Пашка почувствовал на своём плече его тяжёлую руку и остановился. Грановский встал рядом с ним.
- Выпить надо было, для храбрости, - проговорил он.
- Я... не пил, - как-то отрывисто произнёс Пашка.
- А вот это, братец, зря. - Грановский улыбнулся ему.
Его светлые холодные глаза подобрели, а лицо смягчилось и стало даже приятным. И Пашка почему-то подумал, что этот улыбающийся человек совсем скоро, буквально через несколько минут, будет командовать убийством людей.
Людей...
Нет. Пашка тряхнул головой, стараясь отогнать неправильные мысли. Не людей. А врагов революции.
Он вспомнил свой вчерашний разговор с Грановским и всё сразу встало на свои места. И ещё вспомнил своих родителей. Но это и не надо было вспоминать. Эта боль постоянно жила внутри него. Иногда ему казалось, что он уже к ней притерпелся. Всё равно, как когда засыпаешь в неудобной позе, скрючившись. И пока спишь - оно вроде и ничего. А потом вдруг неловко повернёшься, просыпаешься и понимаешь, что руки затекли, а ног давно уже не чувствуешь. Невыносимо болит спина и кровь пульсирует в висках от неудобной позы. То же самое происходило и с Пашкой. Периодически он вот так вот "просыпался" и чувствовал нестерпимую боль. Только где-то внутри, в своей душе.
- На, держи! - Грановский протягивал ему большую плоскую флягу. - Сразу легче станет. Всё только не пей, стрелять плохо будешь.
Пашка взял флягу, отвернул крышечку, сделал большой глоток. Горло обожгла перцовка. Он закашлялся, но сделал ещё пару глотков.
- Ну всё, хорош, - Грановский деловито забрал у него флягу. Сам сделал глоток из неё, закрыл и сунул в карман.
Пашка почувствовал, как внутри разливается приятное тепло. В голове слегка зашумело, а волнение постепенно стало уходить куда-то, на задворки сознания.
- Ну что, легче стало? - засмеялся Грановский, похлопав парня по плечу. - А начинать всегда трудно.
А потом ничего, привыкнешь.
Под ногами шуршали ломкие жёлто-красные листья. Была середина октября. Уже начинало темнеть, и Пашка с тревогой подумал, что стрелять будет плохо. Но, как он уже знал, расстрелы небольших партий производились здесь же, во дворе ЧК. Чтобы грузовик лишний раз не гонять. При дневном свете это не делалось. Наверное, чтобы случайные глаза не увидели. Хотя, какие тут могли быть "случайные глаза"? Территория была огорожена высокой серой каменной оградой. Так что при всём желании вряд ли кто-то мог увидеть, что за ней происходило. Раньше в этих зданиях, которые теперь занимала Чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, находились продуктовые склады. Было и много погребов, их приспособили под камеры для арестованных. Во дворе находился небольшой флигелёк с несколькими комнатами.
Так называемое служебное жильё, где жили несколько человек. В одной из таких комнаток, самой маленькой и без окон, бывшей кладовке, жил теперь и он, Пашка Миронов.
Наконец, они с Грановским догнали остальных. На фоне темно-серой стены белели фигуры. Заключённые были в одном нижнем белье. Раздеться их заставили раньше, ещё в камерах. Пашка уже знал, что потом, после расстрела, их одежду будут разбирать и распределять между собой чекисты. Как сказал ему Грановский, часто была одна рвань, но иногда попадались и хорошие добротные вещи.
- А чего добру пропадать, - лаконично объяснил Грановский, - им то уже не пригодится.
И Пашка согласился с ним.
Но сейчас, когда он увидел этих полураздетых, обреченных людей, внутри что-то дрогнуло. Но Пашка усилием воли подавил в себе начинающееся странное жалостливое чувство.
"Это враги", - подумал он.- "А с врагами поступают по закону революционного времени" От выпитой водки было тепло и почти не страшно. Он приблизился к остальным чекистам, стоявшим на одной линии перед врагами революции. Рука ощущала тяжесть и холод нагана.
Грановский встал сбоку от них. Дал команду готовиться. В воздух поднялись чёрные дула.
Пашка сосредоточенно смотрел сквозь прицел на человека, стоявшего напротив него. Успел заметить, что он был средних лет, немного полноватый. Сумерки скрадывали его лицо, и у Пашка подумал, что это хорошо. Не видно глаз. На несколько мгновений в сыром октябрьском воздухе повисла напряженная тишина. А потом Грановский дал команду, громко и отрывисто.
И Пашка нажал на курок вместе с остальными.
- Ну, Миронов, молодцом, - Грановский похлопал его по плечу. - Чёткий выстрел.
Пашка всё ещё стоял, напряженно. Увидел только, что у стены, как-то не естественно вывернув руку, лежит тот самый человек, получивший от него пулю. И его тело, белеющее на чёрной земле, было похоже на какую-то большую тряпичную куклу.
"И это я убил его", - промелькнула мысль. И на мгновение всё, происходящее вокруг, показалось Пашке чем-то абсурдным, странным, не настоящим.
Так же, как в тот самый день, когда он увидел, как, получив в грудь пулю, упал его отец...
Тот день.
Нет, только не вспоминать об этом.
Пашка повернулся к Грановскому.
- А можно ещё чутка хлебнуть? - спросил он каким-то чужим осипшим голосом. И Грановский, понятливо хмыкнув, протянул ему флягу.
***
После расстрела, по приказу Грановского, Пашка ещё помогал двум другим чекистам затащить трупы в машину.
Их было шесть. И таща, и переворачивая их, Пашка старался не смотреть на расплывчатые тёмные пятна крови на их одежде. Начал накрапывать мелкий осенний дождик, почти совсем стемнело.
- Хорошо. До темноты управились, - бодрым тоном сказал Грановский, подошедший к ним. В фургон как раз затащили последнее тело и Пашка, спрыгнув вниз, закрывал его снаружи брезентом.
Чуть позже шофер, Серега Артов должен был вывезти их за город. Пашка ещё не был в этом месте, но знал, что где-то там большой ров, в который скидывали трупы.
***
Не спалось. Пашка долго ворочался на узкой кровати в своей крошечной комнатушке.
Скорее по привычке его губы стали шептать молитву "Отче наш". Раньше мать всегда говорила маленькому ещё Пашке, а потом и Танюхе, его младшей сестре, что молитва всегда помогает. Раньше...
Прошло пол-года, как Пашка уехал из родной деревни.
А казалось, что прошла уже целая вечность. Да и как-будто жил там не он, а совсем другой человек.
Слишком многое изменилось.
Пашка шептал слова молитвы, но сон не шёл...
"Да ведь и грех какой", - вдруг отчётливо подумал он, - "Убил человека сегодня. А Бог всё видит."
Бог...
Пашка зло усмехнулся и сел на кровать. Сон так и не шёл и он, достав самокрутку, закурил прямо в комнате.
Где же он был, этот всемогущий Бог, когда на его глазах убили Пашкиного отца. А потом подожгли их избу.
Пашка до мельчайших подробностей запомнил этот страшный день. Его отец, Яков Миронов, был, как тогда говорили, середняком. Когда к власти после революции пришли большевики, поддержал их. Верилось в начало какой-то новой жизни. Позже, он стал участником парт. ячейки. Пашка помнил, как дома у них проводились даже целые сходки. Отец горячо спорил с другими мужиками, убеждал их в правильности идей коммунистов и товарища Ленина. Пашка иногда сидел в углу хаты и слушал их, в разговор, правда, никогда не встревал. Да и кто стал бы слушать семнадцатилетнего парня. Понял Пашка только то, что идеи хорошие. У кого из крестьян нет своей земли - тем её дадут. И работа будет. И лишние богатства у буржуев отнимут и разделят между беднотой.
"Не должно быть бедных и богатых. Все люди между собой равны", - Пашка запомнил эти слова отца.
И они ему нравились. Всё было просто, чётко и понятно.
Так продолжалось больше года, пока в селе и всей области были красные. Но потом всё изменилось.
Пошли разговоры об отступлении Красной армии.
К отцу как-то зашёл сосед, Прохор Федулов. Зашёл предупредить, чтобы отец уезжал вместе с семьей.
- Со дня на день здесь будут белые, - приглушенным голосом говорил он отцу в сенцах. - Всех коммунистов вырежут, как пить дать. Уезжай ка ты, Яков, пока живой.
Но хоть он говорил и тихо, Пашка его услышал.
И слышал слова отца:
- Да куда ж мы поедем, Прохор? Это наша земля.
- Ну, смотри! - с досадой махнул рукой Прохор. - Себя не жалеешь, так хоть жену с детьми пожалей. Танюха вон, мала совсем. Да и Пашка ещё зеленый.
Детей-то зачем губишь?
Отец долго молчал. Потом Пашка услышал его ответ.
- Никуда я, Прохор, отсюда не уеду.
Э-эх, - опять махнул рукой сосед. - Да что с тобой говорить!
- А если что, - помолчав добавил отец, - уехать всегда успеем.
Не успели.
***
- Ироды проклятые!
Мать вцепилась в чужую руку, но человек сильно толкнул её прикладом, и она упала вниз лицом на землю.
- Заткнись, дура! - бросил он женщине. - И твоё счастье, что мы баб не убиваем. Давно бы пулю получила.
Мать рыдала, сидя на земле.
А Пашка вместе с отцом стоял у стены их маленького сарайчика. Яркое солнце светило прямо в глаза. Внутри бился противный липкий страх.
"Вот и всё", - мелькнуло в голове у Пашки. Он пошевелил связанными за спиной руками. Было больно, верёвка немилосердно впивались в кожу. И мелькнула в голове одна, совсем простая и очевидная мысль:
"Вот так и выглядит смерть"
Прямо на него было наставлено чёрное равнодушное дуло, несущее смертоносный заряд.
Отец стоял рядом, тоже связанный. Дуло было наставлено и на него.
- Прости, сын, - услышал он его тихий голос и обернувшись, увидел его, полные боли, глаза.
Солнце всё также слепило, и Пашка, чувствуя бегущую по щеке слезу, молча кивнул отцу в ответ.
- Сына то хоть пожалейте! - раздался пронзительный голос матери, - Умоляю! Восемнадцать ему всего!
Она так и сидела на земле, размазывая по щекам слёзы.
Пашка подумал про Танюху. До прихода белых мать успела спрятать дочку в погреб, приказав ей сидеть тихо-тихо.
Неожиданно, смотрящее на него чёрное дуло стало опускаться...
- Восемнадцать тебе? - услышал он грубый вопрос.
И молча кивнул.
Человек с ружьём сделал в его сторону пару быстрых шагов, взял за ворот и с силой толкнул в сторону матери.
- Живи, щенок!
И уже, очутившись рядом с матерью на земле, Пашка услышал оглушительный, как раскат грома, выстрел.
Обернувшись, он увидел упавшего навзничь отца.
На его груди, на белой рубахе, растекалось красное пятно.
Мать закричала, громко и пронзительно...
И обняла Пашку, намертво вцепившись в его плечи.
/Продолжение следует/