ПУТЕШЕСТВИЕ В ЖЕНСКОЕ
Мариам моей африканской Принцессе
Мальчишатник
1. Вкус граната
Запомнился мне навсегда рубиново – сладкой ненасыщаемостью.
То, о чём я собираюсь рассказать, почти четыре десятилетия пылилось в корзинах и корзиночках, кормило марокканских, турецких, английских, немецких мышей и крыс; там, где меня забрасывала судьба, где мне не никак не удавалось заякориться.
Откуда меня гнало дальше и дальше, пока не забросило сюда в холодную Эстляндию, позабытую всеми деревушку Синди – вдали от дорог, от моря и, что самое главное для меня – от людей.
Я попробовал однажды нарисовать. Вот, что получилось.
По сравнению с шумным и разноцветным югом, привычным моему глазу и сознанию, здесь, на севере тихо и торжественно, как на кладбище. Но тишина – не смерти, а живого пока ещё разума: познания себя и своего.
На календаре Рождество 1900 года. Двадцатый век! Сколько криков, пожеланий, надежд!
На что???
Чем пытаться разглядеть сквозь туман будущее, не лучше ли всмотреться внимательнее в прошлое. Оно уже с нами навсегда – и в нас. Не раз задавал себе вопрос – почему до сих пор так и не собрал воедино свои впечатления и приключения, не рассказал, что знаю только я, и , что уйдёт вместе со мною. Задавал, и всегда, один образ, одна судьба возникала в воображении, говорила властно: «Не время!»
Моя судьба, судьба дидровского бедного человеческого чудовища постоянно испытывающего муки и страдания. Помните, в «Добавлениях к Путешествию Бугенвиля»:«Жил – был естественный человек. Внутрь его ввели искусственного человека. И вот в этой внутренней жизни загорелась гражданская война…»
Если отбросить пошлое: « Восток – дело тонкое», то остальное, в нём европейцам неизвестно. Так, по клочкам, по кусочкам: танец живота, танец семи покровов, да красивая легенда о красавице Айше…
Европа есть Европа.
Как точно заметил Ницше в ней: «слышат только те вопросы, на которые в состоянии найти ответ». Поэтому и «Тысяча и одна ночь» ничего общего, кроме имён героев не имеющая с арабским фольклором, написанная европейской рукою, имеет здесь бешенный успех. Восток, тем более арабский – другой. Он не привык расшаркиваться на паркете, говорить любезности дамам, держа за спиною дубинку.Наивный? Да. Но – отрытый и честный. Не смотря на что «гарем» как раз и происходит от арабского «харам» - запретное. Но для кого и когда?
2. Правила послушания
До сегодняшнего дня я ничего не слышал о своих родителях. Не знаю и в какой стране родился. Возможно, в той, где впервые осознал себя – в большом Константинопольском дворце Абдурахман – хана. Было мне, где-то, лет пять. Осознал себя невольно – через боль. Пришло время делать обрезание.
Как давно это было! А помню, до мельчайших деталей!
Старшая наставница Айдан привела меня и пятерых таких же, как я мальчишек к Салеху – главному евнуху.
Зачем нам делали обрезание?
Тайна. Потом же всё мужское всё равно перекрывали. Без него - обрезанное или нет – имеет ли значение?
Тогда, ребёнком, подобные вопросы не приходили мне в голову. Раз надо – значит надо.
Это была первая непреодолимая боль в моей маленькой жизни. Как любой мальчишка, я, конечно, получал за свои проделки бамбуковым прутом. Болючие, но укусы. А здесь помрачение сознания: из глаз слёзы, изо рта даже не крик, и не хрип, придавленное, раздавленное что-то. Замотали рану какой-то вонючей тряпкой, проходил почти месяц с нею, думая: почему с нами поступили так жестоко, и что это участь любого мальчишки, для того он и появляется на свет?
Приехав в Европу вполне зрелым – в 42 года, обнаружил, что здесь, так же, как я тогда пятилетний никто, ничего, об обрезании не знает.
Вот она, цивилизованная Европа!
Хотя, и принято говорить, что главное в восточной жизни внимание к чувственности, эротике, сообщается эти знания по- европейски поверхностно, экскурсионно, и, в сущности, неверно.
Да и я сам, честно говоря, смысл обрезания познал много позже. Мои же европейские знакомые так и не поняли его до сих пор.
Он прост, как и всё истинное – ПРИВЛЕЧЕНИЕ.
Привлечения к тому самому органу чувственности и продолжения жизни, о котором в Европе гонят от себя, как гонят бешеную собаку, и даже проклинают разогретые священниками.
Как-то, пресытившись тишиною одиночества, я на старом, скрипящем на колдобинах шарабане доехал до ближайшего города Пярну и зашёл в немецкую кирху. Огромный, летящий в облаках и вопрошающе смотрящий на меня Христос поразил своею бестелесностью и чопорностью.
Представьте себя проглотившим костыль и подпрыгивающим одновременно – получится что-то похожее.
В кирхе я купил «Псалтырь», окончательно добивший меня фразой: « Да не царствует грех в смертном теле вашем, чтобы вам повиноваться в похотях его».
Вот вам и религия! Вот вам и мораль!
Человеческое ей чуждо, ненавистно.
Тогда, в гареме, мальчишкой, я воспринимал происходящее со мною, как естественное, необходимое, и помыслить не мог, что бывает иначе.
Как бы удивились мои благопристойные и благообразные европейские знакомые, если узнали, что с рождения и до пятнадцати лет, я не знал что такое так ценимая ими одежда.
И не от «дикости» восточных нравов.
Как раз наоборот.
От развитости, от утончённости, от понимания красоты и чувственности Нагого тела, приучения его к необходимым движениям, волнующим воображение.
Чему учат в Европе детей?
Поверхностным, никому не нужным знаниям, забивая ими разум и, отпугивая чувства. Готовят тех самых бестелесных Христосов, летающих над облаками, никак не соприкасающихся с земной, обыденной жизнью. Как буд-то, женского и мужского не существует - один эфир, эмонации, колебания духа!
Наивные! Хотя, не я судья им – они сами себе.
Я же, должен благодарить судьбу, что воспитывался и жил по- другому. Другим и стал. Не застёгнутым на все пуговицы, как здешние жители; не боящимся себя и своего.
Да, мальчишками мы жили голыми. Но не только телесно – чувственно и нравственно тоже. Соврать или предать для нас было невозможно. И, если чего и стеснялись мы – недостаточной искренности и открытости.
После обрезания мой, до тех пор не доставлявший мне никаких хлопот хоботок, стал прямым и упрямым и остался таким навсегда.
Представьте себе не десятилетнего (это ещё кое как переносимо европейскому нравственному чувству!), а четырнадцати, пятнадцатилетнего, уже не с хоботочком, а с хоботом.
Представили?
Мы же в детстве не замечали этого совсем. Ещё Гиппократ говорил: « Естественное, не может быть постыдным».
Так и жили. Так и воспитывали в нас, мальчишках волю, мужество, дисциплину.
Да – пороли. Иногда сильно. Иногда очень – до крови.
Никто и не думал обижаться за строгость на старшую воспитательницу. На то она и воспитательница, чтобы пороть, заботиться, останавливать и направлять.
На то оно и детство, чтобы получать заслуженные удары и воспринимать их, как должное и необходимое.
Как огранку воли, а не узду на чувства.
В Европе же, наоборот – чувства зажимаются и цветёт вседозволенность.
3.Джельк
Продолжение моего рассказа может не понравиться или вызвать гнев у женщин, да и у некоторых мужчин тоже. Что было – то было. В угоду искажённой христианской нравственности, религии постепенного умирания – молчать не буду!
Джельком называются занятия с уже пробудившимся, но эротически, а главное, физиологически невоспитанным мальчишеским хоботком. Превращение его из украшения тела в орудие страсти и воспроизводства.
В Европе на такое не решились.
Развивать своими руками «похоть» - что может быть непристойнее? Когда однажды один из Людовиков поиграл с мужским достоинством своего наследника – эта игра вошла во все хроники и передавалась из поколения в поколение, как нечто особенное, из ряда вон выходящее.
На Востоке джельк обыденное, повсеместное занятие.
Полноту власти в гареме над нами мальчишками имела старшая воспитательница. У Айдан были помощники – два евнуха. Нам они казались взрослыми, суровыми и серьёзными. Вспоминая сегодня, думаю, им было не больше 17 лет.
Наши проделки и проказы заносились ими в особый «Дневник неудач». Проступок, количество ударов, как себя вёл во время наказания. Нас было двенадцать – по количеству месяцев в году. Чем старше мы становились, тем слово «озорничать» приобретало для нас почти мистический смысл.
Дворец Абдурахман – хана – огромный!
В его коридорах, подвалах, самых неожиданных укромных местечках можно было затеряться навсегда.
Но мы жили на малюсеньком ограниченном пространстве в две комнаты. Как раз между селамлик - мужской половиной Дворца, и гаремлик – женской.
Я верю, что всё, что происходило со мною на Востоке – не случайно. И здесь я вижу свою закодированную судьбу: одной ногой в мужском, другой - уже в женском.
Воспитывали нас так же.
Укрощали непослушание бамбуковым прутом - порками , по несколько раз на день. Сжимали, огрубляли мужское и вместо него - развитие чувственности, бескрайнее, безграничное: женское.
Уже в Синди, размышляя над своим восточным анабазисом, я не мог не удивляться, какие же мы, люди, на Земле разные!
Европейский поэт или влюблённый воспевают кусочек открытого тела, мелькнувшую случайно стройную ножку.
Голое, открытое тело исключительно для супружеской спальни. И то не всегда.
Купаясь в ханжестве, христианские пасторы требуют от своих прихожан, чтобы и в супружеской спальне была ночная рубашка: «от безнравственных мыслей».
Им бы в Константинополь!
В гарем Абдурахман – хана!
Я уже говорил, что мы всё детство не знали что такое одежда. Но и одалиски и наложницы ханские – тоже. Мыслей «безнравственных» ни у кого не возникало.
Всё было на виду, открыто для всех.
Вчера, гуляя, я зашёл на христианское кладбище. Кресты, кресты…
Некоторые уже повалились, надписи на них поистёрлись, исчезли. Одну из них я, с трудом различил: « Вы все в гостях, а я дома».
Пророческие слова!
Определяющие и европейскую культуру, и европейский уклад жизни. Временный, случайный, необязательный. Главное после, там, наверху. Здесь же – по - быстрей закончить своё земное бытиё, отправиться в вечное путешествие…
Джельк, потому и неприемлим в Европе, потому, что он не отъединял, а прикреплял нас, ещё мальчишек к жизни, открывал нам в самом нежном возрасте глубины наслаждений.
Невероятно для европейцев, но мы мальчишки с замиранием сердца и еле сдерживаемым восторгом ждали возраста джелька – 10-1 лет. И, дожидаясь, считали себя самыми счастливыми на свете!
4. Дом счастья
Так называла наш гарем Валида Мелика – мать Абдурахман- хана злобная, высохшая старуха, по малейшему поводу придиравшаяся к наложницам, особенно молодым.
Я, видя это откровенное палачество, впервые в своей непрожитой ещё жизни, столкнулся с ненавистью старого, умирающего к молодому, живущему.
Здесь, в Европе столкновение возрастов сглажено, нивелировано, приглушено. Не то, что бы его не было совсем. Оно тлеет в глубине, скрыто, и редко выходит наружу. Насквозь пронизывающий конформизм!
На Востоке страсти, чувства, действия безыскусственны и просты: спина и то, что пониже ответят за всё!!!
Кому, как ни Валиде Малике было известно, большинство невольниц попадало в гарем невоспитанными, без всякого образования. Их привозили как военный трофей, покупали на рынках, разбросанных от Босфора до побережья Африки, ловили понравившихся и стройных на улицах.
Огрехи в манерах и поведении, простонародная неуклюжесть и становились причиной бесконечных суровых наказаний.
Цель их всегда одна – приучить к покорности и принадлежанию Господину.
Сколько раз Валида Мелика собирала нас мальчишек – будущих евнухов и девчонок, воспитывавшихся вместе с нами – будущих одалисок, и скрипучим, противным голосом наставляла:
- Разве не необходимо, чтобы будущий (это слово завораживало и пугало нас своей неизвестностью!) Господин нашёл полное и бесприкословное послушание в той, которая предназначена для его наслаждения?
Вот почему, даже самые любимые, первые жёны Абдурахман- хана спали, как и все на досках, покрытых лишь ковром, им как и всем на колени на ночь одевали особые колодки, чтобы привыкали спать неподвижно и не нарушали сон своего господина.
Утром, их, как и маленьких девяти – одиннадцати летних девочек, так и внушительных сорокалетних матрон – гнали в специальную комнату, имеющую, как и все помещения на Востоке красивое и звучное название – «Чистоты тела и помыслов».
В комнате в полу были сделаны двенадцать отверстий – по числу наложниц для одновременного удовлетворения естественных надобностей. Если наложница или одалиска пропустит своё время, ей остаётся ждать полудня или вечера – следующих высаживаний.
Нас, мелюзгу – тоже приучали высаживаться. Помню, я долго не мог взять в толк: почему я - мальчик должен писать, как девочка. Розги объяснили: я подчинился боли.
5. Фонтан слёз
Но что значили наши, детские порки, по сравнению с взрослыми, женскими?! Так, блошиные укусы!
За годы жизни в гареме Абдурахман- хана я сотни раз видел как пороли провинившихся невольниц. Подросши – сёк сам.
Но в памяти остались лишь первые, детские впечатления.
Было мне тогда лет семь восемь и я наблюдал из-за приоткрытой двери вместе с моей одногодкой Джамилёю, как Господин Абдурахман- хан творит расправу. Мы очень боялись, что нас поймают за этим, как нам тогда обоим казалось постыдным занятием, и нас тоже строго накажут. К счастью, обошлось.
Картина же порки и сегодня, в снежный, холодный, северный день стоит у меня перед глазами.Так же, как и для отправления естественных надобностей, для наказаний в гареме была специальная комната – предмет особой заботы и внимания Валиды. Мелика никогда не секла провинившихся сама, считая это ниже своего достоинства. Тоже самое она требовала от сына. Порка – удел рабов. Господа же назначают наказания и наблюдают за точностью их проведения.
Комната, тоже имела своё название – «Фонтан слёз».
Европейскому читателю оно может показаться насмешкой или издевательством над страданиями наказываемых. Это не так. Порка на Востоке – искусство, окружённое романтическим, а часто и мистическим флёром.
Поэтому, коллекция орудий наказания, собранная в «Фонтане слёз» Валидою естественна и практически необходима.
В ней были всегда наготове всевозможные приспособления для порки: ременные плети, веревочные плети, длинные прутья, лежащие в воде, для сохранения гибкости, волосяные щетки, стальные цепочки, снабженные более или менее тяжелыми гирями.
Посреди комнаты стоит скамья, на которой пороли, довольно широкая и снабженная кольцами, крючками, веревками, ремнями…
Из моей собственной практики знаю, что обыкновенно за небольшой проступок давали не более двадцати ударов по обнаженному телу розгами или плетью,- главное при наказании, чтобы ни по одному месту тела не пришлось два удара, и кожа не была бы повреждена.
За более важные проступки назначают всевозможным истязаниям, продолжая заботиться о целости кожи. Подвергают и значительно большему числу ударов розгами или плетью, но тогда, опять же с целью сохранения кожи, секут через мокрые простыни, они во время наказания меняются несколько раз.
После двадцатого удара или вообще после окончания наказания розгами или плетью наказанную относят в соседнюю ванную комнату, где ее немедленно погружают в холодную ванну.
6. Научу тебя вежливости!
Но мы забежали вперёд. В тот, детский день, дрожа и замирая от страха во все глаза смотрели за нашим Господином – Абдурахман- ханом.
Порка производилось тремя евнухами. Кстати, слово «евнух» - не восточное, европейское. В гареме другое название – агалар.
Наказанных приводили по очереди. Они покорно ложились на скамью и вели себя послушно перед поркой. Когда же их секли, кричали так громко, что и я, и Джамиля тряслись от охватившего нас ужаса.
Первой сечь привели одну из наших подружек. Она казалась нам совсем взрослой – старше на целых три года! Мы знали, в чём её провинность. Вам, она может показаться совсем незначительной и не заслуживающей такого сурового наказания: она не заметила проходившего мимо неё Господина и не поклонилась ему. По здешним, эстлянским меркам – пустяк, по - восточным серьёзное преступление. Особенно, когда уже не безъимянный ребёнок, а вполне взрослая невольница, получившая гаремное имя – Маджамаль – луноликая.
Вот сейчас эту луноликую и отстегают по заднице! Как есть шкуру спустят! Мы не испытывали к Маджамаль жалости. Надо же было так провиниться!
Около скамьи с розгами в руках стоял агалар и часто, зловеще свистел ими в воздухе. Маджамаль что-то хотела объяснить, но ей не дали и два других агалара быстро уложили на скамейку, привязали и отошли.
Помню хорошо –было жутко страшно и одновременно интересно. Может быть, и нам придётся когда – нибудь, так вот лежать растянутыми под розгами…
К Маждамаль подошёл Абдурахман-хан и стал что-то быстро, быстро говорить . До нас долетали только отрывки фраз:
- …научу тебя вежливости! …заживо шкуру спущу…
…будешь знать, как своего Господина не замечать…
- Смотри, смотри на его глаза – совсем как у преданной собаки, - толкнула меня Джамиля и провела взглядом в сторону агалара с розгами. Абдурахман- хан махнул рукою и порка началась!
Розги свистнули в воздухе и с сильным щелком обрушились на тело. Сразу же загорелась, вспухла красная полоса. За ней другая, третья. Агалар сёк без пощады, оттягивая прут на себя, любуясь выступившими капельками крови.
Маджамаль орала так, что стены тряслись. Трясся и Абдурхман- хан – от злости.
- Посильней её! Посильней! А то неженка, выискалась!!!
Воля Господина – закон для агалара. Через каждые пять ударов он переходил на другую сторону скамьи, меняя при этом каждый раз розги. Считал удары другой агалар. Это была пустая формальность. Меньше тысячи розог никогда не давали. Но Валиде нравилось во всем наводить порядок, и в порке тоже.
Спина, ноги и ягодицы Маждамаль давно уже были истерзаны и залиты кровью. Будь она менее выносливой, то давно бы уже лишилась чувств.
Но… отсчитав положенную ей тысячу агалары отвязали Маджамаль, и она, встав на колени, принялась вымаливать прощение у Господина. Это была традиция, заведённая всё той же Валидой. После порки – обязательно прощение и неприменно на коленях, носом в землю.Нас же с Джамилёю поразило - другое. Пока секли Маджамаль, она неистово орала односложными звуками, произнося какие-то слова между ударами…
Когда же встала и начала говорить, то лицо у неё было бледное – бледное. Она силилась улыбнуться, но у неё выходила какая-то жалкая гримаса. Признаюсь – в этот момент я испытал к Маджамаль острое чувство жалости.
7. Наложницей быть нелегко!
Абдурахман- хан махнул рукою и у скамейки оказалась следующая провинившаяся. Ей оказалась одна из первых, любимых жён Господина красавица Чешмира – девушка с красивыми глазами. В гареме говорили, что она из самого Дамаска, благородных кровей и благочестивого поведения. Но, видно, и она чем-то не угодила Господину. Наложницей быть нелегко!
Чешмира была высокой, уже вполне сформировавшейся девушкой. Не - чета моим подружкам – малолеткам. Я видел, что о том же подумала Джамиля, покрывшись с ног до головы краской стыда. Стыдиться своего возраста – это что-то новое!
Конечно, Чешмира не привыкла к такому обращению. Пуховики, опахала, тёплые молочные ванны, а здесь жёсткая деревянная скамья, обжигающие кожу розги…
Её колотила дрожь, она беспомощно оглядывалась, словно затравленный заяц. Вот уж действительно – с небес на Землю!
Абдурахман хан, видя её испуг предстоящим наказанием только улыбнулся и произнёс :
-Ложись…
Чешмира умоляюще взглянула в глаза Господину и, поняв, что пощады не будет, легла, растянулась на скамье, дав послушно привязать себя на скамье.
В комнате появился ещё один агалар с двумя простынями, намоченными в воде. Тут уж и нам, детям, стало понятно – Чешмиру будут сечь сильно и одними розгами порка не ограничится.
Так и случилось. Два Агалара стали по сторонам скамейки и руках у них были не розги, а четырёхгранные плети из гиппопотамовой кожи.
Увидев их, Чешмира рванулась, пытаясь убежать. Надо ли говорить, что её строптивость привела в бешенство Абдурахмана – хана. Мало того, что провинилась, ещё забыла про послушание и покорность!
Агалар, крепко державший упрямицу, наклонил её за шею и открыл нам с Джамилёю зрелище её прекрасных, округлых, слегка розоватых ягодиц ещё не тронутых плёткой. Этот недостаток тут же принялся исправлять второй агалар, отложивший пока простыни за ненадобностью.
Непослушных секут в кровь!
Таков закон гарема и Чешмира, наверняка, знала его, но не сдержалась, и вот теперь, расплачивалась своими страданиями. Плётка плётка резала, рвала кожу, кровь брызгала веером и брезгливый Абдурахман- хан предусмотрительно отошел в сторону, чтобы не запачкаться.
Свист плётки, дикие крики, причитания между ударами, полные слёз и мольбы глаза…
Тчетно!
Своё Чешмира получит сполна, да ещё с добавкой за непослушность.
Так думали мы, малыши, не знавшие ещё многих тайн и правил гарема.
Превратив спину, ягодицы и ноги в кровавое месиво Агалары оттащили бесчувственную уже Чешмиру на лавку положили её не спиной вверх, как обычно бывало, а животом,итак привязали за кисти рук и лодыжки. Подождали, когда она придёт в чувство, и накрыли простынями, оставив открытой голову. Никогда после за десятилетия жизни в гареме я не видел таких, наполненных ужасом глаз и такого дёргающегося, как на верёвочках, подбородка.
Теперь уже два агалара, с двух сторон секли её по самым нежным, беззащитным частям тела.
Впрочем, не их, ни следов от ударов не было видно. Не то хрип, не то крик и судорожные вздрагивания тела. Потом и они прекратились…
Чешмиру отвязали и унесли. Её длинные чёрные волосы волочились по полу безжизненно…
8. Истязание грудей
Что действительно напугало, особенно Джамилю, так это наказание третьей наложницы. Её не раскладывали на скамье, не секли, а подвергли истязанию грудей.
Подобным образом наказывают в гареме только за одно преступление – побег.
Кстати, я всего лишь четырежды видел его.
Потом, уже старше, я понял смысл этой мучительной и унизительной для любой женщины процедуры: показать, что побег вне закона, любого, даже самого жестокого, гаремного. Что за него наказания обычного – порки явно недостаточно.
Порка после, а перед ней жестокое оттягивание сосков клещами и прижигание грудей раскалённым добела железом.
Я так никогда так и не узнал: отчего и куда бегала эта несчастная. Не знал и её имени. Крик же, звериный, нечеловеческий отпечатался в моей памяти навсегда. И ещё холодные, потные руки Джамили, её округлившиеся от испуга глаза и шёпот затихающий и возникающий снова:-… боюсь… боюсь.. боюсь…
Но всё равно смотрела, не отрываясь, как клещи выдирали куски кожи, и кровь лилась потоком.
Невыносимое для детской впечатлительности зрелище!
Забегая вперёд, скажу, что наказания были обычны в гареме. После порки, а она была главным и основным воспитателем, высеченных всегда сажали в холодную ванну. Холод разглаживал, чаще же совсем убирал вздувшиеся рубцы и покраснения.
Поэтому, гаремное искусство сечения и состоит в том, чтобы при самом строгом и продолжительном наказании кожа провинившееся не была повреждена.
Конечно, это лишь при бытовых проступках. Побег в них никогда не входил.
Уличённую в нём, после истязания грудей и жесточайшей порки отправляли на невольничий рынок. Места в гареме ей больше не было. Конечно, с рубцами шрамами на грудях она теряла в цене.
Зато - какой показательный, наглядный урок для остальных, навсегда отбивающий даже мысль о возможном побеге!
Уже не мальчик
9.Как нас воспитывали
Перечитал написанное. Возможно, европейского читателя сложится искажённое представление о восточных нравах. Да – в них много жестокости, открытой, бурлящей, но они никогда не переходят границу разумного.
В Эстляндии, я много думал над тем – почему так различны Восток и Запад, почему Аллах никак не соприкасается с Христом. Возможно, мои мысли кого-то возмутят, или вызовут негодование, но я считаю, что исток различия – в религии.
Христианство возникло как религия управления людьми, ислам, как религия жизни. Отсюда и смысл, и цели. Христианство, сдерживая жизненные силы человека, направляя их не на сегодняшнюю, а будущую потустороннюю жизнь, с самого начала было религией умирания. Всё относящееся к чувственности в нём всегда безжалостно уничтожалось. Телесное, плотское, объявлялось греховным.
Ислам, напротив всегда защищал и чувственность (в рамках брака или стенах гаремов) и все двенадцать книг Пророка Мухаммада (Мир ему!) посвящены различным сторонам бытовой жизни. В ней, чтобы выжить, надо соблюдать раз навсегда написанные законы и правила.
Нарушение их – нарушение общественной и домашней дисциплины. Оно – недопустимо. Поэтому так сурово (по европейским меркам – жестоко) наказывают в гаремах беглых наложниц.
Особенно велико различие христианства и ислама в подходе и нравственных уроках наказания. В христианской традиции оно существует для воспитания «страха Божьего». В исламе это метод воспитания разумной дисциплины.
Пишу это, что называется «не для красного словца», а испробовав многократно на своей задней части.
Нас, малышей секли ежедневно, иногда по несколько раз на день, и мы, не обижались и не таили зла на своих воспитателей. Почему? Ведь боль неприятна любому человеку, детям особенно. Да и обижаются они легко, по всяким пустякам.
Для читателей европейцев будет, возможно, открытием - нас в детстве, никогда не пугали и, тем более не стыдили поркой. Она была естественной и органичной частью нашей жизни.
На прошлой неделе, в очередную свою поездку в Пярну, я зашел в книжный магазин и обнаружил в нём прелюбопытную гравюру.
Я чуть не задохнулся от возмущения. Так издеваться над мальчишеской душою! Сечь их, приспустив штанишки, стыдливо скрывая тело! Вот, она, религия умирания в действии! Самое ценное, самое лучшее в человек – чувства – прячутся, окружаются ореолом запрета и стыда.
Знал бы этот христианский педагог, что в нас специально воспитывали и развивали чувственность – это, зная, что в будущем нам предстоит совсем не мужская жизнь…
С чего начинается ?
Со стыда за мужской орган. Казалось бы, что может быть естественнее и необходимее у мальчика, юноши и мужчины? Так нет. Бестелесность чувственная и эмоциональная смерть – вот христианский идеал. Все страсти и чувства слиты и воплощены в страданиях Христа, которых, по правде говоря, никогда и не было.
Наверное, этот господин с розгами на гравюре, умер бы от негодования, только прослышав про джельк. Вместо того, чтобы с каждым днём быстрей и быстрей приближаться к смерти, наоборот прикрепляться к жизни!
Если и говорить, что меня человека восточного больше всего раздражает в Европе, это совсем не холода и почти полное отсутствие яркого, насыщенного цвета – ханжество лицемерие, двоедушие почти всех с кем мне здесь приходилось встречаться.
Разве мы можем родиться от какого-то духа, пускай и Господнего? Разве можно так яростно ненавидеть органы, которые нас являют миру и поддерживают существование в нём?
Возможно, моим возмущением правят многолетние гаремные привычки свободно, не смущаясь, и видеть, и делать любые действия с органами жизни.
Стоп!
Здесь, как говорят, и зарыта собака. Органы жизни должны быть унижены и растоптаны, чтобы дать дорогу загробным идеям. Какое человеконенавистничество!
В Пярну, в церкви, я несколько раз пытался вступить в спор с пастором, выяснить лишь одно: хорош ли Бог, который требует от детей уже не понимания и познания своего учения, а страха? Пастор отмахивался от меня, как от назойливой мухи, но вразумительного ответить ничего не мог. Против истины не пойдёшь.
В исламе порка - метод воспитания детей, а не воздаяния им кары за проступок, или того хуже демонстрации на ребёнке злобы и негодования. Если кто-либо решит прибегнуть к ней, как к методу воспитания, то это крайняя мера, используемая лишь тогда, когда другие методы не действуют.
Вот что говорит о порке Пророк Мухаммад (да благословит его Аллах и приветствует): «Учите детей молиться, когда они достигнут семилетнего возраста, побивайте их».
И это не просто слова!
Ислам учит и способам использования физических наказаний. Нельзя бить детей по лицу, половым органам и чувствительным участкам тела, и бить их осторожно, чтобы не оставить сильных следов и не причинить им боль.
Исламские педагоги в один голос говорят, что порка всего лишь назидательный знак, а не проявление возмущения.
Один из наиболее известных из них Ибн Халдун считает, что чрезмерная жестокость к детям приучает их к слабохарактерности и трусости: «Тот, кого вырастили в жестокости и подчинении… (будет) недовольным, инертным и ленивым. Это заставит его обманывать. Это научит его изворотливости и жульничеству, и это станет его привычкой, которая испортит его человеческие качества».
10. Стать агаларом!
Через детство и юность я пронёс в себе образ Салеха – безжалостный, временами жестокий, но почему-то близкий и понятный мне.
Почему? Секрета большого здесь нет. Имея постоянно перед глазами вздорность и взбалмошность Валиды Мелики, я не мог не оценить рассудочность и деловитость Салеха.
Даже в поздние годы, когда именно он приказывал меня сечь. Но всегда эти наказания были заслуженными, и в глубине души я считал, что поступил бы точно бы так.
Европейский взгляд на Восток, по-моему, с одной стороны слишком романтичен, с другой - натуралистичен, а с третий часто отражает непонимание восточного уклада жизни и обычаев. За примерами ходить далеко не надо.
Европейцы упорно называет нас, агаларов – евнухами – хранителями ложа, подчёркивая плотский характер нашего нахождения в гареме.
Но это же не так!
Мы – агалары – господа многих, в переводе с арабского. Мы не только охраняем постель Господина, но и ответственны за дисциплину и, что уже совсем ускользает от европейского глаза, атмосферу в гареме. Недаром существует пословица: «плохие агалары – плохой гарем».
Оказавшись в Эстляндии, уже в зрелом возрасте, и приученный прежде думать, чем делать, я никак не могу привыкнуть здешней манере подгонять всё под свое – легко и бездумно.
Меня немало рассмешило ещё в первые месяцы моей европейской жизни желание многих мужчин и женщин в приватных беседах узнать, а то и посмотреть, если у меня мужские органы, а если нет, то, как я живу без них?
Не знаю, откуда пошла сказка о полном оскоплении агаларов. Но она стойко держится в умах, и разрушить её очень трудно. Пользуюсь тем, что здесь меня не будут перебивать, и расскажу правду.
Прежде всего, для нас, мальчишек стать агаларом было мечтою и высочайшей честью, дарованной Господином за покорность и послушание. Уже в семь, восемь лет мы с нетерпением ждали этого дня. Мальчики в гареме Абдурахман- хана становились агаларами обычно после того, как им исполнилось девять лет.
Валида Малика рассказывала нам, что в других гаремах мальчикам - будущим агаларам мужские органы отсекаются одним взмахом бритвы, и в мочеточник сразу же вставляется серебряная трубка, чтобы справлять естественные надобности. Таких агаларов называют сандали. Рана прижигается кипящим маслом, и нового сандали помещают в кучу свежего навоза и кормят молоком.
Распространён и другой способ - удаление яичек с помощью каменного ножа, разбивание их, выкручивание или прижигание. Эти агалары - филиби.
Мы не были ни теми, ни другими.
Наш хозяин Абдурахман –хан получил в Париже высшее художественное образование и разрушать тело никому бы не позволил. Он часто говорил : «из красивых мальчиков вырастают красивые юноши, из красивых юношей – красивые мужчины. Уничтожать красоту запрещает Аллах!».
Внешне наши мужские органы оставались такими же, как и прежде. Они сохраняли способность к возбуждению. Одно небольшое отличие: семя из них не истекало, как у других мужчин, не агаларов.
Перечитывая в Европе различные восточные романы, записки, мемуары меня всегда раздражала иммитация, грубая подделка под Восток.
Я уже говорил, что мы, мальчишки, мечтали стать агаларами и, затаив дыхание ждали того дня, когда это произойдёт. Мы знали, что нам будет немного больно, но кого из нас за время жизни в гареме не пороли, не били по пяткам?
Пророк Мухаммад (Мир ему!) прямо говорит о необходимости сечь мальчишек, чтобы они выросли хорошими людьми и не уставали молиться.
Передо мною сейчас, как на фотографии, сцена моего обращения в агалары. Я был не один. Со мною агаларами становились Адиль, Амин и Гасан Имена мальчишкам дали в гареме. Адиль – справедливый, Амин – верный, Гасан – красивый.
Моё детское гаремное имя – Сабир – терпеливый.
Мы были одного возраста - недавно всем исполнилось девять лет. Вместе росли, играли, шалили, вместе или по очереди ложились под розги и палки, и нам всем вместе проделали не такую уж, честно говоря, болезненную операцию – перерезания семенного канатика. Чик – и готово.
То, что мы уже никогда не будем полноценными мужчинами, не сможем зачинать детей, тогда нас волновало меньше всего.
Не очень больно – и то хорошо! Зато сколько мальчишеской гордости, что, наконец, и мы стали агаларами. Теперь нас будут не только пороть, но и мы будем наказывать провинившихся одалисок и наложниц!
Так представлялось нам, мальчишкам, но совсем не так было в жизни.
11. Как живут агалары
Жили агалары в помещениях, находившихся сразу за «Воротами блаженства» (так назывался вход в гарем Абдурахман –хана. Вход закрывался двумя смежными дверями — железной и медной. Главный агалар (им долгие годы был мой учитель и наставник Салех) каждый вечер получал ключи от этих дверей у стражника, а утром снова передавал их страже.
В передней всегда стояли наготове палки для битья новичков. Наказанию палками подвергался каждый новый агалар независимо от того, был ли он в чем виновен или не был.
Уже в Европе я прочитал роман Сент Тома о нравах монастырских тюрем. Там тоже существовал обычай «Приветственного поцелуя». Новичков жестоко секли независимо от проступков, просто за то, что они попали в тюрьму. «Чтобы знали, что жизнь в ней не сахар, и что пороть их будут так, на виду у всех, пока они не исправятся».
Не знаю, насколько точен и объективен был мемуарист, рассказывая о «Приветственном поцелуе» у агаларов первое наказание носило совсем другой смысл.
Одного из нас укладывали на пол со связанными руками и ногами, и один из старших агаларов начинал наносить удары палкой по пяткам, пока наказуемый не лишался чувств. Остальные новички наблюдали за наказанием, учились покорности и повиновению, и смиренно ждали своей очереди.
Абдурахман – хан любил повторять: “Мальчик находится под наблюдением и учится у других юношей моего гарема, пока не будет готов к услужению. Тогда его продвигают по службе, приставляют к женщинам и могут даже поставить на службу султанше под наблюдение главного агалара, или даже самого “начальника девственниц”.
Став агаларом я сменил своё гаремное имя. Поскольку теперь в мои обязанности стало входить обслуживать и охранять девушек и женщин, меня назвали «приличествующим чистоте и благоуханию» цветочным именем – Гиацинт. Впрочем, большинства обитателей гарема я оставался тем же Сабиром, которого они знали.
Гиацинтом меня называли только вновь прибывавшие наложницы и одалиски.
Что резко изменилось – так это моё материальное положение. Я был ещё совсем мальчишкой, а уже стал получать 60 акча – не малое в гареме и огромное за его стенами.
Я пропущу годы ученичества. Наука понимания женщин сложна, и можно написать не одну книгу, рассказывая о ней. Может быть, я так и сделаю, но после того, как расскажу о себе и о гареме.
Европейцы должны знать правду, а не пользоваться слюнявыми подделками недобросовестных романистов.
Скажу только, что в отличие от строго разделения полов не только по разным комнатам, но и по разным этажам в католических монастырских школах, мы во время ученичества спали, играли и росли в больших общих комнатах вместе с девочками – одалисками.
Как пишется в Коране: «А теперь прикасайтесь к ним и ищите того, что предписал вам Аллах».
12.Что делают агалары
В этом Восток и Европа почти сходятся – обслуживают, охраняют и наказывают одалисок.
О наказаниях, я уже говорил. Скажу только – на лавке секли лишь за крупные проступки. Обычная порка была, стоя к стене или колонне, или провинившаяся подвешивалась к балке за руки, а к ногам её прикреплялся груз. Совсем как в застенках инквизиции!
А ещё говорят, что мы – разные! Да, нет! Просто смотрим на одни и те же события каждый по- своему.
Европа видит в Востоке себя и только себя, а мы в Европе видим всё плохое и ненужное в себе.
Вот рисунок из английской книжки про гаремы
Где и когда в гареме у господина одалиски были одетыми? Да их бы засекли насмерть за такую вольность и оскорбление. Или порка у колонны. Да никогда женщина не наказывает женщину! Если только Валида, и то в очень редких случаях.
За годы, десятилетия жизни в гареме я ни разу не видел, чтобы одалиску секли полуодетой. Только голышом. Откуда такая фантазия у автора рисунка - понятно. Здесь в Европе полуодетая женщина считается гораздо привлекательнее голой.
Опасное заблуждение!
Одежда служит для женщины лишь прикрытием от похотливых и неверных глаз. Дома она ей не нужна.
Европейский ум никак не может постичь, что мир восточной женщины гораздо меньше оторван от природы, чем европейской. Она не знает и не догадывается об «искусственном человеке» Дидро, ей незнакома и в ней не вспыхивала борьба её естества с внушаемыми ей жизненными установками и правилами. Она открыта и естественна.
Мы же, агалары, помогаем ей в открытости и естественности.
Буржуазный строй породил в Европе порнографию – неприличные с точки зрения общественной морали изображения женщин и мужчин. Явление совершенно невозможное на Востоке. Нормы приличия и неприличия определяются там дверями дома. Всё, что за ними – прилично, вне их – неприлично.
Малейшая открытость женщины перед глазами посторонних строго осуждается Кораном. В тоже время в домашнем кругу она может и должна быть без одежды» доставляя радость и умиротворение своему Господину».
Здесь совсем неизвестно, что прежде чем допустить наложницу в покои Господина, ее несколько месяцев обучали тонкостям искусства управления интимными мышцами и формированию мышц тазового дна. Кто занимался этим? Мы – агалары.
Физиологические подробности, возможно, будут неприятны части читателей, особенно её женской половины, но, как говорится «из песни слов не выкинешь».
Особо популярными были китайские техники с использованием нефритовых яиц (в древнем Китае им обучали только императриц и наложниц, а позднее гейш). После обучения претендентки на ложе Господина сдавали серьёзные экзамены.
В лоно будущей наложницы помещали каменное яйцо на шелковой нитке и тянули его за нить обратно, а она должна была найти силы удержать его в себе. Только после пятой порванной нити наложницу признавали достойной. Но эта была только первая и наиболее простая часть экзамена.
Во влагалище кандидатки в одалиски на ложе впрыскивалась окрашенная вода, и она должна была станцевать танец живота, не пролив ни капли.
Самый главный экзамен претендентка держала в первую ночь.
«Избранная повелевать чувствами» усаживалась на "нефритовый стержень" своего Господина, на голову ей ставили зажженую свечу или кувшин с водой. Сохраняя полную неподвижность, она должна была довести его до оргазма, играя только внутренними мышцами.
Не выдержав экзамена, она могла раз и навсегда не только забыть дорогу в покои Господина, но и в назидание другим подвергалась продолжительным и изощрённейшим мучениям.
Здесь уже не было заботы о сохранности кожи и тела, господский гнев и фантазия обрушивали на несчастную нечеловеческие пытки, порождённые уколами уязвлённого мужского самолюбия.
Самая распространённая из них проникла и сюда, в Европу. Не знаю почему её называют «креслом иудеев». Возможно, на это «кресло» их и сажали, но гораздо позже, через тысячелетия, когда это мучение стали применять к строптивцам и пленникам шумерские военноначальники.
Мне пришлось лишь однажды присутствовать на таком «показательном наказании» бежавшей из гарема наложницы. Её искали почти месяц, наконец, привели на расправу. Что меня поразило – она была одета в какое-то грязное рваньё, напоминавшее мешковину. От него сильно несло запахом протухшей рыбы.
Так и оказалось. Поймали в порту. Она пряталась среди ящиков с рыбой. Я знал её. Более того. Мне пришлось однажды сечь её тоже «показательно» за «излишние ласки» с помощником Салеха Адилем. Он хотя и был по имени «справедливым», на самом же деле, проявлял знаки любезности, и не только ко многим наложницам. Дневал и ночевал в гаремлике – женской половине дома.
Как выяснило дознание Абдурахман – хана Адиль постоянно пользовался женскими ласками Лямис , так звали наложницу.
Не удивляйтесь. Европейцы считают нас, агаларов, полностью неспособными ответить на женские ласки и заботу.
Это не так!
Любой агалар, у которого сохранился мужской орган был способен был способен продливать наслаждение женщин до бесконечности, дарить им многократные, порой многочасовые оргазмы, и негласно считался особо ценным любовником. Поэтому и запрет пользоваться женщинами из гарема Абдурахман – хана был для нас, агаларов, жёстким и однозначным: никогда!
Адиль нарушил его и за это был нещадно бит паками по пяткам. Лямис Господин приговорил к порке солёными розгами. Две тысячи ударов.
Ей, нежной и мягкой уже по имени, хватило и половины, чтобы впасть в забытье. И вот побег…
Сейчас с дистанции времени, я уверен, а тогда мне лишь пришла мысль, что побег Лямис связан с продолжающимися ухаживаниями Адиля и невозможностью прекратить их.
Адиль и сажал Лямис на это ужасное «кресло иудеев». Такова была воля Господина.
Но прежде, с неё сорвали вонючее тряпьё и перед всеми предстала стройная девичья фигурка. У Лямис были маленькие крепкие, как яблочки девичьи грудки, поджарый мальчишеский задок. Родом она была из Иордании, из одного из племён кочевников. Их женщины все были стройными и неспособными к полноте.
Лямис с ужасом наблюдала за приготовлениями к её мучениям.
У меня, под розгами она орала, как смертельно раненый, но недобитый зверь, что же будет здесь….
Адиль и ещё один агалар связали верёвкой ей руки за спиною, подняли и широко развели ноги в разные стороны и поместили несчастную на вершину деревянной пирамиды. Я знал, что боль была невыносимой. Но, к моему удивлению в почти детском теле Лямис жил сильный дух.
Я видел, как острый конец деревянного орудия врезался и погрузился в нежную плоть её интимных частей. Она громко ахнула, по её телу побежали судороги, но сдержала крик, до крови прикусив губы.
Зачем она это сделала – не знаю. Может быть, доказать себе и нам, что не такая уж трусиха и тоже может переносить боль…
Прошел почти час.
Тело Лямис блестело от стекавшего ручьями пота, лицо было искажено страданием, губы искусаны в кровь, но она не проронила ни звука, тольковсхлипывала.
- Упорная сучка!!!
Абдурахман – хан щёлкнул пальцами и Адиль отвязал верёвку , обвязанную у Лямис под мышками и, удерживающую её на месте. Потянул и высоко поднял провинившуюся наложницу над ужасной пирамидой. Затем резко отпустил верёвку, уронив Лямис на острую вершину.
Крик несчастной сотряс стены! Она стала извиваться змеёю, пытаясь вырваться из верёвок. Адиль вновь натянул верёвку и вновь бросил Лямис на пирамиду. Она дико заорала, безумно вращая глазами…
Верёвка снова потянула её вверх, чтобы снова уронить на ужасно острой конец пыточного снаряда. Затем снова и снова, быстрый подъём и быстрое падение!
Никто не считал - сколько раз это происходило! По ногам Лямис текла кровь, она хрипела и извивалась…
Адиль, всё время истязания своей возлюбленной смотревший по- собачьи преданно в глаза Господина перемигнулся с ним. Взял в руки палку, такую же какой наказывали нас – толстую, невыносимую для хрупкого девичьего тела и стал бить Лямис по пяткам, наблюдая, как деревянный клин глубже и глубже входит в её тело.
Лямис вопила, как раздавленная телегой кошка.
Так продолжалось долго, почти час. Она трижды повисала на верёвке, лишившись чувств.
Наконец, снова щёлкнули пальцы Абдурахман- хана, Лямис сняли бесчувственную с иудейского кресла и унесли.
13.Эстляндский взгляд
Я не раз задавал себе вопрос: «Почему мне так неуютно, на Севере?
Люди вежливые, культурные, тихие, не то, что наши, восточные. Сами разговор не начнут, лишнего не скажут, да и махать руками и кричать не будут. И всегда отвечал на него однозначно – Восток более грубый, жестокий, но и более открытый честный.
Я бы очень не хотел, чтобы наказания заложниц, которые я описал, вызвали бы непонимание европейского читателя. Запоминается то, что потрясло, что проникло вглубь твоего существа, пронзило насквозь и осталось.
За время жизни в Синди мне не раз пришлось убедиться, что так называемая «европейская цивилизация» на много превосходит в жестокости восточную и, к тому же, насквозь лживая и лицемерная.
В Пярну, кроме церкви, огромного песчаного пляжа, я раскопал и библиотеку.
Пиршество знаний!
Огромный полутёмный читальный зал, в котором гулко и загадочно раздаётся каждый шаг и – ни одного человека…
Наверное, уже произошло насыщение.
Цивилизация наполнилась и больше ей уже ничего не нужно!
Меня же, как залетевшего в неё представителя другой, чужой, инородной, почти инопланетянина, жадно интересовало всё.
Несколько месяцев я в одиночку осваивал библиотечный фонд, вызвав своим рвением и настойчивостью немалое удивление бородатого хранителя.
Через месяц он уже величал меня «господин профессор», а через два стал советоваться по разным вопросам жизни.
В пярнунской библиотеке среди прочих книг, хранилось немало старинных по инквизиции.
Надеюсь, европейскому читателю не надо подробно объяснять, что это была за организация.
Замечу только, мне человеку с Востока абсолютно непонятно как можно было в течении нескольких веков смешивать веру и страсть к обогащению, и не только смешивать, но и прикрывать свои воровские и бандитские замашки авторитетом Церкви.
Хороша религия, позволяющая такое!
Те зверства и мучения наложниц в гареме были вызваны их проступками, они были ВИНОВАТЫ и понесли наказание, быть может, слишком жестокое, но за проступок.
Так называемая «святая инквизиция сплошь и рядом истязала, пытала совершенно безвинных, придумывая им абсурдные обвинения.
И всех устраивали – горящие от одного до другого конца Европы костры, на которых жгли «ведьм» и «ведьмаков», единственная вина которых была лишь в том, что они были богаты, а их богатство приглянулась разбойникам в рясах.
Я много думал – почему так случилось? Одна религия насквозь лжива, другая более поздняя, более молодая правдива в деталях, во всех двенадцати Книгах, завещанных нам Пророком Муххамадом (Мир ему!) и пришел к мысли, что всё дело в том, куда и на что религия развёрнута. В христианстве основа, стержень культ Христа и описание его вымышленных деяний.
Что они могут дать человеку? Чем обогатится он, узнав о них? Да ни чем. Лишь возникнет у него мысль, вбиваемая христианскими священнослужителями, как гвозди в голову: пострадай и воздастся. Не живи сегодня, ради того, чтобы счастливо жить завтра там, в другой загробной жизни. Ерунда, да и только!
Но верят, миллионы, а может быть и миллиарды и за малейшее сомнение в этой вере тащат на пытку и на костёр!
июль - октябрь 2010