Предо мною плясал и на флейте играл.
Я от скуки, скажу откровенно, зевал
И давился фальшивой его ерундой.
Ох, уродлив был шут! И носат, и горбат.
Да и голос не нежен был у него.
Но смотрел весь народ на него одного,
И плясал-хохотал тот урод-акробат.
И стояла, задумавшись, подле меня
Моя дочь, опустивши большие глаза.
И катилась с ресниц её горя слеза,
И сказала она, возмущеньем звеня:
"Ты прости мне, отец, что грустна я стою,
Но я думать о шутках никак не могу.
Мне отвратен твой шут, от него я бегу,
О прощеньи души королевы молю..."
Потерял я жену, и еще не совсем
Я оправился от потрясенья сего.
Опротивел мне шут, я смотрел на него
И от гнева, от бешенства был тогда нем.
Хохотал сорванец и фальшиво сипел.
Сумасшедшим он был, и об этом я знал,
Но сердиться уже на него начинал,
И клокочущей яростью тихо кипел...
Подбежал он внезапно к принцессе моей
И ударил той флейтой, что пела для нас.
Взгляд принцессы волшебный мгновенно погас,
Но смеялся, кривлялся подлец-дуралей.
Я вскочил и в глаза идиоту взглянул,
Чтобы бросить в тюрьму загнивать навсегда.
Но увидел безумные блики когда,
Лишь печально, всей грудью, горько вздохнул...
Охватил меня мутный, рассеянный мрак
И забыл я веселье и радости жить.
Как он мог мою дочь так, с улыбкой, убить?..
Оказалось, что мог, потому что - дурак.