смешной языковой барьер:
мне не давались «речь» и «речка» –
нет в польском мягкости у «эр».
Да, видно постарались шляхи,
проникшие в отцовский род,
оставив мне смешные страхи
пред мягким «эр», кривившим рот.
Легенда? Может быть. Не знаю,
возможно ль верить в этот бред.
Но, поколения сменяя,
картавость оставляла след.
А небеса не своды – сводни:
кому-то – встык, кому – вдали.
И в этот день – в своё сегодня –
Бог весть, откуда мы пришли.
Здесь каждый – странник перехожий
в забвенье мест и смене вер,
в словах, где прошлое похоже
на этот полустёртый «эр»,
где так нередко мы скрываем
всё то, что трудно говорить:
где рушит правда столбовая,
там ложь – спасительная нить.
Но пусть строка живёт открыто,
чтоб суть созвучья уберечь,
в издержке «Жечи Посполитой»
объединяя «речь» и «жечь»,
чтоб, усмиряя звуков орды,
ложиться в рифму и размер
– неважно: нежно или твёрдо –
ей не мешает мягкий «эр».
А то, что мне в печаль досталось,
надежно спрятано под грим,
как легкая моя картавость,
почти не слышная другим.
