Abyssus abyssum invocat*
Стоял солнечный апрельский день. Было ещё прохладно и пожилая панна Броневская, накинув старую куртку, вышла на улицу с корзиной белья. Она посмотрела на небольшое деревцо сливы, которое покрылось почками, и стала вешать мокрое бельё на верёвки, чтобы оно просушилось. Она делала это медленно и привычно. Сейчас она взяла большие серые брюки своего мужа и, разровняв их, стала вешать. Пан Броневский, вот уже как восемь лет, был в ином мире, однако его супруга по-прежнему стирала его одежду раз в несколько месяцев. Панна Броневская часто думала о нём, сидя долгими зимними вечерами попивая чай. Она нежно и как-то фанатично-бережно относилась к вещам мужа: никогда не позволяла, чтобы они были в пыли, и страшилась уже одной этой мысли.
Панна Броневская закончила с бельём и, взяв, пустую корзинку, зашла в подъезд небольшого двухэтажного дома. В этом городке можно сказать, что всё было небольшое. Небольшие серые и грязные улочки с редкими разбитыми фонарям на углах. Несколько небольших магазинчиков, которые своими облезлыми витринами как-то скрашивали обычную серость. Маленький грязный заброшенный парк, в котором стоял памятник бывшему вождю – лысоватому маленькому мужичку, который, как и прежде “живее всех живых”. Серость, должно быть, вошла в привычку этих провинциальных людей, что здесь проживали. Несмотря на то, что они жили уже в двадцать первом веке, их скучное существование протекало в самодовольном нравственном невежестве и некой оторванности от цивилизации. Странной и привычной слыла жизнь в этом городке, такой же, как и жизнь жильцов сего дома. В доме было два подъезда по восемь квартир. Сам дом представлял собой здания тех старых времен, которые панна Броневская так любила вспоминать. Он был серого цвета, местами немного розоватого, с потрескавшейся и осыпавшейся штукатуркой. На навесе, что находился над входными трухлявыми дверьми подъезда, где жила пожилая особа, о которой говорилось выше, буйно обитала растительность. Да и сам дворик перед домом был заросшим. Напротив подъездов находилось несколько лавочек под вишнёвыми и сливовыми деревьями, которые давно здесь росли. Ещё был маленький садик, где росли тюльпаны, чайная роза и шиповник. Панна Броневская уже как шесть лет ухаживала за ним вместе со своей соседкой панной Гловацкой, которая в силу своего возраста тоже не находила особого разнообразия во времяпрепровождении. О жильцах этого дома можно сказать, что они мало знали друг о друге правды и более чем достаточно знали лжи и сплетен, а ненавидели друг друга с ещё большим усердием. В этом доме обитали в основном пожилые люди. Все они были похожи на этот дом: также спокойны и также испытаны временем.
Панна Броневская вошла в свою квартиру и стала разогревать завтрак. Было без пятнадцати девять утра. Проснулась она около шести, и всё утро провозилась со стиркой. Стирала она руками, и после этого сильно уставала. А теперь, сев с чашкой чая за стол, она немного расслабилась и прислушалась к тихому шёпоту радио.
Пока она думала, что было бы неплохо прополоть цветы, ко двору дома подъехала серая легковая машина с прицепом.
* * * *
Мальчик, по имени Дамиан, спал на заднем сиденье серого Пежо старой модели; его отец – Болемир Вороновский, вёл машину, а его мать – Стефания Вороновская, сидела рядом возле мужа. Маленькому Дами было шесть лет, его измотали двенадцать часов езды, и он, обняв, мамино тонкое пальтишко, уставший уснул.
- Надеюсь, что здесь всё будит по-другому. – Произнёс отец Дамиана.
- В каком смысле? – спросила Стефания, мать Дами.
У неё был нервный голос, губы её всегда судорожно вздрагивали, когда она говорила. Её волосы были русыми, заплетёнными в хвост, глаза – серыми. Лицо её было бледно, а под глазами находились мешки, тщательно замазанные тональным кремом.
- В том смысле, что твои родители больше не будут донимать нас. – Раздражённо ответил Болемир Вороновский, выкинув в окно недокуренную сигарету.
- Ты же знаешь, что они хотят помочь нам, ведь они желают нам только добра. – Тихо проговорила Стефания.
- Добра, говоришь? Они всё время забирают Дами к себе. Он ночует у них чаще, чем дома…
- Может это, потому что ему бы лучше не видеть всего этого?! – перебила женщина.
- Что не видеть?! Я же говорил что у меня трудный период на работе, и я только иногда выпиваю… а они!.. – Мужчина в отвращении сплюнул в окно и потёр щетину на лице, - они всё время хотят… хотят чтобы ты забрала ребёнка и ушла. О, я знаю об этом! Им это только и нужно! Вечно вмешиваются в нашу жизнь. Я говорил им, что это моя семья, и я вправе решать, что для них лучше. Они всегда призирали меня.
- Это неправда, Болемир!
- Замолчи! Теперь всё будит так, как я захочу.
- Может лучше подумать, что будит лучше для Дами?! Он плакал, когда видел наши ссоры, когда видел тебя таким…
- Замолчи! – в ярости крикнул Болемир Вороновский и ударил жену по щеке. – Я не виноват в этом, ничего бы не было, если бы твои родители не упрекали меня!
Стефания прижалась к окну и закрыла глаза. По её щеке покатилась слеза, но она быстро вытерла её, чтобы муж не заметил. Она накинула капюшон красной куртки, в которую была одета, и молча сидела остаток пути, смотря в окно, время от времени поглядывая на спящего сына.
* * * *
Панна Броневская услышала голоса и посмотрела в окно. Из машины, что стояла возле дома, вышла женщина в красной куртке с капюшоном, за ней мальчик, лет шести-семи, как показалось пенсионерке. В этой паре не было ничего необычного, но одно её показалось странным: взгляд детских глаз, который казался необычайно серьёзным и чем-то странным. Панна Броневская сама вырастила троих детей и поэтому подумала, что взгляд слишком не соответствует возрасту ребёнка. Затем, уверенной жёсткой походкой, из машины вышел мужчина и стал быстро доставать ящики из прицепа. Должно быть это, и есть та семья, которая купила квартиру по соседству.
Пожилая женщина нарочно вышла пораньше прополоть цветы, чтобы поздороваться с новыми соседями. Женщина в красном капюшоне, держа коробку в одной руке, а руку сына в другой, направлялась к подъезду двухэтажки. В это время панна Броневская с цапкой в руках вышла на крыльцо.
- Доброе утро! – поприветствовала панна Броневская новосёлов.
- Доброе. – Тихо ответила Стефания.
- Только приехали? Давно в наш дом никто не въезжал. Ваш сын?
Стефания кивнула.
- Какой симпатичный! Я Агнешка Броневская. Можете называть меня панной Броневской.
- Стефания Вороновская, - произнесла мать Дами, несколько раз моргнув, - а это Дамиан.
Люди более наблюдательные отметили бы, что эта женщина должно быть постоянно морально напряженна и чем-то обеспокоена, но панна Броневская была не из их числа.
- Рада знакомству. – Ответила она.
Стефания легонько кивнула, что должно было означать – взаимно, и крепче взяв сына за руку, вошла в подъезд.
* * * *
Что представляет собой мир ребёнка? Что представляет собой зло глазами ребёнка? Увиденное и услышанное ненароком может напугать, может создать внутри смутную картинку реальности. Реальности, которую лучше не понимать и не видеть, о которой лучше не знать. Как прост и, в тоже время, как сложен мир ребёнка, полон переживаний, полон новых ощущений и новых страхов.
Дами проснулся ночью от криков родителей. Он лежал в постели и смотрел в потолок. Его окутывали страх, тревога, когда он слышал их ссоры, когда он слышал, как отец угрожает матери. Он ещё не понимал всего того, что с ним происходит когда он злиться, когда ему хочется кинутся на этого человека и бить его кулаками, бить что есть силы, бить без устали.
- Я не пьян! – орал во всю глотку Болемир Вороновский, - Я лишь только немного выпил… У меня проблемы на роботе, на новом месте все сложно. Они все скоты, не понимают меня!
- Перестань, - тихо говорила Стефания, - нам не нужно было переезжать. Ах, зачем мы здесь, Болемир? Зачем?
- Я лучше знаю, всё будит, так как я сказал, Фани.
- Мои родители нам бы помогли…
- Не смей упоминать их! – в ярости закричал Болемир, и увидел у двери в гостиную сына. Дами стоял, крепко прижав худенькими ручками к груди игрушечного медведя, и в бешенстве смотрел на отца.
- Я же говорил тебе, чтобы ты не заходил когда я разговариваю с твоей матерью!
- Не кричи на сына. – Резко проговорила Стефания, и в ней всё переменилось: глаза налились свинцовым спокойствием, губы крепко сжались. Она не даст своего Дами в обиду, никогда и никому.
- Я с тобой ещё не закончил, - грубо ответил ей муж, показывая, что он контролирует ситуацию, - а ты, - обратился он к Дамиану, - немедленно иди в свою комнату!
Однако мальчик стоял на месте.
- Немедленно, я сказал!
Но Дами всё так же стоял на месте, прижимая игрушку к себе, и не отводя глаз от этого человека.
- Ну, ты у меня сейчас получишь! – угрожающе крикнул Болемир, подбежав к сыну и схватив его за шиворот.
Дами не знал что чувствовать, он что есть силы внушал себе, что это сон, что он спит, а когда проснётся, всё будит хорошо. Он смотрел в потолок, пока его отец тащил его к чулану; он не хотел видеть, как его мать, пытаюсь остановить отца, получила пощёчину, от которой появилась кровь на её лице; не хотел помнить о том, как он боялся поймать её взгляд в эту секунду. А потом он очутился в этой маленькой тёмной комнатке, и, закрыв уши, плакал. Только бы их не слышать, не слышать никогда!
Маленькая тёмная комнатка в душе ребёнка. Она способна материализовывать здесь всё что угодно, она может показать всё что угодно. Она, так крепко засев в душе ребёнка, породила ненависть. Что может быть хуже, чудовищней, аморальней, чем ненависть ребёнка? Такая чистая, голая, невинная ненависть, но и на столько сильная. Боль и страх являются корнями ненависти, боль физическая – омерзительна, боль же душевная – невыносима. Нельзя жить с ненавистью, она сжигает изнутри. Но ненависть в ребёнке способна изменить мир. Амбиции людей, эгоистичных людей, людей бессовестных и собственников по натуре, ужасны для мира и общества. Но ведь миру всё равно, он целиком состоит из них. Пусть он упивается ими, пусть этот мир подавиться ими! Но только не ребёнок должен становится их жертвой. Все кто угодно, только не дети. Это преступление против человечности, против всего, что несёт добро и счастье, и ему нет оправдания. И, как сказала тёмная комната, оно должно смываться кровью.
* * * *
На дворе было “бабье” лето. Дами уныло брёл домой со школы. Сегодня был день его рождения. Но Дами не чувствовал в душе праздника. Честно говоря, он не любил праздники, и питал неприязнь к тем людям, которые всячески веселились в праздничные дни. Сегодня ему исполнилось десять лет. Мальчик вдруг подумал: сколько же может прожить человек? Сенбернару Бу, которая жила у его бабушки и дедушки, было шесть лет, и, стало быть, она младше Дамиана на четыре года. И Дами удивился, тому, что Бу так мало лет, а она такая большая, и к тому же такая спокойная и позволяет дёргать себя за уши. Имя она своё получила от того, что когда была щенком, часто пугалась дедушки, который, шутя, наклонялся над ней и произносил серьёзно “Бу!”. На что маленький сенбернар закрывался лапками и прятался под диван.
Дами взглянул на небо. День был пасмурный, но воздух был по-летнему горячим. Небо сплошь укрывали серые тучи. Облака всё плыли в своём медленном танце, словно самодовольно думая, что победили солнце, закрыв его свет навсегда. Внезапно тучи стали интенсивно двигаться и кружиться, пока вскоре не обрисовали форму лица. Дами остановился, и взглянул на это лицо из облаков. Лицо расплылось в кривой и чуждой улыбке. Мальчик тоже криво улыбнулся и отправился в сторону своего дома.
Мама поздравила Дами утром, подарила ему красивую машинку. Остальные люди для него не имели значения. Мама была тем человеком, которому Дами не позволял забывать о своём дне рождения. Остальным же членам своей семьи он даже не напоминал об этом дне, которого многие дети его возраста ждут с нетерпением. Он ничего не просил у матери, но Стефания, по глазам сына, знала, что он ждёт этот день, и знала, что он не забудет.
Отец Дами в этот день, не изменяя традиции, напился. Теперь он часто пил и не скрывал этого. На роботе у него по-прежнему “не ладилось”, и он становился всё враждебней и враждебней к своим домашним день ото дня. Можно сказать, что он это воспринимал как должное, и считал даже нужным искать выход в бутылке.
Узнав от жены, что у его сына день рожденья, Болемир Вороновский качаясь, приподнялся, подойдя к сыну, похлопал его по плечу.
- Что, уже настоящий мужик? – смеясь, проговорил он, затем прошёл обратно в гостиную и развалился перед телевизором.
Дами испытывал только тупую злобу перед этим грубым вонючим животным, которое именовалось его отцом, и он скорей направился в свою комнату.
Этот день, можно сказать, был довольно не плох: глава семьи, хотя и был навеселе, но к удивлению не начал своё обыкновенное выражение недовольства, через избиение и надругательство над женой. Так что Стефания провела спокойный вечер на кухне и за стиркой.
Она с ожесточённым усилием тёрла руками грязную посуду и бельё, намеренно не давая себе времени отдохнуть, чтобы не думать. Не думать не о чём. Но мысли жужжали как рой разъярённых пчёл, сверлили голову как стальной бур. Она с похолодевшим сердцем вспомнила, что делал Болемир, её когда-то нежный и добрый Болемир, делал с ней прошлой ночью. Он был пьян, ему хотелось секса. Он был груб, и ей было очень больно. Слёзы выступили на её глазах, но она не заплакала. Она не смела плакать.
* * * *
Прошёл год. За это время родители Стефании несколько раз приезжали и пытались забрать внука, но грозный глава семьи дал достойный отпор. Он сказал, что Дами вырастит настоящим мужчиной подле отца.
Бабушка и дедушка Дами обращались в суд и хотели силой забрать внука, но бумажная волокита не дала успеха. Болемир Вороновский был кормильцем семьи, единственным кто зарабатывал деньги, а то, что он выпивал и иногда побивал жену и сына, не интересовало государство. Но что ещё может интересовать государтсво кроме как извлечение выгоды из народа, кроме навязывания народу инстинкта накопительства и прививания культа мыслигниения? Но вы, конечно, не думайте об этом, а будьте овцами в стаде, и радуйтесь этому! Потому что мои шутки годятся лишь для второсортного ТВ-шоу, которое развлекает Болемира Вороновского, после хорошей порции алкоголя.
И так, в семье Вороновских всё осталось без существенных изменений. Иногда Стефания думала, что больше не выдержит. И она плакала, горько плакала. Когда сын спал, она целовала его, его – свою кровиночку, и хотела подольше остаться в его комнате, и не идти больше к своему мужу в постель. Чем больше она переносила жестокости и грубости, тем ожесточённей терпела и тем крепче целовала сына.
Она знала, что больше не вырвется никуда. Ей, тридцати четырех летней женщине, не́когда такой симпатичной и жизнерадостной, её существование не могло принести утешение. И она покорно ждала, ждала последнего решения, последней капли в своём уставшем сердце.
* * * *
Панна Броневская убирала в подъезде: подметала и проводила влажную уборку. Не спеша, неторопливо она делала это привычное занятие. Странно, почему молодые люди так недооценивают физический труд, а пожилых людей к нему просто тянет? Возможно, ответ всего лишь кроется в природе человеческого разума? И должно быть ум, который погряз в быту, всё время был перегружен жизненными проблемами, мыслил по системе, защищал эту систему, и наверняка не знал, зачем жил, просто не способен, даже когда у него есть время, на свое умственное развитие и совершенствование? Или разум, который жил во вседозволенности, не имел твёрдых моральных принципов, удовлетворял лишь свои телесные потребности, и так никогда и не понял своей силы и возможностей? Кто же из них прав, и кто может гордо зваться человеком?
Как бы там ни было, но панна Броневская получала своеобразное удовольствие от своего неторопливого спокойного труда. В подъезд зашёл мальчик.
- Это ты Дамиан? Подожди минутку, я сейчас допротираю.
Мальчик спокойно остановился и стал ждать. Пока Агнешка Броневская протирала пол, она потихоньку всё бросала взгляды на Дами. Он был маленький, худенький, чистенький, светлые волосы его были аккуратно зачёсаны на бок, Стефания любила за ним ухаживать. Что всегда поражало и даже пугало пожилую женщину, так это серьёзный взгляд и мрачная улыбка ребёнка. В этой кривой улыбке было столько тоскливой боли и тайной злобы, что так мог улыбаться наверно только пациент психбольницы, по ночам бившийся головой о стены и правёвший взаперти не один год.
- Проходи Дамиан.
- Спасибо. – Тихо ответил мальчик и медленно стал подниматься по лестнице.
Бедный ребёнок, - думала пенсионерка, - как ему там живётся?! Его родители так ссорятся, в моей квартире постоянно слышны их крики. И не удивительно, ведь его отец пьёт. Ах, бедный-бедный мальчик! – и панна Броневская ещё раз качнула головой, а затем выкрутила мокрую тряпку в ведро.
* * * *
Всё было как обычно в этот день. Когда Дами пришёл домой со школы, его отец ужинал, допивая бутылку портвейна. Дами с отвращением глянул на него и не ужиная ушёл в свою комнату. Когда отец поел и разлёгся на диване, устремив хмельной взор в телевизор, мальчик пришёл на кухню, где его мать мыла посуду, и поужинал. Правда, аппетита у него почему-то не было. Его раздражал запах, который остался на кухни от его отца, запах насильника, пьяной сволочи, вонючего животного. Кое-как проглотив жареную картошку, Дами пошёл к себе в комнату и принялся за уроки. За этим занятием он и провёл вечер.
Было 21:30. Мальчик лежал в кровати, но он не спал. Он слушал голоса матери и отца. Дверь в его комнату была закрыта, но это нисколько не мешало голосам родителей проникать сквозь неё.
- Болемир, не надо… мне больно… - прозвучал умоляющий голос матери.
- Ты неблагодарная дрянь! – послышалась ругань отца, - Я весь день вкалываю как проклятый и мне нужно расслабиться… живо нагибайся!
Дами закрыл уши, но в его сознании всё стояли прерывистые всхлипывания и стоны его матери.
Когда глава семьи закончил и снова улегся, тупо уставившись в телек, Стефания вышла на улицу, и под покровом темноты сидела на лавочке тихо плача.
В это время Дамиан вышел из своей комнаты и направился на кухню. Он взял большой кухонный нож, затем зашёл в гостиную, где лежал его отец. Болемир Вороновский дремал. Мальчик подошёл поближе и стал рассматривать своего отца. По мере того как он это делал, в нём всё больше и больше закипала тупая злоба. Дами занёс нож. В этот момент его отец приоткрыл глаза и проронил – что ты?.. Но было уже поздно. “Накажи его, накажи его!” – говорила Дами тёмная комната, и мальчик со всей силы вонзил нож в грудь отца. Затем достал нож и вновь вонзил, и вновь и вновь. “Ненавижу, ненавижу, ненавижу!.. Накажи, накажи!..” – звучал голос в голове Дамиана. Отец мальчика перестал двигаться, кровь из его глубоких ран сочилась на пол. Пустые коровьи глаза смотрели на сына, но их взгляд был в объятьях смерти. Пан Вороновский ничего не понял, не успел подумать или закричать от боли. Казалось, что он умер от взгляда маленьких полных ненависти серых глаз своего сына, а нож лишь был продолжением этого испепеляющего взора.
В комнату вошла Стефания и оторопела. Она видела своего мужа в луже крови не подававшего признаков жизни, и сына державшего в руке окровавленный нож и криво улыбавшегося. Она не верила тому, что узрела перед собой. Ужас завлёк её в ледяные тиски, но она не кричала. Она не кричала…
Через минуту она молча подошла к стулу, где были вещи её мужа, вытянула ремень из его брюк и ушла на кухню. Ещё через минуту она уже болталась в петле бездыханная.
Одиннадцатилетний мальчик зашёл в тёмный чулан и закрыл его дверь. Он сел на пол, обхватив руками колени, и тёмная комната впитывала его почти беззвучный глухой смех.
_________
*Бездна взывает к бездне (лат.)