ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Никита буквально изнывал от скуки. Наблюдать за тем, кто приезжает к Густаву, долго ли общается, когда уехал, было не для него. По ночам Зотову снился добрый конь, чисто поле да злой ворог. Умом Никита понимал, - враг бывает разный, и чем затаеннее он, тем хуже и опасней. Времена открытой вражды канули в лето, противник все больше действовал втихомолку, исподтишка. Война велась лишь после долгой подготовки. Душой же, он завидовал князю Алексею, отбывшему на службу в Царев-Борисов.
- Машет сейчас острой сабелькой на воле, в Диком поле!
- Это вы о чем, Никита Егорыч? - спросил Данила, сидя рядом и чиня себе сапоги. Проводив Ирину с отцом в деревню, Пустоцвет приехал в Немецкую слободу служить Никите.
- Про князя Алексея вспомнил. Представил, как он сейчас на порубежье по степи гуляет.
- Поди, еще не доехал... Может, и нам прошение царю подать? Зачахните тут, на немцев глядя! Не дело это, перед батюшкой вашим совестно, - втыкая шило в сапог, ответил Данила.
- Афанасий Матвеевич и слышать не хочет. Говорит: «Руками махать на Руси - всякий может! Не велика честь. Головой же думать - ум надобен! Ты, Никитушка здесь нужен». - Зотов вздохнул. - Монах, что еще до святок приехал, пилигрим испанский, до сих пор здесь? Уезжать не собирается?
- Пока вы с Алексеем на Москве прощались, они с Котором все беседы вели. Другой раз до полуночи, расстаться не в силах были. Прямо, как братья!
- Они, Данила, и есть, братья.
- Вроде, лицом не схожи?! - удивился Пустоцвет.
- И все же отец у них один - святой Игнатий. Мне дьяк Афоня о них такого порассказал! Зловредная семейка!
- Так что же мы сидим! Пошли, Никита Егорыч, возьмем их под белы ручки, да в Разбойный приказ отведем.
- Его возьмешь, - братья по всей Европе растрезвонят: государь; Борис Федорович, - деспот! Убогих монасей, что святым местам пришли поклониться, в темницу садит. Тут, Данила, доказать надо, для того мы с тобой и служим при Густаве, глаз с него не сводя! - ответив, Никита взял сапог из рук Данилы.
- Жена слуги немчина на вас уж больно нежно глядит. По-нашему говорить обучилась, и меня все к себе подзывает. Ласково так спрос ведет: кто твой хозяин да откуда?
- Ты, Данила, шибко не болтай, она ведь сестра братьям!
- Тьфу ты, господи! Не дом - осиное гнездо прямо! Как же мне быть? Не говорить более с ней?
- Говори, Данила, только думай над каждым словом да кланяйся. Она вельми любит, когда холопы перед ней спину гнут... Обувка-то у тебя совсем прохудилась.
- Зиму еще прохожу. Валенки есть, - ответил Данила.
Никита отдал слуге сапог, встал и подошел к окну. Во двор заезжали сани с полным кузовом разного добра.
- Катерина приехала.
- Легка баба на помин!
- Пойду встречу. Ты пока тут будь! Позову - прибежишь, и помни: поклонов как можно больше и ниже, да с раболепием!
Зотов накинул однорядку и вышел на улицу. Подойдя к саням, он вежливо предложил Катерине опереться на руку.
- Никита, вы настоящий рыцарь! Как долго вас не было, я по вам очень соскучилась, - улыбаясь, она кокетливо вложила маленькую пухленькую ручку в его широкую ладонь. - В Европе вы непременно бы покорили сердца многих женщин. К сожалению, не все московиты столь галантны. Большинство из вас грубы и молчаливы. - Выбираясь из саней, Катерина сделала вид, что поскользнулась и всем телом прижалась к Никите. - Вы проводите меня? Боюсь, мне одной не донести домашние покупки. Они так тяжелы, Никита!
- Готов служить вам, прекрасная Катерина. Но носить - то удел холопов.
Зотов басом позвал слугу. Данила, наспех натянув недошитый сапог, выбежал во двор и с ходу стал кланяться.
- Отнеси, что в санях в дом королевича. Да поживее! - Никита кричал на Данилу, словно тот глухой. В растерянности слуга метался, не переставая кланяться.
- Что мне у вас нравится, так это слуги, - Катерина перешла на польский. - Таких рабских слуг в Европе не найдешь.
- Несомненно, пани! Холопов надо воспитывать батогами, тогда они хорошо слушаются хозяина, - ответил Никита, тоже по-польски, обхватив ее за талию.
- А вы шалунишка, Никита!
- Здесь скользко и вы можете упасть.
- Тогда вам все-таки придется меня сопроводить!
Поднявшись с помощью Никиты по резному крыльцу в отведенные ей с Котором покои, она завела Зотова на обустроенную по западному образцу женскую половину.
- Заходите, не бойтесь, Никита. Такой сильный мужчина, как вы, не должен бояться! - щебетала Катерина.
Только на середине комнаты, усадив кавалера на стул, она отпустила его руку. Отпустила, чтобы скинуть легкую польскую шубку и поразить Никиту платьем с открытым верхом. Обвораживая Зотова взглядом, Катерина достала из секретера благовония и кокетливо помазала шею и за ушками.
- У меня есть бургундское вино. Никита. Помогите его отведать. Кристофер отъехал по делам Густава, и я осталась одна.
- А как же монах, что живет у вас?
- О, Николай де-Мелло! Бедный пилигрим! Он миссионер ордена святого Августина. Все свои дни святой отец проводит в молитвах и вина совсем не пьет. Больше того, он дал священный обет - с женщинами даже не стоять рядом, об остальном - и говорить не приходиться! Мой муж отвел ему маленькую каморку, - у вас это называется сенями, где де-Мелло и просит бога о ниспослании ему благодати.
- Наверно, ваш муж, тоже человек набожный? Коль проводит дни в долгих беседах с ним.
- Скажу вам по секрету, Никита...
Катерина сделала паузу. Достала из шкафчика покрытую плесенью бутылку, завернула в льняной платок и подошла к столу. Разливая напиток золотистого цвета в маленькие кубки, изогнувшись так, чтобы Никита мог лучше разглядеть ее прелести, она продолжила:
- Мы с мужем давно, как вам сказать... Ну, вы поняли меня?! В Данциге, где я жила раньше, женщины обладают свободой и не интересуются тем, что делают их мужья. Иногда они позволяют себе незначительные шалости.
- У нас такое решается просто. Плеткой «Дураком» из жены любую блажь можно выбить!
- Фи, Никита! Разве можно бить даму! Вы красивый молодой мужчина, дворянин, а не знаете, что ее надо ласкать.
Катерина села к нему на колени, взяла руку и провела по своему телу, указывая места для ласк.
- Наши бабы помягче будут, - ответил Никита.
- Никита, это же корсет! - Катерина обиделась. - Видала я ваших мужичек! Потому вы их и бьете, что не умеют они любить так, как этого желаете вы.
- Одежда на вас разная - верно. А коль раздеть, разницы, поди, никакой!
Никита ухватил ее за грудь, но корсет, как крепостная стена, встал на его пути, надежно защищая бастионы Катерины.
- Не торопись, мой рыцарь! На столе хорошее вино, в доме тепло и уютно. Ничто так не умиляет женщину, как просто беседа с дорогим ей человеком.
Катерина выскользнула из рук Никиты, взяла со стола кубки и обернулась. Протягивая вино Никите, она сделала виноватое лицо с обещающим взглядом, предлагая пока бургундское вместо себя.
- Зря ты вино в чаши разлила. У нас без доброго стола не пьют.
Всем видом выражая недовольство, остановил ее Зотов. В голове, быстро меняясь, вертелись мысли: «Еще отравит или усыпит, оправдывайся потом перед Афанасием Матвеевичем. Наверняка неспроста угощает. Пока пить не буду - мало ли. Сия Катька, на многое способна».
- Как можно, Никита! Вино цезарей заедать соленым огурцом с хреном! - Катерина округлила глаза.
- Если честно, мне самому многое не нравится. Но так делают наши отцы, а до них - деды, - решил натолкнуть ее на серьезный разговор Никита.
- Вы знаете, Никита! Я почему-то сразу поняла: вы другой, не такой, как все московиты. Просто вам не повезло. Родится в такой дикой стране - несчастье! Хотели бы вы уехать отсюда?
- А что, правда, уехать?! Князьям да боярам можно, а я чем хуже. Деревенька моя маленькая, доходу никакого. А попробуй кому не угоди, - забьют до смерти! Так и не узнаешь, какая она, настоящая жизнь! - уразумев, что слова попали как семя в благодатную почву, Никита замолчал и стал ждать всходов.
- Только для этого надо веру сменить. Согласишься? - спросила Катерина. Глаза у нее стали серьезными, но голос остался тот же - нежный, бархатный.
- Мать-то у меня раньше католичкой была. В Ливонскую угодила в полон. Тогда ей и пришлось, православие принять. - Никита говорил и удивлялся: откуда это у него, и так ловко выходит. Чувствуя, что действует верно, он продолжил: - В душе я католик, как и матушка, потому приму римскую веру с радостью.
- Так ваша мать пленница! Вот почему вы не похожи на остальных, столь вежливы и благородны. Мы склонны помочь вам обрести свободу, но ее надо заслужить. Наша святая церковь подает руку всем, кто оступился или заблудился, но осознал и просит у Господа прощение. Но путь к благодати не прост и тернист! Вы готовы служить истиной вере, Никита?
Катерина говорила с таким возбуждением, лицо ее стало одухотворенным, почти ангельским. Куртизанка, падшая женщина с дьявольскими глазами не только по красоте, но и, по сути, превратилась в монашку. Никита был очарован. Страсть, кипевшая в Катерине, взволновала уже всерьез. Похоже, она действительно верила в то, о чем говорила. Невольно, он взглянул на нее совсем другими глазами.
«Если это сражение, то Катерина выигрывает», - размышлял Никита. Мысленно восстанавливая отступающие полки, он перешел в наступление.
- Катерина, я сделаю для вас все, о чем попросите!
- Давайте все же пригубим прекрасное вино! Но не просто так, а на брудершафт. Это обычай моей страны. Люди в знак любви и дружбы пьют стоя, через руку. Выпив, они скрепляют свой союз поцелуем в губы.
Зотов решил, что теперь можно выпить и согласился. Испив вина и облобызав Катерину немного больше обещанного, он сел обратно на стул, усадив ее себе на колени.
- Мне нравится ваш обычай, особенно если друг - женщина, столь прекрасная, как вы! Скажите же, Катерина, чем мне заслужить вашу любовь.
- Любовь Святой Римской церкви, Никита!
- Для меня, Катерина, вы воплощение всего. Ваша любовь для меня и есть любовь церкви! Говорите, я у ваших ног.
- Не вы у моих ног, а я на ваших коленях! - засмеялась Катерина, позволяя себя обнимать. Монашка опять обратилась в куртизанку. - Делать почти ничего не надо, Никита, сущие пустяки. Отвезти несколько тайных писем, куда именно - я скажу вам после.
- И больше ничего? - удивился Зотов, пытаясь приподнять подол платья, но Катерина остановила пытливую мужскую руку, ласково перенеся ее на свою талию.
- Пока все. Дальше будет видно. Открою вам еще один секрет: пилигрим, о котором вы спрашивали, привез с собой много писем для друзей в Москве. Сам он стар и немощен, и передать их не может. Ему нужен помощник. Таким помощником можете стать вы, Никита. Вам хорошо известен город и вы вхожи в любой дом. Только не говорите никому, пусть это будет нашей с вами тайной.
- Еще один секрет! Не много ли?
- Всего лишь третий! Я готова совместить его с той великой тайной, что объединяет мужчину и женщину в единое целое! - Катерина наклонилась и поцеловала, страстно захватив губы Никиты своими. Дальнейших действий, как ожидал Зотов, не последовало. Она отстранила его и изрекла: - но придется подождать, мой милый рыцарь! Для начала отвезите вот это на двор князя Василия Ивановича Шуйского. - Катерина вынула из корсета бумагу и сунула в рукав Зотова. - Если возможно, то сегодня. А теперь идите, Никита, я не хочу, чтобы Кристофер видел нас вместе.
- Я ухожу... Но мы, русские, народ простой, сударыня, и не привыкли ждать долго то, что нам обещано! - ответил Зотов, перекладывая послание в другой рукав, - поглубже.
- Я жду вас с ответом Никита.
2
Снег в степи сошел быстро. Молодая зеленая поросль покрыла ее цветным ковром. Юрты ногаев разбрелись по Дикому полю, гоняя скот по новой сочной траве. С теплом пришла и опасность набега на Русь крымских татар. Великим соблазном для крымчаков были караванные пути в Астрахань и обратно. Только казаки да русские порубежные города сдерживали пыл ханских нукеров.
Алексей с сотней служилых казаков объезжал дозором вдоль берега Северного Донца. Задача его была вести наблюдение за Степью. В случае обнаружения больших масс татар упредить крепость, с малыми отрядами кочевников действовать по обстоятельствам, на свое усмотрение.
Богдан Яковлевич Бельский встретил князя Копытина, приехавшего на службу в Царев-Борисов, довольно холодно. Прочитав письмо от царицы Марии Григорьевны, он нахмурил брови и строго посмотрел на Алексея.
- Сколько тебе лет, княже?
- Двадцать пятый пошел, - ответил он, догадываясь, в каких красках описала его царица.
- И все в рындах! Поздновато... Не расторопен, видно.
- Просился я на службу более для моих лет подходящую, да великая княжна при себе держала.
- А теперь чего, - прогнала или сам добился сего? - говоря, Бельский подошел ближе и осмотрел князя, словно породистого скакуна.
- Отпустила, - смело, не отводя глаз, ответил Алексей.
- У нас не Москва. Ногаи часто заглядывают, того гляди, убить могут!
- Испытай, князь-воевода. Хвалиться не стану.
- Ладно, время покажет. Ступай к дьяку Зосиме, он тебя к месту определит. Князь Семен Андреевич сродственник тебе?
- Батюшка мой.
- Служака князь, каких мало! Если и ты в него пошел, тогда добро.
В заботы порубежной крепости князь втянулся быстро. Алексей брался за любое поручение, выполнял проворно и с умом. Всеми силами он старался не вспоминать Москву, Ксению, но она не покидала его, приходя во сне. Почти каждую ночь, засыпая, Алексей беседовал с княжной, ласкал, дарил поцелуи. Во снах Ксения не была царевной. Она была просто прекрасной девушкой, которая его любила.
Прошел месяц, радение Алексея к службе было замечено воеводой. Князь поднялся в глазах Бельского и получил под начало сторожевой полк - дворян из Тулы, сотню стрельцов и две сотни казаков….
Заехав на небольшой холм, Копытин всмотрелся вдаль.
- Милентий, ну-ка глянь. Вроде как бой идет? - обратился он к сотнику, ехавшему рядом, показывая рукой в поле.
- Ну и глаз у вас, Алексей Семенович! - удивился Милентий, всматриваясь в степной простор. - Вроде как, люди? Однако сеча или нет, не вижу, князь.
- Как думаешь, успеем доскакать, пока не побили?
- Далече, княже, но попытаться можно.
- А ну, ребятушки, за мной!
Алексей поднял коня на дыбы и галопом помчался в степь, увлекая за собой казачью сотню.
По мере приближения, Копытин разглядел трех казаков, скорей всего донцов. Образуя треугольник, они отбивались от наседавших на них со всех сторон ногаев.
Долго казакам было не продержаться, силы были на исходе. Одной только злостью, да многолетней выучкой держали они татар. Пропустив сабельный удар, один из казаков стал медленно оседать на землю, открывая товарищей. Понимая опасность, двое оставшихся пошли вперед. На долю секунды они отогнали от себя кочевников, но этого им хватило, чтобы встать спина к спине.
Донцы были уже близко. Алексей видел, как из руки казака, с двумя клинками, сочилась кровь. Надо было спешить! Вынув из ножен тяжелую саблю-палаш, князь пришпорил коня.
Татары так увлеклись боем, что не заметили грозившей им опасности. Уходить в степь с награбленным в походе добром было поздно, а бросать жалко. Стараясь создать полукруг, они стали готовиться к новому бою.
Первого Алексей срубил довольно легко, с ходу. Увернувшись от удара, он пролетел вперед, рубанув татарина по спине. Второй оказался более опытным, завязался серьезный бой. Тем временем казаки клином вошли в ногаев. В диком, страшном молчании были слышны сабельные удары и ржание коней.
Татарский мурза, видя, что сила на стороне русских, - соотношение троих к одному не давало его нукерам никаких шансов на победу, - дал команду отходить.
С гиканьем и улюлюканьем кочевники стали рассыпаться, уходя в степь. Противник Алексея, услышав собратьев, совершил роковую ошибку, на мгновение отвел глаза от князя. Со всей силы, сплеча рубанул его Копытин. Тяжелый клинок вошел в тело татарина, разделив надвое.
Обтерев окровавленный палаш об лошадь кочевника, Алексей подъехал к лежавшим пластом от усталости донцам.
- Живы, православные?
- Поживем, еще... Видать, не татарский день сегодня! - ответил казак с раненой рукой. Зажимая ее, чтобы кровь сильно не текла, он обернулся ко второму: - Спиридон, ты как?
- Жив покуда, батька! Вот Северина, видать, побили и остальных тоже, нема! - ответил товарищ.
- Откуда будете, казаки? - сходя с коня, спросил князь.
- Андрей Тихонович Корела я! Атаман Донского войска, из Раздор, с ребятами, - он оглядел погибших. - Под Киев направлялись. Там монастырь есть, на казачьи гроши возведенный, для стариков наших. Жизнь у нас короткая, но бывает, и мы доживаем до тяжелого меча. Опять же, кому руку в бою отсечет или ногу, там и живут. Раз в год Большой атаман отсылает им дары, вот везли.
- Что же ты, Андрей Тихонович, малым отрядом по степи гуляешь. Добро-то хоть цело?
- Вроде не успели басурмане с собой забрать. Правду люди говорят: «И на старуху бывает проруха!». Откуда взялись?! Мы даже пищали запалить не успели! В ближнем бою, на саблях пришлось гостя принимать, - ответил атаман, помогая Спиридону подняться.
- Перевяжи рану, ведь кровью изойдешь! - посоветовал ему Алексей.
Корела подошел к возу, достал горилку и облил себе руку. Вытряхнув с ружейной полки пищали порох, он приложил к ране. Поморщившись, Андрей перетянул руку льняной тряпкой и спросил князя:
- Под началом воеводы Бельского служишь?
- Я, мил человек, царю Борису Федоровичу службу несу! Не мои бы люди, лежать тебе в поле, а не спрос вести, кто я да откуда!
- Ты на меня не обижайся, коль не так сказал. Вижу, его казачки, а тебя не припомню. Недавно в наших краях? - примирительно проговорил Корела.
- Зимой из Москвы прибыл, - Алексей вскочил на коня.
- Как звать-то тебя, добрый человек?
- Зачем тебе знать?
- Хочу в Киеве молебен заказать в честь избавления от смерти. За упокой души ребятушек панихиду справить. Да поставить дорогу свечу во здравие человека, что спас меня. Хоть ты и москаль и служишь у воеводы!
- Чем тебе, атаман, Богдан Яковлевич не угодил?
- Сей воевода донцам жизни не дает. Запрет держит на торговлю с казаками в порубежных городах. А где нам брать соль, одежду, хлеб! Коль ничего ни продать, ни купить нельзя! Опять же - порох. Без огненного боя казак слабее вполовину, вот и разгулялся татарин. Государевы посты только вдоль рек стоят, а Степь пуста.
- Не моего ума сие дело, воеводе виднее, - ответил князь, направляя коня обратно, в сторону Северного Донца. Сотник Милентий уже отводил казаков к реке.
- Что, так и попрощаемся? Не наречешь имени?
- Алексей Семенович, князь Копытин. Прощай, атаман, скорей всего не увидимся более. Русь большая!
- Русь большая, верно, князь. Да дорог в ней мало! - ответил Андрей.
Отхлебывая из крынки горилку, атаман хлопнул рукой по крупу коня Алексея.
3
Прибыв с дозора в крепость, Копытин был спехом вызван к воеводе. Зайдя к себе, он сбросил шелом, кольчатую кольчугу. Избавился от тяжелого клинка, накинул на себя кафтан и отправился к Бельскому.
Богдан Яковлевич нервно расхаживал по выскобленному добела полу в палатах детинца.
- Заходи, Алексей Семенович! Говори, что там произошло?
- Ничего особенного, князь-воевода. Степь спокойна, - ответил Алексей, кланяясь Бельскому.
- Скромничаешь. А мне доложили, бой с ногаями был?
- Какой же бой! Разогнали три десятка татар, что на донцов напали.
- Ты послан в дозор, не казаков заслонять! Государевыми людьми распоряжаешься, словно своими холопами, - грозно ответил воевода. - Ну да ладно, не для того я тебя позвал. Надо мне на Москву отъехать. Крепость на тебя хочу оставить.
- Справлюсь ли я, Богдан Яковлевич? Мне ранее не доводилось столькими людьми повелевать. Не ровен час, оплошаю!
- Справишься. С головой у тебя все в порядке, если что - помогут. Не один ты в крепости, - махнул рукой Бельский, давая понять Копытину, что все решено и отговорить его невозможно.
- Надолго в Москву? Когда обратно ждать?
- Не знаю. Может, летом вернусь, а может к осени. Только смотри мне, нагородишь дел - приеду, шкуру спущу. А теперь ступай, мне отдохнуть перед дорогой надо, с утра в путь.
Алексей вышел от воеводы с тяжелым сердцем, думая, какая ответственность легла на молодые плечи. Совсем недавно быть рындой и стать Большим воеводой Царева-Борисова, самого южного рубежа Руси...
В раздумьях Копытин столкнулся с дьяком Зосимой.
- Чего, Алеша, закручинился? Нагоняя от князя-воеводы получил?
- Куда хуже, Зосима. Богдан Яковлевич оставляет меня в крепости большим воеводой, - задумчиво ответил князь.
- Так чего же ты печалишься? Такой почет тебе оказан. А у меня для тебя, Алеша, радость. Гонец вести из Москвы для воеводы привез, и тебе весточку доставил. Письмецо. Аккуратное такое, и пахнет хорошо. Сколь его везли, а не выветрилось. Сразу видно, от зазнобы весть.
- Нет у меня никакой зазнобы, Зосима!
- Тебе конечно видней, Алексей Семенович. Только вот оно, письмецо-то.
Зосима достал маленький скрученный лист бумаги с двумя вислыми печатями и подал князю. Взамен Алексей сунул ему полушку. Выпивоха дьяк от лишней чарки не отказывался, потому и старался.
Вернувшись в свои комнаты, князь стащил с ног тяжелые от грязи сапоги и завалился на лавку. Тело ныло от усталости. С наслаждением, расслабив суставы, он повертел письмо. Оно действительно источало нежный цветочный запах.
Сломав печати, князь развернул его и стал читать:
«Милый Алеша, если можешь, прости меня. Не судьба нам, видно, быть вместе. Как ты уехал, извелась я вся! Окаянная свадьба, совсем невмоготу мне. Может, и зря не послушалась я Анюту, да по-другому не могу, Алеша. Даст бог, свидимся.
Твой друг до смерти».
Письмо было без имени, но что оно было написано рукой Ксении, у князя не вызывало сомнений. Алексей спрятал заветное послание на груди, рядом с оберегом в виде рыси и вспомнил Любаву.
Опять ведунья встала у него перед глазами в белой, вышитой узорами рубахе. Она улыбалась ему и говорила: «Полюбишь ты, Алеша, царевну, и она любить тебя будет…».
Далее видение сменилось. Будто он стал Большим Московским воеводой, правой рукой государя. Увенчанный славой и сединой, Алексей входит в царские палаты, все ему кланяются. Встречает его сама Ксения Борисовна и тоже клонит перед ним голову, рукой задевая землю. Клонит и спрашивает: «Алексей Семенович, вы будете моим... другом?».
Дальше все смешалось, только слова Ксении звучали вновь и вновь, но почему-то голосом дьяка Зосимы.
- Алексей Семенович, вставайте. Утро уже. Воевода Богдан Яковлевич отъезжает, велит придти. Желает, перед тем как выехать на Москву, указание оставить.
4
Спровадив родных мужиков рыбалить на последний лед, Груша решила протопить баню и вместе с дочерью попарится от души. Натаскав воды в мыльню, они устлали лавки душистыми травами и растопили каменку. Заготовленная с лета сухая мурава, под воздействием испарений от кипятка, начала источать приятное благоухание.
Раздевшись догола, Груша замочила в теплой воде березовый веник и стала стягивать рубаху с Ирины, с гордостью разглядывая ладное тело дочери.
- Не надоело тебе в девицах сидеть? Была бы страшна - куда ни шло. Перед людьми стыдно. Будто хворая ты у меня! - опять завела любимую песню Груша.
- Ой, мама! Говорю я вам, не нравится мне никто. Чего же, из-за людей за нелюбимого идти? - отмахнулась Ирина.
- Залазь повыше, там жарче, - подтолкнула ее наверх, недовольная Груша. - Сейчас попаримся да к проруби сбегаем. Я батюшку с Ванькой с умыслом на рыбную ловлю услала, чтобы не мешали. Устина-то, еще вчера попросила прорубь подрубить, удобней сход сделать.
- Вы, мама, бегите, а я лучше здесь посижу.
- Почто так? Река за домом, мужиков нет! Как Иван подрос, редко удавалось голышом побегать. Я уже немолода, и то иногда хочется, как раньше, без ничего порезвиться. - Груша подозрительно посмотрела на дочь. - Не нравишься ты мне, последнее время. На Святки Ольга звала гулять, - не пошла, на Масленицу - тоже. Сидишь дома! Все одна да одна.
- Скучно мне с девчатами гулять, подруги замужем давно.
- Вот и я говорю... А дальше - больше! Ну-ка, повернись задом, похлестаю тебя.
Ирина повернулась к матери спиной, подставляя ее под березовый веник. Груша стала бить дочь по плечам, бокам и ниже, приговаривая:
«Уйди, хворь-зараза, от дурного глаза,
Стань кожа белой, грудь высокой. Наполнись соком,
Чтоб женихи любили, табуном ходили.
Чиста да бела, найду, кого хотела.
Уйдет грязь - полюбит князь!».
Отхлестав дочь, Груша отдала веник Ирине и возлегла на лавку. С наслаждением вдыхая густой жаркий пар, она стала растирать руками тело, очищая его от въевшейся грязи.
- Ну-ка, поддай-ка еще. Плесни водицы на камни.
Выполняя просьбу матушки, Ирина взяла ковш с водой, плеснуть на каменку, но в голове помутилось, и она выронила его из рук.
Теряя сознание, девушка стала оседать на пол.
Увидев, что с дочерью плохо, Груша подхватила ее, вытащила во двор и усадила на лавку рядом с баней.
Холодный, весенний воздух привел Ирину в чувство. Открыв глаза, она огляделась, не понимая, что с ней произошло. Испуганное лицо матери окончательно вернуло девушку к жизни. Стараясь избежать расспросов, и устыдившись наготы, она вернулась в парную.
Наскоро домывшись и надев чистое белье, они прошли в дом. Груша довела Ирину до кровати. Посадила на мягкое, подложила под спину подушку и строго спросила:
- Ну что, девонька, рассказывай!
- О чем, матушка?
- О чем! В девятнадцать годов отроду, девушки так просто в обморок не падают! Говори, было?
- Было, матушка, - созналась Ирина.
- Это когда же ты успела, голуба?!
- На Покрова. Когда мы с батюшкой в Москву ездили. От Данилы у меня ребенок будет, матушка.
- Вот дурень-то старый! Куда же он глядел? Ведь говорила я батюшке: смотри, не проворонь. Вот приедет кобелина твой, я ему очи-то повыкапываю! Будет знать, как девок портить! И за что мне такое наказание, Господи!
- Он, матушка, из-за меня в Москве на Кукуе чуть смертушку не принял, а вы - глаза повыкапываю! - заплакала Ирина.
- Лучше бы он ее принял! - зло ответила Груша.
- Тогда и меня вам с батюшкой не видать!
- Неужто руки на себя наложишь, коль помрет Данила?
- Вот вам крест! - Ирина перекрестилась.
- Так его любишь?
- Люблю, матушка!
- А он тебя?
- Любит. Больше жизни любит! Сама в том убедилась.
- Ну, тогда я пошла.
Груша стала собираться. Надевая на себя верхнею одежду, она тихонько ворчала, слов было не разобрать.
- Куда же вы, матушка? - удивленно спросила Ирина.
- Елену Богуславну пойду просить, чтобы Данилу в деревню отозвали, - буркнула Груша.
- Ой, мама, может не надо?!
- Раньше надо было думать! Пузо на нос полезет, что делать будем? Со стыда помирать?! Женить вас надо!
Груша накинула платок и собралась уходить, но Ирина остановила ее. Бросившись в ноги матери, она стала целовать ей руки.
- Шибко-то не скачи, растрясешься еще! В холопки придется теперь идти. Пойдешь?
- Пойду! Хоть на край света пойду за любимым! - ответила дочь, продолжая целовать руки матушке.
- Ладно, Ирина, будет, - Груша отняла руки. - Отдохнешь, в доме прибери. Отец с Иваном придут, - молчи! Успеет еще узнать, что дочка... дитем наградила!
5
Егор Силыч с Еленой жили по-простому, без слуг, мало чем, отличаясь от крестьян. Только изба больше, да двор шире. Поднявшись на крыльцо, Груша постучала в двери. Собаки ее узнали, шуму не подняли, пришлось самой будить хозяев.
Открыл ей Егор. Пропуская в дом, удивленно спросил:
- Что-то случилась, Груша?
- Мне бы с Еленой поговорить да с вами.
- Проходи. Вы с Устином и дети ваши - всегда желанные гости в нашем доме.
Зайдя в избу, Груша поклонилась хозяйке.
- Поздорову ли живешь, Елена Богуславна? Как дочка?
- Поздорову, Груша, поздорову. И дочь, слава богу, здорова. С девчатами в забавной избе пропадает, - отозвалась Елена.
- Пришла я к вам в ноги упасть. Да слезно просить: спасите честь семьи нашей, не дайте позору случиться!
- Ты, Груша, не причитай, а толком говори. Кто на вашу честь покушается? - Егор усадил ее на столец.
- Данила, холоп ваш, с моей Ириной дитяти содеяли! Скоро уж видно будет. Прошу тебя, Егор Силыч, и тебя, Елена Богуславна, в ножки кланяюсь и прошу! Отзовите холопа своего от Никиты Егорыча свадьбу сыграть. Ведь люди прохода не дадут! Одна Матрена чего стоит.
- Матрена - скверная баба, точно! Ей на язык только попади, - подтвердил Егор. - Данила, сукин сын! Баб ему мало, на девок перешел! Ну, погоди, приедет, задам батогов. Никогда холопов не бил, но сейчас рука не дрогнет!
- Что ты! Егор Силыч, - испугалась Груша гневной речи Зотова. - Поженим, и Господь с ними! Пусть живут, как знают.
- Данила ведь холоп, Груша, а Ирина свободная. Согласна ли, она волю на мужа поменять? - участливо спросила Елена.
- Согласна! Она на все согласна, лишь бы жить с ним.
- Поздно уже, Груша. Ступай домой и ни о чем не думай. Завтра же пошлю человека к Никите, - успокоил ее Егор.
Проводив мать Ирины, распрощавшись с ней у самых ворот, Зотов вернулся обратно с веселым выражением лица. Вся его грозность пропала.
- Умница девка! Все же добилась своего счастья. Как Груша не противилась, а дала согласие на свадьбу с Данилой. Я с Устином говорил, он давно бы согласился, да она уперлась. Все дочери женихов побогаче подыскивала!
- Ох, Егорушка! Боязно мне. Вдруг Данила обманул ее! Бабник он, а Ирина в нем с детства души не чает. Долго ли девушку бабой сделать, коль любит она! - вздохнула Елена.
- Да нет! - Егор задумался. - Я, Елена, с Данилой во многих боях был. Честно глядит Данила смерти в глаза, честен и по жизни. Коль сказал Ирине про любовь, значит, так оно и есть! - говоря, он подошел к жене, обнял и поцеловал в уста.
- Ты что, старый, удумал? Куда, культей полез? - одергивая подол, смеясь, спросила Елена. - Молодость тебе Данила напомнил?
- Может и нам с тобой о третьем подумать?
- Стара, я уже стала, Егор Силыч, детей рожать. Раньше надо было думать, а не по городам и весям пропадать! - проворчала Елена, подставляя для поцелуев шею и позволяя Егору себя ласкать.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Ежи Белявский приехал в Велиж, снял комнаты на постоялом дворе, умылся с дороги и отправился в сторону велижского замка. У ворот дома пана Гонсевского его встретила стража. Объяснив гайдукам, что ему нужен велижкий староста по очень важному делу, о котором он будет говорить только с паном Александром, Белявский стал ждать ответа.
Ответ последовал не так быстро, как хотелось бы пану Ежи, но все-таки последовал.
Ему было объявлено: «Ясновельможный пан Александр Корвин Гонсевский, велижский староста, ожидает вас, но у него мало времени и он просил не задерживать». С этими словами Белявского приводили к старосте.
Встретил его пан Александр по-домашнему, в кресле у камина, лаская любимого пса. Собака положила передние лапы ему на колени и тыкалась мордой в руки, ища лакомство от хозяина.
- Проходите, дорогой пан…
- Ежи Белявский, ваша светлость. Львовский шляхтич.
- К сожалению, я уже отобедал, пан Ежи. И не могу разделить с вами трапезу. Но если вы желаете, там внизу…
- Благодарю вас, пан Александр. Но я послал слугу на постоялый двор, чтобы он позаботился о моем желудке! - с поклоном слукавил Белявский, так и не узнав, что там внизу.
- Тем лучше! - слова вежливости были произнесены, и пан Гонсевский приступил к сути. - Что привело вас сюда? У львовского старосты закончились гроши? Потратился, пытаясь выдать замуж пани Марину?
- Я, пан Александр, к вам приехал совсем не от сандомирского воеводы. Дела Юрия Мнишека меня так же мало волнуют, как и вас.
- Вельми занятно. От кого же тогда? - удивился Гонсевский, предлагая пану сесть.
- От львовской коллегии иезуитов. Если быть более точным, - от папского нунция в Польше, Антония Рангони.
- Дорогой пан…
- Белявский - напомнил ему Ежи.
- Пан Белявский. Вы, наверно, знаете, я предпочитаю не иметь ничего общего со столь грозным обществом. Хоть я и католик! - Гонсевский оттолкнул от себя морду собаки и гневно посмотрел на пана Ежи.
- Но от этого предложения вы вряд ли откажетесь, пан Александр. Так как оно сопряжено с интересами Коронной Польши. Наш король Сигизмунд увяз в распрях с Карлом и не может действовать открыто, предпочитая отдать всю грязную работу нам. Ибо наш девиз на щите: «Цель оправдывает средство», - учтиво объяснил Белявский, велижкому старосте.
- И в чем же оно заключается? Ваше предложение. Вижу, король совсем не жалеет хрупкие плечи братьев Христовых! - Александр позволил себе небольшую колкость.
- Русский царь Борис укрепляет рубежи Московии крепостями. Ведет тайные переговоры со шведами. Договариваясь с Карлом о совместных действиях против Речи Посполитой!
- Это я и без вас знаю! - Гонсевский опять оттолкнул собаку. - Если пан помнит, где он находится, то ему известно, что Смоленск рядом. Приглядитесь, добавьте воображение и увидите новые крепостные стены. Русские зодчие искусно выложили их из отборного белого камня.
- Яблоко наливается на ветке под лучами солнца и полнится соком. Но один маленький червячок, пробравшись в самую его серединку, уничтожает яблоко. Постепенно оно превращается в гниль, хоть с виду такое же наливное, - ответил Белявский, устраиваясь удобней в кресле.
- Этот червячок, - вы?
- Вы мне льстите! Вряд ли я своей персоной могу нанести ощутимый вред Московскому княжеству. Если пан Александр поможет нам, найдется более высокое имя для этой цели.
- Мне надоели ваши домыслы! Говорите прямо или уходите, пан Белявский.
Велижский староста взял кочергу и поворошил угли в камине, давая понять, что он не намерен выслушивать всякие бредни из жизни плодов. Острый от природы ум Александра Гонсевского ухватил нить рассуждений иезуита, и ему захотелось быстрей размотать весь клубок.
- Хорошо, отбросим иносказания, - поспешил продолжить пан Ежи. - У прежнего московского князя после смерти не осталось наследников. В результате, Борису удалось сесть на трон. Но был еще один претендент, более достойный, чем выскочка Годунов. Прямая ветвь, сын царя Ивана, который в свою очередь по материнской линии принадлежал роду Гедиминовичей, князей Литвы и Польши.
- Вы имеете в виду Дмитрия? Он же умер девять лет назад, то ли в Туле, то ли в Угличе, точно не помню.
- Умер... Но весьма при загадочных обстоятельствах! В Москве до сих пор тлеют угольки этой смерти, как в вашем камине дрова. Надо только подкинуть немного хвороста и разгорится огонь, обернувшись пожаром.
Белявский подбросил сухое полено в камин, пламя жадно обхватило его и стало лизать красными, зловещими языками.
- Вы хотите устроить пожар прямо в моем замке? - улыбнулся Гонсевский.
- Пожар будет в Москве. И Борису станет не до ливонских земель. Он будет думать, как удержать под собой трон. Кое-какие меры нами уже приняты. Но, к сожалению, орден не знает результатов. Верный слуга Господа не в состоянии известить нас о них. Посланный к нему монах-пилигрим, августинец де-Молло пропал бесследно.
- Если уже все продумано, зачем нужен вам я?
- Нам нужен не вы, а человек из Смоленска. Дворянин с исконно русскими корнями. Наверняка у вас найдется такой.
- Смоленский дворянин, зачем?
- Подложить записи некоего лица, служившего в Угличе, тиуном при дворе малолетнего Дмитрия, где будет ясно указано: сын царя Ивана не умер и не убит наймитами Бориса, а спасен и спрятан в Литве до времени.
- Записки у вас с собой?
- Вы найдете человека?
- Он уже найден! - Гонсевский протянул руку, желая видеть сочинения братьев во Христе.
- Хотелось бы знать имя дворянина! - доставая из камзола бумаги, спросил Белявский.
- Хрипунов. Человек гадкий, и очень жаден до денег. Как раз для вашей братии!
- Зачем же вы так, пан Александр!
- Я знаю что говорю! - забирая бумаги, ответил староста. - Самого Дмитрия уже испекли в иезуитской печи, или только тесто месите?
- В этом пока нет необходимости, пан Александр. Достаточно записок, чтобы разгорелись тлеющие угли на Московском дворе.
- Можете ехать во Львов, пан Белявский. Не пройдет и двух недель, как в Смоленской чети будут говорить о чудесном спасении княжича Дмитрия от царя Бориса. Это обещаю вам я, Александр Корвин Гонсевский, велижский староста. Так и передайте нунцию Рангони. Мои слуги проводят вас до ворот.
Пан Александр встал и, зовя за собой собаку, отправился в другую комнату...
2
Гонсевский выполнил обещание. Молва о Дмитрии черной волной прокатилась по Смоленщине. Не было дома, где бы ни обсуждали события девятилетней давности. Люди в сердцах затаили злобу на Бориса Федоровича, занявшего трон вместо законного наследника. Из-за Годунова обитавшего на чужбине. Неосознанно народ, ругая своего государя, помогал Польше и «мирным» монахам святого ордена Игнатия Лойолы.
Далекий от всего этого, князь Семен Андреевич Копытин последний раз объезжал на вороном коне, стены крепости. Собираясь в Москву, он не мог еще раз не взглянуть на нее.
Пять лет жизни, Семен отдал Смоленску. Любуясь на ладные стены, на новенькие пушки, жерла которых виднелись наверху, князь вспоминал, как все начиналось. Как Федор Конь с Борисом Годуновым, ныне государем, уложили первый камень, а он, князь Копытин, подал им его.
Все здесь было ведомо Семену, каждый уголок, каждая башенка. От чертежей до могучей крепости довели они дело с Федором Савельевичем. Смоленск стал ему родней собственного дома под Ярославлем. Но пришло время проститься, и князь прощался, как с сыном, прося не уронить честь и достоинство своих создателей.
Объехав крепость, Семен Андреевич выехал на берег Днепра. Сойдя с коня, он подошел к воде, зачерпнул ее большими ладонями и омыл лицо.
- Что, княже? Пора и тебе на покой. Хватит мыкаться по городам, шестой десяток пошел! Авдотья Никитична, поди, совсем извелась, одна дома сидучи. Приеду в Москву, поклонюсь царю и домой: блины кушать да бабу слушать, жевать харчи да лежать на печи, - сам себе в бороду бормотал Семен.
- Как, боярин, хороша днепровская водица? - прервал думы Семена голос за спиной.
Князь обернулся. Перед ним стоял мужичонка, в руках он держал плетеную корзину, из которой выпадали рыбьи хвосты.
- Рыба тоже ничего. Крупная.
- Это разве рыба! Вон мужики понизу запруду поставили, так там - рыба, прямо порося с плавниками! - ответил князю рыбак, с завистью смотря вниз, по течению Днепра.
- Чего ж с ними не рыбалишь?
- Я бы с радостью, да хозяин не отпустил. Говорит, жди туточки! Жду покуда, - с самого утра маюсь.
- Злой хозяин-то? - спросил Семен, переворачивая одну рыбину кверху пузом, она была толстая, явно с икрой.
- Иван Хрипунов-то? Жаден больно, да на руку скор. Ничего, мы привыкшие, у других еще хуже! Может, купить желаете? - засуетился мужик, видя интерес князя к рыбе.
- Как звать тебя?
- Макаркой кличут, боярин.
- Отдай, Макар, рыбицу старушке, пусть в церкви меня вспомнит. А это тебе за труды, - князь Семен бросил в корзину несколько полушек. - Выпей за мое здоровье да за крепость Смоленскую.
Семен Андреевич сел на коня и поехал догонять обоз на Москву. Еще раз обернувшись на город, он увидел, что мужик до сих пор крестится, благодарит его за оказанную милость.
3
- Говоришь, Богдан Яковлевич в Москву приехал?
- Коршуном прилетел, Афанасий Матвеевич. Сразу же на государев двор, к царице. Даже в дом не заехал, что за Арбатом содержит.
- Это они, Первушка, с Семеном Никитичем, шкуру неубитого медведя делят. Кому при малолетнем Федоре быть? Борис еще живой, а Мария Григорьевна уже не желает видеть Годуновых рядом с сыном. Истинная дочь Малюты, вот она - кровь-то, дает о себе знать. Раздор меж ними пойдет, если государь скончается. Чья родня ближе? - проговорил дьяк, и подошел к столу, подзывая к себе Вепрева. - Нам с тобой в сии распри лучше не встревать, сами разберутся. Вот посмотри что казначей Александра Романова, Бартеньев, в доносе к Семену Годунову пишет.
Дьяк порылся у себя в тайном ларце, вытащил бумагу, бросил на стол, и брезгливо обтер руку об край кафтана. Первушка повернул донос к себе и стал читать, пропустив первые строки, где Бартеньев унизительно называл себя, возвышая достоинства Семена Никитича:
«...в бедности и сиротстве, насильно захолопленый Романовыми и без особой радости служащего у Александра казначеем. Спешу уведомить. По вечерам в доме старшего Романова собираются князья Черкасский и Сицкий. Долго думу думают, как извести государя нашего, Бориса Федоровича. Ксения Ивановна Романова-Шестова более мужа крик против царя поднимает. А главный зачинщик - хозяин мой, Александр Никитич. К словам своим посылаю вам тайный лист. Привез его немчин из слободы, по забывчивости они его оставили в горнице, уронив на пол.Сию бумагу прилагаю».
Первушка оторвал глаза от послания и спросил дьяка:
- Стало быть, не единственно князю Шуйскому, сей лист был послан? Кристофер и там нашкодил.
- В том-то и дело, Первушка, лист как раз тот самый! Когда Никита его принес, я послание тайно пометил, - Афоня достал мятую бумагу, «от неизвестного лица». - Вот видишь, в углу три маленьких дырочки, - Шуйского бумага! Теперь, пойди, разберись. Дело-то еще зимой было, а прохвост Бертеньев ее только на днях принес, видно думал долго. Полгода минуло. Так, что без Никиты, с его любовью к Катьке, нам не обойтись! - дьяк подмигнул Вепреву и засмеялся.
- Хитра, стерва! Слова говорит, будто медом поит, - Первушка обтер усы.
- И у тебя на нее глаз загорелся?
- Катерина хороша, да не наша! Зотова, как жеребца за узды водит.
- Никита тоже молодец! Дар у него к сыскному делу, - Афанасий Матвеевич, сложил бумаги обратно в ларь и продолжил: - Монаха, что Кристофера навещал, надежно спрятали, не сбежит?
- Из Соловецкой обители не больно-то побежишь! Я его к отцу Макарию под особый догляд сопроводил. Пусть теперь на острове душу от грехов очищает.
- Добро! Стало быть, от слуги Густава вестей за рубеж нет. Если только мы где маху не дали.
- Не должно, Афанасий Матвеевич. Как за малым дитя ходим.
- Выходит, Первушка, обложили мы Котора, словно волка в логове обложили. Осталось ждать, когда он клыки покажет. А что с доносом Бертеньева делать? Семен Никитич велел разобраться!
- Немчина возьмем и на Романовых выйдем. Одного клубка нити, враз и размотаем!
- Его еще взять надо! А Романовы, - так мне все равно, Первушка, чья фамилия на троне сидеть будет. Русь-матушка - вот кому служу, и пока дышу... служить не устану!
Дьяк задумался. Вепрев отошел к окну, предпочитая не мешать Афанасию, зная, как он не любит, когда не дают мыслить.
Их безмолвную идиллию нарушил Никита. Распахнув дубовый притвор, он ввалился в комнату. Покрытый дорожной пылью, со спутанными волосами, он хватал ртом воздух, пытаясь сказать, но из горла вырывались лишь отдельные звуки.
- Говори, говори, Никита! - помогая, в один голос произнесли они.
- Кристофер! - наконец-то, выговорил Зотов. - Прошение от Густава повез к Семену Никитичу. Дозволить королевичу отписать к шведскому графу Эрику Браге в Висинборг, и отослать с Котором. Катерина мне проговорилась, я сразу сюда. Коня в прах загнал... - сказав, Никита повалился на пол, ни стоять, ни говорить уже не в силах.
- Вот оно! Не выдержал немчин! Дождались, ребятушки, пришла наша минутка! - поднимая, Никиту на ноги, произнес Афанасий Матвеевич. - Первушка, достань из скрыни мед, да отпои парня. Хмельное сейчас ему в самый раз будет. Сам словно конь задохся. А я к окольничему побегу. Упредить надо, чтобы не отказал Густаву в прошении.
Семен Никитич Годунов встретил дьяка с грозно надвинутыми на очи бровями, но все же выслушал и изрек:
- Ты, Афонька, все вокруг да около ходишь, прямо не говоришь! Зачем разрешение для Густава тебе надобно?
- Не за себя, за государство радею. Два корабля, что наняли в Любеке для торговых целей, были взяты под караул в устье реки Наровы Карлом шведским…
- То мне ведомо! - оборвал его окольничий.
- Сей граф из Висинборга, к которому хочет отписать королевич, вельми в хороших отношениях с Карлом. Мы могли бы через него повлиять на шведа, изменить данное решение, - не моргнув глазом, соврал Афоня.
- Не лучше ли самим попросить об этом Карла?
- Не лучше! В последнее время отношения Карла Вазы с Борисом Федоровичем весьма испортились. Победы в Ливонии вскружили голову шведу, а государь наш болен.
- Ладно, ступай, будет ему разрешение! - проворчал Семен Никитич. Упоминание Афони про болезнь Бориса омрачило его еще больше. Не желая далее видеть, он выпроводил дьяка восвояси.
Выйдя во двор приказа, Афанасий Матвеевич встретился, нос к носу, с Котором.
- Поздорову ли живешь, Кристофер? - не удержался и остановил его дьяк.
- У меня есть поручение моего господина Густава к окольничему Годунову, прошу не задерживать! - чопорно ответил Котор и проследовал мимо.
Афанасий кинул вдогонку ястребиный взор и мысленно напутствовал: «Лети, лети, пташка, силки уже поставлены».
Когда Афоня вернулся к себе, Вепрев с Никитой сидели за дубовым столом и заканчивали жбан с крепким медом. Примкнувши к ним, дьяк опрокинул в рот содержимое, поданного ему кубка, и заговорил:
- Теперь главное не упустить. Кроме как тебе, Первушка, сие дело, никому поручить не могу. Езжай за Котором, след вслед. Поначалу не тронь, может, он еще куда заедет. Близ рубежа его возьмешь. Кристофер мне не надобен, а вот бумаги - за них головой отвечаешь!
- Понятно дело! Маху не дам. Стало быть, сам немчин не нужен? Добро, Афанасий, давно у меня на него руки чешутся. - Вепрев потер ладони об колени.
- Можно и мне с Первушкой Аникиевичем? Вдвоем, чай, сподручней будет. - от быстрой скачки, нервного напряжения и крепкого меда Никита сильно захмелел. Спрашивая дьяка, он икнул.
- Ты, Никита, здесь нужен! Кто Катерину обхаживать будет? - разочаровал его Афанасий, наливая всем меду и поднимая кубок. - Ребятушки, выпьем за сыск, дело тайное, порою грязное, но нужное!
4
Прожив в Московии почти восемь месяцев, слуга королевича Котор собрал сведенья, практически обо всем, что могло интересовать польского короля или римскую курию.
Он совершенно точно знал, сколько стрелецких полков у русских, сколько огненного боя. Какие воинские силы царь Борис может выдвинуть к Нарве в помощь Карлу Вазе, не оголяя южные города. А главное - настроения в Москве, чем дышит двор Годунова: князья Шуйские, Романовы, Воротынские и многие другие - недовольные новой династией.
Собрав такое богатство, Кристофер понял, что передать его на запад не с кем. Исчезновение брата во Христе, испанского пилигрима де-Молло, взволновало его уже всерьез.
После долгих сомнений, мучений и домыслов Котор решил ехать сам. Объектом для поездки он выбрал графа Брагу, старого иезуита, живущего в Висинборге. Дальше бумаги пойдут сами по уже хорошо налаженным каналам и найдут лиц, которым предназначаются. Выправив разрешение покинуть Московию и получив подорожную грамоту до ливонской границы, он с бьющимся сердцем отправился в путь.
Только увидев церковные купола Пскова, Котор позволил себе расслабиться. До рубежа оставалась не больше тридцати верст. Не став останавливаться на отдых в городе, он направил коня мимо крепостных стен на дорогу, ведущую в Валк.
С каждой верстой, отмеренной лошадью, Кристофер чувствовал себя все более бодро и уверено. Радость переполняла его. Предвкушая встречу с братом святого ордена, он ехал, распевая немецкую песню. День был солнечный, и ничто не предвещало беду, но она ждала Котора, и он к ней неумолимо приближался.
Вепрев, на вороном жеребце, выехал на середину дороги, перегораживая собой путь. От неожиданности Кристофер растерялся, страх взял верх над хитростью. Вынув из седельной сумки пистоль, Котор выстрелил, но в последний момент рука дрогнула, и он промахнулся.
- Зря порох извел, - спокойно ответил Первушка, на прогремевший выстрел.
- Неужели это вы?! Я думал, меня проследуют воры. Пропустите! Я следую по велению своего господина, вот разрешение. Оно подписано вашим государем! Вы не имеете права держать меня! - ответил Кристофер, протягивая Вепреву подорожную с вислыми царскими печатями. Котор пожалел, что поддался минутному страху. Совершив ошибку, он попытался ее исправить.
- Нет, друг сердечный! Так просто мы с тобой не разъедемся. Я ведь за бабой своей меньше ухаживал, чем за тобой, и провожать так далеко от дома мне ее не доводилось. Придется, Кристофер, одарить меня бумагами, что на сердце змеином припрятал. Долго мне пришлось ждать тебя у околицы!
- Вы решили свести со мной личные счеты? Великодушно прошу простить, если что не так было сказано, и пропустить ехать дальше! - стоял на своем Кристофер.
- Видно по-русски понимать ты разучился. Ну хорошо! - улыбнулся Вепрев и перешел на немецкий язык, не мало удивив Котора. - Доставай клинок, прими смерть достойно.
Котор содрогнулся. Осознав, что другого пути не будет, он попросил Деву Марию заступится за верного слугу церкви, вынул из ножен саблю и ринулся на Вепрева.
Схватка была молниеносной. Два злейших, непримиримых врага стиснув зубы, бились насмерть, каждый из них считал свое дело правым. Клинки, как солнечные блики мелькали в воздухе. Кристофер пропустил удар и покачнулся, из груди хлынула кровь. Медленно сползая с коня на землю, он зашептал белеющими губами слова молитвы. Первушка опустил саблю и ощутил на теле рану. Еще не было больно, только под одеждой растекалось тепло, и с плеча свисал рукав.
Спрыгнув с коня, Вепрев расстегнул камзол, испустившего дух слуги королевича, и вытащил бумаги, пока они не перепачкались кровью. Не удержавшись от соблазна, он взломал печати и прочел несколько строк.
- Ну, Афанасий, ну, голова! Сии бумаги много стоят.