вы? – сражённая услышанным, спросила Зинаида с каким-то скрытым чув-ством уважения, перейдя на «вы» к сидящей перед нею женщине.
– А что я?! – впервые позволив себе мимолётно усмехнуться, задалась вопросом Ганна Митрофановна и оглядела убранство комнаты, как бы давая себе отчёт за прожитые годы:
– Поплелась следом.
