В толще льда (Проза / фантастика)

Олег Азарьев

1
На окраине заполярного города вокруг неглубокого строительного котлована замерла землеройная техника: облезлые, грязные экскаваторы, грейдеры, бульдозеры. Поодаль — пара потрепанных самосвалов. На самом краю котлована сгрудились тепло одетые строители. Над ними колышется облачко пара. Они смотрят в котлован, наблюдая, как прораб и еще два человека осторожно спускаются туда. Мерзлые склоны котлована присыпаны белой порошей, скользко.
Ковш экскаватора, стоящего в котловане, наполовину в земле. Его металлические зубья поддели и вывернули из мерзлой земли громадный кусок мутного льда неправильной овальной формы, похожий на гигантскую грубую линзу.
Подобные куски льда — замерзшие в доисторические времена лужи, порой глубокие и обширные,— иногда находят в Заполярье. Геологи так и называют их: «линзы».
Небритый, тепло укутанный экскаваторщик не спеша бродит вокруг находки, с любопытством разглядывая ее. К нему подходят прораб и помощники.
— И чего ты тут выкопал? — недовольно говорит прораб, пожилой упитанный дядька. Ему эта находка — точно камень на шее.
— А черт его знает, мать его кочерыжкой! — Экскаваторщик в сердцах пинает льдину ногой. — Здоровенная, сволочь.
Изо рта у говорящих вырываются густые клубы пара — холодно.
— Сорвал ты нам график, парень, — удрученно заявляет прораб. — Полгорода без воды сидит. Порвут мне кое-что на английский флаг. Из-за тебя. Угораздило же!
— А чего — я? — Экскаваторщик разводил руками. — Че я — виноват?
Теперь все четверо медленно обходят линзу, приседают, разглядывают, трогают руками в теплых рукавицах.
— И чего — сорвал? — удивляется экскаваторщик. — Разобьем эту фиговину, да и все тут. Или вытащим отсюда и отволокем подальше. Всех делов!
Прораб на корточках задумчиво вглядывается в мутную поверхность льдины. Там, где лед прозрачней, в толще его отчетливо видно сочленение какого-то крупного существа. Сочленение похоже на ногу гигантского ракообразного.
— А внутри-то никак что-то есть… — тянет прораб озабоченно. — Тварь какая-то… Черт! Придется сообщать куда надо. — Он медленно, с кряхтеньем, выпрямляется — тяжеловато приседать в его возрасте и с его комплекцией. — А то еще и ученых придется ждать.
— Да на хрена это надо? — тихо говорит экскаваторщик. — Оттянем подальше…
— Слыхал? — перебивает его прораб. — Мужики в таких штуковинах целых мамонтов находили. В отличном состоянии. Съедобных. Миллионы лет пролежали, как в морозильнике.
— Ну? — недоумевает экскаваторщик.
— Что — ну? — Прораб раздраженно выкатывает глаза на экскаваторщика. — И тут какая-то хреновина замерзла!
— Ну и что? — недоумевает экскаваторщик и, зажав рукавицей одну ноздрю, громко, но деликатно — в сторону, сморкается и утирает нос рукавицей.
— Что или не что, а требуется сообщить, — угрюмо ворчит прораб.
Один из помощников прораба добавляет с усмешкой:
— Может, ученые нам в ножки поклонятся.
— Хрена — поклонятся, — зло возражает второй помощник.
— Лучше бы деньжат подбросили, — говорит экскаваторщик мечтательно.
— Подбросят — жди, — отвечает второй помощник.
— Это — да, — тут же охотно соглашается экскаваторщик. — Хрена подбросят. — Он отступает к своей машине, прислоняется спиной к ковшу, сует руки в карманы. — По телику только и слышишь: ученые в жопе, разбегаются, к мафиози переходят. На запад линяют. Жрать им нечего. Секреты продают… Кому эта хреновина сейчас нужна?
— Ладно, не гунди! — обрывает его прораб. — Положено позвонить куда надо, я и позвоню. Как скажут, так и будет. — И — одному из помощников: — Петров! Будешь стеречь! — И прораб пошел из котлована.
— Сколько стеречь-то? — Петров разводит руками ему вслед. — Я ж околею тут!

2
В Зоологическом институте тихо и чинно. Колонны и полуколонны, пустые коридоры, ряды массивных высоких дверей, — институт основан и построен еще в XIX веке.
В простенках между высокими двустворчатыми дверями стоят застекленные стеллажи и шкафы. В них банки с заспиртованными пресмыкающимися, чучела птиц и животных. На скучных крашеных стенах — портреты знаменитых ученых-биологов.
По гулкому коридору решительно шагает профессор Петр Андреевич Свешников. Это сорокалетний подтянутый мужчина с мужественным лицом. Нос с горбинкой и насупленные брови придают ему неприступный и сердитый вид. Он останавливается перед дверью в конце коридора. Табличка на двери гласит:
«Ректор. Приемная. Часы приема с 14-00 до 16-00 ежедневно».
Свешников входит. Смотрит на электронные часы на стене: «14:05».
В приемной секретарша — пожилая лупоглазая женщина в очках — дружелюбно улыбается Свешникову и кивает ему.
— Здравствуйте, Надежда Викторовна, — говорит профессор. — Андрей Анатольевич на месте?
Улыбка увяла на лице секретарши. Она приступает к своим обязанностям — ограждать начальство от посетителей.
— На месте. Но приказал не беспокоить до четырех.
— А если бы посетители были?
— Подождали бы.
Свешников пересекает приемную, останавливается перед столом секретарши. Задумчиво покачивается с пятки на носок. Субординация субординацией, но попасть к ректору необходимо как можно быстрей. Можно попытаться выведать у секретарши, чем он так занят, и если ничем действительно срочным, можно и поднажать, пусть хотя бы просто доложит, а там посмотрим.
— И что он там делает? — спрашивает Свешников как бы невзначай.
— Статью заканчивает. Скоро переводчик должен подойти.
Свешников рассеянно кивает. Статья — далеко не срочное событие. Да и не в ректорском кабинете в часы приема посетителей. Статьи — кафедральная работа.
— А те американцы, делегация из Гарварда, еще здесь?
— Да. Вечером у него с ними встреча.
Свешников болезненно кривится. Плохо, что еще здесь, но хорошо, что хоть вечером.
— Ну, тогда так! — твердо заявляет Свешников. — Статья статьей, а у меня дело поважнее будет… В часы приема — посетителей принимать надо. — Он решительно идет к двери в кабинет ректора, не обращая внимание на протестующий вопль секретарши: «Петр Андреевич!..» Отворяет дверь и входит.

3
В одном из многочисленных кабинетов Зоологического института сидят двое. Хозяин кабинета опирается локтями на письменный стол, заваленный по краям папками и большого формата книгами. Гость раскинулся в кресле для посетителей.
Хозяин кабинета — нестарый еще мужчина, рослый и довольно красивый, с легкой сединой в тщательно уложенных жестких волосах. Гость — молодой, коротко стриженный, узколобый, в дорогом пиджаке и при галстуке, которые ему не очень-то идут, — это явно не его форма одежды.
Первый читает бумагу. На скулах его ходят желваки. Второй спокойно курит, равнодушно разглядывая казенную обстановку кабинета.
Первый, проректор по научной работе Виктор Иванович Еременко, брезгливо бросает листок на стол.
— Вот сука! — возмущается он.
— Наверное, вы правы, господин Еременко, — вежливо говорит гость. — И все-таки впечатляет.
— Да там ни слова правды!
— Неужели?
Еременко смутился. Оправдываться перед этим недоноском!.. А что делать?
— Н-ну, кое-что было, конечно. Но не так. Все было добровольно.
— Неважно, — говорит гость. — Суть-то в чем? В том, что вы подцепили в баре девушку, напоили ее, отвезли к себе на дачу и там жестоко изнасиловали. А ей, вдобавок, шестнадцать лет. И это… — он ткнул пальцем в бумажку на столе — …ее заявление.
Еременко покачал головой.
— Чушь ведь! Мы знакомы с ней два месяца. Я думал, она порядочная женщина. И она первая начала проявлять… так сказать… сексуальный интерес. Она говорила, что вполне самостоятельная дама. И вид у нее — явно не на шестнадцать… На даче у меня мы были целый день. И ночью она была… хм… инициатором. И все было добровольно. И на следующий день она тихо так исчезла… А теперь вы приходите с этим пасквилем… — Он оборвал себя. — Так это… значит… ваша работа? Вы меня подставили! Подсунули какую-то проститутку… Зачем? Какой с меня прок? Я не бизнесмен с кучей зелени. Поделиться мне нечем, да и…
— Подставили?
— Именно! Подставили! Почему она понесла эту писанину не в милицию, а к вам?
Гость ухмыляется.
— От ментов сейчас проку мало.
— Но не в таких случаях.
— В разных случаях. Мы такие проблемы решаем без волокиты. Раз-два и — привет. — И добавляет недобро: — Сам понимаешь.
Еременко хлопнул ладонью по столу.
— Ладно! Начистоту! Что вам от меня нужно?
Гость прищурился, потер щетинистый затылок.
— Хорошо. Ты, профессор, брал «бабки» в долг?
— Деньги в долг?
— Ага. У своего знакомого. У Егорова, коммерческого директора фирмы «АРТ-БЕСТ». Дачу достроить. Да еще расписку ему, дурак, написал.
— А-а-а! У Егорова! Ну, брал. А вы тут причем? Мы с ним сами разберемся.
— Ты где живешь, профессор? Ты газеты читаешь? Телик смотришь? Мы по своей инициативе к тебе не пришли бы.
— Егоров?..
— Да. Денежку ты на сколько брал? Когда вернуть должен был? Полгода уже как «счетчик» на тебя крутится. А ты все прячешься.
— Никто не прячется! — возмущенно говорит Еременко. — Занят я был. В командировку уезжал.
— Мог бы позвонить и переговорить с приятелем. А теперь придется с нами говорить.
— То есть?
Гость усмехается.
— То есть мы теперь обязаны снять с тебя должок. И с процентами. Так что и дачу недостроенную продашь, и машину… Или нам отдашь. За долги. Но можно и деньгами.
Еременко, заметно волнуясь, передвинул бумаги на столе.
— И сколько же с меня?
— С нашими расходами — пятнадцать тонн зеленых…
— Пятнадцать тысяч долларов? — изумился Еременко. — Да это я, даже если все из дому и с себя продам до последних трусов, и то не верну.
— Если и квартиру продашь, — рассчитаешься.
— А жить где?
— А нам какое дело?
— А если не отдам? В милицию пойду?
— Попытайся. — Гость с сожалением вздыхает. — Отдашь. Никуда не денешься. Впрочем, сходи в милицию. Сходи, дорогуша. Только в какой роли? Как насильник?
Еременко помедлил, раздумывая. М-да, капкан. И крепкий. Были бы свои люди где-нибудь в отделе по борьбе с оргпреступностью… Или какая другая крыше… А так… Хоть пропадай… Или — договаривайся… В разговорах-переговорах такого дебила-недоучку, какой сидит сейчас в кресле перед столом, вполне можно «обштопать», как говорят в таких случаях люмпены.
— А договорится можно как-то? — вкрадчиво интересуется проректор. — Отработать как-то, проконсультировать?
Гость достал пачку «Кэмела», закурил не спеша и снова улыбнулся.
— Ну, вот ты и созрел, профессор.
Пауза. Профессор смотрит на гостя, что-то соображая, хмурится.
— Созрел? Погоди… Созрел. И шлюха эта… — Профессор наливается кровью, затем бледнеет. Да это же не просто капкан! Его специально выставили, замаскировали по всем правилам охоты и за поводок подтащили дурака-профессора к этому капканищу. И даже подтолкнули в него. Суки!.. — Но зачем я вам? — выдавливает Еременко.
— Сейчас в тебе не только твой дружок заинтересован, но и мы сами. Если поработаешь с нами, мы твой должок сами спишем. И — квиты. Ну а девочка? Это если рыпнешься… К мусорам побежишь… Или еще чего… Мы тебя «мочить» не станем. Столько вони вокруг твоего имени будет — не обрадуешься… И на нарах тебе другие институты преподадут… Ну, ладно! — Гость встал. — Посиди здесь. Через полчаса человечек подъедет. Он все и объяснит… А ксеру ты спали. Мало ли любопытных — в бумажки заглядывать. — Он пошел к двери, взялся за ручку и обернулся. — Вообще-то, тебе повезло, что приятель твой к нам обратился. Другие бы тебя сейчас по стенке размазывали. Несмотря на имена и звания.

4
Ректор Зоологического института, Андрей Анатольевич Колесов, молча слушает Свешникова. В углу ректорского кабинета стоят черной кожи угловой диванчик, два кресла и столик со прозрачной крышкой. Там они и сидят. Оба курят. В комнате густо плавает слоистый дым от их сигарет.
Свешников бурно говорит:
— Андрей! Ты пойми, для меня это — шанс. Тебе он никак не повредит. Наоборот! Будем соавторами! Ну, нельзя давать эту возможность Еременко!
— Почему? — спрашивает ректор — просто чтобы спросить.
Свешников горячится. В такт своим словам постукивает указательным пальцем по журнальному столику.
— Этот говнюк уже заработал все, что хотел, все, на что был способен: квартиру, машину, дачу, звание, должность. Остальное для него — перебор. Выше головы он не прыгнет. Ума не хватит… А меня ты знаешь. Со школы еще. Кто тебе помогал диссертации и монографии писать? А твоих аспирантов кто учил уму-разуму?
— А кто тебе помогал твои диссертации защитить?
Свешников хлопает себя ладонью по колену.
— Вот видишь! Нормально сработались в паре. И — на тебе! Такая находка достанется самодовольному болвану. Назначь меня на работу с находкой. И дай только день форы. Потом можно подпустить и других. Еременко хватит и того, что он летал на место.
Ректор вздохнул. Вздох прозвучал возражающее. У него совсем не об этом сейчас болит голова. Тут открываются шансы помасштабнее, чем какие-то внутриинститутские склоки и дрязги.
— Дело не только в Еременко. Делегация из Гарварда…
— Что?
— Они очень заинтересовались находкой. Готовы задержаться.
— К черту америкосов! — восклицает Свешников раздосадовано. — Это наша находка! А они все подгребут под себя. И приоритет, и славу. Вот увидишь! — И — проникновенно: — Ты пойми, Андрей, там что-то особенное. Это тебе не замерзшие мамонты и не кости динозавров. Это — новое, неизвестное, не описанное в науке.
— Понимаю, — удрученно говорит Колесов. — Но американцы готовы вложить в это дело очень много долларов — если работа будет совместной и на равных. У нас от бюджета столько, сколько они предлагают, до самой смерти не дождешься. Сегодня американцы со своим руководством выясняют подробности. Вечером дадут ответ. Я им уже пообещал. К тому же, Петя, институту очень нужны деньги. Сам знаешь ситуацию. Тут не до славы — лишь бы выжить. Если понадобится, я даже продам находку. Черт с ней! Это не историческая ценность. И разрешение на вывоз я получу. Связей хватит.
— Да ты что!
— Ради тех условий, что я выторговал у американцев, я на все пойду, — упрямо заявляет Колесов.
— Черт возьми! — кипятится Свешников. — Такой шанс бывает раз в жизни!
— Петя! — пытается втолковать Колесов собеседнику. — Это шанс для института, чтобы выжить и дожить до лучших времен. Тут не до личных амбиций.
Свешников безнадежно махнул рукой.
— Единственное, что я могу сделать, — успокаивает его Колесов, — это вместо Еременко, которому вообще-то по рангу положено, назначить тебя в группу по совместной работе.
— Андрей, — доверительно говорит Свешников. — У меня есть возможность уехать — поработать на Нью-Йоркский университет. Но им нужно что-то привезти. Что-то сенсационное. А в Гарвард меня не приглашали.
— Хорошо — руководителем группы. Устроит?
Свешников снова безнадежно отмахивается.
— Дай мне только день для самостоятельной работы с находкой. И я на все согласен.
— Нет.
— Утро.
— Нет.
— Почему?
— Американцы не дураки. Догадаются, что мы пытаемся надуть их. Я на это пойти не могу. Даже ради дружбы.
— Хорошо. Я поработаю сегодня ночью, до рассвета. Пока ты будешь ублажать их на банкете. Будет же банкет?
Ректор коротко кивает. Свешников улыбается.
— А о том, где и что я делаю ночью, ты, разумеется, ничего не знаешь.
Молчание. Колесов пристально разглядывает окурок у себя в руке. Гасит в пепельнице, полной окурков. Рядом с пепельницей валяется смятая пачка из-под сигарет.
— Я не сказал «да»… — говорит Колесов раздумчиво.
— А я ничего и не предлагал. — Свешников затягивается сигаретой и тоже гасит окурок в пепельнице. — Когда прибывает контейнер?
— Сегодня ближе к вечеру.
— Линза будет в Хранилище?
— Конечно.
Заметно обрадованный Свешников снова улыбается и встает с дивана.
— Тогда успеха тебе с американцами. Выжимай из них все до последней капли. И — ловлю на слове. Я — руководитель группы.
— Представляю, что устроит мне Еременко, — грустно говорит Колесов.

5
Большая дверца в старом сейфе открыта. Сейф стоит в углу кабинета Еременко. Сам Еременко стоит перед сейфом и аккуратно наливает в большую стопку коньяк из бутылки. Потом он ставит стопку на сейф, закрывает бутылку и прячет в недра сейфа. Берет стопку, секунду смотрит на нее, выдыхает и медленно выцеживает коньяк. Крякнув, прячет стопку в сейф и запирает дверцу. Затем Еременко смотрит на наручные часы и недовольно бормочет:
— Сорок пять минут. Пора и честь знать.
Он подходит к письменному столу, выбрасывает из пепельницы в корзину для бумаг остатки сожженной им ксерокопии с компроматом, осматривает стол, прячет одну папку в ящик стола и направляется к выходу.
В этот момент дверь в кабинет отворяется. Входит молодой человек весьма интеллигентного вида. Он — в дорогом костюме. В руке — кожаный дипломат.
— Виктор Иванович? — спрашивает он любезно.
— Да, — отвечает Еременко с легким недоумением.
— Извините, немного опоздал — пробка на перекрестке.
— А что, собственно, вам нужно? — настораживается Еременко.
— Странный вопрос. Про должок не забыли? Надо отработать.
— А-а-а, понятно, — нервно тянет Еременко и понуро возвращается за стол. — Что ж, присаживайтесь.
Они садятся друг против друга.
Одновременно на столе проректора начинает звонить телефон. Он берет трубку.
— Алло. Да, я. Да, Андрей Анатольевич. Слушаю.
Молодой человек открывает дипломат, достает записную книжку на застежке и выжидательно смотрит на проректора.
Проректор то рассматривает стол, то поглядывает на молодого человека, невнимательно слушая по телефону собеседника и рассеянно поддакивая ему. Сейчас он больше озабочен молодым человеком, сидящим перед ним. Сейчас этот молодой человек — самое главное событие в его жизни. Остальное — побоку. Хотя бы на время.
Ректор, вертя на столе шариковую ручку, говорит Еременко ровным голосом, растягивая слова:
— И, посоветовавшись с американской стороной, и учитывая, что вы как проректор по научной работе и так перегружены делами, как, впрочем, и я, возглавить группу ученых с нашей стороны я предложил профессору Свешникову.
Еременко исподлобья смотрит на молодого человека, который теперь листает записную книжку, потом озабоченно отвечает ректору:
— М-да. Вообще-то начинал работу я… Хотелось бы и продолжить. — Еременко не может говорить, как следовало бы. Его сковывает присутствие в кабинете чужака. — Я так понимаю, что там возможны… поездки…
Колесов нервно приглаживает редеющие волосы свободной рукой.
— Виктор Иванович, если вас беспокоят возможные загранкомандировки, то тут, я думаю, беспокоиться нечего. На нашу долю хватит. Съездим.
— Ну что ж, назначили — так назначили, — скучно говорит Еременко. — Пусть работает Свешников. Всего хорошего.
Ректор кладет трубку и удивленно смотрит на телефон.
— Странно, — говорит он. — Как-то он спокойно принял это… Да уж, неисповедимы пути твои, Господи.
Еременко отодвигает телефон в сторону и — молодому человеку:
— Слушаю вас.
Молодой человек оживляется.
— Зовите меня Владимиром. Нам с вами предстоит довольно тесная и трудная работа. Какое-то время. Непродолжительное.
Еременко от его слов неприязнено кривится и повторяет:
— Слушаю.
— Сегодня около четырех дня к вам в институт доставят кусок льда с каким-то доисторическим животным.
— Должны, да.
— Нас интересует это животное.
Еременко откидывается в кресле. На лице его — неподдельное удивление.
— Вас интересует это животное? — переспрашивает он, четко выговаривая слова.
— Да, — спокойно подтверждает Владимир. — Ну, точней, не совсем нас. Скажем, нашего зарубежного клиента. Он готов купить находку… скажем так — в свою коллекцию. Но вряд ли ваш институт продаст ее. Не так ли?
— Наверное, — соглашается Еременко.
— Вы имеете какое-то отношение к работе с находкой?
Еременко криво усмехается.
— Только что мне сообщили, что — никакого. Этим будет заниматься профессор Свешников.
— Понятно, — говорит Владимир. Он перелистывает свою записную книжку. — Тогда все будет по плану номер два. Вы помогаете нам… скажем, извлечь эту находку из вашего Хранилища. И следите за ее сохранностью до тех пор пока… пока мы не решим, что достаточно. Остальное — не ваша забота. А за это мы закроем ваш долг.
— И отдадите мне оригинал этой грязной бумажонки.
Молодой человек согласно кивает. В его кивке чувствуется превосходство. Все мы слабые существа. И в том одинаковы. И умный профессор, и тупой вышибала. Главное, под чьим ты крылом, кто за тебя голос подаст или пулю направит.
— Итак, сегодня вечером находку доставят в Хранилище, а ночью мы должны забрать ее оттуда.
— Ну а я что могу сделать?
Владимир снисходительно улыбается. Ох уж эти ученые светила! Привыкли штаны протирать в кабинетах.
— Вы — специалист, и к тому же хорошо знаете Хранилище. Пойдете с нами.

6
В полдень на улице возле маленького магазина, под вывеской «Продажа и прокат видеокассет и DVD» стоит Дима Гребнев — парень лет двадцати двух, светловолосый, симпатичный, из тех типов, которые очень долго выглядят молодыми. Он в джинсах, тенниске и кроссовках. Дима читает названия фильмов на двух коробках с DVD-компактами, которые держит в руках.
Рядом с Димой — его приятель Игорь Данилов. Он постарше Димы, тоже одет в тенниску, но подороже. На нем белые летние штаны и белые туфли. На голове бейсбольная кепочка, на козырьке ее угнездились черные очки. На упитанном лице — модная небритость. Данилов поигрывает ключами от автомашины и насмешливо говорит:
— И когда же ты, трудяга, свою видеотехнику приобретешь? Сейчас не то что видик, а дивидишник плевых денег стоит. Или зарабатываешь копейки? Может, поищешь работенку получше?
Дима не отвечает на ехидные вопросы.
— Эти названия мне ничего не говорят, и актеров известных нет, — сообщает он, взвешивая коробки в руке. — Будем надеяться, что хоть один из фильмов — стоит внимания.
— Ага, — рассеянно соглашается Данилов. — Давай. — Он забирает коробки. И — с легкой иронией: — Когда зайдешь на просмотр?
— Завтра не помешаю?
— Завтра?
— Сегодня дежурю ночь.
— В этом своем институте?
— Да, в Хранилище.
— А, знаю. Ты только по ночам дежуришь?
— Нет, я и сейчас как бы работаю.
— Прогуливаешь? — усмехнулся Данилов. — Узнаю разгильдяя. Конечно, откуда деньги будут?
— Ошибаешься. Я при исполнении.
— Да ну? А не боишься, что такого исполнителя попрут с места?
Дима философски отвечает, пожимая плечами:
— Конечно, в нашей двинутой жизни все может случиться. Но не сегодня. Говорю же — я тут по делу. От института. Бланки покупал. — Он толкает ногой большую и туго набитую сумку на асфальте подле него. — А уволят меня — только если уйдет моя нынешняя начальница. Она, конечно, орет на меня, но дальше дело не двигается. Прощает.
— Любит, наверное?
— Материнской любовью.
— Ну, я поехал,— говорит Данилов и протягивает Диме руку. — Звони завтра и заезжай. Смотри хоть до упаду. Киноман.
Дима отвечает на рукопожатие и заодно замечает:
— Нет, чтобы взять и подвезти человека с такой тяжестью… А еще друг…
Данилов смотрит на сумку, на Диму, недовольно поджимает губы, смотрит на часы, задумчиво морщит лоб.
— Лады. Подвезу. Тебе куда — в Хранилище или в институтский городок?
— В Хранилище. — Дима резво подхватывает тяжелую сумку.

7
В аэропорту течет обычная жизнь. Взлетают и садятся самолеты. Одни пассажиры в очередях — проходят посадочный контроль, другие в креслах зала ожидания — ждут свои рейсы.
К службам аэропорта — к грузовому двору — подъезжает автофургон. В кабине двое. Один, водитель, говорит напарнику:
— Вовремя? — И ставит машину на ручной тормоз.
Напарник смотрит на часы.
— Еще минут десять, если не опаздывает.
Водитель глушит двигатель.
— Надеюсь, у них есть грузчики? Неохота таскать тяжести. Нам за это не заплатят.
— Там тяжесть — и вдвоем не поднять. Контейнер какой-то, вроде холодильника. Автопогрузчиком грузить придется.
— Ну ладно, — говорит водитель, потягиваясь. — Сходи — разузнай все.
Напарник выбирается из кабины. Водитель откидывается на спинку кресла, закрывает глаза и бормочет:
— Лишь бы самолет не опоздал. Неохота маяться тут.

8
Квартира, где живет Наташа Андреева с мужем, впечатляет роскошью отделки и обстановки. Впрочем, роскошь эта аляповатая и довольно безвкусная — новорусская.
Наташа сидит на диване, подобрав ноги и спрятав их под полой атласного халата. Ее темные волосы коротко подстрижены. Челка закрывает лоб. Она красива, но особенно привлекают внимания длинные натуральные ресницы и небольшой рот с мягкими, как бы слегка припухшими губами. В кресле рядом сидит ее мать, полнеющая женщина лет пятидесяти, тщательно ухоженная и хорошо одетая.
— Знаешь, мама, — с горечью говорит Наташа, — я очень жалею, что послушалась тебя. И чем дальше — тем больше жалею. Нет, дура я. Дура! Позарилась на деньги, сладкую житуху. А оказалось, что деньги и на хрен не нужны, когда к мужу, к мужику, который трахает тебя по полному праву, не испытываешь никаких чувств, как проститутка к клиенту. А еще пару лет, и я его просто возненавижу. Если до этого с ним ничего не случится. Знаешь ведь, чем он занимается…
Мать недовольно поджимает губы. От добра добра не ищут. Ну что еще нужно для спокойной и сытой жизни, кроме денег. Всё нынешним вертихвосткам мало. Пожить бы им в другое время. И какая разница, чем он там занимается, из кого там дух вышибает. Главное, что дом — полная чаша.
— Догадываюсь, — говорит она спокойно. — И все таки… Наташа. Разве лучше было бы если бы ты сейчас сидела на засаленном диване в однокомнатной квартире с каким-нибудь пьяницей-мужем, с вопящим ребенком, а то еще и со свекровью.
Наташа качает головой. Хрен ты что-то понимаешь, мамуля. Сытно жрать да сладко спать — не самое большое удовольствие в жизни. В нынешней жизни. Может, раньше и было иначе, так это же было раньше. Что вспоминать?
— Если бы мы с ним любили друг друга… — упрямо возражает Наташа. — Да и мужик не пил бы тогда. А бедность, как известно, не порок.
— Ты сейчас — дура. Я ведь всю жизнь прожила с твоим отцом. И — ничего. А тоже выходила не по любви. А потом привыкла. И ты привыкнешь. Еще пару лет — и привыкнешь. — Мать подалась вперед и — заговорщицки: — А надоест или не сможет… ну, ты понимаешь… всегда можно хорошего парня на стороне найти. Только домой вовремя приходи и думай, что говорить будешь. Особенно своему борову.
— Ты тоже так делала? — интересуется Наташа с любопытством.
— Жизнь — дорога длинная и сложная. Всякое бывает, — уклоняется от прямого ответа мать.
Наташа спускает ноги с дивана, тянется к журнальному столику, на котором стоят початая бутылки вина, два высоких стакана с остатками вина на дне, коробка шоколадных конфет и вазочка с печеньем. Наташа доливает в стаканы вино и берет свой. Отпивает мелкими глотками.
— Парень — это, конечно, хорошо, — говорит она матери. — Это не проблема. Особенно, если он тебе уже встретился. Хуже, что все время приходится врать и скрываться. Особенно от моего борова.
Мать молча и с сочувствием смотрит на дочь, а затем пьет из своего стакана. До дна.
Хлопает входная дверь в прихожей. Наташа слегка вздрагивает.
— Явился, добытчик, — говорит она хмуро.
Мать ставит стакан на столик, суетливо тянется за конфетой, нервной скороговоркой начинает:
— Вино хорошее, давно такого не пробовала, говоришь — испанское, мне понравилось, пьют же люди приличные вина, не отраву какую-нибудь, как остальной народ, и закуска под такое вино только такая и должна быть, я в твои годы при всем достатке и мечтать не могла о такой вот роскоши, хотя жили мы, согласись, очень даже неплохо — по тем временам.
Между тем в комнату входит муж Наташи: рослый крепкий парень, коротко стриженый, с крепкой шеей и намечающимся брюшком — этакий спортсмен-тяжеловес в недавней отставке. Красавцем его не назовешь. Судя по его лицу с вечно неприветливым выражением, умом он тоже явно не блещет. Он одет в костюм, при галстуке, в одной руке — мобильный телефон, в другой — позвякивают ключи от автомобиля.
— А, теща пришла в гости, — говорит он не очень-то радушно, увидев Наташину маму. — Давненько не виделись. — Он кладет мобильник и ключи в пустую хрустальную пепельницу на столике, снимает пиджак и бросает на свободное кресло.
Наташа принюхивается.
— Что это от тебя потом так несет? Опять в спортзале пропадал?
— Ага, — гудит он. — А что — нельзя? Лучше было бы, чтоб я нажрался, как свинья? Так не дождешься. Знаешь, я не по этим делам.
Наташа недовольно насупилась.
— Да нет, мне — пополам. Только помойся, чтобы квартиру не завонять.
Муж осуждающе качает головой. Все бабы одинаковы — что блядь, что жена. Лишь бы мужика до печенки достать. А потом еще в постели хотят, чтобы им приятно сделали. Впрочем, хоть проституткам это ни к чему. Им и денег достаточно. Хуже, когда жена ведет себя в постели как проститутка. Или как бревно, что еще хуже.
— Ну, теща, — спрашивает он, — классно твоя дочь со своим мужем разговаривает? — И сам отвечает — без особой злости, привык уже: — Как собака. — И добавляет: — Если бы не любил, за такой тон давно бы мозги вышиб.
Наташа высокомерно кривит рот.
— Конечно, Коля, ты ведь на другое и не способен. Этим и деньги зарабатываешь.
Коля раздвигает губы в злой улыбке.
— А ты ими пользуешься. С удовольствием.
— А ты что думал? — парирует жена. — За все надо платить!
— Тебе? За что? За то, что мне по праву мужа принадлежит?
— Оказывается, ты и умные слова знаешь? — язвит Наташа.
— С-с-сучка… — свирепо цедит Коля. Медленно сжимает кулаки. Пыхтит от невыплеснутой злости. Поворачивается и уходит на кухню. Внезапно возвращается и в дверях заявляет: — Если так, то ты и четверти этих денег не отрабатываешь. — И скрывается на кухне. Хлопает там дверцей холодильника.
В комнате наступает напряженная тишина. У Наташиной матери испуганно дрожат губы. Наташа криво усмехается.
— М-да, маман, твой муж тебе так не отвечал, — невозмутимо замечает она. — Ты могла ему и по морде ляснуть…
— Ладно, доча, — произносит мать беспокойно. — Пора мне. Засиделась. Пошла я домой.
Она встает и направляется в прихожую. Встает и Наташа, запахивает халат, надетый на голое тело.
На кухне Коля сидит за столом, жует наспех сооруженный бутерброд из хлеба, ветчины, листьев салата, пластины сыра и кругами нарезанного помидора. Удрученно смотрит в окно. На столе — высокий стакан с остатками молока и молочный пакет.
В прихожей мать и дочь на прощание целуют друг друга. Мать вполголоса советует:
— Ты его не зли. Мало ли… И у меня на душе будет спокойнее. Сама говоришь ведь, что знаешь, чем он занимается.
— Да уж, кому, как не мне, знать это.
В кухне Коля наливает из пакета в высокий стакан молоко. Берет свободной рукой из тарелки остатки бутерброда и запихивает в рот. Отпивает молоко. В это время прихожей хлопает дверь.
Наташа в прихожей одна. Несколько секунд она стоит, задумчиво глядя на плакат: блестящий от смазки культурист демонстрирует мышцы. Наташа медленно поднимает руку и сгибает ее, повторяя жест культуриста, и одновременно ладонь другой руки плавно кладет на сгиб первой, превращая жест в непристойный. Затем резко выдыхает, как перед прыжком в холодную воду, делает равнодушное лицо и идет на кухню.
На кухне Коля сосредоточенно, с громким хлюпаньем, допивает молоко. Оглядывается на вошедшую Наташу и отворачивается к окну.
— Ты что разорался? — негодующе осведомляется Наташа. — Мать перепугал. Я тебе не фирмач, из которого надо вытряхнуть «бабки» за «крышу».
— Сама виновата, — бурчит Коля. — Умеешь настроение пересрать. — Он с досадой мотает головой. — Вечно, как придешь — ни пожрать, ни попить. Хоз-з-зяйка. — Он пристально обводит взглядом жену. Потом велит: — Иди сюда!
Наташа на миг закатывает глаза — дескать, насточертел своими домогательствами — и нехотя подходит к мужу. Он, сидя на табурете, поворачивается к ней лицом и дергает поясок на ее халате. Поясок падает на пол. Полы халата расходятся.
Коля с вожделением смотрит на жену, вытирая ладонью молоко с губ, затем распахивает на ней халат пошире. Наклоняется и начинает целовать ее подтянутый живот. Поцелуи поднимаются выше, к грудям.
Наташа безучастно смотрит в окно.
— Идем, — жарко шепчет Коля и тянет Наташу за собой.
Втягивает жену в спальню и валит на широкую кровать. Наташа позволяет ему делать все, что он хочет, но сама не отвечает на ласки.
Поцелуи становятся реже. Коля привстает и в упор испытующе смотрит на жену.
— Снова? — зловеще говорит он. — Опять за старое? Как бревно лежишь. Тебя такую и трахать противно!
— Но ведь трахаешь, — возражает Наташа с некоторой наглостью.
Коля встает с кровати и стоит над женой, размышляет, уперев руки в бока, а взгляд — в Наташу.
— Но я тебя сейчас расшевелю, — вкрадчиво обещает он, расстегивает ремень на брюках, потом расстегивает брюки и спускает их до колен. Приказывает зло: — Давай, сказка, начинай. Отрабатывай, раз уплачено. Или уйдешь от меня к мамочке с папочкой? С изуродованной мордой.
Наташа с негодованием и заметным испугом отвечает:
— Ты что — сдурел? Еще чего! Не буду я этого делать! Да ты еще и не мылся.
— Давай, сука, делай, — с угрозой требует он. — Ты меня достала. Делай или, ей Богу, я вышибу тебе мозги. Я не шучу.
Наташа смотрит на него снизу вверх и вдруг по выражению его лица понимает, что на сей раз он и впрямь не шутит. Она садится и придвигается к нему. Действительно, за все надо платить. За ошибки и глупости тоже. Даже если глупости сделаны не по своей воле, а по воле родителей, которые, конечно же, хотели своему чаду только добра.
Он смотрит на лепной потолок. На его маловыразительном лице проступает блаженство. Он приговаривает, дыша все чаще:
— Давай — давай — давай… Куда ты денешься? Ты же привыкла ко всему этому. К шмоткам, к жратве, безделью, бабкам без счета, «Мерсу», видику и всему остальному. Тебе страшней остаться без всего этого, чем жить со мной. А мне нравится жить с тобой. И я все-таки люблю тебя, паскуду. Мне нравится приказывать тебе. Я приучил тебя ко всему этому, к этой сладкой жизни. Намеренно. Никуда ты не денешься. Лучше смирись. — И — начиная постанывать: — Это… и называется… золотые цепи…

9
Хранилище коллекций Зоологического института располагается на самой окраине города. Здание — немного в стороне от автострады, в роще неподалеку от опушки. Рядом — небольшое озеро. Дальше — гряда холмов, протянувшаяся вдоль автострады. Холмы покрыты густым лесом.
По обеим сторонам автострады растут высокие деревья — березы, клены. «Ауди» Денисова несется по пустынной автостраде и лихо тормозит у поворота на бетонку, ведущую к Хранилищу. Съезжает на обочину.
— Все, старик, приехали, — объявляет Денисов. — Конечная. Дальше — ножками. Тренируй мускулатуру.
— И на том спасибо, — отзывается Дима, продолжая сидеть в машине. — Эх, дал бы хоть немного порулить. А то права есть…
— Ну, дружище! — перебивает его Денисов. — Права твои, а машина-то — моя. Купи себе… Хотя откуда тебе…
Денисов достает пачку «ЛМ», берет сигарету, предлагает Диме. Оба прикуривают от зажигалки Денисова. Пару затяжек делают молча. Потом Дима замечает:
— Ну, ты, Игорь, и гоняешь… Не боишься влететь в кого-нибудь?
Денисов пожимает плечами.
— От судьбы не уйдешь. А я в судьбу верю.
Дима с уважением качает головой.
— Но — круто… У меня аж дух захватывало.
— Слушай, Димыч, — задумчиво говорит Денисов. — Я тут все хочу поговорить с тобой, но все как-то не ко времени было. А сейчас, похоже, подходящий момент.
— О чем речь?
— Пару раз я видел тебя с одной девчонкой. — Денисов повернул голову к Диме. — С Наташей Андреевой.
Дима замер на миг. Потом затянулся, выпустил дым.
— Ну?
— Я не ошибся?
Дима неопределенно пожимает плечами.
— Ты не виляй, друже, — говорит Денисов. — Я прав или нет?
— Н-н-ну, допустим.
— Тогда я хочу просто посоветовать тебе кое-что.
Дима кивнул.
— Догадываюсь. Не лезь к чужой жене.
— Лезь к кому хочешь. Это твое дело. Но забудь именно об этой…
Теперь Дима поворачивает голову к Денисову. Они смотрят друг на друга, будто играют в гляделки.
— А то — что? — интересуется Дима.
— Ничего. Я тебе по-дружески советую. Я-то знаю, чья она жена.
— Я тоже знаю. От нее самой.
Они отворачиваются друг от друга и смотрят перед собой.
— И что она тебе наврала? — любопытствует Денисов.
— Почему — наврала? Ее муж — как их называют в народе — бандит. Крутится в верхушке Марьямовской группировки. Заведует бойцами. Что-то вроде мафиозного генерала. Имеет пару магазинов — то ли для прикрытия, то ли для приварка к основной зарплате.
— Так ты представляешь, что он с тобой сделает, если узнает? — тихо спрашивает Денисов.
Дима спокойно и твердо отвечает:
— Вполне. Жизнь — говно. Сам говоришь — судьба…
— Тогда в чем дело?
— Я… как бы это сказать… — Он мнется. — Люблю ее…
Денисов хлопает себя ладонью по колену.
— С ума сошел? Любит…
— Да. И, что интересно, она меня — тоже.
Денисов горько усмехается.
— Наивный.
— А что? — ершится Дима.
— И скоро она подает на развод? А где вы с ней будете жить? И кем она будет работать? На чем возить ее будешь? На троллейбусе?
Дима, поджав губы, хмуро разглядывает кончик сигареты и молчит. Ему нечего возразить. На ум ему приходит старая шутка: с милым рай и в шалаше, если милый — атташе. Богатый муж и нищий любовник. Классика!
Молчание затягивается. Денисов досадливо постукивает по рулю.
— Ты был у них дома?
Дима отрицательно мотает головой.
— Где не был, там не был.
— Вообще-то — слава богу! Хватило хоть на это ума.
— А что? Думаешь, я совсем идиот?
— Старик, прикинь, — убеждает Денисов. — Она живет со своим Колей, как у Христа за пазухой. Хотя в данном случае эти слова и кощунство. Шикарная квартира. «Мерседес». Она ни хрена не делает. И вряд ли согласится променять эту свою сытую сучью жизнь без любви на голожопую жизнь с любовью.
Дима заносчиво фыркает.
— Ты плохо ее знаешь.
— Лучше, чем ты думаешь, — парирует Денисов. — Знаю и ее, и ее муженька-подонка. И подобных им.
— Любопытно!
— Еще бы! Масса впечатлений! — Денисов говорит, словно пытается оправдаться. — Приходится с этими тварями дело иметь. Сам знаешь. Наша родная коммерция, от мала до велика, по уши в этом дерьме.
— Так что ты знаешь? — налегает Дима.
— О чем?
— О Наташке. И ее муже.
— Он как-то в подпитии хвастался в тесной мужской компании в сауне у одного… рассказывал, как обламывает свою жену, что заставляет ее делать. И утверждал, что она его хоть и не любит, но и не бросит. Он, дескать, специально приучил ее к богатому безделью. Как… как наркомана к «травке». А сила воли у нее небольшая. Если вообще есть какая-то. И бороться с этим она не может. Твое счастье, что он уверен, будто она боится его до полусмерти и вдобавок фригидная по жизни.
— Подонок! — в сердцах говорит Дима, имея в виду мужа Наташи.
— Уверен, она его не любит. Возможно, она в самом деле тебя любит. Но больше всего она любит свой наркотик — роскошное безделье…
— Женщина есть женщина, — вставляет Дима.
— Догадываюсь, на что она надеется.
Дима заинтересованно смотрит на Денисова.
— Что когда-нибудь Колю в одной из разборок укокошат, — поясняет Денисов. — А ты, парень, подумай, прежде чем снова лезть к ней под юбку. — И уставляет на Диму указательный палец. — Я уверен, что ты с ней спишь…
Тут Дима резко выпрямился и негодующе раскрыл рот, но Денисов поднял ладонь, призывая его помолчать. И Дима промолчал. Не стал врать.
— И если он узнает о вашей связи, я куплю тебе венок с траурными лентами, — продолжает Денисов. — Ее можно понять. Коля больше занят «качанием железа» и развлечениями с дешевыми шлюхами — хобби у него такое, — чем удовлетворением супруги. Красивой и равнодушной. Ей-то ничего особенного не будет. Так, мелкая трепка. За все схлопочешь ты. И в лучше случае останешься инвалидом. Эти бандиты очень дорожат своим мужским престижем, особенно когда его на деле — с ноготок. Потому как больше никаких достоинств у братвы нет.
Дима заметно сник.
— Испортил ты мне настроение на весь оставшийся день. И всю ночь.
Денисов дернул плечом.
— Я только предупредил тебя. Остальное — дело твое.
Дима молчит, размышляя. Тяжело вздыхает и молвит:
— И все-таки… я люблю ее… И если она будет настаивать… я не смогу отказать. Просто надо быть осторожней… А там — как судьба положит. — И Дима заговорщицки подмигивает Денисову.
Денисов укоризненно качает головой.
— Ну, смотри. Я предупредил как друг.

10
От большой площади перед постройками аэропорта уходит к городу прямая автострада, прорезавшая густой лес. По этой трассе из аэропорта несется автофургон с контейнером, доставленным из Заполярья.
Водитель уставился на дорогу. Напарник читает газету. Наконец водитель кидает взгляд в его сторону, — ему скучно ехать и молчать.
— Что пишут? — любопытствует он.
— Все то же, — лениво отвечает напарник. — В одних газетах, что везде хорошо, а у нас плохо. В других, что везде плохо, а у нас еще хуже… Одним словом — родная дерьмократия и свобода трёпа…
— Ну да, ну да. При коммунистах писали наоборот. Что там плохо, а у нас — как в раю.
— В раю — не в раю, а жили лучше, чем сейчас, — бурчит напарник. — Сейчас только мафия хорошо живет. Но — недолго.
— Я бы в мафию пошел, кто меня научит? — перевирает водитель Маяковского. — Пусть недолго, но зато — как в сказке.
Напарник опускает газету и оценивающе смотрит на него.
— Поздно. Староват ты для них. Сгодишься разве что на бегущую мишень.
Водитель вздыхает.
— А жаль.
Они некоторое время молчат. Потом напарник с газетой медленно поворачивает голову назад и секунду-другую смотрит на заднюю стенку кабины, словно сквозь нее видно, что находится в фургоне, и словно бы прислушивается.
А в темном кузове фургона стоит металлический контейнер. Он белый, со всякими циферблатами, светящимися в сумраке, весь в сверкающих никелем трубках, замках, ручках и других непонятных непосвященному деталях.
Между тем в кабине автофургона напарник опять читает газету, а водитель снова пристает к напарнику с разговорами. Он рассуждает:
— Интересно, а что там, внутри? В этом контейнере. Как эта фиговина выглядит? Я-то думал, там окошечко какое-нибудь есть…
Напарник снова опускает газету. И — нудным голосом:
— Оно тебе надо? — И снова утыкается в газетный разворот.
— И как они узнают, что внутри делается? — продолжает водитель.
— Они? Кто — они?
— Ну, ученые.
— Это их проблемы, — ворчит напарник из-за газеты и, помолчав, добавляет: — По цифрам узнают. На циферблатах.
— Хотел бы я все-таки глянуть на эту штуку, что внутри, — продолжает водитель. — А если она съедобная, то и попробовать.
— Все-то тебе — жрать! — досадует напарник.
— А что тут такого? — удивлен водитель. — Вкусно поесть и хорошей водочкой все это запить — в этом и состоит наше, народное, счастье…
— Ага, и светлое будущее всего человечества, — ехидно добавляет напарник.
— А чего? Хорошо выпить и закусить — самая что ни на есть светлая мечта каждого порядочного мужика… да и бабы тоже.
— Дай же ты газету дочитать, балабол! — в сердцах говорит напарник. — Смотри, город уже скоро.
— Дочитаешь, пока через город будем ехать, — обиженно возражает водитель.

11
Профессор Свешников выходит из административного корпуса института, проходит между гигантскими колоннами, поддерживающими фронтон в псевдоантичном стиле, спускается по ступенькам и сворачивает налево, где, приткнувшись к стене здания, рядком стоят автомобили. Навстречу ему попадается знакомый сотрудник, пожилой, со шкиперской бородкой. Они раскланиваются и жмут друг другу руки.
— Домой? — вопрошает сотрудник.
— Да, пора, — подтверждает Свешников.
Они расстаются. Свешников подходит к «Вольво» цвета морской волны, отключает сигнализацию, открывает дверцу и садится за руль.
— Домой… — бормочет он и смотрит на часы. — Домой, по моим расчетам, я попаду позже… — Он достает из кармана мобильный телефон, набирает номер. — Мария Степановна? Свешников. Здравствуйте-здравствуйте… Да. Я назначен руководителем. Спасибо… А скажите-ка, любезная Мария Степановна, что слышно о нашем грузе? — Слушая ответ, он весь подбирается. — Давно привезли? Великолепно!.. Скоро буду!

12
Наташа лежит в спальне на кровати. Она лежит на боку и смотрит на себя в зеркальную стену шкафа.
— И впрямь, подруга, — осуждающе говорит она отражению. — Проститутка ты. Содержанка. — Тяжко, с подскуливанием вздыхает. — И, похоже, это моя натура, — выносит наконец себе приговор.
В спальню входит Коля. Он доволен и весел.
— Успокоилась, сказка? — спрашивает он с некоторой игривостью.
— Как видишь, — грубовато бросает Наташа.
— Тогда слушай: у меня сегодня ночью одно важное мероприятие.
— Догадываюсь, какое — по лахудрам своим пойдешь? — безо всякого любопытства и недовольства говорит Наташа.
Коля снисходительно качает головой.
— Я сказал — дело у меня. Значит — дело.
— И когда ждать?
— Завтра утром. Часам к одиннадцати, если все будет в порядке. А если все будет очень хорошо, то к вечеру.
— Ясно, — вяло подает голос Наташа.
Коля открывает зеркальные дверцы шкафа и роется в одежде. Достает черную тенниску, черную куртку, черные «джинсы». Наташа меланхолично наблюдает за его сборами. Потом лениво говорит:
— Ты же знаешь, я не люблю оставаться дома одна. Да еще ночью.
— И что?
— И не останусь.
— Катись к мамочке.
— Почему — к мамочке? У меня подруги есть.
Коля поворачивается и подозрительно смотрит на жену.
— И что? — повторяет он холодно.
— Прогуляемся с подружками по вечернему городу. Может, в баре посидим. А потом у кого-нибудь из них заночую. Или они у меня.
Коля, раздеваясь, недовольно морщится.
— Не хватало еще! Нечего водить сюда кого попало. Оставайся лучше у них.
— Хорошо, — флегматично соглашается Наташа.
Коля остается в узких трусах. У него и впрямь красивая, атлетическая фигура. Он любуется на себя в зеркале. Достает из шкафа махровое полотенце.
— Пойду в душ, — сообщает он.
— Мог бы и раньше это сделать, — напутствует Наташа.
Он выходит из спальни и тотчас заглядывает снова.
— Учти только, — предупреждает он. — Если к мужику какому зарулишь, я его вычислю. У меня разведка лучше, чем у ментов. Ему тогда — крышка. А тебя я так изуродую — никто не узнает. — Он тыкает в ее сторону толстым указательным пальцем. — Попробуй только опозорить меня.
— Мне тебя хватает до упора, — говорит Наташа устало. — А как тебя вспомню, так от остальных мужиков тоже тошнить начинает. — Она криво усмехается. — Этак я скоро лесбиянкой стану.
— Это — пожалуйста, — разрешает муж презрительно.

13
Ректор Колесов дома тоже собирается — на встречу с американскими учеными. Он в отлично сшитом костюме, в белой рубашке и модном галстуке.
— Что, уже идешь? — спрашивает жена. Ей уже далеко за сорок, но выглядит она очень привлекательно — тщательно следит за собой. А как же иначе? Жене ректора, считает она, выглядеть лучше всех в институте — нужно, можно и есть на что. А она вдобавок дочь известного профессора.
Колесов смотрит на часы.
— Нет. Пока не иду. Американцев привезут к шести.
— Тогда зачем сам собрался так рано?
Колесов нервно шевелит плечами. Ну что она вечно сует нос куда попало? Кто ее за язык дергает? Тут и так весь на нервах… И еще эта… молодящаяся грымза… Все норовит выглядеть невинной девочкой. Никогда не любил. И женился только ради возможностей. И возможностями этими очень вовремя и удачно воспользовался. Но за все приходится расплачиваться — приходится терпеть женушку.
— Ну что за странный вопрос? Собрался рано… Волнуюсь. Очень ответственная встреча. От нее многое зависит. — Он начинает сосредоточенно листать объемистую записную книжку.
— Все об институте печешься? — сочувствует супруга не без иронии.
Он лукаво смотрит на нее и снова утыкается в записную книжку. Ехидничай, ехидничай. Лучший отдых от тебя — с молоденькими и наивными до глупости шлюшками.
— И о себе не забываю, — говорит он с тонкой улыбочкой. — Эта встреча много значит и для меня. — Тут он спохватывается, косится на жену и поправляется: — Для нас. — Подходит и нежно целует ее в губы.
Ну что за жизнь — в собственной квартире каждую минуту чувствовать себя Штирлицем. Или сапером без права на ошибку.

14
В стене Хранилища, обращенной к озеру, распахнуты большие металлические ворота. К ним ведет длинный бетонный пандус. На пандусе стоит фургон — открытыми створками кузова к воротам. Водитель и напарник заглядывают в полутьму кузова — рассматривают диковинный контейнер. Потом напарник уходит в Хранилище, а водитель закуривает сигарету и присаживается на корточки. К нему подходит большой лохматый пес и с любопытством смотрит на гостя, слегка помахивая косматым хвостом.
«Вольво» Свешникова подкатывает к Хранилищу. Свешников поднимается по пандусу и видит водителя.
— Давно приехали? — спрашивает он деловито.
— Да вот только… — лениво тянет водитель.
— А почему не разгружаетесь?
Водитель с нахальным прищуром смотрит на Свешникова.
— Чё — руками что ли? Нашел Гераклов… Да мы и не обязаны…
— Обязаны, обязаны! — начальственным тоном возражает Свешников и входит в Хранилище. За ним понуро бредет пес. А водитель невозмутимо продолжает курить.

Сквозь толстое стекло банки с заспиртованной змеей виден искаженный и увеличенный глаз человека. Он моргает, с интересом рассматривая змею.
Внезапно позади любопытного раздается густой женский голос с начальственной интонацией и сталью в голосе:
— Гребнев! Где твое рабочее место?
Дима отпрянул от застекленного стеллажа, повернулся на голос. Перед ним стоит заведующая Хранилищем, — немолодая, некрасивая, невысокая, весьма дородная дама с массивной грудью, туго обтянутой платьем в мелкий горошек.
— Новая змейка. Не видел раньше… — оправдывается Дима с дурашливыми интонациями в голосе. — Я уже на месте, мэм! — Он отдает ей честь по-американски, разворачивается и шагает по коридору из стеллажей и шкафов с чучелами, скелетами и банками с заспиртованными животными и их органами.
Заведующая спешит следом и, едва поспевая, выговаривает:
— Я еще вчера просила тебя посмотреть холодильную камеру. И что? До сих пор палец о палец не ударил! А там искрит вовсю!
— И может возгореться пламя, — оглядываясь на ходу, добавляет Дима.
— Если оно возгорится, я тебя все-таки уволю, — грозит заведующая. — И это будет самая маленькая твоя неприятность. Остальные будут уже не от меня, а от начальства повыше.
— А какая у вас в институте самая большая? Меня бросят на растерзание маринованным крокодилам и вяленым пираньям?
— Ты же бывший электрик! — уговаривает заведующая. — Починишь в два счета… И посмотри распределительный щит в бассейной.
— Починю, починю. Сегодня вечером все починю. На дежурстве.
Они приближаются к воротам. Сквозь проем видны фургон и обшарпанный электрокар, на подъемнике которого уже стоит контейнер. Электокар дергается, как паралитик в припадке, пытаясь отъехать от фургона, чтобы полностью вытащить контейнер наружу.
— Смотри мне, трепач, — говорит заведующая Диме и тычет пальцем в сторону ворот. — А пока людям помоги. Хватить бездельничать.
Дима резко останавливается и разводит руками.
— Я только вахтер. Я не грузчик.
— Ночью — вахтер, а днем — лаборант. Иди, помогай! — командует распалившаяся заведующая.
Дима сокрушенно качает головой и направляется к электрокару.
Заведующая, остывая, подходит к дверям вахтерской у ворот. Сквозь окошко видно, что в вахтерской сидит за столом Свешников. Но заведующая не смотрит в сторону вахтерской и не видит его. Она втыкает руки в объемистые бока и кричит людям, суетящимся вокруг электрокара с контейнером:
— Ребятки! Осторожней! И особенно будьте внимательны, когда станете разгружать лед из контейнера в бассейн!
Электрокар наконец отползает, натужно воя и вытягивая контейнер из кузова. Водитель фургона сидит в электрокаре. Он яростно шевелит губами, но вой двигателя забивает его голос. Похоже, он неистово матерится.
В это время Свешников появляется из вахтерской и сзади мягко берет заведующую за локоть.
— Мария Степановна!
Она вздрогнула и обернулась. И расплылась в немного деланной радушной улыбке.
— Ах, Петр Андреевич, вы меня испугали.
— Такую боевую женщину? Не верю!
Между тем электрокар в сопровождении напарника из фургона, Димы и пары лаборантов осторожно пятится через ворота в Хранилище и, въехав, начинает потихоньку разворачиваться. Он уже не так воет, как прежде.
— Я заскочил буквально на пару минут. Решил сам проконтролировать выгрузку, — сообщает Свешников.
— Да? Очень любезно! — заискивающе замечает заведующая.
— Я, можно сказать, головой отвечаю за нее как руководитель.
— Я вас прекрасно понимаю, — лебезит заведующая. — Вы очень ответственный человек. Я всегда так считала.
Свешников озирается.
— А кто у вас дежурит сегодня ночью?
— Дмитрий Гребнев.
— Когда он придет?
— Он уже здесь. Днем подрабатывает лаборантом.
Свешников нетерпеливо кивает.
— Прекрасно! Позовите его.
— Гребнев! — зычно окликает Мария Степановна, перекрикивая подвывания электрокара.
— Чего? — отзывается Дима с живостью и готовностью.
Мария Степановна машет ему, подзывая.
Дима с облегчением покидает компанию, роящуюся вокруг кара, и трусцой подбегает к начальнице.
— Вот он и будет дежурить, — объявляет Мария Степановна.
Дима выжидательно смотрит на Свешникова.
— Тогда я с ним пока переговорю, — предупредительным тоном сообщает Свешников и берет Диму за плечо. — Не будем вас отвлекать. — И — Диме: — Отойдем!
Они не спеша идут по хранилищу — по одному из длинных коридоров между стеллажами и редкими квадратными колоннами. В глубине видны лестница на второй этаж, массивная дверь в холодильную камеру, еще какие-то глухие двери.
— Нас… э-э-э… не представили, — говорит Свешников. — Я работаю в Зоологическом институте. Профессор Свешников…
— Я знаю, — заявляет Дима.
— Да? Откуда?
— Я, Петр Андреевич, в университете учусь. На биофаке. А вы в прошлом семестре лекции нам читали. Классные!
— А, помню, да, читал. А почему вы — на биофаке? Сейчас ваши сверстники подаются, как правило, в коммерцию или в рэкет… Где больше платят.
Дима задумывается на миг.
— Ну, нынче уж не все подаются… Вот и я предпочел… Так сказать, для души, а не ради денег. Каждому — свое.
Свешников улыбается. Ему понравился ответ парня.
— Похвально! Тогда тем более мы найдем общий язык.
Дима — с готовностью:
— Слушаю.
Они прошли еще несколько шагов, прежде чем Свешников заговорил.
— Меня как руководителя группы по изучению находки очень беспокоит ее сохранность. Никто не знает, что там замерзло, во льду. По первым прикидкам — это существо невозможно идентифицировать ни с одним известным доисторическим животным.
— Да вы что!
— Да. Вдобавок геологи утверждают, что возраст «линзы» — так они называют подобные льдины — гораздо больше, чем тех, в которых находили сохранившихся мамонтов. Вы слышали о находках мамонтов?
— Читал.
— Так вот. Когда лед растает, никто не может предсказать, что произойдет с находкой… Назовем его Существо… Неизвестно, как воздействует на него постаревшая на сотни миллионов лет атмосфера, как его останки отреагируют на современную окружающую среду, дико загрязненную. Вполне возможно, начнется стремительное разложение тканей и к утру останется только кучка костей, если вообще что-то останется…
Они почти дошли до лестницы на второй этаж.
Дима со скукой поглядывает по сторонам, вежливо терпя «лекцию» профессора. Наконец ему надоело и он, улучив момент, встревает:
— Я все понял. Что нужно лично от меня? То есть, что я-то должен делать?
Свешников настойчивым жестом, положив ладонь Диме на спину, развернул его. И они пошли обратно, к воротам.
— Сегодня ночью вы должны как можно больше внимания уделить этой находке.
— То есть?
— Заглядывать в бассейн почаще и, как только начнут угадываться контуры Существа, позвонить мне домой. — Он выуживает из внутреннего кармана пиджака визитную карточку и сует ее Диме. — В любое время. В любое!
— А если под утро?..
— Даже под утро. Я немедленно приеду. И начну работать.
Дима глядит на визитку и кивает.
— Ясно. Сделаем.

15
Виктор Иванович Еременко живет в хорошо обставленной холостяцкой квартире. Сейчас он, заметно волнуясь, бродит по комнате, заложив руки за спину, как арестант. Подходит к окну. Задергивает шторы. Нервно сплетает пальцы рук и снова проходит по комнате. Смотрит на запястье, на часы.
Почему эти мерзавцы не звонят? Или передумали? Оставили в покое? Сами решили справиться? И тогда что? Завтра придут мучить? Пытать? «Мочить»? Еременко содрогнулся. Ну уж нет? Лучше прокатиться с ними. Консультант и есть консультант. Не расстреливать же кого-то заставят!
Он прохаживается вдоль дивана, подходит к стене, на которой висят часы в резной деревянной коробке, смотрит на них. Потом тоскливо смотрит в окно — смеркается.
Расстреливать… Кого там, в Хранилище, расстреливать? Чучела животных? Сторожа?.. Да на кой он им? Свяжут. Морду, как в кино, скотчем заклеят. И всё! Пусть валяется до утра… Кстати, надо сказать этим уродам, чтобы как следует заклеили. И уши тоже. Чтобы он не только ничего не видел, но и голосов не слышал.
Еременко зябко потирает руки. Хмурится, морщит лоб, поджимает губы. Наконец, садится в кресло перед телевизором. На столике перед ним телефон. Рядом — пульт дистанционного управления. Еременко берет пульт и включает телевизор, меняет программы. На одной идет программа МТВ. Он приглушает музыку и угрюмо смотрит на экран.
Звонит телефон и Еременко хватает трубку.
— Да! — Расслабляется. — Нет, Мариночка, я сегодня не могу… Да, договаривались… Но — не могу… Да, такой и еще хуже… Чрезвычайные обстоятельства… Нет, на работе… Не могу сказать. Не имею права… Да один я, один!.. Ухожу сейчас… Срочная правительственная работа… Да, Зоологический, ну и что? Про биологическое оружие слышала?… Подробнее? Хм! Телефон наверняка прослушивают… Госссподи! Ну, подумай!.. Хорошо! Внешняя разведка. ФСБ. СБУ. ЦРУ. Бен Ладен. Моссад… Потом объясню, что это… Все! Пока. Звони завтра.
Он кладет трубку. Тупо смотрит на экран телевизора. Достает из кармана пиджака пачку сигарет, закуривает. Морщится с отвращением и гасит сигарету в чисто вымытой пепельнице.
Снова звонит телефон. Еременко срывает трубку с аппарата.
— Да!.. Я!.. Понял… Темное?.. Найду… Когда? — Он смотрит на часы. — Да. Где?… Да, знаю. Но должок-то — спишете? Точно?.. Надеюсь! — Он взвешивает трубку в руке, как будто собирается швырнуть ее об стену, потом медленно кладет на аппарат и в изнеможении откидывается на спинку кресла.

16
Андрей Анатольевич Колесов сидит в ресторане за богато уставленным выпивкой и закусками столом на восемь персон. Все восемь персон на месте. Колесов обращается к сидящему рядом переводчику:
— Спроси, что решили наши американские коллеги насчет совместной работы?
Парень переводит. А Колесов наливает себе в фужер из стеклянного кувшинчика минеральную и жадно выпивает.
Сухощавый пожилой американец с пышными бакенбардами вежливо улыбается и отвечает. Переводчик сообщает:
— Мистер Морелл говорит, что вопрос решен с руководством университета положительно.
Мистер Морелл берет с колен папку и протягивает ее Колесову, продолжая говорить.
— Здесь бумаги, сброшенные по факсу, — объясняет переводчик. — Так что можно начинать работу. Вопросы с продлением визы двум заинтересованным гостям из делегации и с открытием виз еще двум ученым, которые приедут позже, решены. Теперь дело за вами.
— А финансирование?
— Финансирование берет на себя американская сторона. Частичное. А полное — если вы решите вопрос о переправке находки в США для тщательного изучения и, разумеется, совместной с вами лично работы.
Колесов размышляет, озабоченно пролистывая бумаги на малознакомом ему английском языке.
— На какой срок? — спрашивает он затем.
— Что — на какой срок? — не понимает переводчик.
— Спросите мистера Морелла, на какой срок может продлиться эта совместная работа? Для меня.
Переводчик и Морелл недолго переговариваются.
— На два-три года, — сообщает переводчик затем.
Колесов недовольно морщится.
— Не густо. Жлобье американское… — И — тотчас переводчику: — Нет, не переводите пока. Это просто мысли вслух. Лучше скажите, что мы рассчитываем на гораздо более длительное сотрудничество. Иначе находка останется здесь.
Пока переводчик беседует с американцем, Колесов наливает рюмку водки, залпом выпивает, морщит нос, цепляет вилкой пласт розовой ветчины и энергично жует.
Правильно, что дал добро Свешникову, размышляет он под ветчину. С этими надменными типами можем еще и не столковаться. Или столковаться получится лишь наполовину. И останется находка здесь. Или вывезут ее и меня, но всего на пару лет. А хотелось бы зацепиться надолго. Или навсегда. Какую услугу этим сытым америкосам оказывают, а они — подачкой пытаются откупиться. Черта лысого — на пару лет! Еще поторгуемся!
Переводчик слегка наклоняется к ректору.
— Мистер Морелл обещает, что завтра же постарается уговорить свое руководство продлить срок вашей поездки. — И добавляет не без зависти: — Может, и «грин-карту» выхлопочет.
Колесов бросается в бой.
— Сколько человек сможет поехать с нашей стороны?
— Трое.
— С семьями?
Американец смеется.
— С женой, но без детей и родителей.
— Одним из этих троих буду я, — решительно заявляет Колесов.
Американец снова смеется.
— Добро пожаловать! Мы именно вас и подразумевали. Но — с находкой.
— Находка будет у вас, — обещает Колесов, привстает и протягивает Мореллу руку. Американец протягивает свою. Рукопожатие. Колесов садится, бережно кладет папку на угол стола и тихо говорит сам себе: — Теперь можно будет пожить спокойно. Подальше от этого безумия.
Он блаженно улыбается и берет пустой бокал. Переводчик услужливо наливает ему шампанского.

17
Вечернее солнце висит над самыми верхушками деревьев, тускло освещая горбы холмов, вершины деревьев, железную ржавую крышу Хранилища с серыми латками из кровельного цинка. Ниже — все заполонили сумерки.
Дима сидит в обшарпанной унылой вахтерской и читает потрепанную книжку в мягкой обложке. В вахтерской горит свет. Окошко в вахтерскую открыто. К окошку подходят сотрудники, сдают ключи от кабинетов. Дима, почти не глядя, протягивает руку за ключами, принимает их и звонко бросает в кучу на краю стола, застеленного листом грязного исписанного ватмана, покрытого толстым треснутым наискось стеклом.
Последней подходит Мария Степановна.
Дима снова не глядя протягивает руку. Ждет. Ключа нет. Он поднимает голову от книги и видит свою начальницу.
— Холодильник так и не починил, — укоризненно говорит она.
— Сделаем, — бодро отвечает Дима. — Еще не ночь.
— Завтра с утра он понадобится.
— Учтем.
— И поглядывай в бассейн — за находкой.
Дима кивнул и очень широко улыбнулся. Мария Степановна отошла от окошка, потом вернулась, сунула в окошко голову.
— Тут днем два каких-то бухаря отирались. Насчет спирта выясняли и осматривались. Будь начеку. Если что, немедленно звони в милицию.
— А пулемет где?
— Что?
— Пулемет давайте!
— Какой пулемет? — Начальница смотрит на Диму, как на сумасшедшего.
— Отстреливаться, пока милиция черт те откуда приедет. Если вообще приедет.
— Ох и выгоню же я тебя, — обещает заведующая на прощание и уходит, гулко хлопнув дверью проходной, расположенной рядом с запертыми воротами.
Дима нежно машет рукой ей вслед. Затем встает и на электрощите включает все тумблеры.
Залы и коридоры Хранилища — пустые и тихие — озаряются электрическим светом.
Осветился и зал с широким, но не очень глубоким бассейном, выложенным кафелем. В бассейне стоит льдина — громадная, грязная, вся в потеках. Вокруг нее уже расползлась по кафелю мутная лужа. Свет люминесцентных ламп отражается в глыбе и в луже. Кусочки льда отваливаются от глыбы и с шорохом и плеском падают на дно бассейна; звонко стучит капель по луже и по кафелю, — брызги разлетаются во все стороны.

18
Наташа дома со скукой смотрит телевизор — домашний кинотеатр. В квартире тихо и сумрачно, — только торшер освещает мягкий диван, где, подобрав ноги, сидит в халате Наташа. На диване около нее — мобильный телефон. Наташа кладет руку с длинными крашеными ногтями на аппарат и гладит его, будто ласкает.
На экране телевизора в это время идет любовная сцена: обнаженные парень и девушка целуют друг друга — утонченная и холодная продукция «Плейбоя».
Наташа медленно поднимает трубку и, одним глазом поглядывая на экран телевизора, нажимает кнопки, набирая номер.

Дима развалился в вахтерской на старом пыльном диване и читает книжку. Неразборчиво бормочет репродуктор на стене. Под стеной лежит пес и дремлет. На столе начинает звонить телефон — допотопный, захватанный, дисковый аппарат. Дима подскакивает с дивана и хватает трубку.
— Хранилище!
— При-и-иве-ет,— нежно тянет Наташин голос.
— Здравствуй, Наташка. — Дима обрадован. — Как дела?
— Как всегда.
Дима усаживается на скрипучий шаткий стул возле стола.
— Откуда звонишь?
— Из дома.
— Понятно. Одна, значит.
Несколько секунд они молчат.
Дима устраивается поудобней, вытягивает ноги.
— Чем занимаешься? — спрашивает он.
Наташа дистанционкой выключает звук телевизора. На экране продолжается сцена любви. Наташа смотрит ее и отвечает Диме:
— Чем занимаюсь? Ничем, как всегда. И жутко скучаю. По тебе.
— Ясно, — с некоторым унынием тянет Дима.
— А ты?
— Тоже, — обреченно вздыхает он.
— Не хочешь увидеться со мной?
Дима с сомнением двигает губами.
— Вообще-то, нам следовало бы встретиться и поговорить.
— Поговорить? — Наташа с недоумением поднимает красивые брови. — Твой диван в вахтерской помнит кое-что совсем другое. А также крыша твоего Хранилища и озеро…
Дима смущенно трет лоб.
— Да, конечно. Но поговорить — необходимо.
Тут Наташа встрепенулась и радостно выпалила:
— Значит, ты меня приглашаешь!
— Куда?
— К себе!
— К себе? Домой, что ли?
— А я что, домой тебе звоню?
— Так, значит… Сюда хочешь?
— Да!
— По местам боевой славы? — ухмыляется Дима.
— Какой славы?
— Очень тайной.
— Что за околесицу ты несешь?
— Помаленьку крыша едет… от наших отношений.
— Ты что там, обалдел от радости?
— От радости? Хм… Да. Обалдеешь тут.
— Ты чем-то недоволен? — наконец капризно вопрошает Наташа.
— С чего ты взяла?
— Да так, показалось…
— Надолго зарулишь?
— До рассвета.
— Погоди, а муж?
— Его не будет до завтра. Я еду! Жди!
Дима встревоженно привстает со стула.
— Наташа!..
Короткие гудки. Он торопливо набирает номер.
В квартире Наташи настойчиво звонит стационарный телефон, однако Наташа не обращает на него внимания. Она поспешно собирается в спальне. Сбрасывает халат. Обнаженная, открывает зеркальные дверцы шкафа, швыряет на кровать черное кружевное белье, черное платье, темно-синий женский костюм с брюками, джинсы, тенниски. Надевает тонкие кружевные трусики и в раздумье застывает перед кроватью, заваленной одеждой.

Дима в отчаянии швыряет трубку на телефон, подходит и плюхается на диван. Пес встает, потягивается и подходит к Диме, тыкается носом ему в ладони, сложенные между колен. Дима гладит пса и приговаривает:
— Ну, вот и вляпались мы с тобой опять. А Игорь предупреждал. И каждая такая встреча — это всевозможные будущие неприятности. Мягко говоря.

А ледяная глыба в бассейне уже изменила очертания и уменьшилась в объеме. По ней текут ручейки талой воды. Дно бассейна покрыто водой. От глыбы отваливаются крупные куски льда и с шумом и плеском обрушиваются в воду.

19
Свешников открывает дверь и входит в свою квартиру.
Жена в гостиной смотрит телевизор. Свешников бросает: «Привет!» — и проходит в кабинет-спальню, включает настольную лампу и снимает пиджак. В дверях появляется его жена, красивая нестарая женщина в спортивном костюме с намечающимся возрастным животиком.
— Ужинать будешь? — спрашивает она.
— Да, — отвечает Свешников, снимая рубашку. — Мне кто-нибудь звонил?
— Нет.
— Я сегодня буду работать всю ночь. Может быть, под утро придется уехать.
— Далеко?
— В Хранилище. Существо… Помнишь, я рассказывал?
Жена сочувственно кивает.

20
Еременко стоит на пустынном перекрестке. Он нахохлился, поднял плечи и сунул руки в карманы черной куртки, — не проректор, а типичный урка из старого фильма. Он нервно постукивает подошвой по тротуару и постоянно озирается.
Из-за угла выплывает синий «Мерседес», останавливается. Открывается передняя дверь со стороны пассажира. Выглядывает Владимир. Он в пиджаке и при галстуке.
— Виктор Иванович! — любезно тоном окликает он.
Еременко трусливо оглядывается.
— Поехали! — говорит Владимир. — Нас ждут.
Открывается задняя дверь машины.
Еременко понуро подходит к «Мерседесу» и втискивается на заднее сиденье, где уже сидят двое. Один из них — Коля, муж Наташи.

21
Колесов, заметно «нагрузившись», сидит возле не менее хлебнувшего мистера Морелла. Он панибратски обнимает американца за плечи и бормочет, заглушаемый музыкой:
— Дорогуша, шанс есть шанс, нельзя его упустить. Если судьба дает шанс вырваться из всего этого дерьма, в котором мы бултыхаемся с девяносто первого года, надо драпать. И думать нечего. Все равно в этом поганом болоте до самой нашей смерти лучше уже не будет.
Пьяный переводчик с осовелыми глазами и с галстуком на боку, соскальзывая локтем с края стола и с трудом ворочая языком, пытается переводить.
— Не переводи! — велит Колесов. — Это ему не обязательно понимать. Да и не поймет он правильно. Чтобы нас понять, надо самому в этом говнище поплюхаться. — И — Мореллу: — Йес, сэр?
Морелл пьяно кивает и улыбается.
— Йес, о'кей! Уэлкам!

22
Дима входит в зал с бассейном. В руке у него железный ящичек с инструментами. Он ставит ящичек на пол и идет по краю бассейна к ледяной глыбе. Осматривает ее, обходя вокруг бассейна, и останавливается возле ящичка. Отворачивается к стене с распределительным щитком, открывает ящичек, достает отвертку и начинает ковыряться в щитке.
Между тем от глыбы отваливается довольной большой кусок льда и рушится в бассейн, на треть заполненный талой водой. Там, где он отвалился, остается темное отверстие.
Дима на миг оборачивается на шум и возвращается к своей работе, не заметив ничего особенного.
Из отверстия в глыбе медленно появляется и начинает, подрагивая, вытягиваться нечто, отдаленно похожее на щупальце или хлыст, — оно раздвигается, как телескопическая антенна. Пошарив в воздухе, оно замирает, направленное на Диму, и начинает растягиваться в его сторону.
Из щитка с треском сыплются голубые искры, свет несколько раз мигает. Дима отпрянул, затем принюхался, пригляделся к щитку.
— Нет, это что-то с проводкой. Тут все в порядке, — ворчит он. — Если не найду где-то рядом, пусть зовут электриков. Целую бригаду. — Он закручивает винт на щитке и присаживается на корточки, осматривая кабель.
Щупальце тянется, приближаясь к щиколотке Димы. На конце щупальца — утолщение. Оно начинает раскрываться, — это три острых хищно изогнутых когтя. Из сердцевины выползает тонкое блестящее жало. На конце его дрожит желтая капелька яда.
— Ну, нет! — восклицает Дима, и его слова мечутся по залу гулким эхом. — Я — пас! Это работа для профессионалов! — Он выпрямляется и чешет макушку. — Лучше холодильник починить.
Жало, между тем, почти достигло его ноги.
Дима подхватывает за ручку ящичек с инструментом и уходит из зала, так и не оглянувшись на бассейн.
Потеряв тепловой ориентир, щупальце начинает раскачиваться, шаря в поисках добычи, а затем стремительно втягивается обратно в отверстие.

23
Наташа выходит из подъезда в сумерки. На ней черные джинсы в обтяжку, красная майка, выделяющая упругие груди, и легкая курточка. Оглядевшись, она решительно направляется через двор к троллейбусной остановке, где уже стоят несколько человек.
На улице зажигаются фонари, а двор темен и неприветлив. Шуршит ветерок в сумрачных разросшихся кустах вдоль асфальтовых дорожек и в ветвях больших раскидистых деревьев, — двор уже стар.
Наташа прибавляет шаг, стремясь быстрее добраться до светлой улицы.

24
Дима захлопывает тяжелую дверь холодильной установки.
— Порядок!
С ящичком в руке он идет к вахтерской.
Навстречу ему мчится пес, радостно крутя хвостом и поскуливая.
— Джонни! — говорит Дима. — Соскучился? Не любишь одиночества? Боишься этих?.. — Он кивает на стеллажи. — Не бойся! — Он треплет пса между ушами. — Это всего лишь экспонаты. — И тихо добавляет: — Иногда я и сам их побаиваюсь. — На ходу он посматривает по сторонам — на стеллажи с подсветкой: скелеты, чучела, черепа, блестящие банки с животными и насекомыми. — М-да, — тянет он. — Надо бы развеяться. — И — псу: — А что, Джонни, не искупаться ли нам в озере? Как всегда.

Ледяная глыба в бассейне стремительно тает. Один за другим еще несколько больших и тусклых ледяных осколков обрушиваются в воду, вздымая фонтаны брызг. В глыбе после этого образовалось еще одно отверстие, больше первого. В отверстии медленно и осторожно появляется гигантская суставчатая, похожая на паучью или крабью, лапа в серо-зеленом хитине, покрытая чем-то вроде редкой рыжей шерсти. Лапа опускается в воду и делает несколько движений, как бы ощупывая дно.

Дима в вахтерской ставит ящик с инструментами за диван, снимает телефонную трубку и кладет ее на стол.
В сопровождении Джонни он выходит во двор Хранилища. Несколько мощных фонарей освещают двор, ворота, пандус и берег озера возле Хранилища. Дима сбегает по пандусу и несется к берегу. Пес не отстает, подпрыгивая на ходу от радости.

25
Свешников сидит дома за письменным столом. Настольная лампа ярко освещает предметы на столе: разбросанные черно-белые и цветные фотографии «линзы» в разных ракурсах, снятые в котловане; стакан с ручками и карандашами; телефон и настольные часы; стопку толстых почитанных, с торчащими закладками книг — справочники и монографии по зоологи и палеонтологии; листы чистой и исписанной, изрисованной бумаги; общие тетради в истрепанных переплетах, — все небрежно разложено под лампой в творческом беспорядке. Чуть сбоку стоит включенный компьютер. На экране цифровое фото все той же линзы. Руки профессора — в круге света, лицо — в полутьме. Он сосредоточенно разглядывает через большую лупу один из снимков, откладывает его и пытается продолжить карандашный набросок: несколько паучьих лап и овал вместо туловища. Он пытается прорисовать одну из лап, отбрасывает карандаш и откидывается на спинку кресла.
— Ч-черт, — бормочет он растерянно. — Что это такое? Черт знает, что за существо! И откуда оно взялось? — Он хватает телефонную трубку и стучит по кнопкам, набирая номер Хранилища. Короткие гудки. — С кем он там треплется? — злится профессор.

26
В вахтерской трубка по-прежнему лежит на столе.
Дима плещется в озере, ныряет, фыркает, насвистывает. Пес, поскуливая, бегает по берегу и не решается последовать за Димой.
— Джонни! — кричит Дима весело, и эхо мечется в деревьях за озером. — Ко мне! Джонни! Давай! Прыгай! Ко мне!
Пес мечется по берегу и вдруг, с короткого разбега, бросается в воду, подняв тучу брызг.

В бассейне, уже на две трети заполненном грязной водой, стоит основательно подтаявшая глыба. Лапа, торчащая из глыбы, шевелится, скребет дно, баламутит воду. С другой стороны, пробив истончившийся лед, из глыбы выдвигаются еще две такие же отвратительные лапы. Они упираются в дно бассейна и замирают.
А через несколько мгновений, словно под мощным давлением изнутри, глыба с треском, звоном и плеском взрывается тысячью осколков. В бассейне вздымается столб из воды и льда. Лопаются, сыпля искрами, лампы дневного света, разбитые осколками льда.

27
По проселочной дороге едут машины — впереди «Мерседес», а за ним, подпрыгивая на ухабах, рефрижератор.
В «Мерседесе» Владимир говорит Еременко:
— И куда же мы приедем?
— К Хранилищу, — ответствует тот. — Через площадку.
— Значит, наблюдать оттуда хорошо? — вопрошает Коля. — Ну а как насчет — подъехать к Хранилищу?
— От площадки — пологий спуск по такому же проселку. Выходит эта дорога прямо во двор Хранилища.
— Скоро? — интересуется Владимир.
Еременко поглядывает в окошки. Всматривается в полутьму.
— Почти приехали. За поворотом будет площадка.

Дима, приглаживая мокрые волосы, поднимается по пандусу. Одежда местами промокла и прилипла к влажному телу. Дима оглядывается. На берегу мокрый пес старательно и с удовольствием отряхивается, рассыпая брызги.
— Джонни! Пошли! — зовет его Дима, открывая дверь.
Пес, отряхнувшись, неторопливой трусцой направляется к пандусу.
— Джонни! — сердится Дима. — Быстрее, олух!
Пес бросается к дверям со всех ног и влетает в Хранилище раньше Димы.
Дима входит в вахтерскую и кладет на место телефонную трубку. Телефон тотчас начинает звонить.
— Алле! — утомленным голосом говорит Дима в трубку.
— Дмитрий? — раздается голос Свешникова.
— Он самый, Петр Андреевич, — узнает его Дима.
Пес, который, улегся было на прежнее место под стеной, поднимает голову и прислушивается к чему-то за пределами вахтерской.
— Как там «линза»? — интересуется Свешников.
— Тает помаленьку.
Пес встает и подходит к двери, опускает голову к щели под дверью, принюхивается, фыркает. Начинает царапать дверь лапой и скулить.
— Давно смотрел? — спрашивает Свешников Диму.
— Да нет, — мямлит Дима. — Не очень.
Пес беспокойно смотрит на Диму, занятого разговором, снова скребется и принюхивается, пронзительно поскуливает.
— Понятно, — продолжает Свешников. — И что там видно?
— Все то же.
— Один только лед?
Дима мнется.
— Н-ну, в общем…
— Больше пока ничего?
— Вроде ничего, — неопределенно тянет Дима.
Пес тревожно тявкает в сторону Димы и снова царапает дверь.
— Будь добр, — просит Свешников. — Прямо сейчас пойди, посмотри еще раз и сразу же перезвони.
Дима морщится и недовольно качает головой — мол, замучил.
— Хорошо, сейчас посмотрю. — Он кладет трубку и поворачивается к псу: — Ты чего умным людям разговаривать мешаешь?
Джонни требовательно гавкает, глядя на Диму.
— Прогуляться хочешь? — Дима открывает дверь. — Давай, беги. Только не нагадь.
Пес молча уносится в глубину зала.

На каменном выступе над проселком стоят Владимир, Еременко и Коля. Внизу, на проселке, видны «Мерседес» и рефрижератор. Владимир смотрит в бинокль на главное здание Хранилища, все окна которого освещены.
— А почему везде свет горит? — осведомляется он у Еременко.
Тот в затруднении пожимает плечами и после заминки отвечает:
— Так… положено. Наверное.
— Тем лучше! — одобрительно чеканит Владимир.

28
Дима входит в зал с бассейном. Подскальзывается на подтаявшем осколке и замирает. Медленно оглядывает зал. Глаза его становятся круглыми. На лице сменяют друг друга недоумение, удивление, изумление.
— Едрена мама!.. — веско молвит он, оглядываясь.
В зале горят всего две уцелевших лампы под потолком, одна из которых жужжит и часто мигает. Слышен еще один звук, журчание, — это с кафельного пола в бассейн струйкой стекает вода.
Даже в скудном свете двух ламп хорошо различим весь кавардак: разбитые лампы, лужи и осколки льда вперемежку с осколками стекла на полу вокруг бассейна, заполненного водой. Там, где стояла линза, из воды виднеется лишь груда ледяных обломов.
— Не понял… — говорит Дима и осторожно подходит к бассейну, глядя на остатки линзы. — Так что, там ничего не было? Или оно взорвалось? — Он шагает вдоль бассейна, осторожно ступая по хрустящим льдинкам, и видит мокрые полосы, — будто что-то волокли по полу. Он направляется по этим потекам и останавливается перед еще одной дверью. Она выбита настолько мощным ударом, что от нее остались только щепки, разбросанные вокруг.
— Ни хрена себе… — шепчет Дима и начинает пятиться, поворачивается и, перепугано оглядываясь на разбитую дверь, бросается к той двери, через которую вошел.

29
На остановке остались только Наташа, парень и пожилая женщина с сумкой. Парень стоит на краю тротуара и голосует проносящиеся маршрутки и такси. Женщина медленно поворачивается и понуро бредет прочь с остановки. Наташа в бешенстве — кусает губы и сжимает кулаки. Потом рассерженно шарит в карманах куртки и достает мобильник.

Дима бежит к вахтерской. На лице его — ужас. Еще издалека он слышит настойчивые звонки телефона. Это Наташа, сердито хмурясь, звонит ему с остановки.
Когда он вбегает в комнату, телефон уже молчит. Дима хватает трубку. В этот миг он слышит отчаянный лай Джонни, перепуганного насмерть, а затем короткий истошный предсмертный собачий визг, который переходит в затихающий вой.
— Ох, ты ж, мать твою… — испуганно бормочет Дима, ведет пальцем по списку сотрудников на столе под стеклом и, промахиваясь дрожащим пальцем мимо отверстий диска, торопливо набирает номер Свешникова.

Свешников работает за компьютером. На экране он пытается смоделировать неведомое существо. Получилась паучья лапа и округлый очерк брюшка, похожего на брюшко насекомого.
Свешников берет со стола большую чашку чая с лимоном и отпивает несколько глотков. Звонит телефон. Свешников не спеша ставит чашку и берет трубку.
— Да!
— Петр Андреевич! — глухо говорит Дима, прикрывая свободной ладонью трубку и опасливо выглядывая в окошечко вахтерской. — Эта штука… Все растаяло и эта штука ожила!..
Свешников подается вперед.
— Что?! Как? — На лице профессора проступает азартная радость охотника, которому невероятно повезло с добычей. — Ожила? Отлично! Великолепно!
— Какого черта! — с ужасом орет Дима и пытается подтащить к двери стол, чтобы перегородить вход, — дверь вахтерской открывается внутрь. — Послушайте! Оно уже собаку сожрало! Я ухожу к чертовой матери!
— Спокойно! — рявкает в трубку Свешников. И — вкрадчиво: — А ты сам его видел? Существо это.
— Еще чего!
— Ну, так вполне возможно, Существо не такое уж и крупное, как тебе с перепугу представляется. И если оно что-то и сделало с собакой, то, скорее всего — обороняясь.

Дима, все еще тяжело дыша, рукой вытирает вспотевший лоб. Несколько секунд он молчит, начинает успокаиваться. В самом деле, у страха глаза велики. Может, и впрямь там какая-нибудь гадость, которая видит совершенно чужой для нее мир. И тоже боится незнакомого этого мира. И сейчас это Существо забьется куда-нибудь в темный угол и будет сидеть там, пока его не найдут и не поймают.
— Вы думаете, опасности нет? — с сомнением говорит он.
Свешников хмурит брови, кривит губы — ему неприятно врать, но чего только не сделаешь ради науки.
— Убежден! Жди меня. Я выезжаю.
— Ладно, — неуверенно тянет Дима. — Подождем. — Кладет трубку и говорит сам себе: — Все-таки профессор…

На пустой остановке Наташа голосует проезжающие машины. Как назло, нет ни маршруток в нужную ей сторону, ни свободных такси.
С разгону лихо тормозит серый «Опель Рекорд». Наташа открывает переднюю дверь. За рулем мужчина лет сорока пяти с грубоватым сытым лицом.
— До Петровки,— говорит Наташа.
Он оценивающе оглядывает ее и с улыбкой предлагает:
— С ветерком. Но беру натурой.
— Пош-ш-шел, педрила! — сквозь зубы рычит Наташа и захлопывает дверь.
Машина срывается с места и уносится по пустой улице.

Свешников гонит «Вольво» по городу — притормаживает у светофоров на широких улицах, сворачивает в темные переулки, где приходится на полную мощность включать фары. Снова вырывается на проспекты и бульвары, плавно обходит редкие машины. Проносится мимо голосующей Наташи.

30
Свет в вахтерской погашен. Только через окошечко из зала тусклый отсвет проникает внутрь. Дверь забаррикадирована столом и придвинутым к столу диваном. На диване, спрятав ладони под мышки, сидит Дима с круглыми от страха глазами и напряженно смотрит на забранное решеткой окошко. Он слышит, как в зале Хранилища грохочут переворачиваемые Существом стеллажи и шкафы, звенят разбивающиеся стекла, — Существо явно еще не насытилось или не успокоилось после пробуждения.
— Ничего себе — малыш… — ворчит Дима со страхом. — А я тут сижу, как идиот, запер себя в этой мышеловке…
Он слышит гулкое цоканье шагов многоногого и, несомненно, весьма крупного существа. Слышит и другие — непривычной тональности — звуки: стрекот, шуршание, странное фырканье. Звуки приближаются к вахтерской.
Дима, оторопело приоткрыв рот, медленно и неслышно сползает с дивана на пол и придвигается к столу, чтобы его не было видно из окошка.
За дверью слышится очередной металлический грохот и звон бьющегося стекла. Тишина, потом звенят и хрустят осколки под тяжелой поступью. Шаги удаляются.
Дима облегченно вздыхает, облизывает пересохшие губы. Лоб его в крупных каплях пота, но он даже не замечает этого.
— Нет, надо сваливать отсюда, — бормочет он в панике. — Вот только позвоню… куда-нибудь… — Он поднимает руку и нащупывает на столе телефон. Берет его, снимает трубку — телефон мертв. — Не судьба, — шепчет Дима в пространство.
Ослабевшая рука Димы с трубкой медленно опускается.

31
На каменную площадку по длинному, крутому склону поднимается Коля.
Владимир и Еременко выжидательно смотрят на него сверху. Владимир невозмутим, да и Еременко успокоился.
— Подходы мы и без вас изучили, — рассказывает Владимир. — Двое наших бойцов полдня ошивались вокруг вашего Хранилища. Под бомжей «косили». Спирт у сотрудников выпрашивали.
— Тогда я… — начинает Еременко.
— Вы нам нужны внутри, — обрывает его Владимир. — Без остановок и задержек подведете нас к месту. И будете помогать.
— Помогать? Я же не грузчик.
— Вы неправильно поняли, — растолковывает Владимир. — Будете смотреть, чтобы при загрузке штуковину эту не повредили…
— Тогда все в порядке, — успокаивается Еременко.
— …И будете контролировать доставку и хранение, — добавляет Владимир. — Сопровождать то есть.
Лицо Еременко вытягивается.
— Доставку — ладно. А хранение… Я что же, как… как часовой, при нем дежурить должен?
Владимир разводит руками — безо всякого участия и сочувствия.
— Ничего, подежурите.
— Я, вообще-то, работаю. И на немаленькой должности.
— И что с того?
— Да ведь прогулы… — раздражаясь, говорит Еременко.
— Да ведь это не мы одолжения у вас просим, — в тон проректору отвечает Владимир. — Это вы должок свой отрабатываете.
Плечи у Еременко медленно опускаются. Возразить ему нечего. Капкан крепко держит. Приходится смирить гордыню.
— А вы, Виктор Иванович, на работу сообщите завтра, что приболели на пару дней и будете отлеживаться… Вы ведь, говорите, на немаленькой должности… Так что беспокоить не станут. Дача есть?.. Ах да, есть! — усмехается Владимир. — Будете болеть на даче. А мобильник дома оставите.
— Как же без связи? А если что?..
— Мы вам на время другой дадим. — Владимир зло щурится. — А вот «если что» — нам не надо. И вам тоже.
Еременко хмурит лоб. Негромко откашливается. Его подмывает сказать что-нибудь весомое, продемонстрировать, что он все же не пешка, что к нему следует прислушиваться, с ним надо считаться.
— Меня интересует следующее. Таможня…
— Пусть это вас не интересует, — обрывает его Владимир.
Коля уже перед ними.
— Все! — докладывает он, слегка запыхавшись. — Порядок. Телефоны отрубили. Сигнализации в этом сарае нет. То есть — можно считать, что нет. Одно название… А теперь и названия нет. Так что можем начинать.
Вдалеке на бетонке, ведущей к Хранилищу и хорошо видной со скальной площадки, появляется свет фар. Свет на бешеной скорости приближается к Хранилищу. Владимир замечает его. На миг он теряет дар речи. Безмолвно открывает рот, как рыба на суше, и тычет пальцем в сторону бетонки.
— А эт-т-то что такое?! — наконец негодующе выговаривает он, повышая голос, и поднимает бинокль к глазам. Обращается к Еременко: — Профессор, может, это кто-то из ваших?
— В такое время? — удивляется Еременко.
В бинокль видно, как «Вольво» Свешникова резко тормозит в освещенном дворе Хранилища, так что машину даже немного заносит.
Владимир протягивает бинокль Еременко.
— Посмотрите-ка! Вдруг, узнаете…

32
Свешников, немного не доехав до пандуса, глушит двигатель и резким рывком ставит машину на ручной тормоз. Выскакивает из кабины, хлопает дверцей и почти бегом поднимается по пандусу к Хранилищу.
В кабине «Вольво» ключ остается в зажигании. Под ним слегка покачиваются брелок сигнализации и обычный брелок — миниатюрный глобус.

Дима слышит шум подъехавшей машины. Он привстает и опасливо глядит через окошечко вахтерской в зал — там никакого движения.
В вахтерской требовательно дребезжит входной звонок.
— Тихо — тихо — тихо… — причитает Дима, поспешно и суетливо разбирая баррикаду: оттягивает от двери диван и стол. Потом открывает дверь, высовывает голову, озирается и бежит к двери проходной.
В зале — жуткий кавардак: опрокинутые и покосившиеся стеллажи и шкафы, в проходах — груды битого стекла, треснувших склянок, лужи формалина, валяются разорванные, истерзанные экспонаты.
Дима отпирает дверь. Свешников решительно пытается войти, но Дима еще более решительно, навалившись всем телом, выталкивает его наружу и вываливается сам. Плотно закрывает за собой дверь и прижимается к ней спиной.
— В чем дело? — надменно произносит профессор.
— Эта сволочь, похоже, величиной со слона, — с мольбой и ужасом в голосе говорит Дима. — Вы бы видели, что она там натворила.
Свешников порывается войти — пытается отодвинуть Диму от двери, но не тут-то было. Откуда у парня только взялось столько сил? Он остается недвижим, как будто у него самого веса не меньше, чем у слона.
Свешников прекращает безуспешную борьбу с Димой и отступает.
— И что же оно натворило? — говорит он, стараясь, чтобы в голосе звучали насмешка и недоверие. — Я не видел. Покажи!
Дима отрицательно мотает головой.
— Нам с вами там делать нечего. — И — с отчаянием: — Надо вызывать милицию… армию!..— С каждым словом Дима все больше переходит на истерический крик: — Расстрелять! Спалить! Разбомбить! С землей сравнять!..
— Успокойся! — гневно орет профессор и дает Диме пощечину.
Тот затихает, гладит щеку и часто моргает.
— Удивительно! — говорит Свешников деловитым тоном. Он все еще спокоен и собран. — Подействовало. А я думал — врут.
— Я туда не пойду! — отчеканивает Дима.
— Верно. Одному там делать нечего. Но нас-то уже двое, — убеждает его Свешников. — И теперь мы пойдем туда вдвоем. И вооружимся… Чем-нибудь.
— Чем? — безнадежно говорит Дима. — Чучелами?
— Хоть один пожарный щит внутри сохранился?
— Не отменяли пока…
— Отлично! Там — топоры, ломы, огнетушители. Чем не оружие?
— Да уж. Супер. Только до него дойти надо. И в живых остаться.
— Ну, конечно, Существо прямо-таки стоит за дверью и ждет, когда мы войдем, чтобы нами слегка перекусить. Ерунда!
Дима молча берется за ручку двери, с натугой отворяет створку и отходит в сторону. Свешников делает шаг внутрь и ошеломленно останавливается, разглядывает разгром в зале. Медленно и глухо выдыхает:
— Да-а-а…
— Вот именно, — говорит Дима.
— Где щит?
Дима указывает пальцем вглубь зала. Давно не крашеный пожарный щит висит на стене шагах в десяти от двери вахтерской.
— Да что тут идти? — удивляется Свешников. — А если бегом, так вообще — на два счета. Раз-два и на месте.
— Бегите, — безразличным тоном говорит Дима. — А я буду считать.
Свешников поворачивается к Диме, кладет руку ему на плечо.
— Я уверен, мы его одолеем.
Дима кивает.
— Ага! Но без меня.

33
Белая «Волга», двадцатьчетверка, мчится по темной ночной автостраде. Наташа сидит рядом с водителем и сумрачно смотрит на дорогу.
— Тяжело сейчас жить стало, — разглагольствует водитель. Этот пожилой мужчина явно из породы говорунов. — В прежние времена хоть денег и было меньше, да зато цены были ниже. Потом, опять же, льготы всякие. Не… Сейчас, конечно, тоже есть. Но что это за льготы? Сплошной одесский юмор. Да и те, глядишь, не сегодня так завтра отымут. И отдадут толстосумам нашим… Как же их называют еще… Слово такое… Во! Нувориши! Выскочки, значит. Так и есть… Ага!.. Опять же, зарплата нынче у простого люда… Смехота и только!
— Все-то у вас не жизнь, а дерьмо получается, — ворчит Наташа. — И смехота.
— Смехота не смехота, да только так вот получилось, что в советское, хреновое, время умудрился я купить эту машину. А теперь? Черта с два я бы смог ее купить. С вашими дерьмократами-капиталистами, с нынешней элитой сраной.
— Почему — с моими? — вопрошает Наташа с удивлением в голосе. — Разве похоже что я из элиты, пусть даже местной?
— Ну, это ясно, — продолжает разливаться водитель. — Элита на попутках да без охраны не ездит. Куда им, пидорасам, без охраны? Когда столько наворовано и награблено, того и гляди ухлопают. Желающих-то — ого-го!
— Думаете?
— А то! Одни — из мести за все, что они, падлы, сотворили со страной и с нами. Другие — из зависти, что этому больше досталось, чем им, и заодно чтоб награбленное их братаном к своим грязным лапам приклеить… ну, такие тоже пули достойны и когда-нибудь дождутся. Третьи — конкурента убрать, да и этих стоит следом за конкурентом отправить.
— Какай-то вы кровожадный…
— Я? Это не я, это они такие. У нас ведь какая конкуренция? Нет конкурента — нет проблемы. Прям не капиталисты, а сталинские выкормыши.
— Сталинские? А он-то тут при чем?
— Чему вас, барышня, в школах учат? Это Сталин сказал: нет человека — нет проблемы… А наши бизнес-бандюки подхватили… Эх! Все у нас перемешалось. Бывшие комсомольские боссы, бывшие секретари обкомов-парткомов и бывшие бандюки. Все теперь называются бизьнесьменами, — с сарказмом выговорил мужик. — А на деле — все они одного цвета — черного. Иуды и бандюки. И никакие не бывшие. От рождения были они такими. Такими и остались. Все остальное, как говорит моя жена, — макияж.
— Ну да, конечно, вы еще скажите, что раньше бандитов не было и всем жилось лучше, раз вы машину тогда купили.
— А ты, милая, разве жила в то время? Небось только сиську мамкину пососать успела. Или в первый класс пойти… Да! Дерьма хватало. Как везде, кстати. Но хорошего было больше, чем теперь. К примеру, такая вот мелочь. Если раньше я на ней… — водитель ласково похлопал по рулю — …мотался только по своим делам, то теперь, чтобы ее подремонтировать да бензинчиком заправить, приходится, вот, извозчиком работать, а не дома под пивко телик смотреть.
— Ну, и как? — подает голос Наташа.
— Что — как?
— Удачно?
— Что — удачно?
— Извозчиком вкалывать? — с иронией осведомляется Наташа. — На бензинчик с запчастями хватает?
— По-разному случается… — охотно рассказывает водитель, не замечая или не желаю замечать Наташиной иронии. — А вообще, сначала и страшновато было, и машину жалко… Народ всякий попадается… Мерзавцев и другой разной мрази в новые-то времена заметно прибавилось.
— Но привыкли же?
— В общем, да, можно сказать, почти освоился. Только по вечерам все равно не по себе — чересчур уж всякой шушвали расплодилось. Иногда еду, смотрю — голосуют. И не останавливаюсь…
— И почему это?
— Та-акие рожи попадаются…
Фары автомобиля выхватывают на обочине парня с большой дорожной сумкой. Он поднимает руку, голосуя.
— Возьмем? — спрашивает водитель и начинает тормозить.
— Нет-нет! — восклицает Наташа. — Некогда мне!
— Жалко человека. Один на дороге. В такое-то время.
— Я тороплюсь! — сварливо объявляет Наташа.
Водитель останавливает машину возле парня.
— Спросим, может ему по дороге. — И — парню: — Тебе куда?
— До Зерновской балки.
Водитель вопросительно смотрит на Наташу.
— Это же крюк какой! — негодующе говорит Наташа.
— Пешком-то долго, — как будто соглашается водитель. — А на машине — и не заметите. Всего-то пара-тройка километров.
— Мы же договорились, — раздражается Наташа.
— Сколько даешь? — спрашивает водитель у парня.
— Сколько попросишь… Папаша, тороплюсь я.
— Садись.
— Я, между прочим, тоже тороплюсь, — злится Наташа.
Довольный парень забирается на заднее сиденье.
— Всех мигом доставлю, куда требуется, — примирительно обещает водитель. — А лишние денежки на дороге не валяются.
Наташа, надувшись, отворачивается к окну. Что тут поделаешь? Не выходить же из машины! Место пустынное. Тьма — хоть глаз выколи. Жилье — в стороне от трассы. О такси можно и не вспоминать. Разве что по мобильнику попытаться вызвать? Да и то неизвестно, поедет кто сюда или нет и сколько ждать придется. Других попуток и вовсе не видать — час поздний, все по норкам попрятались. Пока в этих местах дождешься попутки или такси — десять раз ограбят, двадцать — изнасилуют и пару раз убьют.

34
Свешников и Дима стоят в зале Хранилища. Оба вооружены: у Димы в руке пожарный топор, у Свешникова на плече тяжелый лом. Перед ними — перевернутые, искореженные стеллажи, битые банки с заспиртованными животными.
— Любопытно… — бормочет Свешников, глядя вниз.
Он приседает на корточки, кладет на пол свой лом и разглядывает угол металлической полки с торчащими вверх стеклянными зазубринами. На стекле и на полке — блестящие янтарные полосы странного вещества. Свешников прикасается к одной полосе. Та беззвучно лопается.
Свешников растирает вещество между пальцев. Оно тянется, как густая слизь. Свешников нюхает его, брезгливо морщится, оглядывается и вытирает руку о валяющееся рядом разорванное чучело енота. Снова берется за лом.
— Да, странное создание, — задумчиво произносит он, выпрямляясь.
— И опасное, — добавляет Дима с ожесточением. — А это сейчас — главное.
— Как бы его увидеть? — бормочет Свешников.
Дима слышит слова профессора и тут же вспыхивает:
— Ну, уж не-е-ет! Мы так не договаривались! Это вы уж сами! Я его не видел — и видеть не желаю. Хватит того, что я его слышал. И видел то, что оно творит.

35
«Мерседес» и рефрижератор медленно спускаются по ухабистому, разбитому проселку к Хранилищу. Кузов рефрижератора опасно кренится то в одну, то в другую сторону. За рефрижератором тянется большое, густое облако пыли.
В кабине «Мерседеса» Еременко говорит сам себе:
— Странно! Что там Свешников делает в это время?.. — Он вдруг вспоминает разговор с ректором. — Ах да! Он же назначен на мое место…
— Что? — оборачивается с переднего сиденья Владимир.
— Профессор Свешников назначен сегодня руководителем научной группы…
— Что еще за группа?
— По изучению находки.
— Льдины, что ли?
— Ее содержимого.
— И чего это его понесло сюда среди ночи?
Еременко понимающе улыбается уголками губ и отвечает:
— Не смог дождаться утра.
Владимир мгновение пристально смотрит на Еременко и говорит:
— Ну, вы, ученые — больной народ.
Еременко с сожалением качает головой.
— Таких, как Свешников, увы, мало. А он — ученый от Бога.
— Ничего! От Бога он там или от черта, вывернем его наизнанку и посмотрим, чем этот ученый хмырь в обед натрескался, — с прихохатыванием обещает Коля.
— Владимир!.. — с испугом подскакивает Еременко.
Тот вздыхает и со злостью смотрит на Колю, а Коля делает невинное лицо и отворачивается к окну, за которым тьма.
— Это наш Коля так пошутил, — успокаивает Владимир проректора. — Неудачно и глупо. Он вообще плохой шутник.
— Я умоляю только об одном, — обращается к нему Еременко. — Никакого насилия!
Коля с презрением смотрит на проректора. Владимир снисходительно усмехается.
— Без некоторого насилия может не получиться. Вахтер. Потом коллега ваш. Конечно, если они не будут упрямиться, все будет нормально… Или, скажем, все может быть нормально… — Он пожимает плечами. — А может и не быть.
— Тут уж как карта ляжет, — с умным видом встревает Коля.
— Так Свешников же меня узнает… — с беспокойством говорит вдруг Еременко. — Я снаружи бы…
— Не узнает. Я маску дам вам.
— А по голосу?
— А вы больше молчите.
— А одежда… или еще как…
— Мы с собой гардероб не возим! — смеется Коля.
Владимир тоже усмехается — криво.
— Может, его проще убить?
— Нет! Только без этого… без «мокрого дела»… — говорит Еременко.
— Да что вы, ей-богу! Шучу я! — восклицает Владимир и терпеливо поясняет: — Для «мокрухи» есть профессионалы. И мы хлеб у них не отбиваем.
Еременко выдыхает с облечением и расслабленно разваливается на спинке сиденья.
— Хотя… всякое бывает… — задумчивым голосом добавляет Владимир, пристально глядя на проректора.

36
Свешников открывает дверь с табличкой «Виварий». Дима зажигает свет. Виварий находится в подвале. Вдоль стен стоят в несколько этажей клетки с подопытными животными. Стенки клеток — из металлической сетки.
Дима останавливается посреди вивария перед грязным металлическим столом с передвижной бестеневой лампой, — на этом столе работают с животными, в основном, препарируют их.
Свешников медленно идет вдоль клеток, глядя на животных. В клетках кролики, кошки, морские свинки, белые мыши. Разбуженные светом, они беспокойно возятся за сеткой.
По сторонам от двери, в которую вошли Дима и Свешников, стоят два железных медицинских шкафа с пластмассовыми коробками, круглыми никелированными биксами и поблескивающими хирургическими и анатомическими инструментами. Свешников открывает шкаф и перебирает инструменты. С большим анатомическим ножом подходит к столу, где его ждет Дима.
— Переносная клетка? — спрашивает он у Димы.
Тот оглядывается, заглядывает под стол и вытаскивает оттуда самодельную переносную клетку с двумя проволочными ручками и откидывающейся сверху крышкой.
— Приготовь ее, — велит Свешников. Сам он подходит к многоэтажным клеткам. — Итак, у нас есть некое неведомое агрессивное и голодное существо из другого мира. — Он открывает клетку и хватает за загривок одну за другой несколько морских свинок, засовывает их в клетку, которую держит наготове Дима. — Да, можно сказать — из другого мира. Десятки, сотни миллионов лет назад Земля ведь и впрямь была совершенно другим миром. — Он открывает следующую клетку со свинками и тоже переправляет их в переносную клетку. — Как нейтрализовать чужака? Не зная его привычек, вкусов, способностей, возможностей, манеры поведения и степени разумности. — Свешников медленно идет вдоль клеток, разглядывая их обитателей. — А что мы знаем о нем? Только одно. Оно сильно проголодалось за эти миллионы лет. Скорее всего, мы не сможем его накормить… тем более что мы не можем быть полностью уверены в его планах. Но заманить — сможем. Значит, надо его заманить и запереть. — Свешников останавливается и уставляет указующий перст на Диму. — В вашем холодильнике! Кстати, вы, Дима, что-то должны были там починить? Так вы починили?
— Да. Но починил, насколько смог. Оборудование — такое старье…
— Мы загоним его в холодильную камеру, запрем и заморозим. — Свешников открыл еще одну клетку и вытащил оттуда кролика, крепко держа его за уши. Тот забил было ногами, но тут же затих и застыл. — А потом уж подумаем, как быть дальше.

Дима с усилием отворяет большую и массивную дверь холодильной камеры. Свешников заглядывает туда, передает кролика Диме, осматривает дверь.
— Пусто и не холодно.
— Конечно, — отвечает Дима. — Не работала ведь.
— Изнутри эту дверь можно как-нибудь открыть?
— Разве что выломать или выбить. Захлопывается наглухо.
Свешников осматривает дверь, указательным и большим пальцами измеряет ее толщину. Одобрительно кивает головой.
— Ладно, Дима, включайте камеру.
Дима смотрит на кролика, чьи уши зажаты у него в руке. Тот смирно висит, ожидая участи. Дима отводит руку с кроликом немного на отлет, а другой рукой опускает рубильник выключателя. Слышно, как мотор с глухим гулом начинает набирать обороты.
Под стеной холодильной камеры лежат топор и лом — вооружение профессора и вахтера. Свешников берет лом, пошире открывает тяжелую дверь, один конец лома упирает в верхний наружный угол двери, другой — в верхний угол дверного проема и прижимает лом дверью. Между дверью и проемом остается достаточно большой просвет.
— Ловушка готова, — удовлетворенно говорит Свешников. — Надеюсь, оно в эту дверь пролезет. И в холодильнике поместится. — Он достает из кармана куртки анатомический нож и забирает кролика у Димы. На вытянутых руках он полосует кролика ножом по горлу. Кролик тонко вскрикивает. На цементный пол брызжет струйка крови.
Свешников швыряет тушку в холодильник. Присаживается над клеткой со свинками. Откидывает крышку и вылавливает оттуда первую свинку.
— Надеюсь, его привлечет запах свежей крови.
Свешников заносит над свинкой окровавленный нож.
Дима болезненно морщится.
Тушка летит в камеру.
— Надо сделать лужу крови побольше, — говорит Свешников, работая ножом, как профессиональный мясник. — Хотя никто не знает, какие органы чувств имеются или развиты у этого Существа. И все-таки, судя по останкам собаки, оно плотоядное. И должно учуять запах свежей крови. Вот мы и проверим, так ли это?
Между тем в темно-красную густую лужу под ногами Свешникова падают и падают одна за другой струйки крови, слышатся глухие шлепки тушек о пол холодильника.
Дима морщится, но расширившимися глазами наблюдает за действиями Свешникова.
— Ну вот, — деловито произносит Свешников. Он встает с корточек, вытаскивает из кармана платок, вытирает руки и нож и бросает платок в камеру. Ногой отодвигает пустую клетку в сторону, к стене. — Прячемся. Оно может быть здесь в любой момент.
Дима подхватывает с пола топор, и вместе со Свешниковым протискивается в щель между стеной Хранилища и холодильной камерой. Здесь тень, так что их снаружи не видно.
— Замерли, — командует Свешников.
На некоторое время наступает полная тишина.
Потом слышится приближающееся постукивание многоногой поступи, стрекот, шуршание и еще какие-то странные звуки.
— Идет, — едва слышно шепчет Дима.
Тень от Существа вырастает на стене возле холодильной камеры, поднимаясь выше голов Димы и Свешникова. Они с ужасом смотрят на него, запрокинув головы. По тени трудно разобрать, как выглядит Существо, но ясно, что у него несколько крабо-паучьих ног и сложное, непрерывно шевелящееся тело.
Раздается скрип — Существо протискивается в камеру — и металлический стук упавшего лома. Свешников проворно выскакивает из укрытия и, налегши, быстро захлопывает дверь.
— Ставь на полную — на «холод»! — кричит он Диме.
Дима уже возле щитка и поворачивает ручку регулятора до отказа.
Изнутри раздаются тяжелые удары в дверь.
— Постучи пока, постучи, — насмешливо советует Свешников.

37
«Мерседес» и рефрижератор стоят возле Хранилища на границе освещенного пространства. Возле них — люди. Восьмеро. Все — в черном. На пятерых черные матерчатые спецназовские маски. Они вооружены маленькими десантными автоматами.
Еще трое — Владимир, Коля и Еременко — держат маски в руках.
— Всем все понятно? — повелительным тоном говорит Владимир.
Все кивают вразнобой.
— Вопросы?
Все молчат.
— Ну, Коля, командуй! — разрешает Владимир.
Еременко неловко напяливает на голову маску.
— А вы, профессор, — обращается к нему Владимир, — держитесь рядом со мной. Будьте под рукой все время. Так — и мне спокойнее, и вам надежнее.

38
Свешников и Дима подходят к вахтерской.
— Теперь обсудим, как быть дальше, — говорит Свешников.
— Звонить надо… — заявляет Дима.
— И позвоним тоже.
— Ах, черт! — сокрушается Дима. — Телефон-то не работает.
— Что такое?
— Видно, обрыв где-то на линии.
— Ничего, — говорит Свешников устало. — Есть мобильный. Сигнал-то хоть у вас тут проходит?
Дима пожимает плечами.
В этот миг дверь проходной распахивается, и внутрь врываются пятеро в масках и с автоматами. Они набрасываются на Свешникова и Диму, ударами и пинками загоняют в вахтерскую и валят на пол.
— Руки за голову! — приказывает один из бандитов.
В Хранилище входят еще трое в масках. Останавливаются, осматриваются.
— Боже! — говорит Еременко. — Что тут было?
— Хор-р-рошее побоище, — с удовольствием говорит Коля.
В отдалении слышатся слышатся гулкие удары о металл.
—Не нравится мне это… — медленно и зловеще молвит Владимир. — Не нравится. И даже очень…
— Где бассейн-то? — спрашивает Коля.
— Не спеши, — останавливает его Владимир. — Что-то здесь не так. Надо с этими… двумя поговорить… А ты пока подгоняй рефрижератор.

В холодильной камере — тишина. Ровно гудит мотор. Внезапно в его гуле появляются сбои. Из-под кожуха камеры с треском летят искры. Гул стихает — мотор останавливается.
И тут же мощный удар изнутри выгибает дверь камеры. За ним непрерывно следуют удар за ударом. Каждый удар все больше деформирует дверь. Очередной удар перекашивает ее на петлях. Следующий удар вышибает искореженную дверь вон.

— Значит, оно живо… — озабоченно говорит Владимир. Он сидит на краю стола.
В Хранилище, в отдалении, слышится грохот.
Все поворачиваются к открытой двери вахтерской и прислушиваются. Дима и Свешников сидят на диване рядышком. Они многозначительно переглядываются. Остальные пятеро стоят, тесно набившись в комнатенку.
— Похоже, оно живее, чем я рассчитывал, — говорит Свешников. — И, похоже, оно только что вырвалось из холодильника.
Владимир спрыгивает со стола.
— Тем лучше! Тогда мы его пристрелим и погрузим в рефрижератор… И вы нам поможете… А по дороге оно… то есть его останки как следует заморозятся… Пошли!
Толпой все, вместе с Димой и Свешниковым, выходят из вахтерской и идут по разгромленному залу.

В это время под кожухом камеры продолжает искрить. Потом искры целым снопом с треском вылетают из выключателя. И во всем Хранилище гаснет свет.
Снаружи видно, как разом погасли окна Хранилища и фонари во дворе. Коля, который между воротами и рефрижератором жестами показывает водителю, как вкатывается махина задним ходом на пандус, замирает, оглядывается на темный корпус Хранилища. Рефрижератор резко, с шипением и фырканьем тормозов, останавливается. Красные тормозные огни высвечивают Колю в темноте. Рука его ныряет за пазуху курточки.
— Эй, Миха! — кличет он водителя. — Вылазь! Пошли-ка, глянем, что там за фигня!
Миха, не гася фары, тяжело спрыгивает с подножки кабины, берет с сиденья АКМ и не спеша поднимается вдоль рефрижератора по пандусу.
— Быстрей! — с раздражением бросает ему Коля.

39
Такси, освещая асфальтовую дорожку включенными на дальний свет фарами, въезжает во двор, окруженный многоэтажными домами.
— Во-он мой подъезд, — тычет пальцем ректор Колесов в лобовое стекло. Он вдребезги пьян, язык его заплетается. — Ты куда?.. Вон же подъезд!..
— Да вижу я! — раздраженно бросает водитель.
Машина разворачивается. Свет фар, покачиваясь, ползет по двору — по кустам, стволам деревьев, стенам домов, детским качелям.
— Приехали! — говорит водитель.
— Получите, как договаривались. — Колесов протягивает ему несколько купюр.
Водитель берет деньги.
— Приятного пробуждения завтра, — не без иронии говорит он.
— Для этого у нас — пивко в холодильничке, — с трудом, но веско выговаривает слова Колесов, открывает дверцу и выбирается наружу.
— Эй, братишка, может, тебя довести до места приземления? — спрашивает водитель через открытую Колесовым дверцу.
— Я дорогу знаю! — уверенно объявляет Колесов, захлопывает дверцу и, шатаясь, подходит к подъезду.
Такси укатывает, а Колесов останавливается возле запертой глухой железной двери подъезда, смотрит в темноте на домофон, звенит ключами в кармане пиджака, потом вытаскивает мобильник и нажимает кнопки.
— Дорогая! — говорит он весело. — Я внизу. Пьян, как свинья. Но так надо… Ага… Наша взяла!.. Открой эту чертову дверь!
Щелкает замок на двери. Колесов запихивает телефон в карман, отворяет дверь — в подъезде горит свет. Колесов входит, останавливается, озаренный какой-то мыслью, и снова вытаскивает мобильник.
— А ну-ка, — говорит он себе с пьяной ухмылкой, — проверим, что сейчас делает наш друг Свешников? Наверняка в Хранилище сидит. И что он там увидел?

40
— Ах, черт! — восклицает в темноте Владимир с досадой и легким испугом. — Свет! Быстро! Где фонари?
В темноте и тишине каждый звук теперь слышится четко и громко — и кажется неожиданным и пугающим.
— Сейчас начнется… — шепчет едва видный во тьме Свешников Диме. — Надо убираться.
Щелкают выключатели — один за другим зажигаются яркие большие фонари. Под ногами бандитов хрустит битое стекло.
В это время Дима и Свешников, пригнувшись, тенями проскальзывают мимо бандитов и стеллажей и скрываются за квадратной колонной. Но им двоим за одной колонной мало места.
Широкие пятна света беспорядочно прыгают по залу, выхватывая из тьмы разрушенные стеллажи, колонны, людей, автоматы, пол. Слышно, как передергивают затворы автоматов. Кто-то громко и часто дышит, кто-то шмыгает носом.
— А где заложники? — вдруг рявкает Владимир.
Дима прижимается к колонне, а Свешников, приседая за стеллажами, крадется к соседней. В этот миг в его кармане начинает играть веселая мелодия мобильного телефона. В напряженной тишине всем кажется, что она просто грохочет. От неожиданности один из бандитов трусливо вскрикивает: «Что там?» — разворачивается и навскидку выпускает в сторону музыки длинную очередь из автомата.
— Идиот, ебить твою мать! — орет на него Владимир. — Не стрелять без команды!
Свешников лежит на полу ничком. Даже в отсветах фонарей видно, что он мертв, — голова повернута набок, глаза приоткрыты, изо рта на мокрый пол, усыпанный осколками, течет кровь. А музыка в кармане продолжает играть еще некоторое время.
— Послушайте, Владимир, — испуганно говорит в темноте Еременко. — Вы же обещали — без стрельбы. Там же люди!
— Заткнись, козел! — орет на него Владимир. — Ситуация изменилась!
— Вовчик! — говорит Коля не без страха. — Надо быстро решать, что делать.
— Уходить надо! — вскрикивает кто-то.
Но — поздно. Совсем рядом раздается стук лап Существа и стрекот.
— Слышите? — говорит Еременко.
Все замирают. Фонари разом поворачиваются на шум. Лучи фонарей выхватывают детали Существа: гигантские лапы, круглые рыбьи глаза, стрекочущие хилицеры и длинные тонкие клубящиеся щупальца. Затем все лучи собираются вместе на громадных хилицерах и длинных щупальцах.
— Твою мать… — шепчет кто-то.
Между щупальцами выдвигается жало с раздвинутыми для удара когтями. Оно медлит мгновение, а затем стремительно и неуловимо ударяет в сторону фонарей. Вопль. Один фонарь, кувыркаясь, отлетает в сторону и гаснет.
Исчезает из света фонарей и Существо.
Замешательство бандитов перерастает в панику. Лучи фонарей тревожно мечутся по залу. Начинается беспорядочная стрельба. В темноте бандиты потеряли ориентировку.
— Бежим! — орут одни.
— Куда бежать?! — вопят другие.
Мелькая в свете фонарей, со свистом наносят удары упругие щупальца Существа, молниеносно бьет жало с когтями.
Еременко срывает маску.
— Выход там! — Он протягивает руку. — Все туда!
Жало вонзается ему в затылок и выходит через правый глаз. Когти впиваются в голову и дергают жертву назад.
Щупальца оплетают отбивающегося Колю, который тоже сорвал маску, поднимают его над землей и с размаху швыряют головой о колонну. Разлетаются в стороны бело-кровавые брызги.
Дима сгибается и со всех ног бросается прочь от колонны, не разбирая дороги.
Несколько бандитов бегут к выходу, куда указывал Еременко. Существо, почти невидимое в темноте, преследует их. Один из бандитов вдруг взмывает в воздух и с воплем падает на торчащий металлический штырь от шкафа.
Дима оказывается перед лестницей, ведущей на второй этаж. Не раздумывая, он кидается вверх по лестнице.
Бандиты выскакивают наружу через тяжелую дверь проходной и захлопывают ее. За дверью слышится режущий слух скрип разочарованного Существа.
Они срывают маски и бегут мимо рефрижератора по пандусу, а затем через темный двор к «Мерседесу». Первым добегает Владимир. Он падает за руль. Ключ в замке. Включает зажигание и дает газ, убирая ручной тормоз. Визжа шинами и вздымая пыль, машина срывается с места. Захлопывается на ходу дверца. Вспыхивают фары.
Остальные бандиты — еще двое — не успевают к машине. Она стремительно проносится мимо них — к бетонке.
— Сволочь! — орет один из бандитов вслед. — Сука! Тебе конец, паскуда!
— Рефрижератор! — кричит ему другой.
Бандиты бегут к рефрижератору, стоящему у пандуса. Поспешно, оступаясь, забираются в кабину. Взревывает двигатель. Рефрижератор круто разворачивается, так что длинный кузов кренится, и его заносит. Кузов задевает правый бок «Вольво», разлетаются в крошку стекла в правых дверцах машины Свешникова.

На бетонку, ведущую к Хранилищу, сворачивает «Волга» с Наташей. Она и водитель с удивлением наблюдают, как мимо них на бешеной скорости проносится «Мерседес», а чуть позже, набирая скорость, проходит рефрижератор.

41
Дима добегает до второго этажа. Останавливается в замешательстве, оглядывается. Он в длинном коридоре с закрытыми дверьми по обеим сторонам. И только возле лестницы — площадка с окном. Дима по очереди дергает двери. Заперто… заперто… заперто… заперто… Наконец одна открывается. За ней — еще лестница, крутая и узкая. Дима начинает карабкаться вверх. Лестница заканчивается небольшой дверью. Дима с отчаянным стоном налегает на нее. Заперто. Он нашаривает ручку. Под ручкой — засов. Дима отодвигает его и распахивает дверь. Он на чердаке. Дима захлопывает дверь за собой и сваливает перед дверью всякую рухлядь — бочку из под известки, короткую кривую лестницу, обломки досок. Потом бросается к маленькому чердачному окошку, квадратному, тусклому, и, распахнув его, выглядывает наружу.
— Где-то тут пожарная лестница… — бормочет он.
Чердачное окошко выходит на противоположную от двора сторону здания, и Дима не видит двор и подъехавшую «Волгу».

Наташа в кабине отсчитывает деньги водителю «Волги». Он в это время, притушив фары, осматривает темный двор и замечает:
— Мрачноватое место.
— Держите! — Наташа протягивает ему деньги. — За такую езду с крюками надо было бы вычесть половину…
— Да не серчайте, барышня. Главное — доехали.
— Это утешает. — Наташа выходит из машины.
«Волга» медленно разворачивается, загораются дальним светом фары, резко и далеко освещая местность.
Наташа проходит мимо «Вольво», замедлив шаг, поднимается по пандусу, нашаривает звонок. Он не работает. Наташа стучит в дверь. Дверь слегка приотворяется. Наташа открывает дверь и вглядывается в темноту. Тихо зовет:
— Димуля… Эй!..

Дима в это время осторожно идет по крыше, переступая через ребра, скрепляющие листы железа. Останавливается у пожарной лестницы. Видит, как удаляется по бетонке какая-то машина, ярко освещая дорогу.
— Значит, не всех бандитов ты сожрало, — бормочет он и начинает опасливо спускаться по ржавой лестнице, нащупывая ногами ступеньки. И вдруг замирает.
— Наташка, — бормочет он. — Может быть, это Наташка… Нет, лишь бы не она… — Дима начинает спускаться быстрее, оступается и повисает на руках, болтая в воздухе ногами. Он пытается нащупать ступеньку, но ниже ступенек нет, а до земли остается метра три. Тогда Дима начинает медленно спускаться на руках.

Наташа входит в Хранилище и закрывает за собой дверь. Та плавно затворяется и несильно хлопает. Замок, щелкнув, срабатывает. Дверь заперта.
Наташа медленно идет по темному залу к вахтерской. Путь знакомый — она может пройти его и с закрытыми глазами. Она идет по краю зала и ей не виден разгром в зале. Наташа нащупывает ручку двери вахтерской и входит. Видит сдвинутые с привычных мест стол и диван и с заметным беспокойством произносит:
— Да что тут такое?..

Лестница кончается довольно высоко от земли. Дима повисает, держась руками за последнюю ступеньку пожарной лестницы, и прыгает. Падает на полусогнутые ноги, валится от толчка на бок, вскакивает и бежит к проходной. Дергает дверь — заперто.
— Что делать?.. Что же делать?.. — бормочет он в замешательстве. — Ничего другого не придумать. — И он кулаком изо всех сил стучит в дверь и зовет во все горло: — Наташа! Наташа!

Наташа слышит стук в дверь проходной и узнает голос Димы. Она поворачивается к двери вахтерской и распахивает ее. За дверью стоит Существо, полускрытое тьмой. Можно только разобрать, как со стрекотом быстро движутся хилицеры, извиваются веревки щупалец, одна гигантская нога приподнимается и замирает как бы в раздумье.
Наташа дико визжит, захлопывает дверь и отскакивает вглубь комнаты.
В тот же миг Существо выбрасывает жало, которое вонзается в дверь, пробив ее насквозь. Наташа, увидев это, издает истошный вопль.

Дима слышит ее вопль. И в бессильной ярости ударяет кулаком в дверь.
— Проклятье!
Он в панике озирается. В глаза ему бросается машина Свешникова. Он решительно бежит к машине, бормоча при этом:
— Надо попробовать… как там, в кино… проводки соединить…
Он, дергает дверь водителя. Дверь не заперта. Он валится в кресло, наклоняется к рулю. Ключ вставлен в зажигание. Дима заводит машину. Загораются фары. Дима переключает скорости, разворачивает машину, сдает назад и гонит ее на пандус. Выжимает газ до упора, откидывается в кресле и упирается руками в руль. Машина с разгону врезается в ворота Хранилища — толстые, но деревянные и ветхие, лишь снаружи обитые листами старой жести, трухлявой от ржавчины. От удара ворота разваливаются на куски, — летят щепки, искореженные листы металла, со звоном разбиваются фары автомобиля. Покрывается сеткой трещин лобовое стекло.
Существо выдергивает жало из двери и устремляется к разнесенным воротам.
Дима пытается открыть дверь машины, но ее заклинило.
И тут Существо нападает на машину. «Вольво» сотрясают мощные удары, оплетают щупальца, которые раскачивают ее, но перевернуть не могут — слишком тяжело, да и застряла она основательно.
Диму на сиденье швыряет из стороны в сторону. Ему в полутьме видны за лобовым стеклом мелькающие щупальца. Потом — круглые глаза Существа. Потом жало начинает бить в лобовое стекло, протыкая его, проминая, но — не в силах разбить. Дима пытается завести машину, но после удара машина мертва.
В это время Наташа выскальзывает из вахтерской и убегает в зал Хранилища.
Существо издает фыркающий звук, оставляет машину и скрывается в темноте Хранилища.
Несколько секунд Дима, приходя в себя, неподвижно сидит за погнутым рулем, а потом начинает плечом бить в дверь. С четвертого удара дверь приотворяется. Обломки ворот мешают открыть ее шире. Дима с натугой протискивается наружу. Перебирается через капот и, потирая плечо, входит в Хранилище. Прислушивается — тишина. Он делает несколько опасливых шагов и слышит шепот: «Дима…» Он идет на голос.
Неподалеку от вахтерской стоит у стены старый деревянный шкаф. На шкафу громоздятся сломанные стулья. Дима минует его и видит как из мрака выступает Наташа.
Они обнимают друг друга. Наташа всхлипывает.
— Что это такое? — шепчет она.
— Существо, — тоже шепотом отвечает Дима.
— Какое существо?
— Никто не знает.
Глаза у Наташи расширяются. Она видит движущуюся тень за спиной Димы. Оба слышат приближение знакомого стрекота. Они бросаются в сторону.
Жало, пролетев мимо, втыкается в шкаф.
Дима хватает со шкафа за ножку обломок стула и со всего размаху бьет им сверху по жалу. Тонкое щупальце лопается, жало с когтями остается в дверце шкафа, а обрубок бешено извивается.
Существо издает пронзительный и страшный визг. Дима с Наташей стремглав бросаются прочь — в зал. На ходу Дима подхватывает с пола все еще светящийся переносной фонарь, оставшийся от бандитов.
— Куда мы?! — кричит Наташа.
— Я знаю, как его убить! — кричит в ответ Дима.

42
Дима и Наташа молча стоят перед крашеной дверью с надписью на металлической желтой табличке:
«ЭЛЕКТРОЩИТОВАЯ
Осторожно! Высокое напряжение!»
Дима поворачивает ручку и толкает дверь. Она со скрипом и сопротивлением открывается. Они входят. Дима светит фонариком. В комнатенке сумрачно, пыльно. В углах паутина, под потолком — узкое и грязное окошко.
— Сейчас разберемся, что к чему, — бодро говорит Дима.— Только бы эта рухлядь работала… Натуля, пройди-ка на ту сторону. Поможешь.
Наташа пробирается на другую сторону оголенных шин, занимающих середину комнатки, и становится спиной к небольшой двери, заколоченной двумя досками.
— Восстановим питание, — говорит Дима. — Накинем петлю на рубильник и, когда оно сунется, мы, как в сказке, дернем за веревочку… Тут ему, под высоким-то напряжением, и конец. — Дима щелкает переключателями на допотопной панели. Загорается тусклая контрольная лампочка. — Ага! Готово! — Дима, подсвечивая фонарем, подбирает с пола, из кучи проводов и ржавых инструментов длинный кусок провода в оплетке и мастерит скользящую петлю. Набрасывает петлю на ручку рубильника, закрепляет, проверяет, насколько крепко она держится, и перекидывает конец проволоки Наташе. — Подержи! Сейчас я к тебе переберусь.
Наташа, брезгливо морщась, наматывает конец пыльного провода на ладонь.
В этот миг заколоченная дверь разлетается в щепки от удара. Узкие стремительные щупальца заполняют дверной проем, беспорядочно извиваются, цепляя все, что под них попадает, охватывают девушку приподнимают над полом и волокут в темноту. Наташа пронзительно кричит, дрыгает ногами и отбивается свободной рукой, и при этом все еще сжимает в руке провод. Когда Существо тащит Наташу к двери, провод сильно дергает рубильник. Тот опускается и обламывается у основания. Короткий визг девушки раздается в темноте за дверью и смолкает.
В тот же миг загудел трансформатор. По шинам пошел ток.
В зале загорается несколько слабеньких лампочек аварийного освещения.
Дима бросается к рубильнику, но отключить его не может — не за что ухватиться. Тогда Дима обессиленно опускается на порожек и некоторое время сидит, вцепившись обеими руками в волосы и бессмысленно глядя перед собой. Затем встает и в ярости бормочет: «Ну, тварь… Мы еще посмотрим…»

Он решительно и быстро идет по разоренному залу к разбитым воротам. Переступает через порванные чучела, поваленные стеллажи, трупы бандитов, автоматы.
Дима подходит к разбитой машине Свешникова, застрявшей в проеме ворот. Погнутый капот приоткрыт. Дима поднимает его и с усилием выдергивает шланг бензопровода из карбюратора. Из шланга начинает выплескиваться бензин. Дима поливает двигатель.
Затем протискивается на пандус, заглядывает в кабину, вытаскивает из зажигания ключи. Потом открывает багажник, роется в нем. Достает канистру, встряхивает. Там еще бултыхается бензин.
Дима с канистрой перелезает обратно. Открывает ее, разливает бензин на машину и остатки ворот. Опрокидывает канистру на пол у входа, под машину. Бензин растекается по полу в Хранилище, затекает под машину.
Дима шарит в кармане джинсов, вытаскивает дешевую газовую зажигалку и щелкает ею. Загорается огонек. Дима ставит огонь на максимум, бормочет: «Отлично…» — и сует зажигалку обратно в карман.
А снаружи небо побледнело, звезды исчезли — светает.
Стоя лицом к залу, Дима начинает отчаянно и безумно звать Существо:
— Эй, ты, тварь! Где ты? Я жду тебя! Должок за мной! Давай! Получи!
Из темноты возникает Существо. Теперь можно разглядеть полностью это отвратительное создание из глубины эпох. Оно быстро приближается, перебирая крабьими лапами. Останавливается на мгновение, шевеля щупальцами и хилицерами. И бросается на Диму.
В тот же миг Дима запрыгивает на машину, чтобы выскочить наружу. Но щупальце хватает его за ногу. Дима падает, соскальзывает с машины на пандус по ту сторону ворот. Хватается за колесо. Существо лезет через машину за Димой. Искореженная машина раскачивается под его тяжестью.
Дима изворачивается, тянет из кармана зажигалку и струей огня припаливает щупальце. Оно тут же отпускает ногу и убирается. Дима откатывается немного в сторону и, лежа, подносит зажигалку к луже бензина под машиной. Лужа вспыхивает.
Существо — на крыше искореженной машины. Оно пытается выбраться из здания.
И тут бензин в машине взрывается.

43
Перед рассветом ректор Колесов просыпается в постели. Он стонет и держится за голову. Смотрит на спящую жену и осторожно встает. Идет на кухню. Открывает холодильник и достает бутылку пива. Отколупывает пробку ручкой вилки, садится за стол и пьет пиво из горлышка. С удовольствием крякает и ставит полупустую бутылку на стол.
Ему на колени прыгает пушистая серая кошка, тихо мяукает и устраивается поудобней. Колесов откидывается на спинку стула, гладит кошку и полушепотом с легкой улыбкой говорит ей:
— Хороший денек был вчера. Очень хороший… А сегодняшний… Сегодняшний должен быть еще лучше.

44
Отброшенный взрывом, Дима лежит ничком на пандусе шагах в пяти от ворот. Он медленно переворачивается на спину и открывает глаза. Дима грязен и закопчен. Одежда его прожжена и порвана, превратившись в лохмотья.
Он с трудом встает и смотрит на пылающую в проеме ворот машину — вернее, на то, что от нее осталось. Возле горящего колеса валяется оторванная суставчатая нога Существа с кривым когтем на конце.
Дима равнодушно отворачивается от Хранилища, над которым поднимается черный дым, и, придерживаясь рукой за бок, медленно бредет к озеру. Осторожно садится на берегу, спиной к зданию, и бездумно смотрит на воду. На темной воде колеблются желтые блики пожара. А над озером печальной пеленой висит серое предрассветное небо.

Симферополь, 1995.