Смерть прячется в нас... (Детектив)

Литературный детектив

Ubi mel , ibi fel
Где мед, там и слезы (лат.)

«Каломель» 1 Николай Гоголь

«Малим» 2 Анастасия Чеботаревская

«Нищий щен» 3 Владимир Маяковский

Господам читателям !

Началось все с желания поиграть тоже, побезобразничать интеллектом, как небезызвестный Б. Акунин. Уж очень захватывающе лихо расправляется он и с историей, и с литературой, а заодно и с их персонажами. Они стоят, дыша в затылок друг другу, в нескончаемой сериальной очереди за преступлениями: Великие князья, генерал- губернаторы, прокуроры. Да что там! Сам Государь, говорят, интересовался, волновался, как и что там поделывает Эраст Фандорин, хорошо ли поживает монахиня Пелагия?
Пародия на пародию? А почему бы и нет?
Читателя - жалко. Ему- то, каково такой заряд едкого сарказма потреблять?
Где-то попалась на глаза фраза: «Фандорин прочитывает литературу с помощью авантюрного кода». Далее критик дает волю своему воображению, представляя, как Эраст Петрович станет распутывать аферу с мертвыми душами, дело студента Раскольникова, или обстоятельства гибели Анны Карениной. Забавно, конечно. Но зачем прятаться за литературу, прикрываться ею, как щитом? Разве нагромождение банальных сюжетных ходов и развязок - литературно? И вообще уж совсем не по правилам игры пугать бесконечными зловещими тайными обществами. Если покопать глубже, у классиков можно найти что угодно. Даже улизнуть еще за одну ширму-смех. Что и поспешил сделать автор упомянутых детективных сериалов.
Ну, а я, мне - то, что делать? Долго топтался на месте - все подошвы истоптал. Пока не вспомнил: свой же давний спор с Валентином Саввичем Пикулем. Фандорин с Пелагеей тогда еще не родились. Пребывали спокойненько себе в чернильнице, или нет, - какой там чернильнице! На жестком компьютерном диске! А мы тогда спорили о Распутине, о нем, родимом! Допустим ли открытый монтаж, раскавыченное цитирование уже напечатанного, использование откровенных подделок (таких как мемуары Анны Вырубовой). Жаркий получился разговор. И полезный. «Что Вы кипятитесь?!, - отвечал мне тогда Пикуль,- я же пишу не исторические трактаты, а в жанре исторической фантазии».
Вот этот жанр я и использую сейчас. Валентин Саввич - первооткрыватель, я же всего только скромный продолжатель, развиватель его на детективной ниве. Почему детективной? Да просто так сложилась жизнь моих героев: не дала им спокойной, как принято сейчас говорить, «однозначной», смерти. Я не подбирал никого специально – так легло на душу, показалось интересным. Гоголя и Маяковского знают все. Анастасию Чеботаревскую - узкий круг ценителей поэзии «Серебряного века», да и то по ее замужеству с Федором Сологубом. Объединяют же их всех последние секунды, мгновения жизни. Да еще изломанность, боль предшествующих уходу лет...
Детектив - всегда загадка. Основная интрига в нем - ее распутывание.
Самоубийство? Убийство? Случайность? Злой рок? Стечение обстоятельств? Неизвестность. По разным причинам, в том числе и политическим, так и не было выяснено почему они погибли... Да - многоточие. И простор для исторической, именно исторической фантазии, взгляда с расстояния времени. Быть может…
А дальше Вам, господа читатели, решать, может или не может.
Человек - существо непредсказуемое, чем и интересен.

С уважением автор.

1

К а л о м е л ь,
или
разочарования Феликисима Потехина

«Как поступить, чтобы признательно,
благодарно и вечно помнить в сердце полученный урок?». -

последние слова, написанные Гоголем

Разочарование первое - в надежности памяти

С годами разбираться в старом хламе становилось труднее. Прошлое затягивало, не отпускало, напоминало. О чем? Хотя бы о возрасте - пятьдесят семь лет не шутка: и там побаливает, и здесь, а главное, не дает покоя так и не состоявшаяся жизнь. Оборвалось все на взлете карьеры! Ушел в отставку статским советником: сменил партикулярное платье на домашний халат. День ото дня не отличишь, - ночи, еще страшнее! И пыль! Сколько ее здесь! Стоит солнечному лучику заглянуть в окно, начинает плясать, выкомариваться, издеваться: «Погоди, недолго осталось, скоро сам таким же станешь - рассыпешься, распылишься, исчезнешь».
Нет, малоприятное дело - рыться в старье! Но кто - то ведь должен? На следующей неделе приезжает из Москвы погостить Петенька - сыночек. Комнату для него надо освободить, подготовить. Рухлядь - ее с глаз долой, подальше - на чердак!
... Тяжело вздохнул Феликисим Потехин - мужчина с брюшком и сединою. Сколько их , таких, «в летах», маялось по своим имениям, изнывало от «непонимания» и «отставленности». Феликисим понимал, но легче не становилось. Скорее наоборот, начинала червяком грызть подлая мыслишка: «.. и меня так же...».
Поскорей бы закончить... Ржавая шкатулка - откуда она? Что в ней? Попробовал отпереть - не получается. Разглядел: замок есть, да ключ давно потерян. Не топором же открывать?
К счастью, тут же, лорнет, осколок мгновенной и неудачной светской жизни, валялся. Пролорнировал. Слепой черт! Вот она, кнопка! Нажал. Музыка заиграла. Из детства. Ну, конечно же, «Блаженный Августин». Тогда ее на все шкатулки ставили.
Открылась! А в ней потемневший, засохший лавровый листик и пожелтевшая, в подтеках бумажка с надписью: «24 февраля 1852 года. Университетская церковь».
Гоголь! Единственное, достойное внимания, приключение в безрадостной, скучной, серой чиновничьей жизни. Время и его не пощадило. Уже успело подзабыться, ушло глубоко в память. Вытащить бы! Рассказать Петеньке, а то, небось, думает об отце; что только «тапочки войлочные умеет надевать» (его слова), да настойкой боярышника от запора лечиться(свое ощущение).
Было бы хорошо...
В который раз уставился взглядом испытывающим, ищущим, в окно: что там, далеко - далеко, на изломе огненно - красного неба и темной полоски земли - не его ли ускользающая и уже никому ненужная жизнь?

Разочарование второе - в возможностях воспитания

...С графом, Александром Петровичем Толстым, нас познакомили вериги. Он вообще был человеком аскетического склада характера. И хотя вериги он носил тайно ото всех ( о них, и о многом другом, касающемся А.П., я узнал гораздо позже), но сразу же , при первой встрече, я почувствовал к нему расположение, которое в самом скором времени вылилось если не в дружбу, так во взаимную приязнь - точно.
А то, как иначе мне, тогда еще коллежскому асессору, можно было сблизиться с тайным советником, к тому же графом, к тому же Толстым? Жаль, очень жаль, что Петеньке не интересны эти подробности; много бы полезного почерпнуть мог!
Притянуло нас с графом друг к другу сильно. Потом понял - иначе и быть не могло. Все годы предыдущие меня вели к этой встрече. Не случись она здесь, в другом бы месте состоялась. Так уж мне судьбой написано.
Батюшка мой, царство ему небесное, был человеком восторженным. Потому и имя дал мне необыкновенное, но в точности по святцам. Означает оно - «Счастливый». Как водится, счастья никогда не приносило, скорее наоборот.
Сегодня окидываешь прошлое опытным и мудрым взглядом - ломаной какой - то, рваной, жизнь получилась.
Уже с детства. Зачем, скажите на милость, батюшке, с его - то доходами, с дышащими на ладан Ключиками, приносящими одни убытки, и грозившими в самом скором времени полным разорением, было выписывать мне из Германии гувернера? Да не простого, какого -нибудь там башмачника или кондитера, а самого настоящего, профессора Веймарского университета! И что же? Со своей ученостью он так наковырялся в моем характере, что потом всю жизнь пришлось расхлебывать.
Что я видел до немца?! Речку. Коров. Девок, с песнями, уходящих в поле. Парней, дерущихся в кровь. Мужиков и баб, орущих друг на друга.
Густав Молль - так звали моего гувернера, сразу же положил конец «русским безобразиям». Поставил перед батюшкой непременное условие: «воспитывать по своему, как вся Европа». Батюшка, по простоте душевной, согласился. А я взвыл, не на людях, конечно, внутри себя.
Каждое утро герр Густав (так он приказал величать себя) заставлял меня подниматься в пять часов утра, бежать голышом во двор - обливаться холодной водой. Хорошо еще, что на дворе лето, а осенью, а (даже страшно подумать) зимой?
Гимнастикой какой-то особой, лечебной, заставлял заниматься. Руки вверх, ноги - в сторону, головой дергать: туда -сюда.
Учил: «Дисциплина должна быть. Порядок». Во всем. В учебных тетрадях. В одежде. В словах. В мыслях. Малейшее отступление - розги без счета: ой, как больно!
Улучил момент - пожаловался матушке. Мол, лютует немец, мучает, терпеть больше нет сил. Посочувствовала. Обещала «поговорить». Пустое. Поговорить - то поговорила - толку никакого! Дали мне, как их называл герр Густав, «приятелей по воспитанию», - двух крестьянских мальчишек. Одному одиннадцать лет, другому тринадцать (это я точно помню : мне тогда было девять лет - веймарский профессор был помешан на нечетных числах).
Созерцание чужих мучений еще невыносимее. К счастью, всему наступает предел.
Свалилось на «европейского воспитателя» наследство. Настоящий замок в Цоссене, под Берлином, получил, и еще деньжищ кучу в придачу. Сразу же, как ветром сдуло.
Батюшка горевал недолго. Посоветовавшись с матушкой (жили они по старозаветному: совет да любовь!) отбросил причуды, и определил меня в Вятскую семинарию. Возраст подходил, да и духовная стезя была всегда на Руси верной и надежной опорой.
Не подумайте только, что от немца один вред был. «Из всего следует извлекать пользу». Слова герра Молля. Теперь мой принцип, если хотите, - мой девиз жизни.

Разочарование третье - в пользе предприимчивости

Бурсацкая, а затем семинарская бедность не позволяли претворить его в жизнь. Зато в полученном, «за успехи в учении и прилежании» приходе в Каменке (это в Калужской губернии) я смог потешить и душу и разум. Не сразу, конечно, а осмотревшись.
Как снискать хлеб насущный? Что возьмешь со старух, нищих, калек и убогих? Необходимо чудо. Оно и явилось в образе «Святого источника» и иконы Блаженного Лаврентия. Правда, явление потребовало от меня немалого нахальства и безверия.
На «Святой источник» натолкнуло чтение губернского путеводителя. В нем утверждалось, что как раз под Храмом находятся «чистые подземные воды».
С иконой вначале ничего не выходило. Являть известные - откровенное богохульство: можно и сана лишиться.
Решение было настолько близко, что и не замечалось. 10 августа Церковь славит вместе с диаконами Феликисимом и Агапитом, Блаженного Лаврентия Калужского. Юродивого, но местного, что очень важно.
Икону его разыскал без труда. В рубахе, овчине, босой, с секирою, насаженной на длинное топорище - длинноволосый и длиннобородый (хорошо, что еще не нагой!).
Чудеса, им творимые, тоже подходили. Исцелил своими молитвами от паралича боярина Льва Андреевича Кологривова, бесноватого калужанина Стефана, вернул зрение девице Ефросинии, юношу Симеона вылечил от лихорадки. Работал в поте лица, как хороший уездный лекарь.
О «чуде» много говорили, писали. В качестве исключения и особого поощрения епархиальное начальство разрешило мне читать
проповеди в Калуге, а несколько раз даже в Москве. Всегда в них повторял я слова из Кондака святого Лаврентия: «Яко сокровище многоценно...». Паства внимала им благоговейно. Смысл же истинный ускользал, и слава Богу!
Нет, мое «европейское воспитание» не прошло даром. Польза во всем и из всего! По всей губернии развернулась торговля «Лаврентьевской Святой Водой». Способной справиться с любыми недугами, и, даже «многоболезненных» ставящей на ноги.
Икона тоже не осталась в стороне. Войдя в раж, я утверждал и верили (чудо оно затем и чудо, чтобы в него верить безоговорочно, а не понимать!), что одно присутствие в доме лика Блаженного Лаврентия гарантирует отменное здоровье. Все кругом наполняется чудотворной силой. Вода из ключевой превращается -в целебную, хлеб - из ржаного - в лечебный.
Деньги потекли рекой. Пятак к пятаку. Вскоре река стала широкой, полноводной. Играть дальше в «скромного священнослужителя» становилось и трудно, и опасно.
Любому человеку, когда- нибудь, хоть однажды, приходит в голову гениальная мысль. Пришла она и ко мне ( как все истинно гениальное, она же меня и погубила). Но все равно, герр Густав Молль зря отчаивался, обламывая очередную розгу о мою непонятливую задницу. Я оказался совсем неплохим учеником.
Стал скупать в Москве и Петербурге дома и перепродавать их втридорога.
Дело развернул с размахом. Отремонтировал Храм. Пригласил иконописцев. Они заново расписали его. Перестроил свой дом.
Через три года (чертов немец со своими нечетными числами!) грянул гром! Покупателем одного из домов (через подставных лиц, конечно) стал сам наш Калужский Епископ. Расплата короткая. Вызвали и в два счета заставили сменить рясу на партикулярное платье: « за личный интерес на духовной службе и одержимость сребролюбием». Так было написано в церковных документах. Внешне же, сам Владыко позаботился обо мне, пристроил не куда-нибудь в Тьмутаракань, а в Москву, в канцелярию генерал-губернатора. На маленькую, но, все же, должность - коллежского асессора.

Разочарование четвертое - в избранности происхождения

Граф Александр Петрович Толстой в ту пору на государственной службе не состоял и вел созерцательный образ жизни. Не знаю, уж за какой справкой пришел он к нам в канцелярию (случилось это в начале января 1852 года, незадолго до печальных событий). От кого он узнал о моем духовном прошлом - неизвестно, но, тут же стал выказывать мне знаки расположения и доверия. И неудивительно! Как стало известно мне позже, граф и прежде всегда охотно возился с монахами греческого подворья, бегло читал и говорил по - гречески; акафисты и каноны приводили его в восторг. Смеясь, он рассказывал мне, как во время своего губернаторства в Одессе приехал в уездный город, пошел в уездный суд, помолился перед образом, сказав перепуганным чиновникам: «Снимите-ка мне его! Разве не видите, как он загажен мухами?! Подайте мне, я покажу вам, как чистят ризу». Взял, вычистил, перекрестился и поставил в угол. Не преминув заметить: «Я вам переменю киот, за стекло мухи не доберутся. А вы молитесь, молитесь: все у вас будет в порядке». С тем и уехал.
Узнал я и то, что Александра Петровича за глаза называли Еремой, намекая на его постоянные огорчения безнравственностью и пьянством народа, развратом модной молодежи. Все это была, впрочем, внешняя оболочка, скорлупа, так же как мундир с орденами и сабля на его портрете.
Ко мне граф Толстой повернулся совсем другой, жесткой своей стороною. Знаете, так бывает: человек мягок, обходителен, даже нежен в общении, внутри же его прячется этакий гвоздь, ранящий больно.
Еще тогда, в канцелярии, слово за слово, он стал интересоваться как я отношусь здесь, в миру, к правилам жизни монашеской, и, получив положительный ответ, принялся расспрашивать дальше. Выяснилось: и военную службу он рассматривает лишь как аскезу. «По лаконскому идеалу», согласно его словам.
Спартанские древности были коньком Александра Петровича. Кабинет его украшали мраморные статуэтки, напоминающие о легендарной эпохе: «Мальчик, вынимающий занозу», «Дискобол», «Победитель в беге». На стене висела писанная маслом картина «Состязание колесниц».
Показывая реликвии, граф не преминул заметить, что особенно красивы обнаженные спартанские мальчики: коротко стриженные, мускулистые, стройные. Я возразил тем, что истинная красота, все же, в зрелых женских формах, в их законченности, природной выносливости, привлекательности взгляду.
« И Николай Васильевич со мною не согласен. Он считает, что красоту следует искать среди итальянских мальчишек - кучерявых, пухленьких, ангелообразных. Коробит его и аскетизм. Не в применении к себе, конечно, здесь он безжалостен, а к ним. Спартанские розги, школы сечения, ритуальные порки у алтаря Артемиды. Он противник любой жесткости, строгости, идущей не от Бога, а от желаний натуры человеческой...»
Так ворвался в мою жизнь Гоголь. Кабинет этот, кстати, находился в том же самом доме, где Николай Васильевич жил. Никитский бульвар, дом Талызиных. Шестнадцать окон во двор, пять на улицу. Два этажа с каменным балконом на колоннах. К Гоголю через приемную направо -угловая комната: два окна во двор, два - на бульвар.
К Толстому же - налево. Там граф и обитал вместе со своею женою, дочерью князя Грузинского Анной Егоровной и сестрой часто наезжавшей к нему, Софьей Петровной.
Как плохо, что Петеньке все это неинтересно. Точно: не стал бы слушать. Зевнул бы. Отговорился, пошел бы играть в крокет, или еще что - нибудь...
Своя жизнь. Свой ум. Свои забавы. А наша, стариковская жизнь интересна только нам. Вот и зудим...
Так о чем я? Да. За время тесного общения с семьею графа немало пришлось наблюдать интересного. Анна Егоровна вся таяла от благообразия своего мужа. Постоянно, как молитву, повторяла: «Святой, святой, святой...». Он же жил с нею как брат, твердо следуя своей плотской аскезе: «надо быть девственником, чтобы удостоиться звания хорошего супруга».
Вся забота Анны Егоровны состояла в том, чтобы устроить графу комнаты, вентиляцию и обед по его вкусу.
Не задаваясь вопросами, она видела только тех людей, которых ее муж любил. Единственное, что графине позволялось в доме - проявлять в полной мере свою брезгливость. Она сама стояла возле буфета, когда мыли стекло и фарфор; полотенцам не было конца, обыкновенно их меняли несколько раз...
После пили чай в длинной гостиной. Часто его разливала Софья Петровна. Окинув всех влюбленным взглядом, графиня засыпала (Анна Егоровна, как и отец ее, страдала спячкой). Нередко к чаепитию приходил греческий монах: читал какую -нибудь духовную книжку. Графиня тоже засыпала, но перед этим непременно говорила: «Как я люблю греческий звук, потому - что граф его любит, и Вас я люблю, Феликисим Андреевич, потому, что он Вас любит».
Однажды, в порыве «любовного откровения», прижавшись к моему уху, обдавая жарким дыханием, сверкая черными маслянистыми глазами, она призналась: «Если что - нибудь не так, Александр Петрович наказывает меня, как маленькую девочку. Правда, замечательно получать удары от такого святого человека?»
Я не знал, что отвечать. Сказать, что хорошо - обрадовать Анну Егоровну и пойти против своих убеждений, плохо - огорчить и расстроить ее.
Вот и хорошо, что Петенька не слышит моего брюзжания...
Розог я отведал сполна. И от «веймарского профессора». И в бурсе, и в семинарии. Ничего в них хорошего нет. Одна боль и унижения. Конечно, графиню можно понять. Любое, даже отдаленно напоминающее плотское общение действие, ей желанно и сладостно. Но восторгаться? Увольте. Отвечу обтекаемо: «Граф из Вас настоящую спартанку воспитывает, к боли приучает». На том и порешили.
Себя же Александр Петрович действительно не щадил. Те вериги, о которых я уже упоминал, он носил постоянно - пояс с тяжелыми металлическими пластинами. Не знаю, навсегда ли надел, или все - таки снял, когда вступил в должность обер -прокурора Синода. В моменты нашего общения они всегда были на нем. В веригах он видел ощутимое воплощение боли за несовершенство и распутство народа, за бесстыдство современной молодежи.
«Я собираю к себе, направляю на себя всю боль. Она просветляет, очищает меня», - говорил он.

Разочарование пятое - в обаянии гениальности

А вот теперь Петеньке неплохо было бы послушать. Уже тогда я не раз задумывался над тем, почему граф Толстой так сблизился со мною. В чем причина его интереса ко мне? Ведь, в сущности, я ничем не выделялся среди чиновников той же канцелярии. Мои «материалистические проекты» со «святой водой» и иконою ему были неизвестны. Так - пальцем в небо. Раз духовный, пускай и бывший, значит - интересный? Так, и не так.
Нас объединяла с графом приверженность к античной нравственности, нормам морали, принципам воспитания. Насколько далеко такое объединение может завести, я тогда и помыслить не мог. Видел лишь чистоту и благородство помыслов. Да, - слепой. Но с кем не бывает?
Быть может, нашему союзу послужило и мое место в жизненной системе Александра Петровича. Пускай не покажется невероятным, но волею судьбы я стал в жизненной системе А. П. ничем иным, как своеобразным противовесом. И кому! Самому Гоголю, автору «Ревизора» и «Мертвых душ»! Невероятно!
Гоголь и я. Несопоставимые, конечно, судьбы. Что подвластно гению, непонятно нам, простым смертным. Его мир - загадка, которую он пытается разгадать с помощью своих произведений. А мы? Мы кто? Всего лишь их читатели.
С Гоголем я встретился лишь раз, в доме, где он жил, у графа Толстого на Никитском бульваре. Графиня Анна Егоровна ходила по террасе (она так отгоняла от себя сон), Николай Васильевич, сидя в кресле, читал и объяснял ей значение прочитанного. До меня доносились слова: «Пост многих похотливых сделал целомудренными, гневных - кроткими, буйных - скромными, гордых смиренными».
Я сразу же догадался, откуда это: «Слово о пользе поста и молитвы» преосвященного Иакова, епископа Нижегородского и Арзамасского, - и вышел из - за двери. Графиня приветливо кивнула:
« Познакомьтесь, Николай Васильевич, наш друг Филикисим Андреевич Потехин, бывший священнослужитель».
Гоголь оторвал глаза от книги:
-Почему бывший?
- Так уж вышло.
- А сейчас, где служите?
- В канцелярии Московского градоначальника.
- Тяжело, наверное, после духовного?
- Не очень. Я стараюсь все служебное к себе не приближать.
- Правильно. Самое важное - о душе заботиться. Мы с Анной Егоровной немного поупражнялись в знании поста. Присоединяйтесь к нам.
Я подсел. Гоголь окинул меня испытующим взглядом, будто что -то проверял во мне на прочность. Заговорил совсем про другое:
- Вам никогда не казалось, уважаемый Феликисим Андреевич, что мы живем в придуманном нами мире? Настоящий же, - другой, - где правят Божье Откровение и Божья Благодать. Мы его боимся, бежим от него. И что же? Вынуждены искать средства, чтобы смирить свою гордыню, зависть и злобу.
Я понимал, что сам - то он давно живет там, в «истинном Божьем мире», и от меня ждет лишь подтверждения или сочувствия своим мыслям. Такие люди живут только своим, познанным. Чужое для них всегда предмет отрицания и уничтожения.
Из всего написанного Гоголем на ум пришел только отрывок из «Выбранных мест», касающийся духовенства, и то лишь потому, что я не раз ссылался на него в своих проповедях: « Церковь создается для жизни!».
Его и привел. Присовокупив, что мы не знаем такую Церковь. Гоголь прореагировал на удивление вяло:
«Мало ли, что я писал... Сами чувствуйте, сердцем». Встал и ушел. Анна Егоровна даже закраснелась в смущении: -Он такой неожиданный, непредсказуемый...
Я, как мог, успокаивал ее. Мол, все хорошо, как нельзя лучше. А сам затаил вопрос.
О смерти Гоголя я узнал у нас, в канцелярии. На панихиде в Университетской церкви собирался присутствовать сам генерал -губернатор - граф Закревский. После службы пошел на Никитскую и я. Народу - уйма. Кое - как протиснулся к гробу. Да и оторвал от лаврового венка (он лежал на голове Николая Васильевича) листочек на память - так многие делали. Не скрою, всплакнул. Жалко его по - человечески было. Хотел, рвался к своему Божьему миру и сгорел в одночасье, как свечка.
Перекрестился, вышел. Вот и конец.
Оказалось - начало.

Разочарование шестое - в женской интуиции.

Всему виною - Вера Сергеевна Аксакова. Верочка, как называл я ее в своих мыслях. С ней меня познакомил все тот же граф Александр Петрович.
Для Петеньки наши отношения могли бы быть примером восторженности и чистоты. Догадывалась ли она о моем чувстве к ней? Наверное, нет. Нынешняя молодежь совсем с ума посходила от европейских романов. Чего в них хорошего? Одни страдания, а самой любви, полета ее, вдохновения - с гулькин нос, так, лишь плотские удовольствия. Нет, мы были другими...
Что меня привлекло в ней? Совсем не знаменитый ее папочка. Хотя «Записки ружейного охотника» были моей настольной книгой. К тому же, высокие нравственные качества Сергея Тимофеевича Аксакова, его патриотизм, были широко известны, и сами по себе могли бы стать причиной интереса. Нет, меня притягивало - другое. Верочкин дух свободы - гордость ее и независимость.
В нашем сословии, как издревле заведено? Долго с девками не церемониться. Подходит возраст - отдавай барину любовь. Будешь ерепениться, отволокут на конюшню и розгами заставят.
У меня тоже была такая «жена» из крепостных: розовощекая, пышногрудая Аграфена. Приехал я тогда в Ключики из семинарии на каникулы. Батюшка, Андрей Степанович, недолго думая, и говорит: « Тебе уже пятнадцать, Феликисим, стукнуло, пора и мужчиной становиться... К ночи к тебе Аграфена Карпова придет, с ней и покажешь свою силу и власть».
Я в ту пору, не скрою, и от Петеньки тоже, совсем не знал, что с девками в постели делают. «Духовный» наш порок всем хорошо известен - рукоблудие. Да еще бывает - мальчик с мальчиком. Не буду об этом распространяться подробно: слишком мерзостно.
Батюшка объяснять что - либо счел излишним. К ночи, как и было сказано, Аграфена заявилась. Стоит, с ноги на ногу переминается. Потом сарафан свой скидывает и - прыг ко мне в постель! Так до утра рядышком и проспали, как брат с сестрой. Утром батюшка был доволен: сын мужчиной стал! Аграфена подарки получила и место прислужницы в доме. Я - урок подневольной любви.
Стоит ли после этого удивляться, что именно Верочка заняла мой ум, и мои чувства?
Женщиной она была необыкновенной. Увлекалась пением, неплохо музицировала, рисовала, лепила. Вот эти - то скульптурные упражнения и открыли в ней новый талант. Она называла его «лечением масками». Сделает портрет человека: тот посмотрит на свое изображение, поразмыслит, каким стал, до какой жизни дошел - и выздоравливает. Меня слепила. Как только я увидел надменно смотрящего господина с хохолком волос, - так сразу же подумал: не бросить ли все к чертовой матери, уехать к себе в Ключики? Чего лезу из кожи вон? Не мое это, не мое...
Впрочем, а кто здесь, в столице, по собственной воле?
Однажды не удержался. Спросил у нее о Гоголе (тогда все только и говорили о его болезни) - лечился ли он таким способом? Были ли результаты? Верочка сразу погрустнела:
- Он испугался себя. Просил все уничтожить и забыть поскорее. Сказал, что противным Богу делом занимаюсь... Я ведь уже далеко не девочка, а он так кричал на меня, кричал...Папенька меня после валерьянкой отпаивал, говорил , что у Николая Васильевича смены настроения часто бывают...
Верочка замолчала. Потом, поймав ускользающую мысль, продолжила:
- Не сам он умер, не сам. Его убили. Воспользовались. Он только с виду такой ершистый был, а внутри беззащитный, хрупкий, как цветок.
Прервалась, обдумывая. От напряжения запульсировала жилка на виске. Наконец, собралась с духом, произнесла голосом, почти нежным:
-Не могли бы Вы, уважаемый Феликисим Андреевич, сделать мне одолжение? Простите что я, видя Ваше расположение ко мне, пытаюсь им воспользоваться. Хочу попросить Вас заняться этой загадочной смертью. Еще все теплое, все живо, все вопиет...
Убили его, убили,сволочи...
Услышать такое слово из уст образованной женщины для меня было потрясением не меньшим, чем ее просьба. И все же я собрался отказаться. Какой из меня дознаватель? Так, поп - расстрига, чиновник- щелкопер.
Верочка опередила:
- Вы, думая об убийце, возможно представляете бородатого мужика с топором, с которого капает кровь. Нет, убийца Гоголя, - человек, наверняка образованный, и орудие его тоньше и изощреннее.
Она внимательно посмотрела на меня. Я молчал.
- Хорошо, Феликисим Андреевич, раскрою Вам свои подозрения. Они ничем не доказаны. Эту честь я предоставляю Вам. Мне видится, что Николая Васильевича довели до смерти, или просто убили, люди духовного звания. Слишком далеко и глубоко он залез в их дела.
Теперь понятно, почему Верочка обратилась ко мне. Кто, как ни я, прекрасно знающий Церковь изнутри, мог заняться все этим? Говорила он быстро, да и меня особо убеждать не надо - готов был со всем согласиться. Согласился бы, если бы вдруг, откуда - то издалека, из памяти, не выплыл тот самый вопрос - я тут же задал его Вере Сергеевне:
- Не кажется ли Вам, уважаемая, что Гоголь сам гонялся, пытался догнать свою смерть ? Скорее не духовенство - врачи помогли. Но ведь сам же хотел, стремился... К тому же, кому мое дознание нужно? Не побегу же я с ним в полицию?
- Мне. Разве не достаточно?.
Верочка смотрела на меня так искренне, с такой надеждой, ее карие глаза излучали такую теплоту, что отказать я не смог:
-Для Вас, Вера Сергеевна - что угодно».
Возможно, Петенька, услышав историю моих колебаний и сомнений, высмеял бы меня за нерешительность. Действительно, чего ломался? Такая женщина просит....
А ломался потому, что, честно говоря, и к религии, и к вере сам отношение имел весьма опосредованное. Нет, нет - все было: семинария и приход, проповеди и панихиды, и даже венчания. Но где –то, там, глубоко внутри, я всегда жил по своим законам. Каким я и получился на маске у Веры Сергеевны...
Никакой не священнослужитель и, конечно же, не чиновник. А кто? Бог знает, да не говорит, не просветляет. И еще дознаватель... Комедия и только. Гоголевский «Ревизор», - наоборот.

Разочарование седьмое - в следственном деле.

Обратную дорогу домой (жил я тогда в доме купца Мезенцева на Варварке) напряженно думал: с какой бы стороны подойти, с чего начать дознание? Наверное, нелегко было сыскать тогда в Москве человека более далекого от следственных дел, чем я. Конечно, по службе, в канцелярии, мне приходилось сталкиваться с полицейскими чинами. Но, чтобы увлекаться, читать газетные отчеты о преступном мире - никогда.
Да и само слово «преступление» было мне незнакомым, не из моей речи, и, тем более, не из моей жизни. И вот теперь...
Понять бы сначала Гоголя, остальное потом... Легко сказать: понять...
Дома я разыскал томик «Выбранных мест» и обнаружил, что Гоголь родился 20 марта 1809 года. А что если...
Была у меня заветная книжечка. В лавке Смирдина купил. «Путеводитель по вашей предыдущей жизни». К астрологам, колдунам, магам я относился всегда с опаской. На собственном опыте знал чего они стоят. А тут бес попутал. Уж слишком красивой, золотистой, в цветочках, обложка была, и совсем недорого - купил!
Сел. Подсчитал. Родился я 10 августа 1807 года. Оказалось, что я в прошлом был человеком, которого привлекало все новое, неожиданное. Меня терзало и разрывало стремление изменить, подправить несовершенство мира, в любых его проявлениях: в музыке, кулинарии, танцах.
Удивительно! Меня нынешнего эти умения как раз больше всего и пугают.
Кем, вы думаете, я был тогда? Не догадаетесь. Собирателем трав, знахарем или костоправом. А родился я, между прочим, в 1450 году....
Конечно, можно отнестись ко всем сведениям «Путеводителя» с иронией и недоверием. Мол, чушь какая - то, ахинея, средневековье. А можно извлечь для себя урок. Если я, прежний, так хотел изменений, а сейчас их так боюсь, значит что-то мое сломано навсегда, и я уже живу другой, не своей жизнью.
Стоп! Гоголь, его «придуманный мир» - не то же самое? Не в своих одеждах, на чужом празднике и чужих похоронах...
...Посмотрим, что там, у Николая Васильевича...
Мужчина богемного типа, загадочный, одаренный до гениальности, обладающий способностями волшебника, слуги темных сил (очень похоже!). Да и занятия в предыдущей жизни подходящие: художник, фокусник, предсказатель. А родился... - родился в 1250 году.
Так что у нас с Гоголем разница в рождении 200 лет. То - то мы, тогда на террасе, так и не поняли друг друга. Куда мне, собирателю трав и костоправу, до его светской гениальности?!
Ладно - хватит дурака валять. К делу. Что требуется?
Доказать, что не умер, а убили. Вера Сергеевна намекает на духовника Гоголя и еще выше - самого митрополита Филарета. Возможно ли? Если не они, тогда кто? Врачи, с неумелым и ненужным лечением? Сам Николай Васильевич, решивший за всех, воскликнувший в последний раз: « Как сладко умирать!»?
Нет. Нет. Нет. Не по Сеньке шапка. Зря я ввязался в эту катавасию.
Решил отказаться от расследования и сказать об этом Верочке. Больно было, знал, что испорчу ей настроение. Надежд пустых - давать не хотел. Сел в коляску, поехал. Бывают же подарки судьбы - истинно провиденье Господне! Встретил я на Староконюшенном отца Матвея. Если бы не думал о нем постоянно, никогда бы не признал. Он и так всегда терялся на людях: невысокого роста, сутулый, с широким лицом, ни дать, ни взять мужичок - крестьянин. А тут на нем была огромная черная накидка, скрывающая его одежду. Опознал его по волосам, вьющимся как у мальчика.
Окликнул. Надо сказать, отец Матвей всегда относился ко мне благосклонно. Его духовный союз с графом Толстым был широко известен, так же, как и мои отношения с Александром Петровичем. Наверняка он выяснил причину моего превращения в чиновника, но молчал и говорил со мною всегда с подчеркнутым уважением и вниманием. Как - никак, мы были немногими из лиц духовного образования, близко стоящими к самым истокам разыгравшейся трагедии.
Отец Матвей подсел ко мне в коляску. Говорили о разном. О Гоголе точно помню, он сказал следующее:
-Греховен он был. Искал умиротворения и внутреннего очищения.
- От чего же очищения?
- В нем была внутренняя нечистота.
- Какая же?
- Нечистота была, он старался избавиться от нее, да не имел сил. Я помог ему, и он умер истинным христианином.
- Как помог?
- А Вам, Феликисим Андреевич, разве неизвестно? Молитвами, постом, покаянием...
- Вы убили его!
- Ну, это Вы слишком...
Замолчал. Нахмурился. Попросил остановить коляску и вышел, не попрощавшись. Полный афронт. Потом обернулся и сказал: -- Сергей Тимофеевич и его дети, наверняка скажут Вам, что я требовал, чтобы Николай Васильевич отрекся от Пушкина. Да, требовал! Пушкин был грешник и язычник. Я считал необходимым это сделать. Только чистое сердце может зреть Бога, потому должно быть устранено все, что заслоняет Бога от неверующего сердца. Но было еще...
«Что же?!», - я чувствовал, что он, может быть, скажет сейчас самое главное. Однако отец Матвей молчал, смотрел лукаво, и совсем не приличествуя своему сану несколько раз подмигнул:
- Мои поклоны Вере Сергеевне - замечательного ума и чувств женщина. А то, что убил...Врача не обвиняют, когда он по серьезности болезни прописывает сильные лекарства. Не там ищите, Феликисим Андреевич, не там!
Он весь накрылся своей накидкою, стал удивительно похож на будочника.
«Не там...», - донесся его голос, исчез, растворился в переулке.

Разочарование восьмое - в магической силе слова.

Вот те, пожалуйста, и слуга темных сил! Нет, бросать рано, тут еще есть, над чем голову поломать. Вернулся домой и не нашел ничего лучшего, чем, наконец - то, прочитать «Мертвые души». Знал я о них только по слуху. Может быть, в тексте что нибудь и явится...
Петенька рассказывал как «Мертвые души» у него в гимназии изучали : подробно, препарируя словно лягушку; мол то хотел сказать Николай Васильевич, мол это. Он, бедный, наверное, и не помышлял о сотой доле тех задумок, что приписывались ему...
... Я вот что скажу без затей - не понравилось мне это гоголевское творение. Особенно, как он с женщинами обходится. Его «дамы приятные во всех отношениях» совсем бесплотные. А как издевается над ними! Пишет : «... была отчасти материалистка, склонна к отрицанию и сомнению, и отвергала весьма многое в жизни...»
Что ж в том плохого? Неведомо.
Разве, что сам Гоголь женщин не знал. Одну только - графиню Анну Михайловну Вильегорскую - «шаловливую Нози», как называл ее Александр Петрович Толстой, рассказавший мне эту историю. Да и то, как выяснилось, Николай Васильевич, знал Нози или Анолину, лишь по письмам, в которых она себя так называла. Достойная романтических сердец переписка! Дым, мираж, розовый отблеск мечты...
Стоило Гоголю заикнуться о браке - возмущению близких Анны Михайловны не было предела. Оно и понятно: одно дело талант, гений - другое жизнь. Со стороны: кто он? Бедный помещик, литератор, чиновник низшего класса. А она? Подумайте, и все станет на свои места. Расстроилась любовь.
Дальше, слава Богу, Петенька не слышит. Буду вспоминать лишь для себя, чтобы оживить и в памяти оставить и сохранить.
...А его Чичиков? Чичик по-малороссийски - воробей. Он же сам, Гоголь, пророчески похож на птицу, да еще во «фраке».
Да и история с его сватовством к Анне Михайловне Вильегорской выписана в сплетнях через всю «поэму», растолкована как чувства к губернаторской дочке. Но какие они?
Не поленюсь, открою «Мертвые души»: «Хорошо то... что в ней, как говорится, нет еще ничего бабьего, то есть именно того, что у них есть самого неприятного. Она теперь как дитя, в ней все просто, она скажет, что ей вздумается, засмеется, где захочет засмеяться. Из нее все можно сделать, она может быть чудо, а может выйти и дрянь и выйдет дрянь. Вот пусть - ка только за нее примутся теперь маменьки и тетушки. В один год так ее наполнят всяким бабьем, что сам родной отец не узнает».
Страх это, страх перед женщиной.
А что если? Нет! Не может быть! Но жил, же с Языковым, Ивановым, Толстым... Не плотски, конечно, в одном доме...Любил уединение и покой? Спасался, убегал от ненавистного «бабья»?
Сомнительно все и безответно. Гоголя только уже нет! Это факт и от него не убежишь никуда.

Разочарование девятое - в материнской любви.

С графом Толстым мы не виделись с тех печальных дней. Боялся потревожить его, причинить неудобство и беспокойство собою. Сороковины же - святой день. Как положено, приехал на Никитский бульвар к одиннадцати, поутру. Оказалось, граф в Даниловом монастыре у могилы поминает. Да не один, с матушкой Николая Васильевича. Делать нечего - пришлось ждать. Приехали, наконец (прошло больше двух часов), сели за стол. Разговоры пошли. Я не вмешивался.
- Вот Вы, милейший Александр Петрович, недовольны, зачем Никоша вставил в свое завещание такие, как Вы изволили выразиться, «мужицкие слова»: «тела моего не погребать до тех пор, пока не покажутся явные признаки разложения», - говорила матушка Гоголя Мария Ивановна, - так все же ясно. Ему передался мой страх перед смертью. Он родился третьим. До него двое детей у меня умерли. Я перед тем дала обет, что если родится у меня сын, назвать его Николаем, в честь чудотворного образа Николая Диканьского, которому усердно молилась. Неужели Вам Никоша не рассказывал про это? Он так любил вспоминать...
...Не ел... Вы, граф, говорите: пост соблюдал, очищался. Конечно, возвышенное больше пристало памяти «великого русского писателя». Все приземленнее, обыденнее...У Никоши был мой характер(это всем хорошо известно): боится смерти, но не бежит от нее, наоборот, старается приблизиться, потрогать рукой - может повезет и отступит, пойдет искать менее смелого...
Я, когда супруг мой, Василий Афанасьевич умер, месяц ничего не ела. Кормили насильно. Настолько ослабла, что казалось жизнь вот - вот оборвется. Никоша все это прекрасно знал. И про мои стенания, чтобы не торопились, не хоронили живой раньше времени....
Так-то, так, только не могу в ум взять, почему его смерть нашла?.
Она посмотрела вопросительно. Я, представленный ей несколько минут назад как один из друзей дома, был должен, обязан отвечать.
День такой. Чувства такие.
- Спасибо Вам, Мария Ивановна, за Николая Васильевича. Пусть земля ему будет пухом, а смерть его нам уроком. Ваш сын хотел спасти мир словом, а отчаявшись, не захотел выздоравливать. Не в творчестве ли его кроется тайна смерти, о которой Вы спрашиваете?.
- Что Вы, побойтесь Бога, Феликисим Андреевич, - вмешался тогда в нашу беседу граф Толстой, - умопомрачение на него нашло - вот и все. Мне признавался, когда сжег тетрадки со вторым томом «Мертвых душ»: «бес попутал». Я же думаю - мозги без пищи не в ту сторону начали работать. Кстати, Вы, как, мне недавно, говорил отец Матвей, интересуетесь подробностями тех страшных дней. Так спешите пока здесь Афонька - мальчишка Гоголя. Завтра вместе с Марией Ивановной на Яновщину уезжает. Поговорите с ним и - поймете.

Разочарование десятое - в мужском естестве.

Потом были ещё разговоры: про достоинства прозы и поэзии, о Пушкине и Соллогубе. Я слушал их вполуха. Как только выдался удобный случай, вышел - и тотчас в коридоре столкнулся с Афонькой. Невольно подумалось: «На ловца и зверь бежит».
На вид Афоньке было лет 14 -15, он был с большой копной светлых волос, лицо в веснушках, ноги босые:
« Я к тебе!
- Чего изволите?
- Поговорить хочу. Барин Александр Петрович послал.
- Говорите.
- Расскажи, как твой барин тетрадки сжигал.
- Да о них только и спрашивают, будто ничего другого и нет...
- И все же.
- Воля Ваша.
Афонька удивленно поднял брови и монотонным, бесцветным пономарским голосом начал:
- Барин долго перед сожжением молился у себя в комнате. Уже под утро позвал меня и спросил: тепло ли? Я ответил: «Свежо». Барин посмотрел на меня взглядом, как буд - то был не я, а какая -нибудь гадина морская.
«Дай мне плащ, пойдем, мне нужно там распорядиться». И он пошел, со свечкой в руках, крестясь в каждой комнате, через которую проходил. Пришел, велел открыть трубу, как можно тише, чтобы никого не разбудить, приказал подать из шкафа портфель. Когда я его принес, он вынул оттуда связку тетрадей, перевязанных тесемкой, бросил ее в печь и зажег свечой из своих рук. Я догадался что он делает, упал перед ним на колени, умоляя его остановиться.
«Не твое дело , -ответил он. - Молись!» Я заплакал, снова стал просить его. Между тем огонь погас, после того как обгорели углы у тетрадей. Барин заметил это, вынут связку из печки, развязал тесемку и уложил листы так, чтобы легче было приняться огню. Зажег опять и сел на стуле перед огнем, ожидая пока все сгорит и истлеет. После он, крестясь воротился в свою комнату, поцеловал меня, лег на диван и заплакал».
- А еще?».
- Все. Дайте денег, расскажу больше».
Я дал ему золотой. Из тех , что остались от моего предприятия со «святой водой» и иконой. Жалко было, конечно. Но чем еще можно было разговорить мальчишку?
- Раз Вы такие щедрые, -Афонька запнулся, не зная продолжать или нет, но и перспектива лишиться денег, уже лежащих в кармане, его явно не устраивала. Слегка покраснев, и отведя глаза начал:
-...скажу то, о чем никому еще не говорил. Вот вы все плачете, поминаете барина моего, Николая Васильевича, и вам нет никакого дела до страданий людей низших, таких, как я. А, быть может, он значил для меня гораздо больше, чем для вас всех!
- О чем ты?
- Барин любил меня.
- Как?!
- Как сына, как себя самого. Он рассказывал, что когда жил в Италии, со своим другом, художником, хотел купить себе мальчика, их там, на рынках продают, но испугался. Он и меня выбрал одного из всех сорочинских мальчишек, потому что я был похож на того, которого барин тогда в Италии не купил. Зато им художник, его друг, попользовался. Рисовал целыми днями голышом. Даже картину сделал. Там он рядом с мальчиком, играющим на дудке сидит...
...Говорить дальше, или надоело, другое хотите?.
Я был потрясен. Мои робкие литературные изыскания оказались пророческими. Вот она, одна из тайн его жизни. Может быть, зацеплюсь за нее и вытащу все остальное....
Раздразнить этого Афоньку надо, а то закроется, замкнется, говорит-то о нешуточном. Вот именно. Отсюда и начнем:
- А ты, подлый, не наговариваешь на барина? Разве ему известному человеку, пристало такой срамотой заниматься? Ты ж уже давно не дитя, хорошо понимаешь...
- Почему «срамотой», - Афонька был искренне удивлен, - барин говорил, что раньше, те давние люди, совсем без одежды жили. Тепло было, и они любили друг на друга смотреть. Тогда толстых не было и всяких уродов.
Мальчишка посмотрел на меня дерзко:
-Дайте еще червонец золотой, расскажу остальное, как на духу...
Такой наглости я от него не ожидал:
-Обойдешься пятью рублями. Держи!.
-Что ж. Тоже деньги и немалые. Слушайте.
...Ну, так вот. Барин и меня заставлял голяком перед ним ходить, позы разные принимать: ногу отставлять, руку за голову, садиться. Говорил - любуется моей красотою. После обязательно целовал и крестил: «Иди с Богом». Его любимые слова. Имя мне изменил. Не Агафоном, не Афонькой, Фофой звал. Так и слышал: «Фофочка, пойди ко мне Фофочка, принеси». Такой вот барин, Николай Васильевич, был - нежный, ласковый, Царство ему небесное! - Афонька заплакал, сопя и размазывая по лицу слезы ,
- Вы не говорите, только о том, что узнали барыне. Я Вам рассказал...»
Поздно же ты спохватился, - подумал я, но сказал твердым, не вызывающим возражения, голосом:
- Не беспокойся. Будет тайной между нами. Теперь иди к господам. Они, небось, давно уже заждались, и мне не очень прилично столько времени отсутствовать».

Разочарование одиннадцатое, последнее - в таинстве смерти.

Дома никак не мог найти себе место. Как сообщить такое Верочке? Еще то ли предстоит? Сел в кресло, попытался понять, почему так у Гоголя вышло? Откуда и зачем задвигались, заплясали в его жизни голые мальчики? Вроде бы вниманием женским не был обделен. Та же графиня Вильегорская, или умнейшая Александра Осиповна Смирнова.
А он?
Уж мне - то, наверное, как никому другому известно греховное стремление к своему же полу. В бурсе им только ленивые не страдали. Но там были условия, атмосфера. Голые задницы так и сверкали на уроках - драли нас нещадно.
А Гоголь?
Нежинская гимназия ? Друг детства Данилевский? Глупые, ненужные, безответные вопросы. Почему? Ответ уже давно дала матушка Гоголя, Мария Ивановна. Надо лишь чуть - чуть поднапрячься мозгами. Вот так.
Не осталось места в сердце и чувствах Николая Васильевича для других женщин. Все заняла она, его обожаемая матушка. Он стал как бы ее копией, повторением. Во всем, и даже в смерти...
Смерти?
Нет. Умер не сам, не по собственной воле.
Его убили.
Но зачем? То, что Гоголь вторгся в запретную область духовного, и поплатился за это (мнение Веры Сергеевны) маловероятно... Духовенство - народ боязливый. На убийство негодный. Даже не своими руками. Грех то, какой на душу придется брать!
Нет, другое. Прав отец Матвей - другое здесь. Если уж мальчики, если любимый «сыночек Фофочка», то почему он один? Могут быть и другие, ну не «сыновья» , просто любимые.
Конечно! Как мог забыть! Гриша Колокольников. Мой сосед по парте в семинарии. Для всех он умер красиво - дрался на дуэли. Я знал правду: его не убил, а зарезал отвергнутый любовник. Наш же, семинарский, прыщавый и колченогий Федька Цых. Они с лета, с каникул, как приехали, всю зиму миловались: друг друга за руки держали, глазки строили, ну, прямо барышни. Весною все и случилось. У Гриши новый роман, с Аполлошей Давыдовым – вертлявым, смазливым созданием - Федька за нож и к горлу....
Тогда кто же?
... Что это? Экипаж по дороге пылит. Наверное, он, Петенька едет! Ему про все эти гадости совсем не обязательно знать. Хотя, пока доедет, успею одним глазком, успею прочесть письмецо. Ведь так и не отправил, испугался, сказал на словах Вере Сергевне, что ничего не нашел, ничего не вызнал. Обманул значит, грех на душу взял. Ну, да Бог прости, ее, Верочкин покой, сберег.
Конвертик все тот же, с золотистой линеечкой сбоку, посередине надпись (ох волновался тогда, чернилами как брызгал!)
«Вере Сергеевне Аксаковой в личные руки».
И два, всего два листочка:
Москва, 11мая 1852 года
Многоуважаемая Вера Сергеевна!

Не скрою, вы вызываете во мне постоянное чувство восхищения. Ваша красота, Ваш ум, Ваша независимость, делают Вам честь и поднимают Вас на недосягаемую высоту.
Но, Вы слишком добродетельны и снисходительны к близким, оцениваете их по своему подобию и разумению. Пользуясь Вашими милостями, начал и я изучение загадочной кончины Николая Васильевича Гоголя. Признаюсь, большой радости мне оно не принесло. Одно успокоение - Вашу волю выполнял.
Сразу же - к делу. Гоголя отравили. Отравили тем самым каломелем, которого, как Вы рассказывали, он так боялся и даже называл «ядовитым лекарством». Дал его Николаю Васильевичу, это, Вы, впрочем, и без меня знаете, никто иной , как доктор Клименков. Вместе с обкладыванием тела горячим хлебом. Вспоминаете? Вам это тоже известно. Вы еще сетовали, что «больной боится каломеля, а то бы он ему непременно помог».
Все решила доза.
И тут, разрешите познакомить Вас, Вера Сергеевна, с результатами моего дознания. Конечно, мне до полицейских чинов далеко, и все же, кое - каких результатов я смог добиться.
Сначала выкиньте из головы (если верите и доверяете мне) Ваши опасения насчет вины духовенства. Ни отец Матвей, ни митрополит Филарет к смерти Гоголя непричастны. Да, они пошли на поводу у его характера. В голодании Николая Васильевича они видели, или хотели видеть пост и убеждали себя и его в этом.
Но все обстояло по - другому. В жизни Гоголю было предначертано повторить судьбу своей матушки Марии Ивановны. На сороковинах, где присутствовал Ваш покорный слуга, она рассказывала как точно так же отказывалась от еды в течении месяца(sis!) после смерти супруга, и так же боялась быть похороненной живой.
Плохо, что отец Матвей не выполнил свое предназначение духовника, не прознал про это и ослабил и без того истощенный организм.
Однако, повторяю, смерть наступила от отравления каломелем. Я справлялся у провизора о составе этого лекарства. В нем содержится опий. В малых дозах он помогает исцелению, в больших - убивает. Что и произошло.
Дальше мне придется рассказывать Вам о неприятном. Что поделаешь? Раз взялся за гуж....
Конечно, за доктором Клименковым кто - то стоял. Кто-то подучил его, как сделать все незаметнее.
Кто?
Можете мне верить, а можете, и нет. Помог мне сам Николай Васильевич. Не сам, разумеется, - его произведения. Вы не поленитесь, Вера Сергеевна, перечитайте его «Мертвые души». Опять же Вы мне не раз говорили, что Гоголь не только по фамилии, но и внешне напоминает Вам большую нахохлившуюся птицу.
Чичиков. Чичик -по малороссийски - воробей. Франт. «Во фраке брусничного цвета с искрой». Больше всего боящийся «всякого бабья».
Кто это? Он сам. Как представлял, или хотел себя видеть.
Да, Вы, уважаемая, лучше меня знаете, чего греха таить, перед Богом все едины - неравнодушны к нему были. Чем ответил он Вам? Ничем!
А почему? Сердце его было тогда занято, нет, не матушкой совсем - мальчишкой. Она свое дело сделала -особ женского пола отпугнула. Природа же всегда берет свое - он и перекинулся на Афоньку -слугу. Этой мерзости в Италии у своего друга, художника Иванова научился...

...Внизу шум, крики, экипаж подъехал. Черт, быстрей, дочитаю все -таки, а затем в огонь, огонь, чтобы Петенька случайно , как -нибудь не обнаружил, не прочел...

...Так в моем сознании появился любовник №1.
Но не мог же крепостной посягнуть на жизнь своего господина, к тому же, оказывавшего ему всякие знаки внимания, называвшего его «своим сыном». Кто - то другой. Кто?
Снова помог Гоголь. Не скрою, как и многие, я грешил на врачей. Казалось и мне, что Овер и Эвениус неверную методу лечения приняли. Помнилось. есть у Гоголя словечко насчет таких горе - лекарей в «Ревизоре». Нашел - «Гиблер». А там, в книжечке, была подпечатана еще идиллия его юношеская «Ганс Кюхельгартен». Романтические бредни о поисках идеала. Главное не в этом. Нашелся он, этот идеал не в дальних землях, а в своем доме.
Эти слова «в своем доме» и открыли мне глаза на произошедшую трагедию.

Любовник №2 - граф Александр Петрович Толстой.

Да, мне еще тяжелее было принять такое. Как - никак именно ему я обязан своей (правда единственной) встречей с Гоголем, именно с ним я проводил время в беседах о вере, культуре, таинствах богослужения, поста. Именно он выказывал себя как яростный сторонник спартанского аскетизма в мыслях , поступках и делах.
Факты, только они, сначала насторожили, а потом убедили меня в верности моего предположения.
Первый: граф и его жена красавица Анна Егоровна жили, «как брат с сестрою». Вы, уважаемая Вера Сергеевна, понимаете, о чем я говорю.
Второй: на сороковинах Александр Петрович набросился на меня едва я заикнулся о тайне смерти Гоголя. « Побойтесь Бога!, - кричал он, - умопомрачение на него нашло и все!».
Третий: сразу же после Вашего поручения мне привелось случайно на улице встретиться с о. Матвеем. Имели мы длинную беседу. Между прочим, он сказал мне, что уничтожить тетради второго тома «Мертвых душ» настаивал не только он, но и граф Толстой. На тех же сороковинах Александр Петрович стал объяснять этот поступок не действием своих увещеваний, а тем, что мозги у Гоголя «от голода не в ту сторону начали работать».
Зачем ему все это нужно было?
И тут для меня все высветилось. Стало простым и ясным.

Любовник №1 и Любовник№2

Соперники, ненавидящие друг друга. Между ними ( извините меня, но это выводы моего дознания) объект любви - Николай Васильевич. Разве не сладостно с помощью ненавистного соперника причинить ему самую сильную, самую ощутимую боль - уничтожить свое выдышанное, выношенное творение.
Дальше -больше. Если не мне, так - никому. Не знаю, как Клименков увеличил дозу каломеля по наущению графа( «Для пользы дорогого Николая Васильевича»), или за достойное деянию вознаграждение, -результат ясен.
Вот и все, что я могу сказать Вам о своем дознании.
Уважаемая Вера Сергеевна! Понимаю, что рассказал Вам о неприятном, что лучше , чтобы Вы совсем не знали о нем. Но, такова была Ваша воля и я исполнил ее.
Вечно Ваш Феликисим Потехин.

...Петенька! Здравствуй, дорогой! Как доехал?

2

Малим

«Остается лишь одно: смерть - мгновенная, вездесущая, всегда стоящая рядом. По - моему, это единственно подлинно соблазнительная, подлинно захватывающая, подлинно эротическая концепция».
Юкио Мисима

Часть первая

Осень

Сентябрь

«А яростного гада -
Долой из Петрограда !»

вертелся, не отставал драчливый детский стишок. Смеялся. Модесту Потехину - совсем еще молодому человеку, в серой форменной гимназической шинели, было не до смеха.
Погода стояла никудышняя.
Нева плескалась, шипела, билась о стену Петропавловской крепости, вспыхивала россыпью сверкающих капелек на черном козырьке фуражки. От сырости и холода Модест поеживался, дышал на руки.
Ну и город построил Петр! Одни амбиции: болота превратил в проспекты...окно в Европу.... Климат остался тот же: для жизни мало подходящий. Вечно висящие, давящие, темные тучи, как будто ты виноват , а сам не знаешь перед кем.
Вот и он, уже не первый день бродит по городу, пытается поймать, догнать себя, укрепиться хотя бы в маленькой, малюсенькой идейке, а не может.
Прошлое съежилось, исчезло на глазах: стало постыдным и ненужным. Сил перескочить, перейти, или на худой случай, проползти на новый виток жизни - не было.
Заброшенный в изъеденную революцией столицу, Модест и сейчас, спустя почти четыре года, так и не смог понять , что же все - таки произошло. Как могла рухнуть Великая Россия всего за несколько дней - вдребезги!
События, люди, переживания, независимо от его воли, стали отслаиваться, уходить, взлетать вверх, в другое; а он, нетронутый, целехонький внутри, восторженный провинциал, приехавший за «знаниями».
Не мог же признаться, даже себе, что все то, с чем и на чем вырос, ушло навсегда. Новые правила игры пугали своей очевидной грубостью и бездуховностью.
Повертеться пришлось вдоволь. Прятаться по квартирам, чердакам и подвалам. Изображать из себя калеку, раненого, юродивого, черт знает кого. Лишь бы выжить, то есть, остаться собой.
Облавы, аресты , конфискации! Как они надоели!
Но не уезжал же. Ждал: изменится, возвратится, успокоится. Уже началось...Немного...еще.., еще... Казалось.
Уехал бы точно, назад, в теплые, мягкие Ключики - родительскую усадьбу. Впрочем, может и ее уже давно нет, остался только образ, игра воображения...
Уехал..,ели бы не Маша. Маша Канишева - Ангел в кожаной куртке, сапогах, и стучащим по ногам маузером в деревянной коробке.
Чего она так вырядилась? Что он в ней нашел?
Ответ был один : не видел, в упор не видел, ее «революционную экипировку». Равно как и саму революцию - плохо сыгранный коммунистический балаган. Носятся по городу на грузовиках, пугают броневиками и «Максимами»(надо ж так назвать пулемет!) - снаружи, - а внутри взбесившаяся, перепившаяся чернь...
Модест со злостью поддал ногой камешек , завороженно следил за ним: летит, переворачивается в воздухе, шлепается , врезается и исчезает в воде...
... А их «вожди»! Ленина от Троцкого не отличишь - бесцветные лица мелких мещан с неизменными рахитичными бородками «для солидности». Обещают, врут с три короба. Разрушили все, как сами поют к месту и не к месту - «до основания», а построить ничего не могут...
-Проходи, проходи, кадетик, не задерживайся, - веселый, с хрипотцой голос вытащил из вязкого и затягивающего болота размышлений, - проходи, а то передумаю. Может быть, ты и есть контра какая - нибудь, взорвать решил царскую крепость, чтобы нам, рабочему классу и крестьянству не досталась, а?
Наконец , Модест разглядел: стоит он совсем рядом у входа в Петропавловку, тормошит его матросик, как и положено, забинтованный пулеметными лентами, обвешанный гранатами. Взгляд привлекло другое - белые как чистый лист бумаги волосы и синие глаза.
-Тебе чего, альбинос?
-Обзываешься? Вот достану свою бандуру, застрелю тебя! - полез по -настоящему, потом рассмеялся широко, открыто.
-Не бойся, я так, для революционной бдительности! Давай знакомиться: Прохор Судаков - пришедший вам на смену класс. А ты кто?
Матросик протянул ладонь, шершавую в мозолях(не от своих же цацок, конечно. Сказал бы просто, что мужик, а то , как всегда у марксистов, - маскарад), -подумал Модест, но руку протянул: -Модест Потехин, несостоявшийся студент.
-Не врешь? Потехин, - ха - ха! Случается же такое. Братве расскажу - не поверят. Ну, бывай. По - те - хин. Может быть, еще встретимся, сгодимся для чего - нибудь друг другу?
Модест, совсем как в прошлые времена, помахал рукой, остановился в растерянности: что же он делает? Кому машет, зачем? Поднял воротник, засунул руки в карманы - не его это! К тому же подул ветер, начался дождь.
Чего веселится матросик? В Ключиках пылилась на стене «Именная роспись рода дворян Потехиных». К ней все привыкли, внимания на нее не обращали. Да и у кого из сословия, именующего себя дворянским, не было таких зримых подтверждений знатности? Особенно у тех, в ком уже стали сомневаться.
Модест и мальчиком был любознательным. День за днем, месяц за месяцем, как только выдавался случай, он занимался «изысканиями», говоря проще, обследовал отцовский кабинет. Занятие не очень почтенное, но так необходимое для раскрытия Большой Мужской Тайны. В существовании ее Модест тогда не сомневался. Как и в том, что она почему -то скрывается взрослыми от него.
Через шкафы, книжные полки, завалы бумаг и писем добрался до родового древа, висевшего в потрескавшейся багетной раме, как раз над письменным столом.
Витиеватые, кудрявые буковки «Росписи», всегда раздражали его неоправданной манерностью, даже чопорностью; стоило немалых трудов, чтобы продраться сквозь них.
Ну, конечно же, не могли обойтись Потехины без близости к царскому двору. Отсюда, оказывается, фамилия их пошла. Вот здесь: после стольника Алексея Михайловича(знай и уважай наших!) троюродным братом его жены обозначен не кто-нибудь, а петровский шут, «всепьянейший папа» Никита Зотов. Ниточка дальше - одни Потехины.
Красивая, но как грубо сработанная легенда! Даже при своем доверчивом и восторженном возрасте(ему было всего 12 лет)Модест, как ни хотел , не мог поверить таким фамильным истокам.
Понимал - за деньги лукавые архивисты и не такое могут изобразить. Для провинциальных дураков все сойдет! Присобачили же на своем творении «древний» герб их рода : сова, под ней два скрещенных меча, а над всем этим винегретом, сияющее солнце.
Понимай, как хочешь.
Впрочем, от судьбы не убежишь. Модест слышал, конечно, историю о том, как дед Феликисим Андреевич расследовал смерть Гоголя.Все было... Потехины, они и к двору допущены были, и к литературе...
Мифология!
Знал наверняка: отец недолюбливал деда именно из-за Гоголя, за его неподобающее дворянскому званию рвение. И уж, наверняка, не хотел, чтобы он, Модест повторил его ошибки. Не испугался, нарушил вековую традицию имянаречения. Вместо счастливейшего
(Феликисим), назвал его скромным(Модест). Достойная замена!
До дома осталось совсем немного. Троицкий мост почти прошел, там рукой подать до Марсова поля. Рядом - бывший дворец принца Ольденбургского.
«Пристанище» Модеста. Не весь, а жаль(ему как прямому потехинскому потомку не помешало бы).Он нервно, неестественно улыбнулся.
Всего одна квартира, но какая!
История с ней вышла презабавная. Точнее не история, а подтверждение его теории. Неожиданное.
«Изысканиями» интересы Модеста никогда не ограничивались. Тогда же, на излете детства, он попытался создать «оригинальную» модель мира, естественно, с собою в центре. Обсмеяли. И отец, и мать, и , особенно зло, сестренка - Сонечка.
Ладно, считают: мировые проблемы ему еще не под силу. Тогда, вот вам, пожалуйста, - попроще.
Теорию «привлечения ситуации» Модест нежно, вывод к выводу, вылепливал не год, не два - до выпускного класса гимназии. Суть ее была простой: если много думать о чем -нибудь, то через какое-то время оно обязательно возникнет, прорастет в твоей жизни. Главное: сила мысли и глубина погружения.
Честное слово, он дошел до всего сам, своим опытом, исследованиями, размышлениями. Психологией увлекся позже, как раз затем, чтобы понять: почему?
Так вот, квартира. Все началось с Сенной площади - толкучки, где он совершал «коммерческие операции»: обменивал деньги и вещи на продукты, и, если повезет, наоборот. Юноша впечатлительный и начитанный(приехал-то не по улицам слоняться, на историко - филологический поступать), Модест имел взрывное, неподвластное никому и ничему воображение.
Толкучка как толкучка. Всегда, для всех, одна и та же.
Не для него. Достаточно чуть-чуть прикрыть глаза и, вот - Некрасов, стоит, сочиняет: « Вчерашний день, часу в шестом...», или тот же Николай Алексеевич прогуливается вечером, неподалеку- по Садовой - с Федором Михайловичем.
Некрасов: «Сколько окон!».
Достоевский: «...И в каждом окне трагедия...».
Классики внезапно появлялись, не спросясь исчезали, а Модест торговал. Чем придется: от старинных хрустальных пепельниц (теткино «наследство») до старых, но еще не до конца развалившихся ботинок(свои собственные стали малы -жали до боли, до крови).
С теткой, кстати, связана его первая неудача в Петрограде. Ключики, Ключиками, учился же он, конечно, в Москве, в Поливановской гимназии. Жил рядом, в Афанасьевском переулке, у тетки, как она просила себя называть - столбовой дворянки, Каролины Семеновны Рабутовской. Что было в тетке «столбового», Модест так и не разобрался. Зато хорошо помнил как она каждое лето истязала родителей приездами «на лоно природы». С неизменным зонтом и собачками.
После гимназии он, по протекции Каролины Семеновны, собирался учиться в Петербургском Университете. Почему не в Московском? Знакомые люди были, могли в случае чего подсобить, и к тому же, «столбовая дворянка» была уверена, что В Петербурге «настоящее образование». Почему на историко - филологический? Зря, что ли по ночам латынь учил !
Несмотря на свои длинные и трудно запоминающиеся инициалы, тетка оказалась очень удобной. У нее и в Петрограде была пустая квартира на Лиговке. В ней и поселилось будущее светило российской словесности.
Большевики спутали все карты. Квартиру, меньше чем через месяц, они «экспроприировали для нужд трудового народа». Модест стал бездомным и начал чердачно -подвальную Одиссею.
Неизвестно еще, чем бы эксперимент закончился, если бы на той же Сенной толкучке, Модест не помог пожилому мужчине в шляпе (это в десятиградусный мороз!) донести до дома две тяжеленные сумки с мороженой кониной.
Наконец - то его теория привлечения ситуации сработала! Измученный предыдущей ночью сном на трухлявом, клопином матрасе, он все время думал о нормальных условиях жизни, не роскоши , нет, обычной чистой, теплой постели.
Тут он ,человек в шляпе, и появился. Шли недолго. По широкой, с гулко отдающимися шагами лестнице, поднялись на второй этаж.
Квартира девять.Медная табличка с надписью:«Германъ Францевичъ Бускас - адвокатъ».
Дверь открылась, скрипнула, отошла. От золота зарябило в глазах. Везде, во всех доступных глазу местах оно переливалось и сверкало. Казалось золоченым было все: мебель, широкие рамы картин, люстры и даже портьеры; атласные, пунцовые с золотыми кистями. На небольших островках, где еще остались места, не тронутые благородным металлом, располагались книги.
«Проходите, не стесняйтесь, - услышал сзади себя Модест скрипучий старческий голос, - Как, комиссаров жалуете? Какой образованный, или еще, не дай Бог, родовитый человек, сможет согласиться с таким безобразием?»
Познакомились. Вначале осторожно, потом смелей и смелей стал захаживать сюда, на Марсово поле,-слушать истории Германа Францевича. Видел: старый адвокат как с цепи сорвался. Еще бы! Нашелся благодарный, внимательный слушатель, можно наградить себя за месяцы вынужденного молчания. А оно для адвоката, как известно, хуже смерти...
-Вы только послушайте, нет, нет, не перебивайте. Пожалуйста! В деле Гилевича мои пути пересеклись с самим Кошко, «тезкой по отчеству», как я его называю. Знаете такого, молодой человек? Нет? Напрасно. Аркадий Францевич Кошко - начальник Московской сыскной полиции, заведующий всем уголовным розыском империи - гроза преступного мира...
Дела, процессы, имена: Кони, Спасович, Плевако...
Известные по газетам. Хотя нет, о Спасовиче он где -то читал в литературе. Где? Ну, конечно же, «Братья Карамазовы».
«Аблакат - нанятая совесть». Дело Кронберга, возмутившее Ивана. Адвокатом там и был Спасович. Сказать Герману Францевичу? Неудобно, еще обидется, примет на свой счет. Промолчал.
Но все уже завертелось. Независимо от его желания и воли. Еще у тетки, в Москве, отвергая религию «за самоуничтожение личности и постоянный обман», он пытался найти точку опоры в науке. Психология пришлась как нельзя кстати. В особенности начинавший входить в моду психоанализ.
Перечитав со словариком Фрейда( надо же так запутанно писать о самых простых вещах!) выяснил для себя несомненное: бессознательное существует, оно неуправляемо, но наполнямо.
Трудность в одном: как наполнить?
Тогда он оставил психоаналитические премудрости про запас, на будущее. Сейчас пригодились.
Сколько он уже ходит сюда, на Марсово поле? Больше полугода. Разговоры всегда одни и те же: о преступниках, преступлениях, процессах и оправданиях. Вначале они были интересны как все неизвестное, незнакомое, потом стали надоедать, раздражать. Врожденная деликатность мешала Модесту прервать знакомство. Крепился, терпел.
Перетерпел. Началось совсем непонятное. Стало казаться: нет, был уверен, - филологическое амплуа - не его. Плыл раньше, как дохлая рыба по течению...
Какой из него знаток российской словесности? Да и, положа руку на сердце, скучно все это до зубной боли.
...Тогда? Только не адвокатом. Напротив - живой пример. Крутить, изворачиваться, обманывать - не позавидуешь! Зачем лезть туда, где ничего не понимаешь. Вот сыск, - то, чем генерал Кошко занимался - другое дело. Не болтовня, а настоящее, мужское дело , и мухи не дохнут, как в филологии.
Надо сказать, с мужским у Модеста всегда складывались особые отношения. Совсем не те, между прочим, о которых вы подумали. Хотелось больше , сверх, выявить себя в чем -нибудь таком, что бы потрясло домашних, а главное, язву Сонечку( назойливо зудящую чуть ли не каждый день:«ну какой ты мужик, ну какой ты мужик...») на место поставить.
Прямо поедом ела его. Пробовал разное. Гимнастикой баловался, гантели поднимал - все хорошо, но как -то незаметно, обыденно. Еще в Москве увлекся кодексом чести самураев, стал даже заниматься в полутемном подвальчике на Поварской кендо. Но фехтовальное искусство не захватило. «Путь меча» был явно не его путем.
А что? Стану сыщиком.
Сработало. Нашел - таки Герман Францевич ключик, самый что ни на есть психоаналитический. Капал, капал на мозги - докапался.
А еще говорят, что Фрейд под кокаином выдумал про бессознательное...
Была, правда , одна неувязочка - талант надо иметь. С филологией понятно: сиди, учи, вызубривай. А здесь? Задницей ничего не возьмешь.
Под убаюкивающий рассказ о каком - то, почти былинном Ваське Косом, якобы зарубившем топором свою красавицу жену и трехлетнюю дочь(на самом деле убил их сосед из-за зависти и ревности), Модест попытался отыскать в себе недостающее для работы сыщика. Нырял в память, выныривал ; безрезультатно и - вдруг зацепился.
Сколько ему тогда было? Восемь!? Нет, девять лет. У отца пропала сто рублевая ассигнация. Опросили всех, обыскали каждый угол - не нашли. Уже отчаялись. Шутка ли: рядом с вором жить? Тут не кто -нибудь, а он заметил, что у горничной Агафьи кисти рук неестественно красные, как ошпаренные кипятком, и хочет спрятать их, а не выходит. Как снизошло на него - она! Так и оказалось.
Отец после стал называть его: «Наш Пинкертон». Шутил, конечно. Модест обижался, наверное, зря.
Пинкертон. Выпросил из адвокатской библиотеки книжку о нем. Прочел:
«До своей головокружительной сыскной карьеры работал бондарем в Данди( штат Висконтия). Случай сделал его сыщиком. Дотлевающие угли костра навели Пинкертона на след мошенников. Он моментально приобрел репутацию великого детектива в государстве, где самое сильное управление полиции(в Чикаго) насчитывало одиннадцать сомнительного вида полицейских. Новоявленный сыщик не растерялся и тут же основал «Национальное детективное агентство Пинкертона». Его эмблемой стал открытый глаз, а девизом слова: «Мы никогда не спим..»
« Сова тоже редко когда спит» произнес неожиданно для себя вслух Модест, вспомнив родовой герб, и участь его была решена.
Идти работать в ЧК к большевикам он и не помышлял. Более нелепого, чужого представить невозможно. К тому же, какой там сыск, контора по расстрелу, по быстрой переработке «чуждого элемента». Списки несчастных чуть ли не каждый день вывешивались на столбах. Газеты были полны описаниями ужасов, сравнимых, разве что с Инквизицией.
Нет, только «сам по себе». Но кому нужны его расследования в таком случае? Без огласки они самоутешение, самообман.
....Лучше так. Интеллектуальная Россия умерла. Все живое, мыслящее уничтожается озверевшей чернью. Чем провинился перед чекистами Николай Гумилев? Не пожалели. По всему городу его расстрельный список развесили. Под № 30 его обозначили. Сверху заголовочек: « О раскрытии в Петрограде заговора против Советской власти».
Этим он хочет заниматься?
А чем? Не тем же, чем он сейчас добывает себе на прожитье: дурацкими лекциями «О детстве в русской литературе», которые за паек «матери, кормящей грудью»(!!!) читает роженицам , акушеркам и повивальным бабкам в Родильном центре «Капли молока имени Розы Люксембург». Они довольны - слушают, открыв рот.
Ему бы возрадоваться - не выходило. Одна отрада, сюда же в «Капли молока» захаживал Корней Иванович Чуковский, сказки свои будущим мамам читал. Одну из них, «Крокодил», даже надписал: «Модесту Потехину, собрату по пайкам. Чуковский».
Фантасмагория, да и только!
Пока Модест терзал себя неопределенностью, Герман Францевич преподнес ему подарок. Оказалось, что все это время, весь 1921 год, адвокат не только фонтанировал судебными байками, но и «выправлял» документы на выезд. Получил их. Просит проводить(« единственная живая душа, о которой он будет вспоминать в Петербурге»).Завтра в 17. 30 на Финляндском вокзале. Если, конечно, ничего не случится.
Модест еще к обеду пришел на Миллионную, помог упаковать вещи( было их всего-то два чемодана!), нашел извозчика, довез Германа Францевича до вокзала. Говорливый всегда, тот молчал и хмурился.
Чемоданы занесли в поезд, и, без пяти минут эмигрант, и его «молодой собеседник», чинно прогуливались, как в прежние, спокойные времена по перрону: говорили о всякой ерунде. Вдруг адвокат остановился, достал из внутреннего кармана пиджака сложенный в четверо лист бумаги.
-Почитайте, Модест, Вам будет интересно...
Более чем. В бумаге значилось, что « с 1 го июля 1921 года гражданин РСФСР Модест Петрович Потехин, на правах единственного и полноправного наследника(внучатого племянника) становится владельцем квартиры № 12 в доме№1 по улице Халтурина (бывш. Миллионная) и всего имущества, находящегося в ней».
Все честь по чести. Заверено у нотариуса. Не зная, что в таких случаях принято делать, Модест стал благодарить «своего благодетеля»(противно,велеречиво,но надо ж сказать). «Благодетель» конфузливо отмахивался: «Если что - нибудь сохраните - повезет». Раздался первый гудок, за ним второй, третий. Герман Францевич хотел еще что -то сказать, но было уже поздно. Послав Модесту воздушный поцелуй (вольность никак не вязавшаяся с его обликом) он скрылся в тамбуре и уехал - навсегда.
Казалось, наконец, можно пожить по - настоящему. Но радости не было. Роскошь давила, книги стояли непрочитанными. Модест ночевал то в одной комнате, то в другой(всего их было четыре) - прятался. Впервые понял, ощутил на себе, что «липкий страх» не одни слова. Боялся воров, чекистов, разъяренных простолюдинов. Кто он для них? Так, пылинка. Сотрут и не заметят. Уж если Гумилева «пустили в расход», так с ним, точно, долго возиться не будут.
Деньги и продукты быстро кончились. Пересилив себя, открыл лязгающие и звенящие цепочки на двери, потащился на Сенную.
На этот раз продавать подсвечник - бронзовую голую женщину, поднявшую над головой руки. Почему ее? Надоела до смерти! В холодные, гулкие ночи, когда Модест настороженно прислушивался к малейшему шороху(Уже идут? За ним? За вещами?); подсвечник безжалостно и навязчиво вытаскивал из него невозвратные, давние, спокойные , московские воспоминания.
Модест всегда был влюбчивым. Его тоже любили, но реже. Тогда с Фрейдом, у него была мысль - помочь себе.
Помог? Навряд ли. Все «либидо», «вытеснения», «катарсисы» - не слишком ли сложно для неокрепшего организма? К тому же никак не мог согласиться с тем , что «бессознательное аморально и проявляется только в стремлении к наслаждению».
Одно дело - читать, совсем другое - видеть постоянно перед собою. Наглый подсвечник - убрать его с глаз долой!
«Национальным достоянием торгуешь? - услышал вдруг Модест сказанные с презрением слова.
-А ну, документы!
Он обернулся. Патруль. Два бородатых мужика с ружьями. А с ними...
Никогда бы не поверил, что слова «ни в сказке сказать, ни пером описать» существуют на самом деле. Третьей была она - Ангел во плоти, точнее в черной кожаной куртке, и с маузером. За документы он не боялся. Прочитав, посланница небес их вернула.
-Сколько хочешь за такую красоту?
Модест собрался назвать цену, но, испугав себя самого, выпалил: -Ничего. Бесплатно. Дарю!
Смутился. Покраснел. Уставился в темные, бархатные глаза незнакомки. Она не выдержала его взгляда, отвернулась. Мужики с ружьями нетерпеливо топтались. Секунды на размышление. Ангел, как появился неожиданно, так же и уйдет. Снова достал свой паспорт, протянул: -Там, на бумажке мой адрес. Возьмите. Приходите.
-Что?! - казалось, влепит сейчас пощечину. За такую, кстати, первую в его жизни наглость, готов получить заслуженное. Ничего, однако, не случилось.
«Найду время, зайду...» - исчезла.
Было ли, или придумал? Посмотрел на руки - на пальцах еще сохранилась пыль от подсвечника, да и он пропал. Значит - было.
Прошла неделя , а может быть две, и вечером в дверь постучали: тихо, легко. Совсем не так, не тем стуком, которого ждал и боялся Модест. Открыл.
Она! Пригласил. Согрел чай. Маша Канишева -ни больше, ни меньше - младший следователь Петроградской ЧК. Да, родил себе на горе ситуативную теорию, теперь пожинает ее плоды.
То ли еще будет?
Привлечение привлечением; но у его гостьи был один существенный недостаток-красота.Пока проводил с Машей экскурсию по адвокатской квартире (доставал, показывал, раскрывал самые интересные книги, усаживал в малиновые плюшевые кресла, сдвигал тяжелые, пыльные портьеры)украдкой разглядывал ее стройную фигурку (сапоги не всегда огрубляют!), взгляд останавливался нескромно, упирался в высокую грудь и в выбившуюся из - под фуражки каштановую прядку волос. Она курчавилась, заигрывала.
Чем не вестник чувства?
Выложив перед обворожительной следовательницей «Сочинения А.Ф.Кони», любуясь, как она нежным, розовым пальчиком переворачивает страницы, Модест уже знал, что влюбился.
Понимал , что любовь в голодном , истерзанном Петрограде - безумие. Изменить ничего не мог - обрушилось. Сохранить бы под обломками остатки разума и достоинства.
Любовь. К кому? К чекистке. Едва она узнает о его дворянском происхождении, то сразу же настучит своим комиссарам. Долго их упрашивать не придется. Как потенциального контрреволюционера тоже: тра - та - та, поминай как звали!
Что за чушь? Какое кому дело. Чекистка, дворянин, революция... Он и она - вокруг только их чувства, безграничность, и больше ничего.
С ними, с чувствами, Модест никогда не мог справиться: подминали, растаптывали. Он упрямо выплывал, отряхивался, но возрождался всегда другой - покалеченный и разочарованный.
Первый опыт в Ключиках запомнился. Жара. Стог душистого, колющего сена. Дашка - Егора, деревенского кузнеца дочь. Совсем еще сопливка - тринадцать едва исполнилось, кокетничает же как взрослая. Он тогда прогуливался - гербарий для гимназии собирал. Никогда не думал, что деревенские девчонки под своими сарафанами ничего не носят. Одно тело , да и все. Что делать с ним он знал, но Егора боялся: накостыляет так, мало не покажется - у него ручищи ого - го! Но сдался, размяк. Больно было ужасно, первая ведь!
Потом была гимназисточка, соседка по московской квартире - с шейкой стебельком и кукольными глазками с большими ресницами. Русина Нина. Гуляли с ней за ручку по Пречистенскому бульвару, ели мороженое, целовались. Постель ни - ни. Впрочем, было однажды. Модест устал ждать когда Нина развяжет веревочки на панталончиках, снимет их и рубашку. На ней завязочек еще больше. Голая - вылитый цыпленок : писк один, а не чувства.
Маша - третья. Чем она так возбуждает? Долго женского рядом не было? Проклятый подсвечник раззадорил?
Еле - еле сдержался. Договорились встретиться так же , вечером, через неделю, после ее работы. Что за «работа» Модест тактично не уточнил. Досказало воображение, услужливо нарисовав картинку: в мрачном, загаженном подвале Маша расстреливает из своего пистолета «классовых врагов». Лица смазаны, тела дергаются. Разглядел только себя и, бритого, как всегда, наголо, Гумилева.
Пригрезится же такое!
Шесть дней показались Модесту вечностью. Он сгорал от желания. Накручивал, объяснял себе, что ждать не стоит, Маша все равно не придет, забудет, или не захочет, или ее, именно сейчас, отправят на фронт защищать «светлое коммунистическое будущее».
Чтобы остудить себя начал ей писать. То ли письмо, то ли обращение, то ли стих. Черкал, перечеркивал. Наконец, переписал получившееся набело. Понравилось.
«От Тебя исходит такой Свет, что минутами, или, нет, мгновениями, становится страшно. А есть ли свет на самом деле, и , если есть, то вдруг исчезнет? Я попытался понять природу Твоего Света и все время ходил вокруг одного. Ты не живешь, а выплескиваешься в жизнь. Ты не любишь, а взрываешься Любовью. В этой сверхэнергии чувства и рождается Твой свет!».
Положил в конверт, завалявшийся в глубине ящика стола еще с коронации. Огромный, выпуклый царский вензель не испугал. Так даже забавнее.
Маша взяла, когда пришла, не обратив внимания на царственность.
-А ты поэт...
Голос нарочито безразличный, прикрытие. Чего?
-Знаешь, еще месяца не прошло как Блок умер. А так глухо без него, пусто:
- И ты, огневая стихия,
Безумствуй ,сжигая меня,
Россия, Россия, Россия,
Мессия грядущего дня! -

Прочла искренне, вдохновенно, как самое, самое сокровенное.
-Да, ты, кажется, говорил, что на историко-филологический собирался поступать? А я вот со второго курса медицинского в следователи подалась. Что смотришь? Никто не заставлял. Сама. Революцию надо защищать.Кто, кроме нас , молодых - никто! Или, как ты, отсиживаться на диванах!? Проснулся бы, увидел, что все кругом уже другое!-
Маша говорила быстро, громко, настойчиво, как на митинге. Но он точно видел: не ее это, с чужого голоса поет. Все то же - наполнение бессознательного.
Тут, наконец, Модест смог выразить то, что появилось в нем с первых мгновений, как только он увидел Машу, еще там, на Сенной - все побрякушки, - фуражка, сапоги, кожаная куртка, пистолет в деревянной кобуре - защита от себя, своей неуверенности. Так же, как и вся эта псевдореволюционная риторика. Вот он и ключик.
Спасибо Фрейду и психоанализу! Потому -то и тянуло его к Маше, что чекистского в ней - ни грамма.
Собирался вставить привычное: «Не моя это революция, не мне беспокоиться»,но осекся, промолчал.
Стал разглядывать себя в висевшее напротив зеркало. Двадцать три года - не возраст, и все же... Не урод - точно. Нос, великоват, глаза не глупые, губы слегка припухлые, чувственные. А главное волосы: черные, смоляные, блестящие- его настоящая гордость.
-Опять задумался, детина? - Маша рассмеялась, -не пора ли от слов к делу...-
Сняла куртку. Расстегнула портупею. Осторожно положила свой маузер на пол. За курткой последовали сапоги, за сапогами юбка, за юбкой теплые шерстяные рейтузы, рубашка. Снятую с себя одежду она аккуратно расправляла и развешивала на стуле, не торопясь... Наслаждалась удивлением и смущением Модеста.
Бюстгальтера, как оказалось, юная чекистка не носила. Лишь на секунду задержались ее руки на плотно облегающих тело трусиках, но и они забелели призывным пятном.
- Что дальше? -
Глупый, ненужный вопрос. Ночь была их.
Утром, проснувшись, Модест ощутил, что его ладонь обнимает вздрагивающий, теплый, девичий живот.
Как безмятежно спит его Ангел! Без защитной мишуры. Свободный Ангел с большой буквы.
Но даже Ангелы, просыпаясь, бывает, спускаются на землю.
Быстро одевшись, хлебнув чаю, Маша бросила на ходу: -Извини, убегаю, опаздываю. А то Судаков так взгреет, что не позавидуешь...-
-Кто? Кто? Судаков!?- от удивления Модест стал тереть себе лоб, чего с ним раньше никогда не случалось, - светловолосый матросик, ты его знаешь?
-Какой он тебе матросик! Товарищ Прохор Иванович Судаков - помощник начальника отдела по борьбе с бандитизмом Петроградской ЧК, того самого, где я работаю. Понятно? - произнесла Маша жестко и добавила:
-У нас с ним только служебные и партийные отношения.
Модест угрюмо молчал.
Перспектива иметь такого соперника явно не вдохновляла. Раз -чекист. Два - чекист. Пора выбирать , молодой человек, с кем вы? Проиграет здесь он, точно проиграет.
-Дурак ты, старорежимный! - раздался ее голос уже с лестницы.

Октябрь

С каждым днем его самурайская решимость таяла. Из мужчины - завоевателя загадочного и всесильного, он превращался в обычного русского нытика, клянущего всех и вся, и прежде всего самого себя.
На одиннадцатые сутки тот же легкий, невесомый стук в дверь возвестил -Маша!
Сразу же с порога: -Привет, я тебе работку принесла, так , что не до нежностей...
Конечно же для них, только для них, для чего же еще, но игру принял.
-Читай. По твоей части, - достала аккуратно, сложенные в папочку листки, - начни с этого по всему Петрограду висит:
«Три миллиона(3.000.000) рублей тому, кто укажет, где находится больная женщина, ушедшая из дому 23 сентября, худая, брюнетка, лет 40,черные волосы, большие глаза, небольшого роста, обручальное кольцо на руке; была одета в темно - красный костюм с черным, серое пальто, черная шелковая шляпа. Имя - Анастасия Николаевна».
-Я то причем?
-Как причем? Это же Анастасия Чеботаревская, жена Федора Сологуба - известного писателя, поэта - символиста, между прочим, друга Блока. Сологуб всех поднял на ноги, разослал телефонограммы в больницы для душевнобольных. К нам на Гороховую приходил:«Не верю, что Настеньки больше нет..», розыскное заявление оставил.
Его мне Судаков и перекинул. Сказал:«Братва интеллигентов сторонится, а ты, в Университете была, знаешь, что к чему и почему». Ни черта я не знаю, ведь это первое мое дело. Помоги мне, Модест! -
Вот он и случай, совсем как у Пинкертона: сам в руки плывет. Только не интересный какой -то, очевидный.
-Федор Сологуб? «Певец смерти» ? Она с собой покончила точно. Он же во всех своих романах просто бредит самоубийством. Ты их читала?
Вопрос риторический. Конечно же, нет. Нечего было и спрашивать, смущать, отпугивать, хуже того, - хвастаться своими познаниями.
-Тогда, слушай...
Модест взял в руки небольшой, в коричневатом переплете, томик. На обложке его сверкала, золотилась надпись: «Жало смерти».
-Рассказ о двух отроках,- начал читать нарочито ровно, спокойно, с таинственными интонациями , как на панихиде:
«Красиво», - подумал Коля. Кто -то шепотом позвал сзади, словно мамин голос: -Коля ! Но уже некогда было. Уже тело его наклонилось к воде, все быстрее падало. Коля упал. Раздался тяжелый плеск. Брызги, холодные и тяжелые, осыпали Ванино лицо. Коля утонул разом. Холодная тоска охватила Ваню. Неодолимо потянуло его вслед, за Колею. Лицо его исказилось жалкими гримасами. Страшные судороги пробежали вдруг по его телу. Он весь изогнулся, словно вырываясь от кого-то, кто держал его и толкал вперед. И вдруг он вытянул руки, жалобно крикнул и упал в воду. Вода раздалась и плеснула, брызги взлетели, темные круги побежали по воде, умирая. И стало снова тихо».
-Откуда ты знаешь? - такой ошарашенной Машу он еще не видел.
- Что знаю?
- Да то, что, как считают, Чеботаревская утопилась, бросившись в Ждановку.
-Ничего я не знаю. Тут совсем другое.
Слегка запинаясь(все-таки еще неясно, чем обернется) рассказал о своих исканиях и метаниях, о Германе Францевиче, о своем родовом гербе с совою и пинкертоновском: «Мы не спим никогда...».
Обо всех совпадениях и привлечениях.
Маша слушала не перебивая, лишь вставила в конце: «Ты уже готовый следователь, не то, что я» и заплакала, по детски всхлипывая , капая на пол слезами.
Снова Свободный Ангел закружил по комнате. Какое уж тут расследование...

Очнулись к утру. Делать нечего. Перед тем, как снова убежать (бывают ли на свете женщины, которые никогда не опаздывают), хоть и не «положено» , Маша оставила ему свою папочку для «изучения».
Были в ней еще два листка. Один , написанный ровным, красивым почерком отличника, -то самое розыскное заявление:

В Петроградскую Чрезвычайную Комиссию
От гражданина Тетерникова Федора Кузьмича, проживающего по адресу: Набережная реки Ждановки, дом 3, кв. 26
Прошу разыскать мою жену Чеботаревскую Анастасию Николаевну, ушедшую из дома 23 сентября 1921 года в 9 1\\2 вечера и не вернувшуюся(подробные приметы на прилагаемом объявлении). Обстоятельства произошедшего следующие. Перед своим уходом жена внезапно заболела психостениею(истощением психики).23 сентября, вечером, воспользовавшись моим кратким отсутствием (ушел для нее в аптеку за бромом) и недосмотром прислуги покинула дом. Подпись .

Другой листок - выцветшего зеленоватого цвета, написанный ядовито - фиолетовыми чернилами. Типичное канцелярское произведение.

Протокол допроса
гражданки Авдотьи Карповны Подлужной
от 3 октября 1921 г., город Петроград
Г-ка Подлужная Авдотья Карповна, 43 лет, проживающая по адресу: Набережная реки Ждановки, дом 2, кв.6, показала, что , возвращаясь из гостей домой после девяти часов вечера 23 сентября 1921 года, она видела, как какая - то женщина с Тучкова моста бросилась в воду, но была извлечена и доставлена в Петропавловскую аптеку. Оттуда, почти сразу, выбежала с криком, опять бросилась в воду и исчезла.Было темно и разглядеть подробно женщину не представлялось возможности .Однако,по предъявленным г-ке Подлужной фотографиям ею опознана пропавшая г-ка Чеботаревская Анастасия Николаевна.
Записано с моих слов верно. Подпись.
Допрос вела младший следователь отдела по борьбе с бандитизмом Мария Канишева. Подпись.

Все - таки покончила с собой...
Есть действие, но нет преступления. А что такое преступление? Где- нибудь у Германа Францевича должно быть. Наверное, здесь. Модест держал в руках увесистый том «Российское уголовное право».Ага,вот:«преступление- виновно опасное деяние, запрещенное действующим Уголовным Уложением под угрозой наказания».
Конечно, это не преступление. Убить себя, конечно «деяние опасное», но никакого отношения к уголовщине не имеет.
Самодеятельность.
Достал маленький, коричневый блокнотик. Его дерматиновый переплет сильно поистерся на сгибах, но страницы держались крепко, смогли с честью вынести все его скитания.
О блокнотике следует рассказать особо. Появился он еще в гимназические годы. Вначале, как дневник. Однако записывать переживания, надежды и разочарования каждого дня посчитал недостойным для мыслящего человека. Поступил по-другому. Порылся в памяти, достал подходящее изречение: «Debes, ergo potes» (ты должен, значит можешь-лат.).
Разбил блокнот на три части. Первую назвал «Фразы», вторую «Страсти», третью «Слова».
Блокнот заполнялся медленно. Понравившееся, близкое тут же становилось его навсегда. Разбуди ночью, выпалит из «Фраз» древнеиндийскую мудрость: «Мужество, одно мужество и бесстрашие развивают всего человека, все его силы и таланты», или из «Страстей» откровение Ницше:«Женщины гораздо более чувственны, чем мужчины, - именно потому, что они не с такой силой осознают чувственность как таковую, как это присуще мужчинам».
Особая забота - «Слова». Они направляли, толкали, вели его. В гимназии - терпение; в теперешних скитаниях- смотри со стороны; в чувствах- не забываться. Были и проходные, как сегодняшнее.
Самодеятельность.
Нет преступления по действию. По состоянию есть, обязательно есть. Сколько же надо ломать, корежить человека, чтобы он решился на такое?
Впрочем, стоп! Почему бросилась в воду? А если ее убили не здесь, в другом месте, или она уехала, ушла, ну, например, в монастырь, чтобы посвятить себя Богу. У женщин такое часто бывает...
Конечно, Федор Сологуб мрачный писатель, и совсем не веселый поэт, но это же ничего не значит. Полет творческой фантазии безграничен. Может быть, в жизни он безобиднейший и милейший человек?
Узел, узел проблем . Как решать их - неизвестно.
А, главное, Маша. Ночь от ночи, от утра к утру все острее понимал - история с самоубийцей для нее не просто работа. Как любая женщина, она придавала ей почти мистическое духовное и эмоциональное значение. То, что не спрашивает, совсем не значит, что не ждет от него результатов. Разве не он сам считал сыск своим призванием, своим талантом? Впрочем, какой здесь сыск?
Изучение среды, мотивов, побуждений, как пишут в книжках из библиотеки Германа Францевича.
Сыск, не сыск, но если ничего не получится , их отношения с Машей - поминай как звали.
Удивительно! Вроде бы, наконец, представился случай доказать всем свои детективные таланты, а двигают всем чувства. Что ж, ими он никогда не был обделен.
Дождался утра. Наврал Маше в три короба, что почти разработал план расследования, что есть несколько новых версий и идей. Ушла окрыленная в очередной патруль по толкучкам . Немного же женщине надо!
Пропел соловьем, а сам гол, как сокол. Из чего все вылепливать? Ничего путного в голову не приходило. Слонялся из угла в угол, чертыхался, натыкаясь на углы столов и подлокотники кресел. Вертелись обрывки фраз, мешанина из Пинкертона, Шерлока Холмса и ярмарочного Путилина.
Занимался бы своей филологией, не лез бы куда не просят, не зовут. Возомнил себя - талант, сыскной гений: пустое место - вот кто он!
В злости вспомнил девиз из блокнотика:«Смотри со стороны!». Посмотрел. Чего трепыхается? Все давно решено за него. Суметь бы увидеть, рассмотреть...
Разве не все равно, самоубийца ли эта Чеботаревская, или нет? Для чекистов бесспорно важно, чтобы еще кого -нибудь притянуть к суду, а еще лучше, отправить на тот свет.
Подсказка - вот она на поверхности: бери , действуй.
Что за затмение на него нашло? Совершенно ясно - прежний подход здесь не годится. Прошел уже почти месяц, да и какие следы могли остаться от бросившейся в воду женщины? Нет, не в следах, не в деталях дело.
Так в его блокноте рядом со словом «самодеятельность» появилось слово :
«состояние».
Вот, что надо исследовать, а не ступеньки считать или волоски в лупу рассматривать. На дворе уже 20 -й век, фонтанирует идеями психология, пробивается психоанализ. В конце - концов, любое расследование не только, и не столько вычисление преступника, сколько анализ среды, всех тех «как и почему» , а уж только затем «кто?»
Маша появилась в середине ночи с разодранной щекой( гонялась по дворам за бандой какого -то Сеньки Мокрого), потом, едва забрезжил рассвет, убежала «на работу».
Пришла через два дня. С порога бросила:
-Все: символическое дело закрыто. Судаков сказал, срок расследования истек. Если Чеботаревская ушла, то теперь уже вернется сама без нашей помощи, если покончила собой - всплывет, в апреле, мае, когда река вскроется.
Модест не ответил. Маша смотрела на него виновато, исподлобья, нервно ломая пальцы.
-Знаешь, когда я еще жила в Гатчине, у нас в доме тоже самоубийца была. Мы все бегали смотреть. Полинька Астафьева: смуглая, длинноногая, всегда странно улыбавшаяся самой себе - повесилась в уборной, на оконной раме. Говорили из -за любви, не то к юнкеру, не то к чиновнику; много о чем говорили, а мне запомнились застывшие навсегда в неестественном напряжении ступни, обтянутые черными чулками...
Ты уж извини меня, ладно? Кое что я для тебя все -таки сделала. Возьми!
Удостоверение
Настоящим удостоверяется, что гражданин Потехин Модест Петрович является экспертом-консультантом отдела по борьбе с бандитизмом Петроградской ЧК.
Всем лицам, организациям и учреждениям просьба оказывать ему максимальное содействие.

Печать и подпись разобрать Модесту не удалось, а вот дата читалась ясно: 24 октября 1921 года.
Как тогда, с квартирой, он засмущался, ушел в себя, и лишь смог выдавить : «Спасибо».
И Маша покраснела смущенно.. Самое время для любви.
После, еще разгоряченные и неодетые, строили планы. Модест сыщиковской карьеры, Маша - следовательского будущего. Сошлись на том, что они друг без друга - ничто. Историей же Чеботаревской Модест теперь займется вплотную: благо руки развязаны и время(до конца апреля, начала мая) есть.
Вместе с Машей разыскали на самой верхней книжной полке покрытый толстенным слоем пыли «Путеводитель по Петербургу». Оттерли его, раскрыли.
Набережная реки Ждановка. Рукав Малой Невки, отделяющий Петровский остров от Петербурга. Прежде сильно заболоченное место. В разное время называлось: «Мокруша», «Болотная», «Протока». Нынешнее название дали бывшие владельцы этого участка земли братья Иван и Николай Ждановы.
-Неплохо бы там тебе побывать, все-таки «осмотр места прошествия»...-
Попросила? Потребовала? Приказала? Ее воинственность была такой же неожиданной, как и покорность. Излом, всегда привлекавший Модеста в женщинах. Подчинился с готовностью, сладостно.
Остаток месяца посвятил Ждановке.
Оказалось, совсем недалеко, даже трамвай ходит: противный , с дребезжащими стеклами, - лучше пешком...
Такого мрачного места в Питере Модест еще не видел. Серые, однотонные, прилепленные друг к другу дома нависли над водой: мутной, черной, засасывающей.
«Без сомнения - прыгнула! Все подобрано, как нарочно. Для спектакля с единственно возможным названием: «Пока не поздно». Убей себя и ты станешь, наконец, свободным от давящего ужаса, душащей безысходности. Убей! ».
Последнее слово он выкрикнул, взмахнул руками и, почему - то, подпрыгнул. К счастью, было пустынно: его театральный дебют остался незамеченным.
Зашел в Петровскую аптеку. Звякнул колокольчик, усатый провизор в белом халате охотно, без Машиного «документа» рассказал про тот вечер:
-Прекрасно помню. Мужики притащили. Было, где-то, около девяти. Культурная дамочка в пальто, костюмчике. Вода с нее потоками стекала. Бормотала, бред, наверное. Я записал для памяти на бумажке. Сейчас найду. Вот:«Большое... круглое...трещит..». И снова впала в забытье. Мне пришлось долго тормошить ее, чтобы от беспамятства отошла. Ничего не выходило. Я побежал за нашатырем. Вернулся - она уже улизнула через черный ход.
-Через черный? Вы уверены? А не через дверь?, - Модест с трудом скрывал свое удивление.
-В дверь она точно не могла. Там мужики стояли.
-Тогда почему они ее не задержали ?
-Решили, ко мне пошла... А что с ней стало потом ?
-Не знаю. Говорят, она снова топилась...
- Вранье. Не могло быть !
-Откуда Вы знаете?
-Да вышли после с мужиками покурить, разволновались сильно. Не каждый вечер женщин из реки вылавливают...
Не я , так они услышали бы всплеск воды. Было тихо. А Вы откуда , молодой человек, почему всем этим интересуетесь?
...Опомнился. Все уже рассказал, а теперь спрашивает. Очумел, наверное, один, среди своих склянок. Любому разговору рад, и такому. Бумага произвела на провизора магическое действие. Глаза его заблестели, руки задрожали, нос покраснел , как у заядлого выпивохи.
-Так Вы из ЧК! Тогда подождите, я Вам одну вещицу принесу.
Провизор скрылся за массивной дубовой дверью и тут же вернулся. В руках у него была изящная дамская сумочка, вышитая бисером с успевшим потемнеть( это - то за месяц!) замочком.
-Я , извините, полюбопытствовал. Не беспокойтесь, все лежит как было. Ничего не пропало. Гарантирую. Примете по описи?-
Стало смешно. Не ожидал, что будет выглядеть так грозно в роли чекиста. А почему бы и нет? Играть, так по -крупному!
Ваш выход, товарищ Потехин !
-Вам недостаточно моих полномочий? - Модест еле сдерживал хохот.
-Что Вы, что Вы, я так, для порядка. Берите -
Дома ждал сюрприз - записка :
«Модест!
Мне необходимо срочно уехать
недели на две, на три.
Не беспокойся.
Маша».
Этого еще не хватало! Что могло случиться? Надоел? Со своим Судаковым начала роман крутить?(а то почему строчки лесенкой, как у их революционного гения Маяковского?)
Ревнивые мысли и чувства обгоняли друг друга, соревновались: первым взорвет его...
Зная себя, Модест усилием воли прервал их бег.
Вытряхнув содержимое полученной от аптекаря сумочки на стол, он сразу понял причину беспокойства провизора. Среди обычных дамских принадлежностей: нескольких, изрядно подпорченных водой, платочков, заколок, тюбиков губной помады, зеркальца в виде фонарика и расчески,- в расклеившемся, раскрывшемся, как цветок кувшинки, конверте, россыпью, лежали фотографии визитного формата. Вариации на тему одной и той же сцены: старуха в черном салопе и белом чепце стегает пучком прутьев щупленькую девушку, почти ребенка.
Приглядевшись(для уверенности, подражая книжным сыщикам взял лупу, обнаруженную им в верхнем ящике адвокатского стола) сделал два открытия.
Первое : - не девушка это была совсем, а она сама - Чеботаревская Анастасия Николаевна, собственной персоной.
Второе: - перед ним не отдельные снимки, а книжка. С трудом можно разобрать ее название «Заслуженное наказание».
Под первой фотографией, на которой Чеботаревская, изображающая девушку, еще стоит,- надпись:« Ты что же так себя ведешь?»
Под следующей: « На первый раз я тебя не сильно накажу».
Затем - девять фото, показывающих сам процесс наказания, и последняя -старуха грозит провинившейся пальцем: «Это послужит тебе хорошим уроком».
Ничего подобного Модест никогда не видел. Чтобы вот так, прутьями, и не понарошку, а всерьез (он разглядел даже на теле наказываемой темные полоски от ударов)!? На одной из фотографий увидел лицо не страдающее, не жалкое, как ожидал, нет, наслаждающееся.
Чем?
Его родители никогда не били. Так уж сложилось. Отец далеко со своей стороны, мать - со своей. Они - дети, посередине: сами по себе.
...Однажды, все -таки, было. Как он забыл? Лет в пять или шесть упал в бочку с водой. Полез за сестрой на крышу сарая и сорвался с лестницы. То ли гнилые ступеньки были, или сам неуклюжий - а бочка рядом. Хорошо еще, что она лишь наполовину была наполнена водой: чулки и ботинки только промокли. Домой сразу не пошел - решил обсохнуть. Да и у Сонечки, разве язык за зубами держится? Все матери выложила. Та вышла во двор и увидела, как он прятался за домом.
Рассердилась страшно. Свалила на землю, задрала рубашку и - давай хлестать по голой спине прутиком. Боль -невыносимая! При каждом ударе казалось, что прутик рассекает тело надвое. Наверное, поэтому и говорят: «сечь». Какое там удовольствие ! Орал так, что листья на деревьях тряслись...
А она улыбается, закатывает глаза... Сумасшедшая, что ли? Непохоже.
...Тут лупой ничего не сделаешь.
В который раз он поблагодарил Генриха Францевича за библиотеку. Нашел нужную книгу - толстенный, увесистый том. До своих сыщицких изысканий всегда боялся такой литературы. Шла она потоком. Будто все разом решили озаботиться, как похитрей, по - заковыристей извратиться и самоудовлетвориться.
«Пришла проблема пола,
Румяная фефела,
И ржет навеселе...»
Кругом говорили: психические болезни так же заразны, как и остальные. Не верил, высмеивал. Сашу Черного читал. Книг «про это» сторонился - на всякий случай.
Сейчас как -то неудобно. Известнейший немецкий психиатр, судебный эксперт. Коллега, вроде бы...
Модест достал заветный блокнотик и записал в графу «Слова»:
наслажденье болью
В «Страстях» заняла свое место сентенция немецкого светила:
« Не нужно думать, что то, что обычно причиняет физическую боль, ощущается здесь как физическое наслаждение; лицо, находящееся в мазохистическом экстазе, не испытывает никакой боли, потому ли, что, благодаря своему состоянию аффекта(подобно солдату в пылу сражения), его кожные нервы вообще не воспринимают физического воздействия, или потому(подобно религиозным мученикам и экстатикам), что переполнение сознания сладострастными ощущениями подавляет представление об истязании настолько, что последнее утрачивает свои болевые особенности»
Рихард Краффт- Эбинг «Половая психопатия».
Ну и ну ! Бывает же такое!
Снова открыл страничку «Слов» :
сладострастие и жестокость
Подчеркнутыми, обычные, в общем -то, слова выглядели зловеще.
Кстати, вот и адрес, где всю эту пакость делают - печать на обороте фотографий. Ясная, разборчивая: «Общедоступное ателье Н.И. Бобкова. С - Петербургъ. Лиговская ул. д. 87(контора - Свечной пер.д.3).
Совсем рядом же жил - через два дома ! Под боком «Заслуженные наказания» фабриковали! Вот куда обязательно надо зайти.
Однако, следующий день потратил на другое. На этот раз не пошел- поехал на Ждановку. Пересилил отвращение к трамваям. Оказалось, не так уж плохо.
Несущийся по рельсам вагон с одиноким кондуктором, оглушающий стук колес(двери, конечно, не закрывались);приближали к разгадке тайны, наполняли энергией и уверенностью в успехе.
Наконец, смог соединить разорванное временем воедино. Его эскапады, сыски и розыски, - всего лишь продолжение того, детского еще поиска Большой Мужской Тайны. Он расследует прежде всего самого себя. Случаи, происшествия, преступления - только помощь, потайной ход в бессознательное. Как раньше ему в голову не приходило?
Дом Подлужной(как ее там по батюшке? Вспомнил! Авдотья Карповна) нашел сразу же. На двери квартиры сохранился звонок. Правда, он не работал, но создавал особое настроение спокойствия и умиротворения, когда клонит в сон и не хочется говорить ни о чем серьезном - так о всякой ерунде.
Авдотья Карповна была дамой необъятной. Таких ему приходилось видеть только на Пасхальных базарах в Москве. Точная копия кустодиевских купчих: огромное тело с маленькой головкой. И кошка у нее была, и блюдечки и самовар.
Он еще раз подивился своему давнему открытию: все люди, сами того не зная , и не желая, делятся на группы: похожих лицом, манерой поведения. Они одеваются одинаково и даже вещи в доме у них одни и те же. Надо лишь отыскать среди многих свою группу. Дальше - повторяй за всеми и будешь всегда на коне !
Чаевничали с Авдотьей Карповной - долго. Никакой купчихой она не была: вдовой «адмиралтейского чиновника». Жила тем, что шила «для друзей» и гадала на картах «для знакомых». Сама пришла на Гороховую рассказать о самоубийстве Чеботаревской: «Чего таиться, раз видела?»
Действительно, чего? Была она не такой словоохотливой как провизор. Говорила складно, но не больше того, что уже рассказала Маше. Оно и понятно - кто захочет откровенничать с чекистом.
Модест улыбнулся. Вот он уже и чекист, если дальше так же рьяно будет вживаться в роль, до комиссара дослужится(нет, доищется!)
Совсем рядом был дом, где жила Чеботаревская. Такой же невзрачный, как и остальные. Остановился напротив входа, у решетки набережной - стал наблюдать. Прошло полчаса, час, полтора - ничего не происходило, никто не входил и не выходил.
Действия не было: Модест заскучал.
Бездарно проведенное время.
Вечером обнаружил, что заболел. Продуло, наверное, когда стоял на набережной. Сырость такая - слона с ног свалит.
Справедливости ради необходимо отметить, что Модест болел редко, можно сказать, никогда. Переносил это состояние плохо: метался в поту, не спал, а если спал, то его сны были сотканы из каких -то странных обрывков. Не составили исключение и нынешние.
Огромная белая сова хлопала крыльями и злобно верещала, подвешенную за руки извивающуюся, голую Машу стегали кнутом молодцы в красных рубахах и черных, начищенных до блеска сапогах, обломки кенукитами - парадного самурайского меча летали в воздухе.
Неясно, что все это означало : то ли его прошлое, то ли настоящее, а может быть, намекало на будущее ?

Ноябрь

Когда он, наконец , справился с болезнью и выглянул в окно - шел снег. Протянул руку: пушистый, мягкий - настоящая зима!
Как лихо все завертелось! И Маша, и Тетерников со своей женой, и розыски...
Странная , все - таки, она - дружба с Танатосом. Отчаянная попытка через боль, самоуничтожение вернуть себе хотя бы на миг, энергию жизни, творчества, а после - и смерть не страшна! Как там у Ницше? «самоубийство - не высшая трусость...».
...И книжечка «Заслуженное наказание». Для кого как. Для тех, кто наказывает - акт воспитания , или унижение, или плата болью за проступок. Уж он - то на своей шкуре испытал, знает, что совсем другое: медленное умирание, убивание болью.
Быстрей записать в «Слова», пока не забыл:
«тренировка в болеубийстве».
Постепенное приучение к неизбежности самоухода. Не этим ли занимался Тетерников со своей «Анечкой»?
Прошла еще неделя, прежде чем Модест собрался на Лиговку, в фотоателье. Боялся снова простудиться и, к тому же, подзабыл свою роль чекиста: понадобилось время, чтобы восстановить утраченное.
На его вопрос: «Что означает приобщенная органами следствия к делу по предполагаемому самоубийству гражданки Чеботаревской А.Н. книжка?».
«Основатель и руководитель» (как он себя сам называл) «Общедоступного ателье» Николай Иванович Бобков ответил, хотя и не сразу, зато обстоятельно и подробно. Говорил он в той же декорации, где снималось «Заслуженное наказание» - с трюмо и большой детской фотографией на стене. Неужели будет врать, изворачиваться, юлить ?
-Вы можете мне не верить, - осторожно начал Бобков, - не моя идея, его, Анастасии Николаевны, мужа. Он помешан на таких сценках. Знаете, когда долго работаешь с клиентами, всегда знакомишься. С кем, как говорят, шапочно, с кем - близко...
Вы, конечно, знаете, что настоящая фамилия его - Тетерников. Он сын портного и прачки (Федор Кузьмич подозревал - незаконный). Но я не берусь утверждать. Правдами и неправдами ему удалось окончить учительскую семинарию: стать учителем, - нелюбимым учениками. Потом инспектором. Еще более строгим и еще менее любимым. Его боялись уже не только ученики, но и учителя....
Как-то он, после съемок, разоткровенничался. Я почти дословно запомнил рассказ Федора Кузьмича - так точно и образно !
«Да, я больше всего с себя, со своей жизни, списываю. Пережитое. Вот вижу, как сижу в своей учительской каморке. На качающемся колченогом столе - груда ученических тетрадей. Как они мне осточертели! Сижу и ставлю болванам двойки и единицы. Авось их за мою двойку папенька с маменькой выдерут. Представляю, как эти глупые мальчишки приходят домой: скулят, трясутся, просят прощения. А им - штаны долой; по голой попке певучей, свистящей розгой - только красные полоски разбегаются. Печка чадит. Из окна дует. И тоска, такая тоска...».
А началось все с детства. Его мамаша до 20 лет розгой секла. Приучила видеть в порке не унижение, нет, и даже не страдание: доблесть и мужество. Воспитывала его по спартански. Заставляла почти круглый год ходить в легкой одежде босиком, а летом и вообще без нее. Федор Кузьмич говорил, что заботилась так о нем, боялась, что заболеет какой-то наследственной болезнью. Он мне тогда свою книжечку подарил «Афоризмы». Вот она, послушайте:
« Люди любят побои , - потому что любят родителей .
Всего приятнее - сочетание стыда и боли.
Испытание боли дает жизни полноту и значительность ;
только ничтожные люди не выносят боли.
Надо страдать , - для души , для детей , для счастья , для
здоровья. Предки были мудры , когда секли детей, ибо
надо страдать».
Впрочем вас, в чрезвычайке, такие тонкости точно не интересуют.
Если виноват - готов отвечать !
-Нет, нет, меня только самоубийство Чеботаревской интересует, - поспешил Модест успокоить оборвавшего свой монолог на полуслове «директора и художественного руководителя».
-Можете ли Вы, Николай Иванович, подробно описать ее внешность?
-Конечно.У нас, фотографов, память цепкая. Черноволосая. Худая. Гибкая. Если бы сам не читал ее рассказы, подумал бы, что из цирковых -травести. Внешне - вылитая девочка, а ведь ей уже за сорок. Нервная, с тонкими, дрожащими пальцами. Курила много - папироска за папироской. Когда старуха ее била, не кричала. Или терпеливая, или уже ничего не чувствует. Что еще? -
-Не заметили ли Вы в ней что-нибудь особенное, бросающееся в глаза?
-Как же, как же -заметил. Привычка у нее была - крутить вокруг пальца обручальное кольцо: золотое, с тремя бриллиантиками. Еще на теле...Только удобно ли?
-Что удобно? Говорите, мы же не на кухне ее обсуждаем...
-Как Вам угодно, скажу. На правом боку - родимое пятно величиной с чайное блюдечко. А на том самом, женском месте, понимаете, о чем я говорю, волос, как всегда бывает, нет - выбриты. Татуировка. Ловко так расположена на обеих сторонах. На одной - стоящая на задних лапах крыса, на другой -пятиконечная звезда в круге. Ума не приложу, что все это значит. Политикой, как мне кажется, Анастасия Николаевна никогда не интересовалась: человек богемы...
- Кстати, о чем ее рассказы? -
- Не очень хорошего качества феминистская проза: женщина должна повелевать миром, стремиться к нравственному совершенству, к господству над мужчиной. Прославилась она не ими - сказкой «Лилит»- о болезненно похотливой жене Адама. В своей сказке Чеботаревская отвергает Бога и поклоняется первой женщине, пострадавшей от него. Могу быть свободен? -
- Да, конечно. -
Модест только сейчас увидел, как нервничает Бобков. Голова его по- петушиному дергалась, седые волосы на голове всклокочились, в глазах застыл ужас. Нагнал страху ! От этой мысли смутился, ушел в себя, закончил разговор глухим: «До свидания».
Дома открыл блокнотик и на чистом листе бумаги аккуратно выписал все слова относящиеся к несчастной сказительнице :
самодеятельнось
состояние
наслажденье болью
сладострастие и жестокость
тренировка в болеубийстве
Что их объединяет? Точнее, кто? Конечно же, Тетерников со своей тоской по материнской розге. В литературе Сологуб, возможно, и классик- не в жизни...
Разгадка там, на Ждановке!
Сколько времени упущено! Кто так ведет наблюдение? Кому нужно такое наблюдение? Издалека, снаружи, не касаясь - осторожно. Когда же, он, наконец, поборет стеснительность?
Себе мог признаться. Стоял и мерз на набережной только из -за боязни встретиться со знаменитым писателем. Робел. Язык присыхал к горлу, ноги становились ватными.
Как тогда, когда он, гимназистик -третьеклашка пытался прочесть стихи понравившейся(тогда это называлось любовью) девочке Лике. Стерлось уже, забылось. Нет, выплыли несколько строчек:
«Какие силы вдруг открылись,
Как стало чисто и светло!
Мечты, надежды появились...
Любви заветное вино».
Блоковское лоскутное одеяло. Все мы, не только Чуб, символисты от рождения!
Зарекся тогда заниматься стихосложением: к пишущим людям затаил и уважение, и страх (Чуковский - не в счет: он такой же пайкополучатель!).
Сейчас - совсем другое дело. У него есть документ, и в случае чего он сразу же сможет его предъявить.
Стремглав взлетел по гулкой лестнице на четвертый этаж. Вот она: 16-ая - сидельниковская квартира. Слава Богу, рядом широкий подоконник. Сел. Развернул «Петроградскую правду». Аршинными буквами:«Троцкий- наш вождь!».
Дальше - раскрытия контрреволюционных заговоров и списки расстрелянных.
Списки расстрелянных и раскрытия контрреволюционных заговоров. Одно и то же!
К счастью, долго ждать не пришлось. Дверь квартиры открылась: высокая, в веснушках и линялом фартуке кухарка, вынесла плетеную, доверху набитую листами бумаги, корзину. Из глубины коридора, раздался требовательный, слегка капризный мужской голос: «Поша?! Ты где? Кто же мне поможет бутыль с керосином нести?».
Кухарка чертыхнулась. Поставила корзину. Ушла.
Ну, решайся! Сейчас, или никогда.
- Красть нехорошо, нехорошо, - звенел в ушах Сонечкин голос, - только плохие люди так поступают, а хорошие их не любят, презирают, в тюрьму сажают!
Ерунда. Он не ворует, а «добывает доказательства». Еще несколько минут и они исчезнут навсегда, сгорят !
Последнее слово, как обухом, ударило по голове. Взлетел с подоконника, схватил первое, что попалось под руку: перевязанный нарядной конфетной ленточкой пакет. Бегом, бегом, подальше отсюда. Пока -не поймали. Тогда никакие документы не помогут!
Обошлось.
Развернув дома пакет, понял: рисковал не зря. В нем были два письма, какие-то уставы, правила, приглашение. Пронумеровав каждую бумажку(так делал Кошко!), решил разнообразить методу «грозы преступного мира».Достал блокнотик, открыл в конце: - для памяти сойдет !

№1

Записал: письмо на сиреневой
почтовой бумаге. Написано от руки.

Милый Малим!
Петербург. 10 декабря 1912г. Понедельник

Вот как я буду теперь Тебя называть. Именем - никому никогда не принадлежавшим. Именем из моего мира, где уже находится звезда Маир, земля Ойле, река Лига. Еще и еще раз понял - ты только для меня. Любя, каждый их нас открывает в себе что -то неизвестное, неожиданное. Когда пугающее, когда согревающее. Я растворяюсь в Тебе, любя. Это не аморфная вяло-кисельная нега, а излом, царапанье Души.
Возможно, Ты и права, что во мне присутствует полумужскость, но не как врожденная черта, а как результат влияния среды и воспитания. Знаю, и хорошо знаю также, что мужчина «без полу» - дает женщине ощущение ее ничтожества и зависимости.
Ты же должна властвовать в семье. И Твой мужчина, Твой муж, я, обязан стоять перед Тобою на коленях, целовать ноги и обнаженные ступни; и быть постоянно поротым, как глупый или непослушный мальчишка.

Страдающий Малим.

№2

Записал: на гербовой бумаге с водяными знаками -
пятиконечная звезда в круге. Написано от руки.

Коварный, безжалостный искуситель !
Вагон Уфа - Челябинск. 11 июля 1914г.

Хотя ты и считаешь, что только ничтожные люди не выносят боли, я ничего с собою поделать не могу. Каждый раз с ужасом жду нового удара, сердце замирает. Когда же прут опускается, ко мне всегда приходит одно и то же желание - быть высеченной сильней и сильней. Восхитительны секунды, когда я уже на пределе терпения, вот- вот сорвусь в крик, истерику; а ты еще порешь, и мы вместе «считаем наказание». Возбуждает страшно!
Еще, я думаю, что было бы правильно, если бы ты вставал сначала с одной стороны и порол одну половинку, затем с другой.
Милый, любимый Малимочка!
Мне видится в представлениях совсем новое -очень мягкое и нерезкое. А в жизни, я хотела бы чаще видеть твое возбуждение, чтобы ты отдавался порке, а не пребывал в напряженном состоянии.
Скучающий по розге Малим.

№3

Записал:
типографский шрифт. От руки, фиолетовыми
чернилами наверху: «Изъято цензурой из
«Слепой птицы». Красным карандашом :
«Для Малим».

Знать наизусть!

Рабыня обязана:

1.Выполнять все приказания Хозяина. Фраза:«Сделай, если хочешь»
равносильна приказу.
2.Просить прощения за совершенные ошибки. Прощение возможно
только после наказания.
3. Приносить орудие наказания. Подавать его, встав на колени.
4.Благодарить за наказание, как за заботу о себе.
5.Молчать во время наказания, если не будет других распоряжений.

Рабыня не смеет:

1. Возражать. Отказываться выполнить приказ. Иметь свое мнение.
2. Лгать и воровать. Ложь и воровство жестоко наказываются.
3. Хотеть того, что ей не разрешили.
4. Отвечать «Да» на вопросы: «Больно?» и «Хочешь...»(есть, пить).
5. Вступать в разговор с кем-либо, кроме Господина. Заговаривать первой. Не отвечать, если ей задан вопрос.
6. Никаким способом привлекать постороннее внимание.
7. Сидеть в присутствии Хозяина. Тем более лежать.

Рабыня должна помнить:

1. Хозяин всегда прав.
2. Рабыня - вещь, принадлежащая Хозяину. У не не может быть своих «мнений» и «прав». У нее нет ничего: ее вещи, ее тело, ее жизнь ей не принадлежит.
3. Любое непослушание наказуемо. Дерзость, забывчивость, ирония - тоже непослушание.
4. Совершив ошибку, она сама хочет быть наказанной.

№ 4

Записал: напечатано на пишущей машинке
с правкой черными чернилами.

Канва к биографии
«У матери . Смерть отца . Лег на стулья и заплакал . 1867 .
Мальчик Витя. Он сломал ноготь . Меня больно высекли.
Рукавички дал мальчику подержать . А тот их украл .
Мать ходила меня искать. Потом порка. Сады и розги в Прачешном переулке. Розги в доме Северова дважды. Мое красное лицо. Розги в доме Духовского, часто. Драка на улице . Не давай сдачи . Высекли. Мои муки при учении грамоте . Крики бабушки . Колени. Мать меня уводит. Сечет. Наклейка почтовой марки на письмо. Сначала смеялись , потом высекли. Елена Ивановна привела меня в школу. Дома вечером для острастки порка. Я разбил термометр . Ругань ночью при гостях . Еще раньше ругань бабушки. Жестокая порка ».

№5

Записал: типографский шрифт. Рукой наверху:
г- же Чеботаревской А. Н.. Подчеркнуты
слова «с практическим уроком».

Клуб жесткого воспитания «Маркиза»
П Р О Г Р А М МА

Понедельник. - В 3 часа дня. Зало конференций. Г -жа Кружалина Н. В. сделает сообщение относительно орудий флагелляции и различных последствий, получающихся от их действия, с демонстрацией публично на нескольких мужчинах и женщинах.
Вторник. - В 3 часа дня. Зало конференций. Г -жа Лыткина Е. С. сделает сообщение относительно воспитания при помощи розог, с демонстрацией над учеником двенадцати лет. После лекции г-жа Лыткина предлагает свои услуги членам обоего пола, желающим подвергнуться флагелляции в «отдельной комнате»
Среда. - В 5 часов дня. Большое зало для флагелляций. Сестры Дарья и Алевтина Родионовы прочтут лекцию относительно сладострастной флагелляции, с демонстрацией на желающих членах, из числа присутствующих. После лекции сестры предоставляют себя в распоряжение тех членов, которые пожелают воспользоваться их услугами в «отдельных комнатах».
Четверг. - В 3 часа дня. Зало конференций. Сообщение относительно применения флагелляции между супругами с практическим уроком. На этом сообщении могут присутствовать лица, готовые принять активное участие в лекции.
Пятница .- В 4 часа дня. Зало конференций. Г-жа Шуганова Г.М. прочтет лекцию относительно флагелляции, как средства, пробуждающего заснувшую половую способность мужчины, с демонстрацией на желающих особах из числа присутствующих. После лекции г -жа Шуганова предоставляет себя в распоряжение членов, желающих воспользоваться ее услугами в «отдельных комнатах».
Суббота. - В 2 часа дня. Большое зало для флагелляций. Г -жа Роде Э. Б - укротительница диких зверей, вторично предлагает держать пари, что она силой разденет донага на эстраде и высечет любого мужчину, который пожелает принять пари и выйти на эстраду. Пари - 200 рублей ассигнациями. После лекции и пари, г -жа Роде предоставляет себя в распоряжение любителей флагелляции в «отдельных комнатах».

№6
Записал: открытка. На оборотной стороне гравюра
распятая на кресте обнаженная девушка с
иссеченной спиной и ягодицами.

П о д ч и н я я с ь - п о д ч и н я т ь
Вниманию членов клуба «Маркиза» !

3 апреля с. г. очередное представление садо -театра.
Спектакли:
«Наказание скверных гимназисток», «Девочка и маньяк»
Начало: в 5 часов дня.
Вход без дам воспрещен !

Подробно: по телефону: 125 .

Перечитал еще раз записи в блокноте. «Без дам» нельзя, а вот с Машей можно! Кончается месяц - от нее никаких вестей. Может быть, все у них давно закончилось, и он тешит себя пустой надеждой?
Вспомнил свое славное детское самурайское прошлое. В подвальчике, несмотря на нежный возраст, его учили не только мечом махать, но и тому, что страдать, мучиться, во имя женщины - недостойно мужчины; он должен принимать ее верность и жертвенность.
Возможно, и так.
Хотелось же другого: уткнуться носом в теплую, бархатную Машину кожу, вдыхать запах пряный, сладкий...
Вздохнул. Расстроился. Отложил свои «розыскные мероприятия» и стал заниматься самыми, что ни на есть, бытовыми делами. Денег не было(«Капля молока» пайки уже две недели не выдавала)- пошел снова на Сенную: продавать адвокатскую меховую шапку. В ней Герман Францевич в Судебную палату ходил, и вообще дорожил, как «приличной вещью». До этого ли сейчас?
Продал сразу. После «посещал мемориальные места». То место, где классики являлись и то, где первый раз встретился с Машей. Ничего не изменилось, лишь ее не было.
Загрустил. Купил 5 литров пива (какой-то неизвестный ему «Барбарис»). Началось его «осадное сидение».

Часть вторая

Зима

Декабрь

Не просто сидение - «сыскная медитация». Так поступали все. Пинкертон выгуливал любимую собачку, Шерлок Холмс курил трубку и играл на скрипке, Кошко раскладывал пасьянс.
Он, Модест Потехин, пил пиво. Где-то на третий день, в конце четвертого литра возникла прятавшаяся мысль : он сам убил ее и никто другой!
Как раньше не догадался? А «адмиралтейскую вдову» подкупил, или еще что-то. Много ли одинокой женщине надо при виде знаменитого поэта?
Убил? Зачем?
Так ведь Чеботаревская тоже писательница, сказки про какую -то Лилит издает. Самоубийство, убийство своими руками, для нее, натуры творческой -дело маловозможное.
Модест, перечитавший не одну библиотеку книг, не раз убеждался в том, что флоберовская «башня из слоновой кости», отнюдь не выдумка. Почти все «художники слова» живут над жизнью, общаются с ней через произведения. Они и смерть свою очень часто воспринимают как одно из них: кто, как очередное, кто, как последнее...
Уйти из жизни для них не значит расстаться со своим миром. Многие из них считают, что оборвав земную связь, они , наконец-то, станут свободными и творчески беспредельными...
Когда возникает такое желание? Нетрудно догадаться. Тогда, когда груз житейских, бытовых проблем становится невыносимым; когда тщательно оберегаемый, выношенный мир образов и фантазий начинает тесниться и рушиться под напором жизненных переживаний.
Загвоздка в том что, у них, людей богемы, не хватает силы воли, чтобы самим распорядиться своей жизнью. Вот и ищут исполнителя замысла. Когда находят, без оглядки бросаются к нему.
Может быть повезет?
Еще в гимназии Модест заметил эту странную особенность их жизни. Пушкин, как зачарованный шел под пистолет Дантеса. Его не остановили ни уговоры друга, Жуковского, ни вмешательство самого Царя. Впоследствии выяснилось, что Дантес не имел никакого отношения к пресловутому «Аттестату рогоносцев» - приглашению Пушкина стать членом одноименного общества. «Кокетирование» же его жены с Дантесом, или Дантеса с Наталией Николаевной имело совсем иную чувственную окраску, которую приписывал им Пушкин, поскольку Дантес отдавал свою любовь мужчинам.
То же самое- Лермонтов. Он буквально «донял» Мартынова своими приставаниями и оскорблениями. Тому только и оставалось, что вести обидчика на Машук - стреляться.
В чем здесь дело? Конечно же, не в военной форме Дантеса и Мартынова, а в мужских чертах их характера. В понимании того, что этот - МОЖЕТ УБИТЬ!
Или, лучше, как у Лермонтова: «В руке не дрогнет пистолет». Вот это «не дрогнет» и привлекает постановщиков своей смерти.
Хотя, и сетовал Тетерников на свою «полумужскость», для жены он , наверняка был (или она хотела его таким видеть) - воплощением силы и властности. Иначе к чему игры в розги, рабынь и безграничное послушание?
Убийство?Нет? А что: Фарс? Пародия? Имитация?
Косвенное самоубийство.
Запишем в «Слова». Как-никак, маленькое, но свое, криминологическое открытие. Был бы настоящим юристом, мог бы статьи, диссертацию писать, а так, -сиди себе дома, молчи в тряпочку...
...Возможно ли, чтобы муж, самый близкий человек, был выбран «исполнителем замысла»? Вполне. Главное - добиться своего. Любым доступным путем. За примерами далеко ходить не надо.
Зная наследственную склонность к простудным заболеваниям (его старший брат Николай и любимый сын Ванечка умерли от воспаления легких), Лев Николаевич Толстой в момент острого душевного кризиса выходит раздетым из дома посмотреть «запрягли ли лошадей». Дальше - неделя в горячечном бреду и всероссийские похороны...
Что же теперь, стучать на Тетерникова чекистам? Невозможно. С детства привык не ябедничать, презирать доносчиков. Если когда и дрался с Сонечкой, то из -за этого.
...Пускай живет..
Стучать не пришлось. Стучали в его дверь - давно и сильно. Тем самым ожидаемым и пугающим, стуком. Уже пришли...
Вот все и закончилось.
Какое, к черту, кендо, какой самурайский дух - ноги еле передвигаются, руки трясутся, пот льется градом- как будто не из -за стола встал, а выбежал из парилки.
Открыл дверь. Судаков! Улыбается. Совсем не страшный.
- Привет, кадетик! Ну, как следовательский хлеб? Показывай свои царские хоромы... Сам вижу, от золота глаза слезятся, а по существу?
- Книги здесь главное. Квартира - наследство. Раньше в ней мой дядя, адвокат, жил.
Модест говорил быстро, четко, без лишних слов, будто не у себя дома, а уже там, на Гороховой.
- Уехал...Куда?
- Виза во Францию. Собирался же жить в Кенигштайне.
- Где?
- В Германии.
- Ладно, показывай свои сокровища, хвастайся...
Судаков подошел ближе и Модест увидел, что на нем нет уже ни пулеметных лент, ни гранат. На серой, грубого солдатского сукна, шинели болталась планшетка, такая же , как у летчиков.
- Что, нравится? У белой контры реквизировал. Для бумажек вполне сгодится...
Модест тем временем, метался в неопределенности: как с ним разговаривать? На «ты» или на «Вы», рассказывать ли о Тетерникове?
Решился:
-Тебя какие книги интересуют?
- Да по юридической специальности, разве не догадываешься?
Подвел к уходящему под потолок стеллажу (про себя все еще выбирал: Судаков, товарищ Судаков, Прохор,- конечно же -Прохор).
Однако, Прохор отнесся к книгам без интереса. Взял одну(ею оказался «Свод законов Российской Империи -том второй), повертел, и даже не открыв, поставил назад.
- Я к тебе вот зачем. Насчет Маши...
Покраснел. Засмущался. Совсем еще мальчишка... Стал поразительно похож на пастушка Леля из оперы Даргомыжского. Такому нечего делать в ЧК- пасторали лучше играть!
- Ты меня слушаешь?! Мать у нее умерла от тифа. Осталась Маша одна. Отец-то от них давно ушел, и в беляки подался, а она к нам, наша до мозга костей. По-мужски скажу: нравится мне Маша. Потому и пришел. Как что, все о тебе говорит:«Модест поймет, Модест скажет, Модест объяснит...».
Она же не питерская - из Гатчины. Комнатку на Васильевском снимает, плохонькую: стены обшарпаны, потолок сыпется, половицы скрипят. Завтра Маша приезжает. Я вот что подумал. Раз у вас такие отношения начались живите, здесь, вместе. Ей сейчас поддержка, помощь просто необходимы.
- Конечно, конечно, не беспокойся.
- Любит она тебя.
- Это ты слишком...
- Нисколько. Может быть, не по-новому, но так, как любили всегда -точно.
- Как по -новому?
- Как так? Как товарищ Коллонтай пишет, я точно запомнил: «Любовная страсть не должна порабощать индивидуума. Свобода общения между полами не противоречит идеологии коммунизма».
- А кто она, эта Коллонтай?
- Большой человек в партии. Народный комиссар призрения. Живет, кстати, с нашим кронштадским матросом, Павлом Дыбенко - председателем Центробалта в семнадцатом. У них первый в Советской России гражданский брак.
- Гражданский брак?
- Ничего удивительного!Живут вместе, но свободно, не имея друг перед другом никаких обязательств. Я у той же Коллонтай читал, что при коммунизме семей не будет. Жены, бери какую хочешь! В газетах пишут, что в Москве уже начали строить дом, где все общее: кухни, спальни, комнаты для детей... Здорово, правда?
Модест молчал. Большевистские новшества на любовном фронте мало вдохновляли его. Было в них, как и во всем «пришедшем на смену» одно общее желание: освободиться! Не углубляясь в тонкости морали.
В прошлом году, летом, встретил на Невском «молодых революционеров»: две девушки, трое парней - в чем мать родила, с красными лентами через плечо, «Долой стыд!».На самих тошно смотреть: тощие, корявые. Им -то , наверняка, уже стыдиться нечего...
- Чуть не забыл. Твоя утопленница, Чеботаревская, никакая не самоубийца. Ее убила Подлужная, помнишь, которая пришла к нам сама. Колечко ей обручальное с бриллиантами приглянулось. Вот и кокнула. Мы ее поймали на квартирной краже, промышляла со своими дружками; стали раскручивать, колечко всплыло... Гнида...
- Где она сейчас?
- Пустили в расход. Что с ней долго церемониться !
...Точно: говорить о Тетерникове нельзя. Никому, даже Маше. Пусть будет так - Подлужная убийца.
Ни завтра, ни послезавтра, ни через неделю Маша не появилась. Только на десятый день раздался стук в дверь: знакомый, осторожный. Задержалась, заехала в Москву, поступала в Университет Шанявского, конечно же, на юридический.
- Судаков настоял. Ты,- говорит, - еще молодая, тебе учиться и учиться..
- Ему -то сколько?
- Девятнадцать.
- Тоже еще не поздно.
- Будет учиться но после победы мировой революции.
Ну, что -здравствуй...
Поцеловались. Еще раз. Еще. И закрутилось, и понеслось. Глубокой ночью остановились. Не по желанию - по необходимости. Утром Маше на Гороховую, а еще ничего не сказано.
- Ты то как?
- Я?! Прохор рассказал мне о твоем горе.
- Он был здесь? Зачем?
- Пришел сообщить, что дело Чеботаревской закрыто. Ее убила Подлужная из-за бриллиантов на обручальном кольце.
- Расскажи, все -таки, о себе...
Как всегда, с Машей он начисто забыл и про свои страхи, и про осторожность - выложил все: и про пакет, и про свою теорию «косвенного самоубийства», и про Тетерникова.
- Что ждешь от меня? Аплодисментов?, - Маша захлопала яростно, громко.
- Гению российского сыска ! Преступление раскрыто! Преступник изобличен!
Не поздно ли, однако, в три часа ночи не любовью - дедукцией заниматься?
- Говори, говори, пока не забыла...
Как сильно она изменилась! Всего за месяц. Провожал наивного, капризного ребенка, встретил взрослого человека.
Школа смерти ? Незаметно перепрыгиваешь на освободившуюся для тебя клеточку в жизни, и вперед !?
-Убийца Тетерников? Пожалуй, соглашусь с тобой. Если кому Чеботаревская и могла доверить право распорядиться собой, так только ему. Оттренировал он ее - классно! Надо же так тонко, так точно понимать женскую чувственность...
- О чем ты?
- О его правилах для рабыни. Настька, моя подружка в медицинском, зачитывалась сологубовской «Слепой птицей».Я не разделяла ее восторг. Казалось: нудное, излишне подробное, интересное лишь людям с измененной психикой, описание клубов, как их там, у тебя, называют? Флагеллянтов! Сплошное извращение.
Потом раскусила. Сологуб- символист. Все это не что иное, как символы мужского стремления к унижению, подавлению женщины. На себе испытала.
Рассказать?
Ты про меня от Судакова узнаешь, хочу сама...
Модест промычал невнятное, закивал головой - боялся словами спугнуть, оборвать протянувшуюся между ними тоненькую ниточку, вытаскивающую наружу потаенное и невысказанное.
- Отец ушел от нас (сказал, что уплыл в кругосветное путешествие) когда мне было 14 лет. До этого он, едва ли не каждую неделю устраивал «кругосветное путешествие» по моему заднему месту. Если бы просто порол - ладно. У нас многих девчонок в гимназии били. Так нет, ему обязательно надо «со стыдом». Издевался, а не наказывал.
Как сейчас вижу: стою посреди кабинета, сверкая задницей, выслушиваю отцовские поучения.
Заканчивались они всегда одним и тем же - словами из песенки: «Что не входит через голову, то доложим через зад!». И отец, зажав мою голову ногами, вкладывает офицерским ремнем...
Не надоело мое нытье?
- Почему же мать тебя не защищала?
- Боялась отца, в гневе он был абсолютно неуправляем. К тому же, сама считала:«Иногда, за дело , стоит хорошенько всыпать».
Чего он добился? Того, что сама себя я стала воспринимать как человека, живущего в одной позе -на четвереньках. Мне казалось тогда, что это и есть я, мое настоящее существо, а все остальное маска.
Чтобы бороться и уничтожать таких, как он, я и пошла в революцию.
- Вот- вот, все вы такие коммунисты. Идея побоку: главное отомстить, себя потешить, - чуть было не сорвалось у Модеста.
- Ты меня слушаешь? Самое страшное, -это то, что мне и сегодня иногда кажется, что отцовское «воспитание» не было сплошным унижением. Если бы не оно, училась бы гораздо хуже, я знаю.
Неужели отец был прав?
Стрельнула взглядом. Потупилась.
Как не понять, чего она хочет! .Подходящая фрейдовская цитатка уже вертелась в уме: «избиваема, значит любима отцом».Доверие льстило; переступить же через себя не мог.
Не раз убеждался: инквизиторские страсти - не его стихия. Ничего кроме глухо раздражения они не вызывали. В конце концов,- это проблема Тетерникова и его исчезнувшей супруги. Хочется - ради Бога: только других за собой не тяните. Вот и Маша туда же...
Встала, стоит в своей ангельской красоте... Разве может подняться рука такую бить, как -то мучить?..
...Давай лучше подумаем, как попасть в этот клуб...
- Не уходи от ответа!
-Я не ухожу.
Шлепнул несильно.
- Довольна? «Лекция с демонстрацией», в «отдельной комнате», в нашем маленьком «садо-театрике». Если серьезно, у меня давно уже есть подозрение: Тетерников не по своей воле расправился с женою...
Но: «Без дам вход воспрещен». Будешь моей «дамой»?
- Ладно, уговорил. Где они находятся?
- Есть телефон: 125.
- Позвоню. Как говорили раньше в Тайной канцелярии: «Постараюсь выведать всю подноготную». Не тебе же одному сыскарем быть! Вечером расскажу. Какая у нас будет легенда?
- Что, что?
- Ну, тех, кого мы там станем изображать...
- Зачем «изображать»? Мы и так -влюбленная пара. Я не прав?
- Ты любишь меня? А я считала у нас свободные отношения...
- Как у Дыбенко с Коллонтай, - не без ехидства продолжил Модест.
- И это Судаков тебе рассказал...Трепач...
- Так кем мы будем по легенде?
- Я, Маша критически посмотрела на свое тело,- московской дворянкой,Марией Дмитриевной Канышевой, кем и обозначена в сохранившемся еще старом паспорте. Твое же звучное имя придется заменить. Слишком запоминается. Кого ты мне напоминаешь? Маленького мальчика Мику -вот кого. Николай Оленский! Почти Ленский! Пойдет?
- А что, ничего. Придумывай дальше, - нетерпеливо, и с плохо скрытым восхищением, произнес вновь нареченный. Настало время перерыва: чувства явно побеждали разум.
Перерыв закончился утром. Как и раньше, на бегу, с вареной картошкой в руке , Маша продолжила:
- Кем ты у нас стал вчера? Николаем Оленским - бывшим юнкером, ныне прожигателем жизни. У тебя было небольшое имение в Орловской губернии. Есть еще дядя, за границей - в Англии. Он иногда присылает деньги, на которые ты живешь. Мы познакомились с тобой как раз «на этом»...
- На чем?
- На взаимном увлечении( никак не могу запомнить этого слова, дай посмотрю!) флагелляцией. Встретились мы в клубе «Березовая Аллея».Его за месяц до революции полиция разгромила - все газеты тогда писали. Так что, взятки гладки: ври сколько хочешь! Все -побежала. Вечером расскажешь...
Врать Модест не умел. Не получалось. Ему всегда нужно «взаправду», а уже потом ощущения, чувства, переживания.
Ругая себя за несносный характер, подстегивая необходимостью расследования, достал блокнотик, открыл в конце, принялся сочинять.
Он - несчастный и одинокий барчонок, которого воспитывает жестокая прекрасная гувернантка Эллен. За любой, даже самый незначительный проступок она сечет его, а потом ласкает, как бы извиняясь за причиненную боль. Не проходит и года, как страсть к розге охватывает его. Гувернантка умирает, нет,- лучше уезжает назад в свою Англию, в дядино поместье. Без ее наказаний -он, как рыба без воды. Мечется. Пока дружок его гимназический , «полуграф» Вока Раздорский не посоветовал зайти в «Березовую аллею», остудиться. Там он и познакомился с Машей. Играли в «строгую учительницу» и «нерадивого» ученика. С тех пор всегда вместе.
У Маши своя, отцовская история есть.
Чего не хватает?
Самой завалящей теории, оправдывающей, или нет, обосновывающей все эти безумства. Напрягся. Быстро не выходило. Уже вечер стал переходить в ночь(Маша, слава Богу, задерживалась!), когда за историей измученного поркой барчонка появились еще более вымученные «теоретические обоснования».
Для женщин флагелляция - спасенье! Если бы она существовала в жизни, то их природная агрессивность имела бы выход. От этого выигрывали бы все. И даже общество. Так как сейчас эта агрессивность скапливается, а потом прорывается в виде половых преступлений и других форм насилия.
Мало, но лучше, чем ничего.
К удивлению Модеста, Маша отнеслась к его опусам благосклонно.
-В тебе обнаруживается нераскрытый талант писателя. Будешь при мне , как Ватсон при Шерлоке Холмсе...
Я все разузнала. Никакие они не.., извини, - флагеллянты, называют себя сенсуалистами. Знаешь английское слово «sence» - «чувство, ощущение». Ближайшее «мероприятие» у них - 5 января.
- Сенсуалисты? Как бы не так! Один из них , генерал Скобелев, нанял двух проституток, приказал им сечь себя плетьми, те переусердствовали, и «второй Суворов» умер от сердечного приступа. Вот и все ощущения.
- Где они находятся?
- Галерная , 63.Чем сказки про военных рассказывать, лучше подумаем, как нам одеться.
- Наверное, они там в палаческие колпаки обряжены и с кнутами ходят...
- Смешно? Мне не очень. Я -то знаю свой костюм - охотничий: шляпка с вуалью, жакетка, клетчатые, обтягивающие брюки, в руках хлыстик. В твоей же задрипанной шинельке и плебейской фуражке там лучше не появляться. У тебя почти неделя - декорируйся.
Сказала и обняла...
День ходил по Сенной, другой: барахла полно, а нужного нет. Нужного? Какого? Что он ищет?
Вспомнил старый анекдот.
Англичанин после крушения оказывается на необитаемом острове. Через пару лет его обнаруживает спасательная экспедиция. Выясняется, что он совсем неплохо устроился на новом месте. Первое, что увидели спасатели,- три хижины на холме. «Эта хижина -мой дом»,- с гордостью показывает англичанин на одну из них. - «А эта?» - «А это клуб, куда я хожу по вечерам». - «Понятно. Ну, а эта?» - «Господи! Неужели непонятно? Это клуб, куда я не хожу никогда».
Он собирается идти в клуб любителей острых чувственных ощущений, значит...
Долго, тщательно подбирал каждую деталь своего наряда: фрак, жилетку, карманные часы со звоном,и на цепочке непременно, иначе не будет grand-seigneur (барственности-фр.).
Французский возник сам собой, как необходимая, обязательная часть туалета, что - то вроде носового платка, - но звучащая. Какой же настоящий comme il faut (аристократизм-фр.) без этого.
Для полного камильфо Модест с удовольствием добавил немного потертый, блестящий черный цилиндр, белые перчатки и монокль.
Накинув для маскировки свою старую шинель, заявился к Маше. Да еще произнес проникновенно, глядя ей прямо в глаза монтеневское:«La pointe a la sauce»(острота в соусе-фр.).
Ответ последовал мгновенно: «Omne nimium nocet»(все излишнее вредно-лат.).
Вырвалось наружу! Смыло, отодвинуло далеко-далеко страшные, чужие слова: ЧК, ревкомы, пролеткульт. Он знал, верил, что Маша другая. Наконец, и она возвращается к себе, оттаивает от своего марксизма...

Январь

Шли пешком. Волновались, как и положено актерам перед премьерой. Дома долго смотрелись в зеркало - не упустили ли чего? Подбирали нужные интонации, слова. Французко - латинский, на который перескочили незаметно, отвергли: оба языка знали не настолько хорошо , чтобы с помощью их вникать во все тонкости предстоящего визита. Вставлять отдельные слова «для шику» посчитали ребячеством, разрушающим образ пижонством. Модест, правда, не преминул заметить: «Tout vient a point a qui sait attendre» (все приходит вовремя для того, кто умеет ждать - фр.). Но это был окончательный выпуск пара - не более.
Истинный французский шарм, воспетый поколениями романистов «легкий покров тайны» - придавало другое. Они не знали на какое «мероприятие» шли.
Гадали, стараясь не обращать внимания на терзавшую их глухую петербургскую зиму, придумавшую пытку: ветром, снегом и морозом.
Вариантов было немного: или «лекции с демонстрациями», или «садо-театр».
Пришли на другое.
Клуб был тот же - «Маркиза». От былого кипения осталась лишь накипь- с десяток беседующих между собой женщин. Мужчин не было видно, что заставило Модеста насторожиться.
Однако, напрасно. К ним подошел молодой человек, в таком же фраке, как и он, с таким же черным блестящим цилиндром в руке, в белых перчатках.
- Алексис, статссекретарь Клуба, - представился он.- Господа изволят задерживаться. Да вот они...-
В дверях показались двое: дородный мужчина, лет сорока пяти, с окладистой бородой, и тоже во фраке.
«Точно угадал их униформу», -похвалил себя Модест».
С ним юноша, почти мальчик, в гимназической форме, и с ранцем.
- Отец и сын. Акакий Степанович и Павел Акакиевич Галагановы, -представил вошедших Алексис,-а вы кто будете? Начнем-с с дамы...
Маша сначала смутилась, покраснела, потом освоилась, и так бойко стала рассказывать «свое», купаться в невесть откуда взявшихся чувствах, то повышая голос до крика, то переходя на шепот, что остальные дамы стали прислушиваться и подходить к ним одна за другой.
Когда пришло время Модеста - вокруг уже собралось все общество. Это был настоящий дебют, не то что те жалкие пробы на пустынной набережной! Упоенно, страстно, как у Маши не получилось, - взял рассудком, логикой. Его «теория» , насчет общественной полезности женской порки, вызвала даже небольшую дискуссию. Все, естественно, сошлись на том, что «необходимо».
-У нас, господа, сегодня сюрприз. Просмотр новой фильмы. Проверка только что закупленной аппаратуры и вас, как зрителей.
Алексис засмеялся, потер нервно руки.
- Пойдемте в залу...
Расселись. Погас свет. «Вина и наказание. История из жизни». Дальше в дергающемся, примитивном синематографическом исполнении Чеботаревская №2.
Горничная проливает чай на брюки господину. Его гнев. Перекошенное злостью лицо. Ее отчаяние. Мольбы. Заламывание рук. Его наказание. Горничная перегибается через стол. Господин задирает ей юбку. Под ней ничего: голое тело напоказ, во весь экран. Розги наготове. Хлещут. Полосы от ударов. Все более расширяющиеся. Искаженное гримасой крика лицо горничной. Крупно. Конец.

Аплодисменты.
-Разогрелись?! Теперь в нашу, всем вам известную, «комнату откровений»,-позвал статс-секретарь.
Вошли. Потолок и стены окрашены в черный цвет. Окна полностью завешены черным бархатом. В одну стену вбиты цепи и кандалы. Посередине комнаты - столб для порки, чуть поодаль висят качели. На другой стене развешен «необходимый набор» : покрытые таким же черным бархатом кнуты и плетки.
Прогремел гонг. Погас свет. В темноте слышится шуршанье, звяканье. Вспышка. Луч прожектора высвечивает голого, прикованного к стене кандалами Галаганова старшего. Младший бережно прикладывается бархатной плеткой к его спине: хлоп, да хлоп...
Прожектор гаснет и вновь зажигается, уже направленный на позорный столб. К нему привязана за поднятые над головою руки, довольно еще юная, обнаженная особа, Другая, постарше, угощает ее бархатным кнутом. На каждый его взмах молодая отвечает мычащим: «Ухи, ухи...».
Странная и неприятная картина. Возможно, у них и «происходит переполнение сознания сладострастными ощущениями», смотреть же со стороны за их мучениями -тошно. Стоп!
«Мучениями»?
Как он так легко позволил себя купить?! Забыл. Начисто вылетело из головы. Театр действия: бархатные кнуты и плетки, никаких следов от ударов, нарочитые вскрикивания, мычания. Игра в страсть, в чувства, в наслаждение -презираемая им всегда.
Он обернулся, чтобы начать уговаривать Машу уйти отсюда под благовидным предлогом(заболела голова, начались месячные), но как ни искал ее глазами -нигде не было, словно сквозь землю провалилась. Этого еще не хватало...
Чтобы успокоить себя, вернулся к прерванной мысли.
...Проходили уже это все совсем недавно - с Распутиным. С той же поркой, как знаменем. Григорий Ефимович «исцелял» с ее помощью от придуманных им самим «блудных страстей» , а они стегают друг друга за несуществующие проступки...
Хрен редьки не слаще. Выбраться бы поскорее отсюда. Куда же, Маша запропастилась? Пересилил себя, подошел к Алексису, спросил.
- У них свои, женские секреты...-
Стало до дрожи, до мурашек по коже мерзко. А вот и Маша - идет, как ни в чем ни бывало. Влепил бы ей пощечину, да образ не позволяет...
«Нас давно уже ждут!».Это были единственные слова, сказанные им. Уже не шли, а ехали на трамвае, молча смотря в разные стороны. Не разговаривали неделю. Спали в разных комнатах. Он - на диване, под картиной с издевательским названием «Утешение», она - на необъятной, как Марсово поле, кровати, под стеганым одеялом. На нем были вышиты борющиеся львы и надпись под ними:«Победа!». В общем, ничего хорошего.
Кто первым пойдет на примирение?
Украдкой, ночью, оберегая мужское достоинство, Модест подсматривал из -за двери, как Маша спит. Всегда одинаково: разметавшись по постели и раскинув руки в стороны. Ни тени сомнения: так же уверена в себе, своей правоте. Значит, придется ему...
Пока Маша вела допросы «врагов народа», «прочесывала рынки», он приготовил ей неожиданный подарок. Как-то, на Большой Морской, в окне второго этажа заметил цветок. Зимой! В Петрограде! Поднялся. Милая старушка Аграфена Павловна. Поговорил. Уговорил. Теперь в его руках нежно - фиолетовая веточка гиацинта. А пахнет как! Совсем не продразверсткой и продналогом...
- Подлизываешься? - произнесла Маша грубым голосом, но глаза говорили другое: ей приятно, очень приятно.
- Так куда ты исчезла, тогда, в клубе?
- Любовь. Женская любовь. Злишься, что не можешь попробовать?
Опять дразнит его. Зачем?
- Мы же там были для другого...
- Вот именно. Ты бы не дулся неделями, а спросил, что я делала в «Маркизе»...
- И что?
- Смотрела, как тетки дерут друг друга. Сама немного получила -для опыта. Знаешь, женщина сечет гораздо злее, больнее мужчины. Не бьет, а уничтожает соперницу(это я так, к слову). Я вот что думаю. Не прав ты, Тетерников - ни причем. Он мужчина, - сопровождение, кем был и ты для меня в Клубе. Только не обижайся, ладно? Кажется мне, что это «маркизы» с его Анастасией Николаевной расправились. Понять бы, за что? У них в Колпино с 22 января «зимние занятия». Можно поехать?
- А Судаков твой?
- С ним я договорюсь, не беспокойся. Оформим как «внедрение в контрреволюционную организацию». Какая разница? Главное не процесс - результат
- Если они и тебя...
Модест ужаснулся от своего предположения...
- Никогда. В ЧК не с такими встречалась! К тому же, я знаю чего они стоят и что от них ждать. Отпусти, я буду письма писать...
Посмотрела жалобно, просяще.
-Не просто письма, отчеты, Как Ватсон Шерлоку Холмсу в «Собаке Баскервилей». Помнишь? Отпусти...
- Письма... Сможешь ли писать их так.. в одну сторону... без ответа...
- Я буду представлять, что разговариваю с тобой.
- Хорошо.
Сказал, как отрезал. Боялся передумать, боялся вообще думать.
День отъезда...О нем Модест не любил вспоминать. Никогда не плакал, а тут...Вот тебе и самурайская закалка! Правду говорят: русский человек измениться не может. Прав Бердяев, Россия -женщина,- у всех, всегда, глаза на мокром месте.
К счастью, Маша его слез не видела: поезд ушел. Модест стоял и не понимал , что делать дальше, как ждать. Потом, когда приехал домой, ходил из угла в угол по комнатам, рисовал себе одну картину, страшнее другой. Накручивал. Уверил себя, что живой она не вернется. Прошло пять дней. Пришло письмо от Маши.

Здравствуй, несносный Мика!
Колпино, 25 января, 1922 года
«Dictum-factum»(сказано-сделано-лат.). Ты , наверное, напридумывал всласть. Кровь льется рекою, пули свистят, трупы падают один за другим. Ничего подобного. Очень милое местечко! Рядом прекрасный лес. Домик не дачный «тяп -ляп» - серьезный, деревянный, рубленый, с печкою и скрипучими полами. Нас семеро. Пока ничего не происходит. Катаемся на коньках в парке, рассказываем друг другу о житье -бытье. Я им про Москву, про гимназию(гатчинскую) , про отца- изверга, они о своих болячках. О нашем деле -никто, ни слова.
Целую крепко. Правда, здесь совсем не страшно! Маша.
Странно. Спокойствия не было. Не давали покоя, терзали ее слова: «не бьет, а уничтожает соперницу». Роль, для нее вполне подходящая. А дальше , лучше не надо «дальше»...
Стал размышлять о женщинах. Почему причинение и приятие боли становится для многих из них основной причиной любовного наслаждения? Краффт-Эбинг отделывается термином: «экстатики».
Как это общо!
Даже при своем мизерном эротическом опыте ему уже приходилось видеть, как при малейшей неудовлетворенности чувства, или его стеснении и ограничении, милое, ласковое, нежное женское существо превращается в необузданную, звероподобную особу, страстно ищущую удовлетворения своих животных инстинктов.
Может быть, причина в том, что любовные чувства очень часто остаются для женщины скрытыми и непонятными, даже мучительными из -за того, что она не осознает их, а живет тем, что представляет. Едва появляется возможность, она тут же удовлетворяет свои представления. Как те дамы, из Клуба.
Непонятно, почему женское, при этом, надо в себе подавлять, уничтожать? Совсем по Ницше: «выживает сильнейший». Отсюда и «культ ритуальной жестокости» Без него не обойтись! Как и без нелепых, вульгарных нарядов: черных шляпок с перьями, туфелек на голое тело, чулки на полноги...
Духа, закалки терпеть настоящую, «взаправдушнюю» боль не хватает - потому спектакль: «Смотрите - я страдаю!».
Где же мостик от игры к жизни, от самоудовлетворения к убийству?
Ответа не было. Ясно: надо срочно ехать в Колпино - спасать Машу, пока еще живая. Но кем он там будет? Николай Оленский еще не смена пола. Перевоплотиться в женщину , даже под угрозой Машиной смерти невозможно. Таланта маловато, да и чувства направлены на другое. Тупик.

Февраль

Невозможность действия - самое страшное. Она корежит, разрывает изнутри, заставляет сомневаться в самом себе.
Все это в полной мере ощутил Модест. Какие кары не обрушивал на голову, какими скверными, мерзкими словами не казнил свое трусливое, мерзкое «Я»; но так и не сдвинулся с места, самооплеванный.
Наверное, к лучшему. Иначе, вся их затея -насмарку!
Второе Машино письмо пришло к вечеру второго февраля.

Колпинская затворница сообщает!

31 января 1922 года.
Очень соскучилась по тебе. Написала бы тысячу теплых и нежных слов, дело, однако, прежде всего.
Не такие уж мы плохие детективы! Как и предполагали: «Маркиза» - оказалась с подвохом. Игрища в «комнате откровений» -ширма. Главное здесь. ОНИ НАЗЫВАЮТ СЕБЯ КРЫСЯТНИЦАМИ.
Что -то вроде секты, как хлысты, или скопцы. Наверное, слышал? Я подозреваю, что они вообще чувств не имеют -симулируют. Как ответила на анкету моя однокурсница в медицинском, Катя Райская: «Половой страсти не имею. Прошу медицину и химию избавить женщину от сексуального рабства. Но для духовно любимого, чем-нибудь хорошим отличающегося человека, могу симулировать любовь».
Тогда мы все смеялись, а выходит , правду о себе написала Катя. Недостаток любви им восполняет ненависть к мужчинам, ко всему мужскому. Они и детей собираются иметь через искусственное оплодотворение. Обо всем этом рассказала мне Полина, она у них здесь за главную. Похоже нас готовят к чему-то или обрабатываютдля чего-то. Извини, зовут на очередные посиделки.
Любящий тебя Ватсон(в юбке).
Что еще за чертовщина? Уже за крыс принялись... Мало расплодившихся; всяких козлопоклонников, детей Бога и детей Сатаны. Чего они сбиваются в стаи? Нет, их привлекает другое.. Зачем она нужна, религия? Неважно какая, Христа, или коммунизма, зачем?
По складывающейся на глазах традиции, Модест снова запасся горьковатым «Барбарисом» и воблой. Машино письмо стоило трат! И вообще ему хотелось поразмышлять: повоспарять и попадать мыслью - вдруг и блеснет что -нибудь?
Верят, или пытаются скрыть свою беспомощность перед жизнью, спрятаться за чужим жизненным опытом?
Как же надо презирать себя, чтобы дойти до поклонения крысе -самому гадкому из земных существ(один хвост чего стоит!).
Ага, вот и японский гороскоп. Чего они там про крысолюдей напридумывали?
Крыса(пустота)
Любознательна, обладает быстрой, блестящей реакцией, агрессивна. Легко идет на риск, если видит смысл, часто повседневная тактика важнее страстей. В худшем варианте -ненадежна, готова любого продать за копейку, в лучшем -остроумна, с блестящим умом и тактом. Корыстолюбива, стремится извлечь пользу буквально из всего.
Ну и что? Совсем не причина, чтобы голову о пол разбивать в экстазе.. Сонники? Совсем смешно:
«Видеть во сне крыс - означает, что Вы будете обмануты и избиты Вашими соседями...».
Суеверия. Чушь беспросветная... Тогда, что?
Мечтают, как о недостижимом идеале быть жадными, злыми, вызывающими у всех омерзение и ненависть? Как вариант -вполне подойдет. Или: одержимы стремлением к накопительству,расчетливы. Польстились на так ценимую японцами «крысиную честность»?
Все возможно. Что же на самом деле - неизвестно. Ничего на ум не приходит, кроме банального: крыса- образное воплощение дьявольских сил. Тогда почему- одни женщины : чувственные и с флагеляцией? Конечно, театр. Зачем?
Модест маялся, читал книжки по демонологии, видел сны. Были они странные, сдвинутые. Один -привязался, неделю каждую ночь долбил до холодного пота. Наизусть заставил себя выучить.
Женщина(очень похожая на тетерниковскую жену)выгуливает на поводке огромную, величиной с волка, крысу. Она и есть волк. Один хвостик крысиный: гадкий, облезлый. Тут же, рядом, у свежевырытой ямы, стоит на табуретке он, Модест Потехин, во фраке, цилиндре и белых перчатках. Смотрит в монокль(хоть здесь пригодился!), как мужчина(очень похожий на Алексиса из Клуба) надевает ему на шею пеньковую веревку. Веревка кусается. Мужчина смеется. В руках у него лопата. Будет закапывать его труп, когда все закончится...
Утром ругал свою «не в меру впечатлительную натуру», бородатого Фрейда за его галиматью насчет шляп и зонтиков. Какой там penis, какая vagina!
Завлекаловка, а не психоанализ...

Юнкер, мой одинокий!
Колпино, 10 февраля 1922 года.
Извини, что молчала так долго. Знаю, нет мне прощения. Лишь одно смягчает мою вину: тут такое завертелось! Я и раньше подозревала.
Вдруг прорвалось!
Готовят нас(меня, и еще одну такую же дурочку с переулочка,-Инессу) к посвящению в «крысы». Как звучит: КРЫСА МАША -неплохо?.
Опишу посвящение, как нам рассказывала его Полина(что-то вроде нашего тренера):
Приносят и зажигают факелы. Их втыкают в пол на небольшом расстоянии друг от друга. Между факелами кидают серебряные украшения(любимый крысиный металл!). Посвящаемые снимают с себя всю одежду до последней нитки. Они должны проползти между факелами и подобрать украшения.
Ловкость требуется нечеловеческая, змеиная! Нельзя слишком приближаться к огню -могут вспыхнуть волосы, обжечься тело. Так и случается(может быть, на то и рассчитано?). Я видела эти ожоги -лучшене надо!
Готовимся же мы к нашему будущему крысиному существованию основательно. Кем, ты думаешь, у них была убиенная Чеботаревская? «Королевой крыс» и духовным гуру (учителем, по индусски, наверное, знаешь). Ее «Лилит» они как катехезис наизусть знают. Бога поносит на чем свет стоит! Женоненавистником называет. А дальше все милое любому женскому сердцу, в том числе и моему: мы, а не вы, мужчины, должны повелевать миром.
Для этого каждая из нас обязана стремиться к физическому и нравственному совершенству, к господству над мужчиной - ничтожеством и двуногим животным.
Что касается физического совершенства -его выше крыши! Зал, где мы развиваем свою гибкость, так оборудован, что русское гимнастическое общество позавидует. Если что случится и придется терпеть боль -и к этому приучают. К счастью, не на практике -пока в теории.
Такой вот компот!
Целую незаслуженно обиженного.
Маша(пока еще не Крыса).

Вот этого-то он боялся больше всего. Они так там с ней напосвящаются, что потом Машу лечить придется... Не мог, не мог он даже представить, как его Ангел ползает, извивается между этих факелов.
Ужас! Пора кончать! Слишком далеко все зашло. Расследование? Кому оно, по правде говоря, нужно, когда убийца уже названа и... дальше не хотелось думать, иначе все построенное за последние месяцы разлетится на мелкие кусочки, и он в пустоте(Крыса-пустота!) сможет оглянуться, посмотреть не изнутри, а со стороны. На себя... И , бегом, отсюда, сломя голову...
Дождался!

Колпино, 17 февраля 1922 года.
Модест, милый!
Перед тобою мое последнее письмо(отчет?). 26-го я приезжаю. Будешь смеяться: у них тоже обязательная сдача экзаменов и зачетов. Предметы - прямо крысиный университет: «физическая подготовка», «основы теории боли», «мужчина как насильник и враг», «наши жертвоприношения и символы».
Кстати, татуировка уЧеботаревской, о которой говорил тебе фотограф, - и есть отличительный знак «королевы».
Назначили и дату нашего посвящения - 22 апреля, в клубе на Галерной. Почти через два месяца. Почему? Говорят, для того, чтобы все, что мы здесь узнали, улеглось, усвоилось, стало нашим, а не их знанием.
Что ж, может быть, и к лучшему. Успеем и мы подготовиться. Притон - налицо, остальное: по обстоятельствам. Разреши мне не вдаваться в подробности, и так ясно. Все у них, в «Империи страсти» держится на лесбийской любви: кто -то повелевает, кто-то подчиняется. Но, я уверена, что это только верхний слой, ширма, умело скрывающая главное. Его-то и надо выяснить в ходе операции. Подключим к ней Судакова с ребятами. Что вы друг от друга прячетесь: меня не поделили?
А я тебе подарок привезу(не скажу какой!).
Последний раз целую на бумаге моего «насильника». Маша.

Приехала!
Не одна, а вместе с мечущейся по коробочке крысой - Алексиной(назвала в честь вертлявого Алексиса).
- Сказали: наблюдайте, изучайте, распознавайте крысиные повадки. Как раз для тебя, непросвещенного... Возьми, посмотри, -не кусается!
Модест поморщился: не такая уж страшная -разве слишком суетливая... Подошел к Маше. Поцеловал. Незнакомый, чужой, - не ее запах! Отвык? Не узнал? Помнит другой? Какая разница! ВЕРНУЛАСЬ!!!
Утром,Маша как всегда с бутербродом в руке, шиковать так шиковать, на бегу сказала:
- Зайди вечером, к нам, на Гороховую - обсудим, что дальше делать...
Зайти туда? Просто так? Самому? Чтобы поболтать? Нет, вместе «готовить операцию» невозможно. Выше его сил, выше разума.
Как преодолеть себя?
Маша уже махала ему рукой с улицы -он не замечал.
Чего боится? Не боится, а не приемлет. Их рассудочную, холодную «революционную целесообразность». Хотят облагодетельсвовать весь мир своим коммунизмом, а стоимость жизни человека свели до нуля. Самое обидное: они и его, человека от природы жесткого, волевого, заставили прятаться, играть в слюнтяя и неумеху - бежать от себя.
Революционеры, реформаторы! На самом же деле серые посредственности, завалившие Россию трупами, нищими, морящие ее голодом и добивающие разрухой.
Но причем здесь Маша, или Прохор? Они -то пытаются навести хоть какой-то порядок...
Через расстрелы?
А подвалы, а реки крови, а грузовики, увозящие голые, застывшие в удивлении перед смертью тела? Наваждение? Бред воспаленного ума? А может он только так представляет... Видит списки- остальное придумано страхом?

Часть третья

Весна

Март

Чего он хочет? Не идея революции виновата, а ее хамское истолкование. Большевики никак не могут понять, что бороться надо не с «чуждыми элементами», а с хамской трактовкой их же собственных идеалов. Они ищут врагов извне, полуслепую Каплан объявили «убийцей» Ленина, а она и стрелять из пистолета не умела...
Нет, их съедят изнутри. Народ, когда на него плюют с высоты коммунистической колокольни, начинает огрызаться.
Появилась же красногвардейская «Воля России».Да, разгромили. Да, кого поймали, узнали -расстреляли. Истребить же до конца не смогли. Неделю назад, как раз напротив Казанского собора, на столбе их листовку видел. Выучил(на всякий случай) наизусть :
«Наши черные рубашки и военизированная форма - это национальный волевой акт! Сегодня, когда разрушены все присяги, надевающие черную рубашку как бы присягают Отечеству и нации словами: «Россия или смерть!»
Чекистам, конечно, проще и безопасней гоняться за такими «преступницами» как Подлужная. Заполнять потом газеты «раскрытыми контрреволюционными заговорами».Сметут же их другие, обязательно сметут...
...Чего он боится?...
Не в том ли «Большая мужская тайна» -боль его детства и юности: полное бесстрашие, спокойствие и работоспособность в атмосфере опасности?
Есть у Фрейда вредное, но правильное словечко «фантом» - исторгнутое из себя, желаемое видение. Захотел , и является...
Давно решили с Машей «дополнять друг друга». Дополнять и понимать. Если в Машиной жизни есть ЧК, Судаков, марксизм, и даже Дыбенко с Коллонтай, значит есть и в его. Иначе, какое понимание - по разные стороны?
Почему он все воспринимает так серьезно, тяжело, на «чистом глазу»?
Разве Ангелы бывают воинами?
Иногда переодеваются в военную одежду...Цивилизация наша - мужская. Хочешь, не хочешь -подстраиваться к ней надо. Когда еще метался в нелюбви, вычитал у Делиуса: «психология женщин предназначается лишь для обслуживания желаний и разочарований мужчин».
Мысль, сильно поразившая его. Настолько, что дал зарок с женщинами больше не общаться: уйти в монастырь, или в офицеры. Революция скомкала, смыла и его планы, и вообще его жизнь и будущее. Одна лишь Маша ему в подарок за все испытания...
Модест достал уже полузабытый блокнотик и записал в «Слова»:
себя преодолеть
Чуть ниже, чтобы не забыть, мелким бисером: 15 марта 1922 года. День, когда он смог прийти на Гороховую. Ради Маши. Ради их отношений.
Ничего не случилось. Мир не рухнул. Никто не заметил его жертвы. Как будто так и надо. Крики и стоны пытаемых не слышал, звуки стрельбы -тоже.
Зато предстоящую операцию обсудили в деталях. Решили не ждать дня «посвящения». Слишком долго -почти два месяца. Все может измениться. Маша прямо из судаковского кабинета позвонила в «Маркизу». Очередное «мероприятие» там -1апреля. Прием новых членов. Просмотр фильмы. Практические занятия в «комнате откровений».
-Вот и возьмем их всех вместе, тепленьких. Ты, Маша ,ты, Модест пойдете первыми. Вы, единственные, кто из нас знает «крысятниц» и сможет их опознать, когда мы появимся в дверях и окнах. Если что, ребята вас прикроют. Стрелять -в крайнем случае. Вот вам по дамскому «Кольту». С обычными «Маузерами» и «Парабеллумами» там делать нечего - сразу раскроют. Не забудьте одеть свои маскарадные костюмы, вы для них члены Клуба прежде всего...- подвел черту Судаков.

Апрель

- Поша?!!!
Модест сразу же узнал тетерниковскую кухарку.
- Полина, -сухо поправила Маша, - она меня готовила к посвящению, о ней я тебе писала...
Взгляд - вот чего он никогда не забудет: пронзительный, ненавидящий. Вскрик. Удар по лицу курчавого солдатика и -бегом к двери.
- Стой , С- сука!,- гремел голос Прохора,- стрелять буду!!!
И выстрелил. Беглянка сразу осела. Для верности ей надели наручники, посадили на стул.
- Полина Сергеевна Деркачева, крестьянка Псковской губернии, села Мамыри, 26 лет, - Судаков читал громко, вслух, -православного вероисповедания, не замужем.
Посмотрел на Модеста.
- Ты что -то хотел сказать?
-Да! Позвольте представить вам подлинную убийцу Анастасии Николаевны Чеботаревской. Вы, Деркачева, поправьте меня, если я в чем-нибудь ошибусь.
Тогда, 23 сентября 1921 года, Анастасия Николаевна даже не помышляла о самоубийстве. Вечер был теплый, почти 16 градусов по Цельсию(я справлялся в метеообсерватории). Она вышла погулять, подышать воздухом, а заодно встретить своего любимого Малима, который, как известно, «побежал в аптеку за бромом».
- Давай короче, -не вытерпел Судаков ,- и так все ясно, что рассусоливать?
- Потерпи, Прохор, остановил его Модест, - на фронте,
наверняка, не такое терпел.
- То фронт, а здесь обычная жизнь, и убийца -вон на стуле сидит...
- Дальше будет интересней. Так вот. На набережной, пользуясь наступающей темнотой и безлюдностью, вы , Деркачева, подстерегли свою жертву и ударили ее...конечно же...ударили скалкой и сбросили в воду. Вопреки Вашим ожиданиям, хозяйка оказалась живучей, сама выбралась на берег и еще пыталась рассказать подбежавшим к ней мужикам, что Вы с ней сотворили. Маша, помнишь те слова: «Большое, круглое, трещит..». Ни ты, ни я, да и никто на них не обратил внимания. Согласились с провизором, что это бред самоубийцы, а напрасно.
Мужики затаскивают ее в аптеку. Объятая ужасом, не понимая, что с ней делают, Чеботаревская вновь теряет сознание.
Здесь вступает в игру Подлужная. Она пришла в аптеку за лекарством, или еще за чем-то, не важно, главное, заприметила колечко с бриллиантами на руке ничего не чувствующей женщины. Почему бы его не снять? Если промышляла и более рискованным воровством...
Вы, Деркачева, прятались между дверьми , все видели, и воспользовались неожиданным подарком судьбы. Едва Подлужная вышла, Вы взвалили Чеботаревскую к себе на спину, и через черный ход вытащили из аптеки. Подождали пока провизор с мужиками докурят, оттащили ее к реке и снова сбросили в воду. Перед этим, для уверенности, чем -нибудь, ну, например, взятым у провизора скальпелем, перерезали ей...что? Может быть, сами скажете?
-Поймаете труп, увидите, -раздалось со стула.
- Вы так торопились, что не заметили наблюдавшую за Вашими действиями Подлужную. Она осталась на набережной и пряталась в подворотне, в доме напротив. Можно с уверенностью предположить, что ее задержало обычное женское любопытство, желание узнать: «Что дальше будет?».
Увидев, что Вы сделали со Чеботаревской, вдова испугалась не на шутку. Одно дело отвечать за кражу колечка, другое -за убийство. Она решает опередить события, приходит сама на Гороховую. Сообщает свою, выгодную ей, версию произошедшего, версию, в конце -концов, погубившую ее.
-Ну, ты, Модест, даешь...
Судаков смотрел на него с нескрываемым уважением.
- Еще не все. Не хотите ли, гражданка Деркачева, рассказать о причине толкнувшей Вас пойти на убийство. Нет? Тогда я скажу сам. Коротко, не волнуйся, Прохор, самое основное.
Когда я в первый раз прочел слово «крысятницы» (в Машином письме из Колпино), то сразу же полез в словари, гороскопы, книги по магии и оккультизму.
Отдельные характеристики ничего не давали. Крыса: агрессивная, маниакальная, страдает накопительством.
Чему поклоняться? Подсказал Пругавин своей «Историей сектантства в России». Двумя словами: в «очищающем экстазе».
Здесь в чем он? Понял, не с той стороны захожу. Зашел с другой: получилось.
Простое наложение библейского конца света и бытового поверия о крысах, якобы бегущих с тонущего корабля. Спасутся только «КРЫСЫ». Избранные, посвященные. Наверняка, Чеботаревская нарушила посвящение.
- Я бы еще раз убила ее паскуду, - раздалось со стула.
- За что?
- Она предпочла нас этому козлу, Тетерникову,- полумужчине. Она, еще недавно бывшая самой Лилит, «королевой крыс», - голос сидевшей на стуле дрожал, наполнялся возмущением и гневом,- она должна была умереть, и она умерла.
Дома, среди «буржуазной роскоши» золота и плюша, Маша и Модест подводили свои итоги.
Конечно, соло,- Модест! Но и партия Маши - оригинальная, со значением.
Модест достал блокнотик, открыл страницы, посвященные Чеботаревской и Сологубу - подвел под ними черту.
Что получается?
Еще одна иллюстрация к теории о привлечении ситуации. Боль, разрушение, игра со смертью. У писательской пары они буквально высекали страсть, Деркачеву толкнули к убийству.
В «Маркизу» их привели совершенно разные дороги. Для Федора Кузьмича, его Анастасия Николаевна была воплощением многолетней мечты: возвратиться вновь в детство, вновь стать постоянно поротым мальчишкой- стыдливым и непослушным. Он и выбрал ее такую - мальчикообразную. У них вся любовь начиналась и кончалась на розгах.В точности как писал сам Сологуб:
«В напряжении сил люди любят боль и стыд, и в этом корень сладострастия». Вот и весь сказ.
Для Деркачевой и других «крысятниц», Клуб был прикрытием жестокостей их культа. Нет, человеческими жертвоприношениями они не занимались. Что -нибудь попроще, вроде кошек, или собак. Они рассуждали примерно так: флагелляция все спишет, а под нее можно подогнать, что угодно. Оказалось, даже убийство.
- Тебе не скучно, Маша?
- Скучно? Я, в некотором роде , тоже потерпевшая. Ты хочешь, чтобы я ответила?, - Маша засмущалась, закраснелась. Вылитая гимназисточка, вызванная к доске...
- Отвечай. Что ж одному соловьем заливаться...
-Мне кажется, -Маша запнулась, ища нужное слово, -все дело в физиологии чувства, а не в твоей теории привлечения. Ты хочешь открыть ей все двери -так не бывает. Конечно, любая порка -репетиция умирания, скачки к смерти, но не только...
Еще на первом курсе мы проходили, что центры удовольствия, наслаждения и болевых ощущений находятся у нас в мозгу рядом. Их сильное раздражение и вызывает эффект «смешения» - болевого наслаждения. В нем нет ничего особенного. Как говорил нам наш профессор, любая женщина при родах испытывает не только боль...
- Ну и что?
- А вот что. Порка и есть самый простой, доступный способ завести механизм болевого наслаждения: слишком сильная гасит, «стыдящая», как у меня, отвращает, а легкая, «бархатная» - усиливает, развивает. Наверняка Чеботаревская пришла в «Маркизу» совсем не из-за «крысятниц». Они воспользовались ее чисто женским стремлением к отъединению, уединению с теми, кому уже открыто самое сокровенное...
Готовая секта. Не хватало лишь культа. Его и подбросили, с крысами вместе...
Как и любой культ, «крысинный» предполагал самые серьезные кары за малейшее нарушение его правил.
- Машка, ты гений! А теперь...,- Модест остановился, размышляя продолжать ли дальше? Будет ли скандал, или пронесет...
-А теперь, примени свои слова, к своим «вождям». Теоретически - они и крысы - одно и тоже. Можно даже поспорить о ярости, фанатизме поклонения.
Деркачева говорит: «...она предала нас.., и она умерла..».А за что сегодня в России расстреливают? За предательство, непонимание или за не поддержку большевистских идолов. Все должны идти строем, в ногу, кому не удается - пуля в затылок.
Модест понимал: его занесло далеко, далеко, Маша вот, вот не выдержит - взорвется.
Случилось неожиданное.
- Я с тобой и не спорю. Только из ЧК никуда не уйду. Мне интересно работать, и ни с какими «вождями» я не общаюсь. Там я нужна не одному тебе...

Май

Ветер вырвал из рук Модеста газету и понес ее по улице. Она кувыркалась, развертывалась, взлетала вновь белой птицей, пока Маша не поймала ее и не прочла громко, вслух:
«5 мая в церкви Воскресения Христова на Смоленском кладбище состоялось отпевание Анастасии Николаевны Чеботаревской жены известного литератора Федора Сологуба(Тетерникова). На гражданской панихиде было сказано немало теплых и прочувствованных слов друзьями, родственниками, почитателями таланта создательницы любимой многими сказки «Лилит».

- Все, - сказал Модест, -точка!
Огляделся вокруг. Весна лезла изо всех щелей, чувствовалась везде: в запахах, звуках, настроении. Прямо на Невском какой-то калека наяривал на гармошке «Разлуку», подвывая и всхлипывая. Маша взглянула на него и...
Это уже совсем другая история. Быть может, еще интереснее, но поучительнее -точно.

3

Нищий щен
Психодрама
«Изо всех щенячьих сил
Нищий щен заголосил».

Владимир Маяковский

1. Люди из летней кухни

Если вы давно живете в Москве, то, конечно, помните жаркое лето 1972 года. Горели торфяники, город задыхался от дыма. Спасение приходило лишь в холодной ванне с бутылкой «Жигулевского».
Вот в эти -то «едкие дни» сама собою образовалась в моей жизни пустота - размыла дела и заботы. Хоть стой -хоть падай. Я решил поехать. Давно был должок перед собою: что сейчас в Загорянке? Сколько там наворочено было, наломано, намечтано. Оборвалось - разом. Продал свой участок, вместе с ним и летнюю кухню мой приятель Коша Маев. Продал - не пожалел. Хотел отстроиться коттеджем на освободившемся месте у генеральских дач. Не вышло. Умер от какой -то, одному Богу известной аневризмы аорты, добавив еще один трагический штрих, к непростой истории летней кухни.
Этот покосившейся домик с вечно обсыпавшимися стенами ревниво оберегался Кошей постоянными ремонтами, вызывал в нем всегда трепетное уважение. Он даже траву вокруг него аккуратно выкосил сенокосилкой. Продал же сразу, одним махом: сгоряча или от отчаяния. Впрочем, не я ему судья...
Больно лишь, что часть и моего была оторвана, брошена, отдана неизвестно кому.
Лет десять назад домик принадлежал Кошиному дяде. Стоял он на том же участке, где была настоящая дача. В ней жили Коша с родителями, его старший брат с женой и детьми. А в летней кухне прозябал и опускался дядя Вася. Тогда еще Василий Аверьянович.
Был он личностью неприметной, стертой. Когда-то, где-то работал. То ли грузчиком, то ли слесарем, потом остался один на один с бутылкой. В лучшие времена у Василия Аверьяновича была жена. Я знал только ее имя - Маруська. Маруська, Маруська, да и только. Работала она в продуктовом магазине продавщицей. Не где- нибудь, - в ликеро -водочном отделе! Кто ж не пьет там? И она пила, и Василия Аверьяновича приучила. Человеком он был слабым, легко поддающимся чужому влиянию.
В то кукурузное время у нас с Кошей появилась традиция: ездить «на дачу» в Загорянку «проветриваться», разрабатывать теории социального и сексуального переустройства общества. Можно смеяться над нашей наивностью сколько угодно, тогда же мы свято верили что тратим силы и нервы совсем не напрасно. Своеобразное «пока свободою горим...»
Каждый раз, едва мы ступали на участок, живой иллюстрацией срочной необходимости общественных изменений, являлся дядя Вася: с бутылкой водки в одной руке и газетой в другой. Он постоянно был при газетах. Правда, чаще всего держал их вверх ногами. Но держал.
И не всегда так куражился. По семейной легенде, в мало различимые уже, послевоенные годы, остриженный «под ноль», по тогдашней моде, Вася пытался поступить в Университет на философский факультет - провалился. Оттого, как печально и назидательно говорила Кошина мама Елена Аверьяновна, «дальше все у него пошло кувырком».
Дядя Вася не забыл своего философского прошлого и охотно выкладывал нам, четырнадцатилетним мальчишкам свои «жизненные платформы». Были они «хлеба проще, рельс прямей», однако возбуждали неудавшегося студента сильно. Он захлебывался словами, терял мысль, а найдя ее , в сотый раз бросался доказывать, якобы открытую им, универсальную, мгновенно решающую все проблемы формулу - не лезь, куда не просят, иначе сотрут в порошок.
Этот самый «порошок» и развел нас с Кошей. Он выбрал «безопасную профессию» кинооператора и всю жизнь снимал детские киножурнальчики. Я же полез в журналистику «изменять
общество». Так и расстались - внутри.
Тогда же, в семидесятые(так казалось внешне) на Васину философию мало кто обращал внимания. Что может сказать алкоголик? А вот «художества» его постепенно стали надоедать. На семейном совете решили - немедленно класть в больницу. Там к нему навсегда приклеился диагноз -психохроник. Там же, спустя семь лет , он и умер. Хоронили его Коша и я. Он дал дяде для последнего путешествия свой старый костюм и простынку, я позаботился о цветах...
... Все наследство, оставшееся от Васи - психохроника и было темное неказистое строение, на всех планах дачного участка именуемое «летней кухней». Вдвоем мы с трудом открыли набухшую от влаги дверь.
Внутри были горы рухляди: разодранные матрацы с вылезшей черно - бурой ватой, сломанные стулья, продавленные абажуры, растерзанные брюки и пиджаки. К ним, кстати, Василий Аверьянович питал особую слабость. Пиджак подгонялся под настроение. Поскольку, чаще всего оно было препоганейшее, предпочтенье отдавалось пиджаку «сталинскому»(летний вариант): белый цвет и золотистые пуговицы. В нем и разгуливал будущий психохроник по дачному участку, веселя его обитателей.
Поразило меня другое: плавающие в луже на полу, еле узнаваемые странички из «Эстетики» Гегеля. Выходит, Елена Аверьяновна не сочинила про «жизнь кувырком»...
Потом прошли годы и годы, хотели мы того или нет, но летняя кухня сжилась, срослась с нами, что верилось: просто так продать ее нельзя - вырвать с мясом, с кровью кусок нашего. Оказалось можно.
Коша умер, остался я, трясусь в душной электричке, удивляюсь: чем дальше отъезжаем от Москвы, тем дыма меньше, наконец, он совсем пропадает, и я обнаруживаю, что по - прежнему существуют: солнце, зеленые трава и листья, вода, сверкающая ослепительно.
От станции до бывшего Кошиного участка минут пятнадцать ходьбы и терзаний невиданных.
Что мне оно -прошлое? Зачем? Есть с вареньем и запивать чаем? Как я заявлюсь, кем представлюсь? Кому и что это говорит? Чужой, седой и бородатый мужик ломится, чего -то требует, размахивает руками. Ерунда.
Вот и «психохроническая обитель». Даже не перестроенная. Такая же как была. Кнопочка на калитке появилась. Нажал. Тихо. Наверное, никого нет. Или спят.
« Вы чего стоите, проходите, проходите, там не закрыто, - раздался откуда -то из -за домика голос и сразу оттуда вышел высокий , с явной военной выправкой, лысый старик с лейкой, - цветы поливал, они жене виноваты во всем этом безобразии, правда?...»
Протянул руку: «Модест Петрович Потехин, отставной козы барабанщик, - посмотрел хитро, улыбнулся, - с какими делами, молодой человек?».
Я замямлил что -то про Кошу Маева, про его неудачного дядю-алкоголика, но старик перебил меня: «Я здесь человек случайный. Сын участок с этой сторожкой купил. Дача -то давно сгорела, а вот эта развалюха выжила. Недолго и ей осталось. Сын собирается строиться - под снос пойдет. Пока развернется, пока соберется, я сюда из Москвы перебрался: дышать там нечем. Здесь, хотя и не Ницца, к нужнику под горку бегать приходится, но воздух чистейший!
Да, Вы проходите, для Вас, я вижу, это место не безразлично. Проходите в дом».
В летней кухне не было ничего, кроме двух Кошиных столов -квадратного обеденного и письменного, колченогого, того самого, на котором он, на Котельнической, делал уроки; его же ободранного, плюшевого дивана и чайника, усердно пыхтящего на газовой плите. Бра, привезенные нами из эстонского городка Синди, по -прежнему не работали, стены «под дуб»(фанера, протравленная морилкой и пролаченная - Кошина гордость!) были обезображены вздувшимися пузырями.
Бросалось в глаза новшество. Висевший на стене кабинетного размера портрет смотрящего в упор Маяковского, на стуле , работы Александра Родченко. Я и дату вспомнил - 1924 год. Точно такой же мне показывала Варвара Александровна, дочь фотографа, у нее в мастерской, на Кировской ,этой зимой.
« Оригинал?», - я старался придать голосу оттенок неподдельного интереса. О чем еще можно говорить пускай с милым, пускай с интеллигентным Модестом Петровичем, но абсолютно не знавшим нашей с Кошей жизни, свалившимся в нее, как метеорит на землю.
« Оригинальный отпечаток. Подарок автора. Как память об одном деле...
- Связанным с Маяковским?
- Скорее с обстоятельствами его смерти».
Как журналист, как сотрудник не какого -то там «Водного транспорта» или «Лесной газеты», а именно «Советской культуры», я, конечно, знал о версиях гибели, - самоубийства или убийства «глашатая и главаря». Честно говоря, большого интереса они у меня никогда не вызывали. Как, впрочем и жизнь человека, наступившего по его собственным словам, «на горло собственной песне». Все это казалось мне(да и не только мне: почти всем моим друзьям) далеким и от поэзии и от здравого смысла.
Мы получали знания совсем из других источников. Солженициновские «Матренин двор» и «Случай на станции Кречетовка», песни Булата Окуджавы, если уж стихи, то Бродского. А Маяковский? Персонаж школьной программы, выпускных сочинений -не больше...
Но висит, висит портретом, в самом центре нашего бывшего, поруганного, преданного мира.
«Я просто так , без всякого умысла повесил, - стал объяснять старик, - пустая, к тому же обезображенная сыростью и плесенью стена навевает тоску и уныние...
Вот и чаек поспел. Хотите расскажу, что с Маяковским было? Уговор только: ничего огласке не предавать. Главное лицо сей драмы до сих пор живет, и все также купается в лучах славы и обожания. Зачем человеку омрачать старость? Вот когда и она уйдет, тогда пожалуйста...»
Модест Петрович внезапно остановился, как бы пришпорив свою мысль на скаку. Я увидел какой он старый, глубоко старый.
«Вы, простите, не представились...
- Иван Пичугин, можно просто Ваня.
- Вы, Ваня, по профессии кто? Из пишущих? Угадал?».
Я покраснел, достал редакционное удостоверение.
« Имел, имел с вами дело. Хотел в «Ленинградскую правду» пристроить статеечку к юбилею Петроградской ЧК. Мурыжили, мурыжили, сокращали, сокращали, пока совсем не потеряли...
Чего Вы смущаетесь? Я так - стариковское нытье».
Он разлил чай по чашкам, достал сахар, варенье, сушки:
«Пейте, кушайте и слушайте...»

2. Железный венок - железному поэту

Тогда, в апреле 1930 года я был во Франции в длительной заграничной командировке. О том, что происходило в Советском Союзе, узнавал поздно, чаще всего искаженно. Вам , наверняка, хорошо известно, что можно делать с фактами, как подавать их.
К моему удивлению, на смерть Маяковского откликнулись почти все парижские газеты и радиостанции. Мнение было единым, традиционным, а потому не вызывавшим никакого доверия: «Большевики расправились с поэтом - бунтарем. Он им стал больше не нужен, пугал своей самостоятельностью и непредсказуемостью».
Совсем прямо, по радио: «Чк убило Маяковского». Все это настолько далеко от истины, что могло лишь вызвать улыбку. Маяковский и власть были не только совместимы, но и едины, спаяны, слиты. Даже я, никогда особенно не увлекавшийся поэзией, знал строчки:
«Плюнем в
лицо
той белой слякоти,
сюсюкающей
о зверствах Чк!».
Может быть, Вы, Иван, не знаете, именно Чк стало для Маяковского и пропуском везде, и охранной грамотой от всех, и возможностью свободного выезда за границу. К тому же , давало множество так необходимых для жизни «мелочей»: «секретный кабинетик» на Лубянском проезде, право ношения оружия. И не только ношения...Подождите минуточку, - Модест Петрович выдвинул один из ящиков Кошиного письменного стола, порылся, достал какую -то папочку, раскрыл:
«Слушайте, как Маяковский описывает визит своих друзей из ГПУ к нему на дачу, небезвестную Акулову гору:

« Поляна -
и ливень пуль на нее.
Огонь
отзвенел и замер,
лишь
вздрагивало
газеты рванье,
как белое
рваное знамя».

Вот такие летние забавы...Поверьте, говорю про это не только как бывший многолетний сотрудник пресловутых «органов», - как человек, обладавший информацией из первых рук.
Сам Маяковский удостоверения ГПУ не имел. Зачем так засвечиваться? Его ближайшие друзья - чета Бриков имели. У Лили Юрьевны №15073, датированное 1922 годом , у Осипа Максимовича № 24541, датированное 1924 годом. Что это все значило и к чему привело, я скажу чуть позже.
А пока...,- Модест Петрович снова порылся в своей папочке и достал побуревшие от времени газетные вырезки:
«Стало еще хуже, когда из Союза пришла почта. О смерти Маяковского или ничего, или жутковатые подробности. Как вот здесь, в совместном выпуске «Комсомольской правды» и «Литературной газеты:
«Гроб с телом поэта устанавливается на платформе грузового автомобиля. Художники Татлин, Лавинская, Веснин оформили грузовик, обив его железом. Венок тоже железный - из молотов, маховиков и винтов, на венке надпись: «Железному поэту - железный венок».
Дальше совсем запредельное: «...с той же суровой большевистской простотой, под звуки боевого гимна рабочих «Интернационал», прах Маяковского опущен для сожжения».
О причинах смерти всего несколько слов. И то, где? В московской «Вечерке»!
« Вчера, 14 апреля, в 10 часов 15 минут утра в своем рабочем кабинете(Лубянский проезд 3) покончил жизнь самоубийством поэт Владимир Маяковский. Как сообщил нашему сотруднику следователь тов. Сырцов, предварительные данные следствия указывают, что самоубийство вызвано причинами чисто личного порядка, не имеющими ничего общего с общественной и литературной деятельностью поэта. Самоубийству предшествовала длительная болезнь, после которой поэт еще не совсем оправился».
Чуть ниже, вот, смотрите, предсмертное письмо Маяковского «Всем». Его, кстати, напечатали и другие газеты:
«В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста не сплетничайте. Покойник этого ужасно не любил.
Мама, сестры и товарищи, простите - это не способ(другим не советую), но у меня выходов нет.
Лиля - люби меня.
Товарищ правительство, моя семья - это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская. Если ты устроишь им сносную жизнь - спасибо.
Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.
Как говорят -
«инцидент исперчен»,
любовная лодка
разбилась о быт.
Я с жизнью в расчете
и не к чему
перечень
взаимных болей
бед
и обид.
Счастливо оставаться.
Владимир Маяковский.
12 апреля -30г.
Товарищи Вапповцы, не считайте меня малодушным.
Сериозно - ничего не поделаешь.
Привет.
Ермилову скажите, что жаль -снял лозунг, надо
бы доругаться.
В. М.
В столе у меня 2000 руб. - внесите в налог.
Остальное получите с ГиЗа.
В.М.

Странное, не правда ли, творение? Почти бухгалтерский перечень последних дел вместе с униженными просьбами»к товарищу правительство» устроить «сносную жизнь» Лиле Брик, маме, сестрам.
С «Вероникой Витольдовной Полонской вообще какая -то несуразица. Не мог он так холодно отстраненно писать о женщине, с которой был настолько близок, что чуть -чуть не заимел от нее ребенка, чьей руки так настойчиво добивался.
Но какое мне дело? В раздражении я тогда , помню, отложил газеты. Светская болтовня!
Как записано в самурайском кодексе чести «Хагакурэ» : «Безупречный человек - это тот, кто уходит от суеты. Делать это нужно решительно».

3. Кое-что о совпадениях

Я слушал ветерана «органов» и восхищался хитросплетениям судьбы. Оказавшийся совершено случайно в нашей берлоге, Модест Петрович все равно не промазал, попал в десятку.
Кем , вы думаете, был Кошин отец, Владислав Александрович Маев? Всю войну он провел в Ухтижемлаге МВД СССР. Нет, не сидел он, и охранником не был. Работал в странно звучащей для современного уха должности «инженер - капитана» - уголь для страны помогал добывать. В свободное от работы и политзанятий время писал пьесы на злобу дня: «Новые люди», «День на заводе»,»По воле партии». В них, как и было положено, главным героем был товарищ Сталин - ради него все добывалось, производилось и строилось.
Но это ничуть не умаляло его главного достоинства - Владислав Александрович сохранил хоть какие -то остатки человечности. То, что он своих «произведений» стыдился(могло ли быть иначе? Мы нашли их завернутыми в старые армейские кальсоны после его смерти), не помешало ему передать сыну любовь к порядку, доходящую до ритуальности и тягу к прекрасному.
Мы же с Кошей выпали из традиции. Во всех наших бедах: прошлых, настоящих и будущих обвиняли «кровавый сталинский режим», коммунистов чохом предлагали вешать на фонарях, правителей - неважно кого: Хрущева, Маленкова, Брежнева, судить народным судом как казнокрадов. Веселыми мальчиками были.
В запале борьбы с «коммунистической тиранией» дружно бросились «издавать» журнал «Эхо». Летняя кухня, кстати, с весны по осень была нашим «редакционным помещением». Стол, из которого чекист в отставке доставал свои бумажки, стол был тогда до отказа набит совсем другими рукописями.
Для конспирации обозвали нашего «первенца» - «домашним сборником». Определили «тираж» - 1 экземпляр. Боялись КГБ ? И его тоже. Зачем зря подставляться? Журнал же «внутристольный», для личного пользования. Мы никого и ни к чему не призывали - себя развивали.«Глубокое, духовное не может быть общедоступным».
Почему мы считали свои опусы таковыми - неизвестно. Честнее было бы назвать их «криком неудовлетворенного желания», но мы всерьез относились к ним. Какие - нибудь «Записки Русеф -паши» и серьезный политанализ «О себе и о Сталине», - красились нами одним цветом: неприятия, протеста, нежелания подчиняться окружающим нас нормам жизни.
Отсюда родом и мое фразерство. Власть укротить хотел. А она все равно догнала, подмяла под себя, и даже поучает....
« Еще чайку? Что -то Вы, Иван, скисли. Неинтересна моя болтовня? Так я, лучше не буду. Зачем своей жизнью насиловать?».
...Он прав. Я не обязан его слушать. Пока, слава Богу, еще не на допросе. Хотя, почему? Какой я журналист, если отказываюсь от плывущего в руки материала? Пора извиняться....
«Это я так, на меня что - то нашло. Напротив, очень интересно. Знаете, воспоминания. Нахлынули. Давят. Пожалуйста, не обращайте внимания...»

4. За деталями скрывается все

Модест Петрович ничего не сказал. Было видно, что он не очень доверяет моим словам, но и останавливаться не хотелось. Он выждал паузу:
« Командировка закончилась, я вернулся в Москву. Вы, Ваня, может быть не поверите, у меня слезы на глазах выступили, едва услышал знакомый дребезжащий звон трамвая, увидел снова Кремлевский закат и Москва - реку с обсыпавшимися набережными и нелепыми, полусгнившими лодочками.
День за днем втянулся в работу. Сегодня уж не припомню какой черт меня подбил заняться самоубийством Маяковского. Может быть, надышался свободным французским воздухом -надоело все время навытяжку стоять. Знаете, если занимаешься расследованием не по службе, а по душе - многое можно себе позволить...Или самолюбие взыграло, честь профессиональная была задета. Мы же , в конце -концов, не убийцы, не мясники -государство охраняем!
Так или иначе - втянулся. Разыскал того самого следователя -Сырцова. Вызвал. По званию я был намного старше его: дрожал он как осиновый лист - маленький, скрюченный человечек, нервно мявший рукой форменную фуражку.
«Что - нибудь не так?»
«Все так - я попытался успокоить его. Не часто ведь вызывают на Лубянку. Кто знает, чем закончится, чем обернется, - вы, товарищ Сырцов -хороший следователь. Однако, нас интересуют некоторые вопросы. К сожалению, они остались неосвещенными в деле...»
Сырцов сник. Его лицо из пепельно-серого стало пунцово - красным: «Какие?!» - прохрипел он.
Вам, Ваня, известно то неловкое чувство, когда приходится вытаскивать из человека необходимую информацию. Трудно, больно, но надо.
«Вы не волнуйтесь. Начнем по - порядку.
- Какой марки был пистолет?
- «Баярд» - девятизарядный.
- Откуда у Маяковского комната, в непосредственной близости отсюда, на Лубянском 3 ?
- Раньше она принадлежала его другу поэту Роману Якобсону. С согласия ответственного съемщика Юлия Яковлевича Бальшина(там было еще 6 семей) он прописал в нее Маяковского, а потом съехал. Комната, не без участия Якова Сауловича Агранова была переоформлена на Владимира Владимировича. Вот все, что мне известно.
- Платил ли Маяковский за аборт Веронике Полонской?
- Точно знаю, что нет. Она скрывала от него и беременность и аборт. Владимир Владимирович, не зная ничего, домогался ее, обвинял в бесчувственности и холодности.
- Вам, Сырцов, не показалось странным, что правша Маяковский застрелился левой рукой?
- Извините, упустил из виду.
- Обратили ли Вы внимание на почти абсолютное сходство почерков Маяковского и Лили Юрьевны Брик?
- Да, я тоже сомневался в подлинности завещания. Тем более Брик сама говорила, что идея самоубийства была, я постараюсь процитировать дословно «хроническая болезнь и всегда обострялась при неблагоприятных условиях. Он постоянно вел разговоры о самоубийстве. Это был террор».
Та же Лиля Юрьевна рассказывала, что Маяковский уже дважды стрелялся в молодости. Тогда, если ей верить, пистолет дал осечку и он не стал повторять. В этот раз Маяковский тоже вынул обойму и вложил только один патрон. Еще надеялся выжить...Не вышло. Завещание Владимир Владимирович тоже писал дважды. До стрельбы дело не дошло. Ограничился бумагой».
Маленький человечек замолчал, уставившись на меня бесцветными, белесыми глазками. Я пожалел его, отпустил. Вот такой у нас был разговор. Может быть, я что -нибудь подзабыл с годами, но в целом так, и главное - детали: они в память на всю жизнь врезались. А что думаете Вы об этом, Иван? ».
Я? Для меня вопрос, увлекшегося своей историей Модеста Петровича был и неожиданным , и ожидаемым.
Что я думаю? Ну, первое , что приходит в голову - Брик подговорила Агранова. Не важно , что он был в ГПУ большой шишкой, любовь, она и не на такие поступки толкает. Агранов, как мальчишка, спрятался в туалете или ванной, подождал когда выйдет Полонская, инсценировал самоубийство. Потом благополучно скрылся через черный ход. Там же был черный ход?»
«Да. Был».
« Или еще. Там сколько всего комнат было - шесть? В одну из них поселяется, нет лучше: время от времени приезжает мужик из деревни, привозит молоко, масло. К нему привыкают. В нужный момент он заходит и совершает убийство.
Совсем невероятное. Вероника Полонская, еще не оправившись от аборта, измученная Маяковским, требованиями развода, решает раз и навсегда покончить со всем - пулей».
« В Вас, Ваня, пропадает талант следователя. Поверьте мне, старику. Последнее, насчет Полонской, мне , и то в голову не приходило. Вероника Витольдовна...
Вы ее видели? Она до сих пор жива, и все такая же нежная незабудка...
Пистолетом, прямо в сердце! Лихо!»,- Потехин смотрел на меня с нескрываемым восхищением и любопытством, - огорчу Вас. Все было гораздо проще и страшнее».

4. Маму строгую хочу!

Он зачем-то пощелкал пальцами: « Давайте , молодой человек, прогуляемся по поселку. Мне польза - моцион, и Вы дослушаете этот затянувшийся монолог. Как считали, столь любимые мною японцы: «хорошо только то, что в меру». А пока я выйду, как говорится «до ветру».Пейте чаек, закусывайте. Я мигом».
Скрипнул дверью, оставив меня на съедение мыслям о необъяснимом повторении, совпадении судеб. Такая же «жизнь втроем» была и у нас Кошей. До стрельбы и завещаний, слава Богу, дело не дошло: рассосалось все само собой. Но тогда - взрыв, комета, светопредставление!
Была она не еврейкой, - китаянкой: разве от этого легче? Ее , может быть, кто-нибудь по литературному псевдониму знает - Анастасия Соколова, по паспорту Юн Пин. Фамилия впереди(по - китайски), имя после.
Девочка, девушка, женщина Пин.
Странное существо, незнакомое. Ко всем приставала, чтобы за дело и без него били по лицу. Когда получала, насупливалась, смотрела зверьком. Стоило с ней заговорить: о себе мнение высочайшее. Любила повторять: «Мордобитием лечусь от головокружения».
Собирала игрушки - оленят с печальными глазами. Ее комната, чуть ли не до потолка, была завалена ими. Писала стихи, еще более печальные, чем глаза оленят: о неудачной любви, об отце, исчезнувшем в годы «культурной революции», об осени и дожде.
Что мы в ней нашли? Наверное, нас, - зажатых, зашоренных мальчиков из престижной «высотки на Котельнической» подкупило ее лихое, удалое бесстыдство. Хотя «великий кормчий» и убил отца Пин, девизом ее жизни стали Слова Мао: « Чем хуже, тем лучше». Раздеть ее не составляло труда. Переспать - тоже. Любовь вот не поделили... каждая голая в постели была любимой....
«Ну -с, Иван, я готов. Мне тоже, тогда, версия с убийцей показалась предпочтительной. Вся эта чехарда с рубашкой, пятнами крови, совпадениями, как бы по - аккуратнее сказать? Новейшие изыскания.
Тогда другое замечалось, выдвигалось вперед. Тот же, уже упомянутый мною казус: правша Маяковский застрелился левой рукой, или один патрон в «Баярде».
Многое опускалось из -за боязни подпортить, «очернить» образ «великого пролетарского поэта». Поиски причины смерти Маяковского казались кощунством над его памятью. А зря.
Конечно, была нестыковка с гладкой, уже внедренной в сознание обывателя версии о самоубийстве из- за болезненного состояния.
Но что дороже: истина, или сиюминутные политические выгоды? Оказалось последние. Тех, кто «подтолкнул поэта к роковому выстрелу» искали среди его официально признанных врагов - ЛЕФовцев и РАППовцев, бывших и настоящих. Все это очень походило не на желание не приблизиться, понять трагедию Маяковского, а как можно дальше отойти от нее. И я не составлял исключения.
Что Вы на меня так удивленно смотрите? Считаете , что мы на Лубянке самые запутанные дела как орешки щелкаем? Если бы так...
... Пойдемте, все же , прогуляемся, а то заговорю Вас - не выйдем...
Начать я решил с другого конца. В начале моей следовательской карьеры, в деле Анастасии Чеботаревской, писательницы, жены Федора Сологуба, такой ход размышлений привел к успеху.
Вы, наверное, слышали фамилию - Ломброзо. Долгие годы он считался реакционером от криминалистики. А ведь был прав. Преступление -всегда вырождение, скачек назад или в сторону в умственном развитии. Только у людей искусства он происходит с более высокого уровня, но им и падать больнее. Поэтому в основу расследования должна быть положена психология, структура личности предполагаемого преступника, а не улики, собранные почти всегда наспех и тенденциозно трактуемые.
Как раз в эти дни, рядом с нами, в Политехническом, профессор Ермаков собирался читать курс лекций по практическому психоанализу. Я записался в его группу(конечно под псевдонимом) и с удовольствием оживил в памяти знания по этому предмету.
Я, Ваня, пусть Вам не покажется странным, ветеран психоанализа. Увлекался им еще в предреволюционные годы. Правда, для сугубо личных целей - в любви не везло. Пытался понять себя. Потом и для раскрытия преступлений применял, наверное, один из первых....
Психоанализ, Вам это, может быть, известно, имеет дело со сценарием жизни человека, выстраивая ее факты и фактики в логически обусловленную цепочку.
Но где их взять? Раскрывать свое инкогнито - значит провалить расследование. В том, что Сырцов сохранит тайну нашей встречи я не сомневался. А как быть с ближайшим окружением Маяковского? Достаточно лишь разворошить этот муравейник...
Помогла «необходимая случайность». Как -то вечером, пытаясь расслабиться после работы, листая подшивку «Известий», я натолкнулся на письмо академика Бехтерева о необходимости создания «Пантеона великих людей СССР», для «изучения особенностей структуры их мозга». Среди «великих» был назван и Маяковский. Газета была трехлетней давности. Навел справки. Все правильно. И мозг Маяковского есть, и его исследователь, известный психолог и невролог Григорий Израилевич Поляков.
Не скрою, он относился скептически к психоанализу, называл его «сексуальным шарлатанством», недоумевал: «зачем понадобилась такая непроверенная и ненадежная метода», - данные же дал бесценные. В копиях материалов исследований, которые профессор Поляков любезно подарил мне были беседы с Николаем Асеевым, Лилей Брик, Осипом Бриком, Львом Кассилем. Я захватил свою папочку: на память надеяться уже перестал. Послушайте - это важно. Я тезисно, кратко, самое основное. Такого Вы, Иван, ни в каких учебниках и хрестоматиях не прочтете. Не волнуйтесь, что скоро будет темнеть, у меня есть фонарик, присядем , вот сюда, на лавочку.
Итак...

Лев Кассиль
Друг Маяковского, ЛЕФовец, будущий детский писатель. Беседа датирована 1935 годом:
« Большая находчивость на эстраде и небольшая находчивость в жизни.
К деньгам относился очень небрежно. Всегда таскал с собой кастет, очень любил оружие.
Был очень злопамятен. Последние полгода перед смертью, стал неузнаваем. Появилась апатия: «мне все страшно надоело», «свои стихи читать не буду -противно», стал еще более обидчив, мнителен, жаловался на одиночество: «девочкам нужен только на эстраде». «У Вас была женщина, которой не было бы противно взять в руки Ваши грязные носки? - счастливый человек».
Была «сумасшедшая, дикая впечатлительность». Был очень чувствителен к похвале, мог при этом смутиться. Мог часами сидеть и вздыхать. Никогда не был похабен или циничен. Одна женщина передавала, «что Маяковский как любовник не представлял большого интереса». Был очень влюбчив.
Производил первое, большое, поражающее впечатление на людей, даже незнакомых. Туловище было сравнительно более длинное, чем ноги. Поэтому, сидя был огромен.
Читать книги не любил, из -за отсутствия интереса. Интересовался больше всего живой жизнью, революцией.
Был человек больших неожиданностей. Очень любил славу.
Эрудиции большой не было. Была очень большая актерская одаренность(например, когда играл в кино). Всю жизнь мечтал играть Базарова из «Отцов и детей». Тип Базарова очень импонировал Маяковскому.
Делал из спичек портрет Максима Горького. Был очень художественно одарен.
Сексуальных извращений, по словам Кассиля, не было».

Николай Асеев
Беседа датирована 26 сентября 1936 года. Как Вы помните, он был ближайшим другом Маяковского:
«Стремления в детстве: быть во взрослой среде, верховодить. До встречи с Бурлюком были примитивные вкусы в искусстве.
Всегда во всем было желание доказать свое превосходство. Купил сестре Л. Ю. Брик, Эльзе, в которую ранее был влюблен сразу несколько корзин цветов. Особено это проявлялось в стремлении выиграть в карты. Играл очень нерасчетливо, плохо. Пытался обыграть сразу. В молодости играл со всеми во все(например, в чет или нечет на количество людей, входящих в трамвай).
Наивность доходила до того, что в 1917 году всерьез говорил, почему бы ему не выставить свою кандидатуру в президенты.
....Л. Ю. Брик по настоящему любила только О. М. Брика. Ей импонировали большой размах натуры и бурность его чувства к ней.
Перед самоубийством - в течении нескольких дней находился в мятущимся, подавленном состоянии и непрерывно звонил Асееву. Вечер перед самоубийством находился в обществе артистов, где находилась и В. Полонская. Сама Полонская относилась к нему очень легкомысленно, не учитывая его тяжелого состояния. Просил ее быть его женой, на что та ответила отказом. Когда утром перед самоубийством сказал, что не может жить без нее, получил ответ вроде: «Ну и не живите»...
Собирался, еще незадолго до смерти, написать ряд вещей, в том числе роман в прозе, который был у него «весь в голове», нужно было только продиктовать его машинистке. Говорил о новом методе писать стихи.
Были мысли о самоубийстве и ранее при тяжелом психическом состоянии, но, по данным Асеева, попыток не было.
Половая способность всегда была развита сильно. Было много связей летучего характера, наряду с более длительной. Вообще был всегда в окружении женщин, хорошо и сочувственно к нему относившихся.
В смысле объема знаний - мог не знать простых вещей, то, что не считал для себя необходимым.
Всегда носил с собой кастет, револьвер. Была, видимо, боязнь покушений. Как указывает Асеев, помимо большой деятельности, это могло иметь основание в сознании того, что у него много врагов».

Лиля Брик
Беседа датирована 26 ноября 1936 года:
«Смесь сильной задиристости и, в то же время «нервной трусости»: влезал во все уличные скандалы.
Очень настойчив во всем, добивался во что бы то ни стало своей цели. На протяжении 15 лет, что его знает Лиля Юрьевна, характер Маяковского почти не изменился, лишь стал немного сдержаннее.
Был хороший объект для кино. Актерской одаренности, однако, сам при этом не обнаружил. Никакой роли сыграть не мог. Мог изобразить только себя. Абсолютно во всем мог быть только собой, не мог быть ничем иным. Был во всех отношениях честный человек.
Впечатление от первой встречи. Пришел и сразу стал хвастаться про свои стихи, говорил, что они гениальные. Первое впечатление забавное и нахальное. Потрясающее впечатление произвел во время второй встречи, когда прочел «Облако в штанах».
Никогда не было много денег, было столько, сколько нужно, чтобы жить.
Очень много плакал, притом в голос - рыдал(когда писал «Про это»).
В 1916 году на почве чувства к Брик сделал попытку застрелиться: как говорил, выстрелил. Но была осечка. Очень часто угрожал застрелиться. Всегда много думал о самоубийстве. Это объясняется страшным преувеличением всего на свете: все вырастало в трагедию. Всегда проверял нужен ли он. Всегда большое внутреннее одиночество.
Был со всеми скрытен, даже Брик не говорил о своих переживаниях, хотя они были видны на его лице.
Был склонен к импульсивным поступкам.
Родных очень любил и жалел, но абсолютно их не выносил из - за их отношения к нему.
Очень добрый. Дома был исключительно мягок, никогда не повышал голос. Требователен в отношении внимания внутреннего.
Сексуальная потребность выражена средне. Очень боялся старости, как творческой, так и физической.

Осип Брик
Беседа датирована 26 ноября 1936 года.
«Его творчество -это и есть его портрет. Поэтизация заключается в том, что совершенно конкретные жизненные факты сопоставляются между собой, благодаря чему раскрывается основная идея.
Интересы Маяковского, как художественные, так и личные шли в основном по линии социальной. Маяковского интересовали только люди и установление связи между собой и людьми.
Был сентиментален, что выражалось в его любви к животным. Не мог входить в гармонический, тесный, цельный контакт с людьми.
Накануне самоубийства был у Катаева. Там произошла ссора с В. Полонской. Утром ей позвонил, прося о свидании, встал в 7 часов утра. Заехал за Полонской на машине и привез к себе домой. Просил уехать с ним на одну - две недели. После отказа застрелился. По мнению Л. Брик, в самоубийстве поступил как игрок: выйдет - не выйдет. Это следует из того, что в револьвере была только одна пуля: может быть, предполагал возможность осечки.
Совершенно не обладал способностью индивидуально подходить к людям. Этим объясняется и то, что не мог найти женщину «по себе».

Последний листок -«результаты исследования мозга поэта Владимира Маяковского», написанный собственноручно профессором Поляковым:
« Маяковский является человеком очень бурного темперамента, человеком сильных чувств и влечений, способным к очень интенсивным и глубоким переживаниям. Наряду с этим высшие сознательно - волевые стороны его личности развиты слабо и отступают на задний план перед бурными порывами его эмоционально - аффективной сферы. Он не в состоянии волевыми усилиями заставить себя заниматься чем -либо, что его не интересует, или подавлять свои чувства(желание, хотение превалирует над долженствованием).
Высшие проявления психической деятельности Маяковского, подобно проявлениям его эмоционально - аффективной сферы, носят на себе такой же отпечаток гиперболизма. Вследствии этого мнительность Маяковского достигла почти болезненных размеров.
Маяковский был ярко выраженным индивидуалистом. Этот индивидуализм также берет свое начало в эмоционально - аффективных импульсах его личности.
Заключение
Со стороны психики :
Шизоидность - резкость, разорванность течения психических процессов, неумение устанавливать внутренний контакт с людьми;
Эпилептоидность - перераздражимость, импульсивность, экспозивность;
Тревожно - мнительная конституция -результат наследственности: сестры, отец, тетка по линии отца».

Я тогда не преминул попросить уважаемого профессора перевести медицинские термины на нормальный человеческий язык. Он улыбнулся:
«Проще говоря, Владимиру Владимировичу была всю жизнь нужна узда, чтобы его вовремя останавливали, направляли. Отец умер рано, мать была слишком мягкой, вот он и пошел в разнос: учебу забросил и - в революцию. Там круши, громи сколько хочешь. Почитайте его ранние, с позволения сказать, стихи - там одна ненависть. Есть над чем поразмыслить.
Кстати, наше посмертное психиатрическое освидетельствование -не первое. Было оно и при жизни. В 1913 году(вот когда!) в Петербурге была проведена тайная консультация психиатров для определения умственных способностей Маяковского. К сожалению, достоверные результаты ее нам не известны».
Поляков ушел. У меня было теперь предостаточно материала - суметь бы без потерь, осторожно проанализировать его. Процесс, скажу Вам, Ваня, медленный, кропотливый, требующий постоянного внимания и вовлечения. Хорошо еще, что на улице «плавился август» - подошел отпуск, и я мог целиком посвятить себя расследованию.
Что получалось?
У любого мальчика, чтобы он стал полноценным, или как говорят психологи, «успешным» мужчиной, обязательно должно произойти «второе рождение», когда родители начнут выполнять свои жизненные роли. Что это значит?
Мать - его чувственный тренер. Она вводит мальчика в мир чувств. Он же находится в постоянном противоборстве с ее волей, закаляя и развивая в этой борьбе свою.
Отец - социальный тренер. Он вводит мальчика в жизнь, показывает на собственном примере как надо себя вести среди других людей будущему мужчине, какую профессию, дело избрать себе.
Ничего подобного в жизни Маяковского не случилось. Он так и остался «перворожденным». С неутоленным желанием волевой борьбы с матерью, без профессии и элементарных понятий мужественности в общении.
В детстве все «работало» против него. Пока был жив отец, он брал его в верховые объезды лесничества - пытался приучить к мужской, настоящей жизни. Он умер, когда Володе было 13 лет. Самый возраст социального становления! Все летит кувырком. Из отличника Маяковский превращается в двоечника, затем совсем забрасывает школу, объясняя свои эксцентричные и нелепые поступки «революционной борьбой».
Зрело все, конечно, давно. Смерть отца - толчок, выброс: нарыв прорвался. А до этого?
У Маяковских до рождения Володи были уже две дочери - Люда и Оля. Сыновья Саша и Костя умерли в младенчестве, такчто , понятно, сын ожидался с особым трепетом и волнением.
К тому же у грузин , среди которых жила семья Маяковских, традиционно, рождению мальчика, будущего воина -защитника и наследника, радуются больше , чем рождению девочки.
Если бы только радовались!
Мальчики просто обожествлялись, им позволялось все. О какой там родительской воле, или узде по профессору Платонову могла идти речь?
Такое вот «сокровище» и вышло в жизнь, начинает писать стихи, поступает в Училище живописи, ваяния и зодчества.
Талант - безусловно! Но....

Вот тут -то , когда уже погромлено все и вся, когда уже дана «Пощечина общественному вкусу», когда отношения с близкими безнадежно испорчены из -за «ужасного характера», когда уже проведена та самая тайная психиатрическая экспертиза (вменяемости?), - в жизни Маяковского появляется Лиля Брик.

5. Забавное и нахальное

Маяковский называл их встречу «радостной датой».Сначала он ухаживал за ее младшей сестрой - златокудрой Эльзой Коган.
Я навел справки. Ухаживание началось еще в Москве, где Эльза жила на Маросейке с родителями. Добропорядочная еврейская семья. Отец работал юрисконсультом австрийского посольства. Эльза в то время закончила гимназию и поступила в восьмой педагогический класс.
Как выяснилось, Маяковского познакомили с Эльзой в 1913 году, активное ухаживание началось в 1914 году. К неудовольствию семейства Коганов, настороженно относившемуся к «эльзочкиному футуристу».
Главная забота старшей сестры Лили, сначала была только в том, чтобы следить за младшей: «как бы она не наделала глупостей».
Настоящая «первая встреча» Лили , тогда уже Брик, произошла в Петрограде. Позже, Лиля Юрьевна вспоминала о ней: «Маяковский сидел рядом и пил чай с вареньем. Он улыбался и смотрел большими детскими глазами. Я потеряла дар речи».
Дальше все хорошо известно. Младшая сестра вытеснена. Теперь Маяковский всецело принадлежит только ей - Лиле.
Шла война. Но она миновала своими невзгодами и Брика и Маяковского - оба служили в Петрограде в автомобильной роте. Эльза любила Маяковского. Лиля любила своего Брика и полюбила Маяковского. Такая вот сказочка. Конец у нее, как известно, печальный.
Я долго думал над этим. Дьявольщина, если уж применять такой термин, не в Лилиной «черной страсти» или каком - нибудь специальном «национальном расчете», как уже поспешили написать досужие журналисты.
Нет. Ни страстность, ни национальность здесь ни причем.
Они оба были нужны друг другу и пользовались этим на всю катушку. Маяковский нашел в Лиле ту самую волевую женщину из детства. Он всего лишь пытался ликвидировать свой психический комплекс, искусственно , через много лет, пережить, прочувствовать «второе рождение». Лиля увидела в нем человека богемы, способного и приводящего в дом толпы знаменитостей. К тому же, совсем не плохо зарабатывавшего на своих стихах.
Чем она обладала сама , кроме наглости и смертельной жизненной хватки? Что светило без Маяковского ей и ее Брику, действительно любимому мужчине?
Ничего. Зуденье. Скучные Осины теории; то про «долой стыд», то про «формальную структуру поэтического текста». Скукота. Зевота. Мрак.
А здесь! Салют, фейерверк! Постоянный праздник и постоянные деньги.
Увы, Маяковский , по существу содержал Бриков все время, они с ним и расправились...
Но, скажете Вы, Ваня, и будете правы: кто же убивает курочку, несущую золотые яйца? Только сумасшедшие. Лиля Юрьевна и Осип Максимович к ним явно не относятся.
Тогда?
Месть, злая, безотчетная женская месть.
За Татьяну Яковлеву. Единственную и самую серьезную угрозу всевластию Лили и благополучию семьи Бриков. Достаточно посмотреть на фотографии Яковлевой, чтобы понять ажиотаж Маяковского. Глаза - они притягивали, не отпускали, засасывали: затаенной болью, укором. Он писал Яковлевой:

«Ты не думай,
щурясь просто
из -под выпрямленных дуг.
Иди сюда,
иди на перекресток
моих больших
и неуклюжих рук.
Не хочешь?»

Это была любовь -настоящая, безоглядная. Грозившая разрушить до основания все понастроенное Лилей за годы вокруг Маяковского, обратить в прах ее мечты, надежды, ее будущее. А главное - вот этого она своему «щенику» никак простить не могла - он предпочел ее другой! Она, эта парижская кокетка только поманила его пальчиком и он послушно побежал, затрусил к ней...
Месть! Только месть!
Так или похоже, возможно, думала Лиля Юрьевна.
Судите, Ваня, сами.
Хотя через много лет Лиля Брик утверждала: «физически О. М. не был моим мужем с 1916 г., а В.В. - с 1925 г.» - она мстила и за себя и за своего любимого Осю.
Может быть тем, кто уже не одно десятилетие судачит об «антисемитской травле» Бриков, лучше было бы обратить свою энергию на обратное - исследование, изучение именно семитской природы Лили Юрьевны.
О чувственности евреек написаны тома, но наиболее точно выразился, по - моему, Отто Вейнингер в своем «Поле и характере»: «Настоящая женщина - это еврейка». Вот так. Отсюда и плясать надо. А то любого, кто обвиняет, и справедливо, ох как справедливо, русский народ в пьянстве и безделии, сразу же надо записывать в русофобы. Не дело это...
Описание юной Лилечки, будущей «царицы Сиона евреева» (слова, между прочим, Маяковского):
«...Ее броская, манящая красота нимфеточки, стремительно превращавшейся в женщину, глаза, которые все не сговариваясь называли «божественными», «колдовские» волосы с медным отливом, как у сказочной Суламифи, загадочная улыбка...»
Что еще надо мужчине? Нигде и никогда Лиля Юрьевна не скрывала, даже несколько бравировала, что в сексуальную жизнь она вступила рано. Заметив страсть дочери к чувственным наслаждениям, мама, Елена Юрьевна, забила тревогу. Пыталась отвлечь «слишком рано развившуюся девочку» учебой на Высших женских курсах, в Московском архитектурном институте, посылала в Мюнхен учиться профессии скульптора, «ссылала» к бабушке в Катовице - тщетно. Природу не укротить.
Случилось как в пошлой оперетке. Лиля согрешила со своим учителем музыки, в комнате для уроков, в те несколько отпущенных минут, когда сестра Эльза вышла мыть посуду. Не углядела младшая за старшей!
Лиля тут же возненавидела совратителя. Может быть, не за удовольствие: от него куда денешься? За последствия. Родителям пришлось увозить «непутевую дочь» в провинцию, где ей не очень удачно сделали аборт.
Лиля Юрьевна , впоследствии, не раз говорила, что не хотела иметь детей ни от Маяковского, ни от Брика. Однако и Петроград и Москва уже с середины 20-х годов сплетничали, что после аборта, она и не могла иметь детей.
Я не поленился, сходил на кафедру гинекологии 1-го МЕДа. Мол у моей жены... и пересказал историю Лили Брик. Медицинские светила ответили, что не только может быть такое, но и при подпольном производстве абортов часто бывает. В отличие от профессора Полякова из Института мозга, они не боялись психоанализа. Вместе мы вывели закономерность, объяснявшую все:
Неудачный аборт - угасание сексуального влечения - новый его взлет - сублимация, переключение, воплощение в других видах жизнедеятельности - Затемснова угасание, наполнение подсознания негативными чувствами и эмоциями - сублимация уже в виде активного, разрушающего действия.
Этот сценарий чувственного развития Лили Юрьевны немало удивил меня. По нему выходило, что с такой же вероятностью, как организация ею «самоубийства» Маяковского, могла быть подготовка своего собственного. Все зависело от стечения обстоятельств: какие эмоции прорвутся первыми...
Мое расследование было закончено. Дальше пошла беллетристика.

6. «Если Лиличка скажет...»

Итак, месть. Маяковский называл свою Лилю «философом» и ошибался. Она была обычной женщиной, обладавшей незаурядной силой воли и даром внушения.
Сублимация - великая вещь! На ней основаны и монашество и старчество, и Бог знает что еще! А тут своя Суламифь, одним взглядом превращающая грозного, задиристого Владимира Маяковского в щенка. Помните:
«Изо всех щенячьих сил
Нищий щен заголосил».
Это он о себе. Ее же власть над ним была полной. Какие там деньги? Какой отказ от постели? Или запрет общаться? Один щелчок пальцами и ...
Вот подлинные слова Маяковского:
«Если Лилечка скажет, что нужно ночью на цыпочках, босиком по снегу идти через весь город в Большой театр, значит так надо!»
Чем и воспользовалась Лиля Юрьевна. Не берусь утверждать сознательно, или бессознательно.
Почему - то у исследователей последних дней жизни Маяковского выпадает, или упоминается вскользь, тот факт, что в момент его смерти Брики были в Берлине.
Меня - то он сразу насторожил. Если надо алиби... значит они знали?
Каюсь, первая моя версия была - наемный убийца. Их было тогда пруд -пруди. Брали за «работу» не деньгами: драгоценностями или золотом. Но уж слишком грубо и подло. Да и за что? Поил их , кормил. Отблагодарили - пулей.
Грустно. Нашел себе «вторую маму». Она же в самый ответственный момент: сплетения и взаимоуничтожения чувств - момент решения,- бросила , наказала. Вот только наказание за «строптивость и своеволие» вышло слишком суровым и необратимым.
Еще не ясно: кто здесь играл в «русскую рулетку» и проиграл...
Слово же «убила» всегда необходимо брать в кавычки. Лиле Юрьевне перед отъездом, достаточно было бросить одну лишь фразу: «Разбирайся сам!».
Неважно уже, что перед смертью Маяковского Брики почти два месяца были за границей: сначала в Лондоне, потом в Берлине. Пружина самоуничтожения была заведена, и обязательно должна была распрямиться...
Кстати, с Вероникой Полонской Маяковского познакомил «все понимающий» Осип Максимович. Дал игрушку - пусть поиграется, может отвлечется, остынет от парижских увлечений.
То, что Полонская абсолютно не подходила на роль жены «поэта -трибуна», было ясно всем, кроме него самого. Слишком на разных, едва пересекающихся орбитах вращались в жизни.
В особенности этот злополучный треугольник. Совсем недавно читал воспоминания Вероники Витольдовны. Вот выписал:
«Я никак не могла понять семейной ситуации Бриков и Маяковского.. Они жили вместе такой дружной семьей и мне было неясно, кто же из них является мужем Лили Юрьевны.
Вначале, бывая у Бриков, я из - за этого чувствовала себя очень неловко».
Наивная Норочка! Куда ей со своим Яншиным и его цыганщиной...
А телеграмму Брикам в Берлин послал Агранов. Государево око не дремлет!
«Сегодня утром Володя покончил с собою».
Интересно, что уже 14 апреля, в 18 часов 43 минуты Якову Сауловичу было точно известно, что именно покончил , а не что иное.
До того, как его репрессировали в 1938 году, мы несколько раз встречались по служебным делам. О Маяковском, естественно, речи не заходило.
Да и. вряд ли он догадывался об истинной роли Лили Брик. в том, что произошло на Лубянском проезде. Прикрывал - возможно. Боялся потерять ценного информатора...

7.Театр кукол

...Вот и все. Пойдемте в дом, уже похолодало. Попьем еще чайку на дорожку. У меня в холодильнике нарезанный лимончик имеется...»
Модест Петрович встал, потянулся, то же самое сделал я; и мы неторопливой, степенной походкой направились к летней кухне.
В моем переполненном мозгу гасли, вспыхивали, догоняли друг друга идеи. Что -то крутилось, но никак не могло приобрести сколько - нибудь читаемые, узнаваемые очертания. Сфокусировалось неожиданно.
Куклы, куклы мы все....
Банально, но факт. Наши желания и страсти дергают на с за веревочки. Мы радостно машем ручками и ножками - жизнь идет! Но не наша совсем она, эта жизнь.
И мы с Кошей, и наши теории, и «общественная борьба», и китайская женщина Пин, и сама летняя кухня с дядей Васей - психохроником, и драматург от МВД Владислав Александрович...
Чего все дрались, зачем ломались?
Так - душу потешить, время убить.
Что ж, это, конечно, легче. Раскручивать нервы на полную катушку, играть с психикой. Если что, как Маяковский: пулю в барабан пистолета, дуло к виску или груди - авось повезет!
« Извините меня за излишнюю болтливость, -прервал мои размышления Модест Петрович, - приезжайте обязательно в следующую субботу. Прощаться с Вашей халупой. Ломать ее будем. С сыном и дочерью познакомитесь. Она - врач - психиатр. Работает в институте Сербского. Историй - уйма, не пожалеете...»
Он протянул на прощание руку. Рукопожатие совсем не стариковское, впечатлило.