(быль)
Времени у нас с Иркой было в обрез: утром в понедельник в институт.
Перекусили и снова кинулись клеить и красить. Сашка помогал мне вешать
готовые стенды в учительской, но больше пропадал с Дракошей в кабинете
литературы. Вельяминовская школа – для ни разу не грамотных – стоит в
самом ареале русского разговорного языка. Из окна Бежин Луг видно. Тот
самый, Тургеневский.
...Три пачки «Столичных» разлетелись за сутки. Без еды мы выживали,
а без табака было неважнец... На рассвете Ирка увидела моложавого дядьку,
бодро шагавшего по заледеневшей за ночь хрусткой дороге. Скатившись с
лестницы, я едва не сбил его с ног:
– Доброе утро!
– Доброе. Школу подновляете? Дело. – Он держался дружелюбно, с достоинством.
Опрятный, в сапогах начищеных. Киношно-показательный такой колхозник.
А говорит так – дикторам телевизионным поучиться!
– А закурить, извините, у Вас не будет?
– Это Вы извините: не курю я. И Вам не советую. А вот яблочек попробуйте
из моего сада.
Он вытащил две литые, дурманящие на морозном воздухе антоновки из старой,
штопаной, но – клянусь – свежеотутюженной противогазной сумки. Куда я попал?
«Сталкер» какой-то!.. Надо всё бросать и после диплома бежать сюда без оглядки.
Мамочки! Да ведь другого такого места на планете, может, не осталось!..
– У Вас есть время, молодой человек?
Отказывать было невежливо. Всё тело ныло от непрерывной гонки в позе «буквой
му», и такой шанс пофилонить упускать было нельзя...
– ...Кормили нас, сами понимаете, раз в день – и то много. А уж перед атакой –
ни-ни: если в живот ранение – на пустой желудок шанс выжить был. Спирт иногда
подвозили. Калорий-то в нём много, а дури ещё больше. Так что табак на фронте
был первое дело: кому еда, кому – грелка, а кому – от тоски лекарство.
Сидим как-то ночью в окопчике. В июне сорок второго дело было. Километрах
в ста отсюда. Позади в лесочке танки наши, а мы в охранении. Перед нами поле,
за ним тоже лесок, но уже немеций. А посреди поля – дубище: разлапистый,
высоченный. Прямо «Сказки Пушкина», да и только! Есть хочется – спасу нет.
А земля тёплая, и дух от неё – голова кружится. Спать нельзя: разведка
немецкая ножами снимет – моргнуть не успеешь. Всё одно: всё плывёт, в сон
клонит. Чем спасаться? Хоть и был строжайший приказ на этот счёт, собрали мы
крошек табачных по карманам, да смастерили самокруточку и курим по очереди.
Что нам, дурням восемнадцатилетним, приказ?! Пальцы только горстью собираем,
для маскировки. Передаёт мне Толя цигарку. И только я её к губам поднёс –
ка-ак полоснет по глазам! В голове будто колокол заголосил. Вижу как
вздрагивает винтовка товарища моего, и что-то он мне кричит, а не слышу:
у меня же в голове такая музыка!
Тут наши подоспели, в атаку, было, пошли, но скоро вернулись: снайпера нашли,
которого Толя мой Комков с того дуба сшиб. Темнота немца подвела: пуля меня
по каске только и «погладила». В той касочке «с пробором» я ведь до Берлина
почти дошёл. Жаль, не сохранилась: когда в апреле сорок пятого снова царапнуло,
и послали меня после медсанбата к Параду Победы готовиться, а уж в Москве
всем новенькое обмундирование выдали, с иголочки...
Про курение мы тогда комбату, конечно, не сказали. Толя медаль получил за
снайпера-двоечника, честь по чести. А я, как тот намёк получил – с самого
что ни на есть верха, – так с той ночи не курю. Жить люблю очень...
Вежливо попрощавшись, он ушёл. А из школьного окошка поинтересовались:
– Алё, мусчина! А яблочком поделиться слабО?
05, 2010