«Только тот, кто обладает человечностью,
умеет и любить людей и чувствовать к ним отвращение.»
(Конфуций)
Мало развлечений было в «батальоне смерти», мало радостей. Я имею ввиду утех и развлечений для нормальных людей. «Люди» склонные к явному садизму находили радость в издевательстве над более слабыми сослуживцами или над теми, кто не имел друзей – удобно так им было – всем скопом на одного… Эти извращённые развлечения не могли у нормального человека вызывать иных эмоций кроме отвращения, особенно когда не было возможности защитить невинную жертву. Для людей, имеющих хоть каплю человечности и разума единственным развлечением были разговоры – бросание слов то ли в пустоту, то ли на ветер, то ли в души людей. Этот процесс Тимофеев-Ресовский называл «трёп». Протопоп Аввакум называл сие «суетное пустословие».
Предусмотрено было, правда, показывать служивым «подвижные картинки», но сие развлечение было редким – стрелец, отвественный за сие времяпровождение, которого называли «кинокрут» был отродясь ленивым и просто берендеем разгильдяйным. Устройство для показа подвижных картинок постоянно у него ломалось и чинить его у того баламута не было охоты никакой. Подвижные картинки за время моей службы в «батальоне смерти» показывали нам всего два раза – и то второй раз глупые – про перевыполнение плана работы артелью замесителей раствора строительного. Солдатский клуб и библиотека постоянно были на ремонте, да и заполнены они были такой чушью и бредом макулатурным, что читать то не было никакого желания. Книги стоящие были у нас в редкость да и приходилось их прятать от грязный рук людей недалёких и читать украдкой. А потом и вовсе – «кинокрута» посадили в острог – в темницу то есть. Оказалось, что он солдатам тайно продавал дурь – траву такую пьянящую. Как человек дымом той травы надышится, так чертей всяких видит и прочих созданий несуществующих. Так что о развлечениях служивые и позабыли вовсе.
Под конец службы моей поставили нам, правда, в казарму устройство, которое изображение издали передаваемое показывало, но смотреть на сие устройство разрешали только в день воскресный и то только тем, кто не прибывал в тот час в наряде али на какой иной службе. Оставался служивым только «трёп» - заменял он нам всё – литературу, музыку, религию, веру, песни, науку… Но эта игра словами позволяла узнать о людях и стране тогдашней такое, что нигде не вычитаешь ни в одной книге мудрой – а в те времена лживые и подавно. Мир тогдашнего «совка» выплывал из тех разговоров реальным и не приукрашенным, грубым в своей брутальности. После некоторых из тех разговоров я стал иначе воспринимать человека как такового – греховность и святость этого «венца творения» встала пред моим внутренним взором в своей сияющей наготе. С какими людьми только не пришлось вести диалоги! Из каких глухих уголков тогдашней «империи зла»! Из каких удалённых от мира людей войсковых частей не пришлось только встретить солдат и выслушать их страшные исповеди про свою военную жизнь! Постоянная ротация приносила на берега «батальона смерти» порой странных и необычных людей.
Однажды к нам перевели на службу одного солдата – рядового М. с некой М-ской части с Дальнего Востока. В те времена это было и не диковенно, что солдат вдруг ни с того ни с сего летел через половину шара земного служить, например, с Чукотки в Германию или даже в Никарагуа. Солдат родом из Средней Азии отправляли служить на Таймыр, а якутов в пески Каракумов. И это никого не интересовало, что мол климат для них не тот – лишь бы подальше от дома родного.
Этот солдат мне сразу показался странным – такое возникло чувство, будто бы он нёс на себе некий отпечаток, знак, ставивший его отдельно от остальных людей. Даже не знаю почему мне так показалось – ведь он как и большинство – «линял» от службы, «шланговал», но не «нарывался» на неприятности, перед начальством не гнулся, но старался не «залетать». Был в меру беззаботным, жизнь старался воспринимать как некую неудачную шутку, но лежала на нём какая-то тень.
Собеседником он мне показался интересным. Хотя и не был начитан, интеллектуалом его назвать было невозможно, но о бытии он говорил саркастично, за словом в карман не лез, что ценилось.
Выпало мне как то «тащить» с ним караульную службу на «Пыре». Дров мы заготовили предостаточно, печка (как это ни странно) горела нормально, мороза сильного не было – благодать! Тоску прогонял разговор обо всём и ни про что. Он беззаботно рассказывал, как там ему служилось на Дальнем Востоке, как он постоянно убегал в самоволку в ближайший населённый пункт и как ему удалось даже сотворить нового человека мужеского пола совместными трудами с некой молодой местной женщиной и что о своём творении он не забудет, хотя вряд ли в те края поедет снова… Но потом разговор перешёл на иные темы, на заготовлю дров в частности:
- Мне даже страшно за дровами было сегодня пойти…
- Почему?
- Я когда то с тремя солдатами в тайге заблудился. Тоже на «точке» - отправили нас за дровами. Мы и в лес то, будто бы, недалеко зашли, возвращаемся и видим – что-то не туда идём, назад – снова лес вовсе не знакомый. Ходили, кричали… Заблудились, короче. А там не то что здесь – там тайга уссурийская, дикая… Блуждаем мы и тут и дебрей тигр прямо на нас.
- Заливаешь. Они очень редкие звери.
- Я тоже так думал до того дня. Тигр прямо на нас. И одного солдата – хрусь – и готово – за секунду – он даже пикнуть не успел. Мы закаменели просто с испуга, а потом через заросли напролом – бежать. Не знаю почему он за нами не погнался – всех бы мог… Бежали мы как очумелые, потом пришли понемногу в себя, начали опять дорогу искать. Блуждали по тайге, блуждали и опять пришли на тоже место, где тигр солдата загрыз. Оставил его тело не тронутым, даже не разорвал и ушёл восвояси. Мы решили с той поляны больше никуда не ходить, ждать пока нас самих не найдут. Костер разожгли, грелись и ждали. Повезло нам – нашли нас! Правда, случайно, винтокрыл пролетал… Через две недели.
- И как же вы только с голоду там не загнулись? Ели то что? Ежей ловили или ягоды из-под снега выгребали? Поди, осень была?
- Что ели, что ели… Ведомо, что… Солдата ведь тигр почти не тронул – только убил… Человечина она как сахар сладкая…
Я вдруг понял, что он говорит правду. Он перешёл межу которую переходить нельзя, он нарушил очень древнее табу – старое как мир. И на нём на веки вечные сей знак лёг – знак хищника, знак нелюди. Я знал, разумеется, что это табу переступали порой целые племена и народы, не он первый, кто поставил себя по ту сторону человечности. Вспомнился вдруг Геродот с его упоминанием некого племени андрофагов, жившего где то на северо-восток от Великой Скифии. Может он потомок людей сего племени или проснулся в нём тогда голос тех немыслимо далёких времён?
Мне стало не по себе от мысли, что служить с этим существом прийдеться мне ещё не мало времени. Но к моему счастию рядового М. вскоре перевели в другую часть. Но этот рассказ оставил в моей душе чёрный след. След хищника.
(Написано на основе реальных событий 1983-1985 годов от Рождества Христова. Светорисунок из сети.)