В одном из питерских дворов-колодцев мы взяли заказанную ранее раму, пошелестели страницами книг у букиниста и пошли прогуляться по городу. Последний день октября, а тепло. Смеркалось, но город не торопился зажигать огни. Розовый бледный закат заливал небо. Красиво! Над Невским проспектом очень низко горела какая-то невероятно яркая звезда. Присмотревшись получше я поняла, что к звёздам данное явление отношения не имеет. Где-то в районе Гостиного Двора завис вертолёт. Он ещё больше подогрел наш интерес к происходящему. Возле канала Грибоедова стоял омоновский автобус с решётками на окнах и тяжёлый армейский грузовик. Толпились вооружённые люди. Вроде бы ни о каких правительственных мероприятиях никто не объявлял. Праздников города, сопровождающихся такими мерами безопасности от которых у меня просто кровь стынет в жилах, тоже не намечалось. Что за чертовщина?
Наконец мы добрались до станции метро Гостиный Двор и тут до нас дошло что происходит. На Острове Свободы проходил очередной несанкционированный митинг. Стало уже почти совсем темно. С вертолёта прожектором осветили собравшуюся толпу и тяжелую технику. Мы подошли ко входу в метро. Толпа, надо сказать, была «жидкой», народу собралось не так уж много, но сколько же в ней было фото и видео техники! А вот громкоговорителя не было ни одного. Чей-то молодой голос тонул в топе. Я смогла разобрать только несколько слов. Проходя сквозь ряды ОМОНа какая-то женщина сказала маленькой дочери: «Давай скорей убираться отсюда». Она с тревогой оглядывалась по сторонам, прижимая к себе ребёнка. Мне было смешно. Я не могла понять; то ли власти так испугались, толи решили таким образом напугать «несогласных». Но истинную причину своего смеха я поняла потом, когда выбралась из толпы и кое-что вспомнила. Этот смех, ни к каким политическим событиям не имел никакого отношения. Смех вернулся ко мне из моей юности.
Мне в ту пору было чуть больше двадцати лет. Я прогуливалась со своим приятелем возле Смольного собора. Была поздняя осень, и было уже темно, как ночью. Смольный собор стоял в лесах. Он был огромен. Мы были одни, по-близости ни одной живой души не наблюдалось. Мы обошли собор вокруг. И тут моему приятелю взбрела в голову идея забраться по лесам на купол этого невероятно-прекрасного здания и посмотреть на город, лучше которого, по нашему мнению, не было ничего на свете.
Мы тут же занялись воплощением этой идеи в жизнь. С легкостью, преодолев все препятствия, мы добрались до барабана одного из малых куполов и очутились на крыше. Я замерла. Мне совсем не было страшно. Огромные, величественные голубые купола стекали с неба на землю. Их линии казались бесконечными. Они были так красивы и совсем не похожи на то, что мы видели с земли. Купола отсвечивали каким-то фосфорным светом. Они мерцали на фоне тёмного, почти чёрного, бездонного неба. Лепные украшения собора были тоже огромны и похожи на дело рук каких-то гигантов, а не на работу рук человеческих.
Останавливаться на достигнутом мы не захотели. По лесенке с перилами мы поднялись дальше по железной крыше к площадке, окружающей барабан главного купола.
Город лежал внизу. Он светился огнями. Машин тогда было мало. Улицы били пустынны. Город отходил ко сну. Только тут я заглянула в открывшуюся под ногами бездну, и мне стало страшно, но перила были крепкими, и бояться было нечего. Страх высоты хмелем ударил в голову, одарив каким-то странным ощущением счастья. Мой друг решил залезть на купол. Туда вела очень крутая лесенка с тонкими металлическими перекладинами, и уже без всяких перил. Может быть, нас и не заметили бы, если бы он в полном восторге от этой высоты и красоты, там не задержался.
Плавные линии куполов завораживали, текли к земле, они были рядом, я не могла оторвать взгляд от этих колдовских, таинственных, мистических, светящихся в темноте объёмов.
Но всё хорошее когда-нибудь кончается. Когда мы стали спускаться вниз, ситуация вокруг собора круто изменилась и не в нашу пользу. Внизу стояли два милицейских уазика. Люди в форме махали нам руками. Мы затаились в надежде, что милиционерам надоест нас поджидать, и они уйдут, но им это не надоело. Мы спустились чуть ниже, с тревогой наблюдая за увеличивающейся внизу толпой. А туда приехали ещё и две пожарные машины. Люди вытащили прожектор и стали планомерно освещать каждый уголок покрытого лесами собора. Мы, притаившись, сидели на досках рядом с гигантским ангелочком и курили. Огромное детское личико ангела, казалось, специально ехидно надувало щёки, посмеиваясь над нами. Мы попробовали обойти собор по лесам и слезть с другой стороны как-нибудь незаметно для поджидавшей нас милиции. Но каждый наш шаг сопровождался такой бурной реакцией толпившихся внизу людей, что это начинание «заглохло», не получив продолжения. Наконец, кто-то притащил громкоговоритель. Нам было велено немедленно слезать. Мы сообразили, что гоняться за нами в полной темноте по хлипким лесам на такой верхотуре пожарным явно неохота, они вообще-то жить хотят, надо не доводить дело до ещё больших неприятностей – хуже будет. Мы с тоской посмотрели на толпу собравшихся внизу представителей правопорядка, на целый «автопарк», доставивший эту толпу к Смольному собору, и переглянулись. Спуск происходил в полном молчании. По громкоговорителю нам советовали спускаться, соблюдая осторожность. Я отчаянно трусила. Нет, меня не пугала высота. Меня пугали «распростёртые объятия» милиции. А милиции там было очень много. Просто не верилось, что мы вдвоём могли собрать такую толпу.
Когда мы оказались на земле, милиционеры не проявили к нам агрессии, они просто смотрели на нас так, как смотрят на полных идиотов. У нас были студенческие билеты. Милиция проверили мою сумку и карманы приятеля. Зрелище из себя мы представляли забавное. Я была тощей, в длинном, узком, светлом плаще из кожзаменителя, в ярко красных сапогах-чулках на высоком каблуке с ярко красной маленькой сумочкой в руках. У меня была мальчишеская стрижка и личико пятнадцатилетнего подростка, на котором не было даже намёка на косметику. Меня никогда не посылали «гонцом» в магазин за спиртным, мне его просто отказывались продавать. Приятель был со мной примерно одного роста и выглядел немного повзрослее. Одет он был не так экзотически, как я, и если бы был коротко подстрижен и не испачкан в извёстке, то производил бы очень неплохое впечатление. Длинные волосы в то время были признаком неблагонадёжности.
– Вы чего туда полезли? – спросил милиционер. При этом он нас старательно обнюхал. То, что мы совершили такое «восхождение» в трезвом виде, окончательно убедило представителей правопорядка в нашем законченном идиотизме.
– На город посмотреть…, – промямлила я.
– Вы чего там делали? – продолжал допрашивать наш мучитель.
– Ничего, – ответил приятель, – смотрели.
– А чего там полтора часа сидели, не слезали?
– Боялись, – сказала я.
– Залезть туда не боялись, ну придурки. А если бы «загремели» вниз? Студенты! Дальше пошёл сплошной мат. Такого мата я ещё никогда в жизни не слышала.
Нас посадили в уазик и отправили в местное отделение милиции. Там в небольшом помещении нас ждала «тёплая» компания, в основном, это были алкоголики. Рядом со мной сидел банный вор. Оказывается, была такая «экзотическая» воровская профессия. Вор был слегка помятым, сказал, что его побили, и побили за дело. Нас не обижали, правда крыли матом «на чём свет стоит». Милиционеры проверили наши «личности», связавшись с кем-то по телефону. Я попросила, что бы мне разрешили позвонить маме, как никак пол второго ночи, ведь она там с ума сходит. Тогда, в «наше время» незамужние девицы приучены были дома ночевать. Милиционер посмотрел на меня и мстительно изрёк: «Ну, уж нет. Мы вас выдрать не можем, пусть вас дома выдерут, как следует».
Пришёл ещё один представитель власти, взглянул на меня и моего приятеля с интересом. Ему доложили, что мы на Смольный собор залезли по лесам, в темноте, на самый купол. Добавили, что везёт дуракам – живы остались. Что туда две пожарных машины отправили, скорую, три машины с милицией, что куча народу с «этими придурками» (т. е. нами) время теряла, что чуть было, не пришлось за нами лезть по лесам, и полезли бы, но желающих не нашлось. Вся эта «тирада» перемежалась отборным матом и злобными взглядами в нашу сторону. Сидящий невдалеке, мирно дремавший алкоголик, пробудился от этих речей и ехидно заметил?: «Что же вы так оплошали, надо было вертолёт пригнать для полного комплекта». Алкаши вокруг «заржали». Им приказали заткнуться. Вот этот-то вертолёт я и вспомнила, проходя сквозь редкую толпу митинга «Несогласных». Этот-то ехидный голос насквозь проспиртованного мужичка и послышался мне в рёве вертолётного двигателя. На митинге «несогласных» был «полный комплект».
Нас отпустили из отделения милиции в четыре часа ночи, пообещав сообщить в институт об этом «восхождении». Город был пуст. Мы шли по безлюдным улицам к метро. До его открытия оставалось ещё часа два. Двухкопеечных монет для телефона-автомата у нас не было. Сообщить домой, что с нами всё в порядке мы не могли. Тогда магазины по ночам не работали, разменять деньги было негде. Было холодно. После бессонной ночи нас слегка знобило.
Такое «важное» событие в жизни города, как наши приключения на крыше одной из его доминант, прошло незамеченным. Тогда журналисты освещали трудовые свершения, открытия в области науки и техники, партийные съезды. До нас им не было никакого дела. Я представляю, какая «слава» ждала бы нас сейчас!
Я ожидала, что бумага из милиции придёт в институт в течение месяца. Перспектива её получения меня не радовала, тем более, что одна бумага на меня уже недавно пришла. Меня тогда вызывали в деканат, и я изрядно перетрусила. Замдекана прочитал мне нечто ужасное. Бумага была, чуть ли не из Министерства Обороны. Там говорилось, что я нарушила границу запретной зоны и обвинялась, если не в шпионаже, то в чём-то вроде этого. Я долго не могла понять, о чём в ней идёт речь. Замдекана, глядя на нежное, насквозь прокуренное и перепуганное создание в мини юбочке, еле сдерживался от смеха. Наконец до меня дошло:
– Да это же мы грибы в Девяткине на полигоне собирали!
– Тут ещё написано, чтобы мы на вас повлияли, – он больше не сдерживался, он смеялся, – в общем, считайте, что я на вас «повлиял». Идите.
Я пулей «вылетела» из деканата.
Вторая «петиция» мне навряд ли обошлась бы так дёшево.
Я нервничала примерно пол года, но бумага из милиции так и не пришла. О моём друге, однако, не забыли. Ему за наши приключения влетело, правда, не очень сильно. Оно и верно, я бы сама так не отличилась, инициатива целиком принадлежала ему.
Теперь, вспоминая свои приключения, я испытываю благодарность к тем самым, поймавшим нас милиционерам, и не в обиде на них за мат; что делать – заслужили. Я с горечью думаю о мальчишке, который пойдёт по статье и сядет надолго за вылитый на прокурора стакан чистой воды, думаю об анархистах, «захвативших» «Аврору», которые тоже получат судимость по полной. А лучше бы, как советовала пенсионерка, заставшая молодёжь на месте преступления, пустить в ход крапиву. Как-то плохо у нас получается с правами человека, лучше бы по-старинке – без них, с крапивой, с матом… и человечностью. Кстати, больше никаких «несанкционированных восхождений» на памятники архитектуры я никогда не совершала.
Мы с мужем спустились в метро. Народ тёмной массой, похожей на чёрную икру, стекал по переходам, заполнял вагоны. В вагонах было тихо. На лицах людей ничего не было: ни улыбки, ни горя, ни радости, ни отчаяния, ни страха, ни надежды… – ничего. Мне показалось, что если бы сейчас объявили, что начнётся конец света, никто бы даже не вздрогнул. И полезла мне в голову всякая «гадость». Я вспомнила о том, что через три дня будет суд над председателем нашей гаражной стоянки, что это уже второй председатель, пытающийся отстоять наши гаражи. Первого досудили до инфаркта. Что скоро лишат нас зелёной зоны в садоводстве с несозвучным эпохе названием «Коммунар». Председатель и бухгалтерша на наши деньги разделили зелёную зону на участки (черт бы подрал эти начинания с кадастром), и продаются они сейчас через агентство недвижимости. Вспомнила я о своей мизерной, позорной пенсии, и подумала, а хорошо бы, если бы на самом деле что-нибудь «шарахнуло», и всё бы это закончилось разом без всяких проблем. Подустали мы за годы перестройки. Надоело всё, и не предвидится никакого просвета. Это отсутствие смысла и надежды хорошо понимаешь, ныряя в тёмные норы метрополитена, заполненные вязкой равнодушной толпой.
Однако никакого светопреставления не случилось и нам пришлось, жить дальше Мы приехали домой. Я не поленилась найти в Интернете сведения о митинге на Островке Свободы. Оказывается, он носил название «Предвыборная Стратегия 31». Я узнала, что активистов, как это делалось всегда, затолкали в омоновские автобусы. Перекрыть Невский им не дали, да особо никто этого делать и не пытался, дойти до Мариинского дворца никому не удалось – все оказались за решёткой. Митинг и марш «несогласных» закончились ничем.
Сидела я за компьютером, смотрела на картину в новой раме, той самой, за которой мы ездили на Невский, вспоминала и думала о том, что уж очень быстро проходит жизнь, ничего путного не остаётся от людей в этом мире кроме, пожалуй, произведений искусства. Вспомнила я купола, огромные, стекающие с неба на землю, которые мне посчастливилось увидеть так близко. Неужели наша жизнь уйдёт в песок, как вода. Прожили и ладно. Обидно! И все-таки хочется верить, что останется ещё и этот слабый, взволнованный, юный голос, прозвучавший в молчаливой, тёмной толпе, окружённой цепью хорошо вооружённых и обученных людей, освещённых прожектором с вертолёта.
05.11.11.