Я подогреваю ложку, набираю в шприц, и колю себе в вену. Голос замолкает и… мне хорошо. Невесомость… я невесом… весь мир невесом… Каждая секунда легче пушинки, каждый предмет легче крыла ангела. Я парю в облаках, я есть часть этой невесомости.
Когда кайф проходит, я ощущаю, что снова живу. Хочется есть, но последние деньги я потратил на дозу. Я не знаю что делать.
Мои мысли сейчас ясны, и я понимаю кто я. Я уже не живой, я раб. Я ненавижу себя, и ненавижу этот мир. Будь проклята моя грязная кровь! Будь проклят я!
Не хочу больше об этом думать, а то у меня вновь начнётся горячка и головная боль. Нужно подумать где поесть, а после найти новую дозу.
* * * *
Эван Краммер шёл качающейся походкой по улице. Его старая куртка плохо сидела на его исхудавшей фигуре, впалое небритое лицо вызывало и жалость и отвращение. Глаза Эвана, впалые, под которыми находились чёрные мешки, были безликими, пустыми. На левом ухе сиял еле заметный след от серебряной серьги, сама же серьга давно была продана. Грязные волосы мужчины были растрёпаны. Никто бы не узнал в нём того Эвана Краммера, завсегдатая ночных клубов, аккуратного щёголя, самоуверенного и весёлого.
Год назад Эван присел на героин, и с того времени всё изменилось.
Эван Краммер воспитывался отцом. Его мать умерла, когда ему было два года, и он знал её только по фотографиям что остались. Отец Эвана был не самым примерным, кое-как он пытался воспитывать сына. Время от времени он жил то с одной то с другой женщиной, которые не очень радушно относились к мальчику. Так что детство и подростковый возраст Эвана прошли среди постоянных развратных сцен отца с любовницами, прогуливания уроков и курения конопли с друзьями. Отец давал сыну деньги, сам не зная для чего, то ли чтобы просто отделаться от него, то ли всё же совесть иногда подавала в нём признаки своего существования. В общем, с детства Эван был предоставлен самому себе.
В шестнадцать лет в мировоззрении Эвана произошёл переворот. Почему-то он стал чувствовать, что достоин большего, и это чувство переросло в веру, превратившись в могучую силу. После школы он поступил своими силами в колледж коммерции. Стал жить отдельно, снимая квартиру. После пар работал грузчиком в овощном магазине, и больше не брал у отца ни копейки.
Мистер Краммер ничего не имел против, и считал, что на этом его отцовская миссия завершена, что давало ему повод погрузиться в пьянство с удвоенным усердием. Отец и сын перестали друг для друга существовать, и никогда больше не вспоминали друг о друге.
После окончания колледжа с отличием и получения диплома бакалавра, дела Эвана пошли вверх. Он стал успешным коммерсантом и заимел свой магазин одежды. У него была природная хватка к делу коммерции, так сказать жилка коммерсанта. Эта сильная деловая хватка быстро пробудила в партнерах по бизнесу заслуженноё уважение к персоне Эвана Краммера. Года четыре он упорно проработал, почти не имея выходных, точнее не позволяя себе их иметь. Благодаря своему тяжёлому труду он к двадцати пяти годам имел хорошо обставленную квартиру, и хотя не дорогую, но и не дешёвую машину.
Когда чувство накопительства пресытило его разум, к нему явилось что-то доселе неведомое. Это была пустота, душевная пустота. Пустота, которая съедала. Пустота, которая спрашивала: а что дальше? Однажды друзья вытащили Эвана в ночной клуб, там он познакомился с девушкой, с которой приехал домой и провёл ночь. После этого он почувствовал, что вкус к жизни вернулся к нему. Эван не умел любить, он был внимательным и обходительным с девушками, но он или топил их в своей любви обуреваемый постоянной ревностью, пока они его не бросали, или после нескольких свиданий понимал, что ни хочет отношений, и сам бросал свою любовницу. Поэтому очень скоро его спутницами стали девушки одной ночи, такие же беззаботные и пустые, как и он сам.
Постепенно и этот образ жизни стал навивать на него скуку, и с каждым днём эта скука становилась всё нестерпимей, доходя до исступления, выжигая изнутри. Иногда он поднимался на крышу девятиэтажки в которой жил, и наблюдал за облаками и закатом, скуривая пачку сигарет. И он сравнивал себя с облаками. “Они также как и я обременены безвольностью свободы, и также бесцельно плывут в своей стихии”. – Думал он.
Семью Эвану не хотелось создавать, из него вышел бы плохой муж и отец. Изредка он думал о матери, представлял её и хотел поговорить с ней. Однако его представление о матери ограничивалось лишь её фотографиями и нечёткими словами отца, поэтому, как мы уже сказали, эти мысли редко его посещали.
И вот настал тот день, когда один из друзей предложил ему уколоться. Эван принимал до этого лёгкие наркотики: курил иногда самокрутки с коноплёй, и глотал амфетамины, развлекаясь в ночных клубах. И перед тем как уколоться, он подумал только: почему бы и нет? Его друг принимал героин уже пол года, и с ним всё было впорядке, он не считал это зависимостью. Так думал и Эван, он думал, что всегда сможет отказаться от этого. Обычная иллюзия всех наркоманов, когда они понимают что зависимы, тогда уже ничего не изменить. Их личность стирается, а остатки её лишь ненавидят себя и мир.
Дальше в жизни Эвана Крамера всё пошло предсказуемо. Очень быстро он лишился всего: своего дела, машины, и всего, что было в квартире, которое было отобрано и продано за долги. Верной поступью он двигался к печальному финалу своей жизни.
* * * *
Я в тупике. Никто не хочет мне позычать деньги. Что делать? Украсть? Нет, я не могу! Но мне так нужны деньги…
Я иду улицей. Темнеет. Начинается ломка…
Чёрт возьми, как больно! Этот ночной город, что раньше так нравился мне, сейчас выглядит призраком, и люди-тени снуют отовсюду. Или это я стал призраком? Я стал живым мертвецом, я гнию внутри. Я продал душу за то чтобы получить счастье от жизни. Но, пожалуй, счастья в этом мире вообще не существует.
Боль усиливается, и я уже не в силах мыслить. Я лишь хочу её прекратить. Становиться холодно. Ноги несут меня домой, но зачем? Там лишь пустота, в этой чёрной обители.
Я захожу в свой переулок. Недалеко от меня идёт девушка, в руке она держит мобильный телефон. Его экран освещает её лицо. Что мне сделать? Преступная мысль вновь мелькнула в моём мозгу. За этот телефон я вполне могу купить дозу. Что делать? Решиться? Боль ответила за меня. Я подбираю рядом лежащий сук, подбегаю и бью девушку по затылку. Она даже не успела вскрикнуть и упала на землю без сознания. Я увидел кровь на её волосах. Неужели я ударил слишком сильно, и она мертва?! Боже, что я наделал?! Я прощупываю её пульс. Она жива! Слава богу! Нет, я не преступник! По крайней мере, не до конца. Я подобрал её телефон, набрал номер скорой помощи, сказал адрес и стал ждать. Телефон я засунул девушке в карман. Через двадцать минут послышались звуки сирены, за это время девушка так и не пришла в себя. Я немного отошёл и увидел белый фургон с красным крестом. Теперь я могу уйти.
Я не хотел домой, но ноги донесли меня к подъезду. Я стал подниматься по ступенькам, прошёл свой этаж и решил подняться на крышу. Поднявшись, я вдохнул ночной воздух. Я давно не был здесь. Здесь, где я чувствовал себя ближе к небу. Я сел на своё привычное место и стал смотреть вдаль. Должно быть, было холодно, но меня и так колотила лихорадка. Сейчас хотя бы покурить, но у меня нет даже одной сигареты.
Боль чуть поутихла, и время после агонии застыло. Я не знаю, сколько времени прошло, а мой взор всё был прикован к далёкому горизонту. Мной завладело тупое оцепенение. Стало светать. Как прекрасен этот рассвет, сейчас он особенно красив.
Я стаю на краю. Лёгкость… невесомость…
Быть ближе к небу одним шагом с крыши,
Но небо всё дальше, и небо всё выше.
* * * *
Солнце лениво вышло из-за горизонта, и нехотя осветила город. Послушные винтики огромной машины просыпались, одевались и завтракали. Город начинал утро привычной суетой, привычной для его обитателей. Привычной для гигантской машины, которая перемалывает жизни, что являются пищей для неё. Эта машина зовётся обществом. Для кого-то она выгодная, для кого-то беспощадная. Кто завёл её? И кто несёт ответственность за жизни раздробленные её зубцами? Сможет ли кто-то из вас дать ответы на эти вопросы?
Солнце поднялось выше, и осветило улицу, на которой перед девятиэтажным домом лежало тело Эвана Краммера.