Деревня.
Вот и моя деревня, моя милая Протопоповка. Ровно год назад уехал я в далекие края, теперь вот возвращаюсь к тебе. Соскучился. Но я стал другим, я повзрослел, а ты все стоишь на прежнем месте и даже не ждешь меня, кажется. А может быть, все таки ждешь? Ведь это я босой и счастливый бегал по твоим улицам, с колесом впереди себя, которое я катил с помощью каталки из проволоки. Колесо было металлическим. Раньше оно использовалось при забортовке, как прижим покрышки к диску на грузовом газике. Теперь это колесо всегда со мной, катится впереди, когда я бегу по своим делам. Ведь это я со своими друзьями купался в твоей речке, рыбачил в твоих окрестностях. Теперь вот я иду полем к тебе. Захожу в улицу, вон там слева от меня стоит мой дом, где я вырос. Именно с ним связано мое первое детское воспоминание. На дворе утро, я просыпаюсь, выхожу на крыльцо и писаю с его площадки прямо на землю во дворе. И так мне хорошо и радостно, потому что где то рядом моя мама, светит солнце и впереди теплый летний день. Деревня моя называется Протопоповка, кто и почему дал ей такое название, не знаю, ведь даже церкви в деревне не было. Луга, разливы Волги, лес, местная речка Секерка, неподалеку железнодорожная станция, около сотни домов, вот и все, что собой представляет моя малая родина. Здесь я счастливо прожил первые свои четырнадцать лет. Счастливые, несмотря на трудности и лишения послевоенной поры. В памяти остались воспоминания об этой поре, о которых я поведал в предыдущих рассказах. Один эпизод сильнее других врезался в память. 1952 год, ранняя весна мы с мамой провожаем на поезд тетю Надю и двух ее дочек, моих кузин, в немыслимо далекие края, в Крым. Они уезжают на всегда к своему папе, в какую то Ялту. Проводили, помахали платочком вслед уходящему поезду и вернулись домой. И только здесь я почувствовал одиночество, наш дом как будто осиротел. Остались мы с мамой одни – одинешеньки, мама плакала.
И вот по прошествии девяти лет, в 1961 году я возвращаюсь в старый дом, приехав из любимой теперь Ялты, после годичного отсутствия. Я закончил там девятый класс, вырос на десять сантиметров, стал практически городским. Вот сейчас иду, а встречные односельчане с любопытством и удивлением смотрят на меня и, отвечая на мое приветствие, некоторые переспрашивают: «Это ты, Юра? Смотри ка, как вырос, совсем большой стал» и, качая головой, идут дальше по своим делам. Я приехал. Сарафанное радио быстро разнесло весть о моем появлении и через короткое время, мои деревенские друзья сидели в нашем доме. Они, конечно, подросли, но почти не изменились, а главное, как вскоре я понял, круг их интересов, практически не изменился, оставался прежним. С первых же минут общения стало понятно, что я для них оказался пришельцем из другого мира. Мои рассказы о том, где я был, они просто не понимали и мне стало не интересно с ними. Но все-таки это друзья моего детства и я хотел их увидеть, рассказать и показать им, что сам увидел, что узнал, поэтому с гордостью вынул из дорожной сумки, главное сокровище: ласты, маску и трубку. Ничего такого они, конечно, не видели. Всей гурьбой мы отправились на речку, купаться. Но, лучше бы я туда не ходил. Наша речка, моя милая реченька, оказывается, она имеет такой жалкий вид. Язык не поворачивался назвать ее лужей, но, простите, что же это такое? Максимальная глубина около трех метров, ширина не более десяти. А я ведь научился ловить рапанов с глубины десять – двенадцать метров, даже без маски и трубки и что здесь делать в снаряжении, которое привез с собой? Вода мутная, простора нет. Не помню, но надеюсь, что хватило ума, не очень показать свое глубокое разочарование. Песчаным берегом пошел к воде, под ногами началось илистое дно, оказывается галька то на морском берегу, лучше этой каши, Окунулся в воду, а она не соленая, противная такая. Окончательно расстроившись, отдал я ребятам свое морское снаряжение, зачем оно мне, купаться здесь все равно не смогу.
Разочарованию моему не было предела. Год, проведенный в Ялте, не прошел бесследно. Вырос я из своей деревни. Единственно, что меня теперь интересовало, это деревенские девчонки. Мне очень любопытно, как они встретят меня, ведь целый год минул. Наступил вечер, как и год назад, по- прежнему, все собирались на бревнах. Девчонки подросли, выглядели очень привлекательно, одеты правда никак, но это даже лучше, легче будет общаться. С первого вечера я стал вести себя, как светский лев, на девочек смотрел через призму полученного опыта. Но, то ли опыт был маловат, то ли девчонки не те, не склеивалось у меня ни чего, на любовном фронте. Девчонки не противились, когда я их ласково обнимал и прижимался, как можно теснее к их телам. Смелости на большее то не хватало. Но интуитивно я понимал, что это не курортницы, а обычные девчонки, которые ни какого ухарства и наглости не допустят. Они все девственно чисты, в отличии от тех похотливых барышень, которых я видел там, в Ялте и по ошибке чуть не посчитал, что все такие. Оказывается далеко не так, наши деревенские простушки дадут фору этим фифам, с курортных пляжей, в части порядочности и чистоты отношений.
В сентябре мне исполняется шестнадцать лет, мы с мамой решили, что я пойду работать, мама уже не в силах содержать меня. Оставшийся до работы месяц, я пытаюсь вести взрослую жизнь. День рождения у одного из ребят и мы впервые пробуем спиртное. Выпив водки, прихожу домой пьяным. Мама в шоке. Ты что, хочешь стать как и твой отец, пьяницей? Мне стыдно, не знаю что сказать, мама укладывает меня в постель. Утром слушал лекцию о вреде алкоголя. Наконец, наступает мой день рождения, ни какой гулянки, а на следующий день иду в райисполком, он в Кайбицах, пятнадцать километров пешком. Через неделю получаю на руки взрослый документ. Едем с мамой в Зеленодольск устраиваться на работу. Решили, что буду столяром. Профессиональная подготовка в те годы была на высоте, в том же Зеленодольске работали два ремесленных училища, школы ФЗО, они готовили прекрасных молодых специалистов рабочих профессий. Но я не хотел там учиться, мечтал закончить десять классов и поступить в институт. На заводе я мог получить профессию, работая на производстве, и получать при этом деньги. Они очень мне были нужны. С юга я привез мечту о черных брюках, белой батистовой рубашке и черных остроносых корочках. Это была моя голубая мечта.
Подал заявление на Поволжский фанерно-мебельный комбинат, в просторечии его называли Дуней, из-за большого количества молодых женщин, работающих в лущильных цехах комбината. В основном это были девушки из близлежащих деревень. Приняли меня учеником столяра в мебельный цех № 2, началась трудовая жизнь. При комбинате имелось общежитие для рабочих. За полгода до моего трудоустройства, мама поступила в это общежитие на работу в качестве истопника. Ей не хватало трудового стажа для пенсии. Таким образом, мы оказались работниками одного предприятия. Появилась возможность поселится нам обоим в общежитии и уехать из деревни, тем более я категорически не хотел там жить. Мы продали дом и поселились в общежитии, правда, в разных комнатах, она в женской части, я в мужской. Таким образом, мы простились с деревней.
Прошло около пятидесяти лет, погожим утром, я, пенсионер и благополучный житель Казани, в современной электричке поехал на станцию Свияжск. Проделав путь, обратный тому, которым, когда то мальчишкой, ехал с классом в цирк, вышел на перрон станции. Приехал, что бы окунутся в свое детство. Решил, что посмотрю свою милую деревню, хотя еще древние говорили, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Но я не утерпел, поехал, попытался прикоснуться к детству. В молодости нас старательно воспитывали в духе атеизма, но это не означает, что все мы ныне закоренелые безбожники. Просто мы не умеем верить, но в душе у каждого, есть место богу. Вот и сейчас, едучи в детство, я, как умел, молил бога, что бы максимально почувствовать прошлое и по возможности увидеть его. Электричка очень быстро доехала до моей станции. Пригородный поезд раньше шел куда как дольше. Вышел на перрон. Раньше поезда встречал и провожал дежурный по станции, в красивой красной фуражке и желтым флажком в руке. Нашу электричку не встречал ни кто. Люди деловито, даже как то слишком быстро вышли из вагонов и не оглядываясь разошлись по разным направлениям. Перрон опустел и я остался один. Огляделся. Вместо старого, деревянного стоит новенький вокзал, построенный к какому то республиканскому юбилею хорошим человеком, моей знакомой, бизнес-леди, Анной Николаевной. Она занималась строительством, трудным и чисто мужским бизнесом. Он то и сгубил ее, этот бизнес, от «сладкой, буржуйской жизни» она ушла, раньше времени, в мир иной. Пусть земля тебе будет пухом, дорогая Аннушка, а памятником, этот вокзал и жилые многоэтажки, построенные твоей фирмой в Зеленодольске и Казани.
Постояв некоторое время на опустевшем перроне, я попытался вспомнить, как выглядела привокзальная территория раньше. К сожалению, на территории станции неизменными остались только рельсовые пути, все остальное поменялось. Вот здесь был буфет, где продавали пиво, я хорошо помню время, когда он работал. Там всегда был народ, люди пили пиво, сдувая пену и посыпая край кружки солью. Когда пиво кончалось, буфетчица приглашала из очереди мужчину. Он молотком выбивал пробку в деревянной бочке, вставлял насос и свежее пиво шло на продажу, причем первая кружка доставалась этому помощнику. За прилавком на стене надпись: «Ждите отстоя, требуйте долива», на противоположной стороне висела большая картина Айвазовского « Девятый вал». В зале стояли столики и стулья, было грязно и дымно от курева. А вон там, метрах в пятидесяти от буфета, на краю перрона стоял большой, деревянный туалет. А если пойти еще дальше, то между туалетом клубом был небольшой сквер, в центре которого стояла небольшая летняя веранда. По выходным и праздникам там играл духовой оркестр, а на земляной площадке перед ней танцевали красивые женщины с мужчинами. Прямо за сквером, вглубь от железнодорожных путей рынок и чайная. Чистенькие, приветливые татарочки и чувашки продавали очень вкусный катык, простоквашу, молоко и сметану. Они были одеты в белые передники и платки, причем у чувашек все это украшено было нарядной вышивкой и лентами. Продавали также удивительно вкусные ливерные пирожки. Их пекли в чайной, которая стояла тут же около рынка. Продавали всегда горячими. В самой чайной взрослые обедали и могли выпить водки на разлив. Обслуживали официантки. Рядом клуб, традиционный очаг культуры. В помещении клуба располагались кинозал и большое фойе, в котором проводились выборы. Выборы мне запомнились по простой причине: в этот день бесплатно показывали кино. Семь раз подряд я смотрел здесь Чапаева. Теперь это только воспоминания, в реальности все меняется и нынешнему молодому человеку на ум даже не придеь посмотреть его хоть раз. И не нужны им прежние рынки и чайные, у них есть все, они: поколение пепси.
Ничего от прежней станции не осталось, все порушено, все стало по - другому. Что ж, жизнь есть жизнь, действительно все меняется. А вот школа цела, стоит на месте, только не белая, а желтенькая какая то, ну да ладно. Вокруг школы заборчик симпатичный, пристрой приличный сделали, не плохо даже смотрится. Удивительно, открыт центральный вход, мы то раньше ходили через боковой. Захожу в здание, здороваюсь с женщиной, сидящей у входа, в ответ: «Здраствуйте, Вы куда? Нельзя. Антитеррористическая акция, вход посторонним воспрещен». Да я, да...! « Извините, нельзя»! Не пустила строгая тетя меня в здание, не довелось мне прогуляться по родной школе, такие времена наступили. Повернулся и пошел знакомой дорожкой в сторону своей деревни. Думаю, вы поверите, но это действительно так: делать первые шаги от школы мне мешали слезы на глазах. С досады в голове шальная мысль: ну хоть дорогу то, по которой ходил в школу, надеюсь, еще не взорвали. Смотрю, слава богу, действительно, еще не взорвали. Решил идти по дальней, вдоль железнодорожной линии, что бы по всей деревне пройтись.
Полчаса спокойной ходьбы и вот она, моя милая деревня. Подхожу к первому дому, у ворот мужчина ладит лопату. Здороваюсь, представляюсь и спрашиваю, как зовут и почему, я его не узнаю. В ответ: «А, я купил этот дом пять лет назад, приезжие мы». Прошел я всю деревню из конца в конец. Дом, около которого, мы сидели вечерами на бревнах, хоть и подряхлел, но держится, стоит. Бревен, конечно, нет. И вообще, улицы расположены по прежнему, а выглядят по другому, словно кто то невидимый, прошелся по всей деревне гигантской бороной. От этого некоторые дома пропали со своих мест, а там где был, к примеру, колхозный яблоневый сад, появились новые жилые хоромы. Яблони выкорчевали. Но, главное, пропала атмосфера деревни, как общественного организма, где живут близкие друг другу люди, все знают всех и, извините, про всех. Нынешняя деревня, просто скопление самых разношерстных жилищ и людей. Грустно у меня стало на душе. Но я все же надеюсь, ищу заповедные для моего сердца уголки. Людей на улице немного, но это и понятно, разгар рабочего дня, все таки. Старательно вглядываюсь в лица людей. Всех, кого увидел, я, конечно, не допрашивал, но ни одного знакомого человека не нашел. Произошла, как говорил, некогда знаменитый Николай Озеров: «Смена состава, в ходе игры». Новые люди, новая жизнь, они все делают по новому, как им удобнее, не интересуясь прошлым, оно им просто не нужно. Часть домов заброшена. Вот стоит скелет дома, нет ни окон, ни дверей, пустыми глазницами смотрит он на пыльную улицу и людей. А я помню давнюю зимнюю пору и этот дом. Он полон нарядными, веселыми гостями. В доме гуляет широкая деревенская свадьба и мы, деревенская мелюзга, смотрим сквозь замершие стекла на гостей, заполнивших дом. Застолье в самом разгаре, все веселы, шумят, кричат «Горько!». Невеста из соседней деревни. Еще засветло на лошадях, запряженных в сани и кошевки, украшенные полотенцами и цветными лентами, приехали гости и привезли приданное невесты. Хозяева, жених с невестой и гости, разгоряченные выпитым, с плясками и песнями заходили в дом, который вместе со всеми тоже радовался и жил, ведь и построили его для жизни. А теперь, только мертвые останки бывшего дома, пугают по вечерам прохожих.
Дом, в котором мы с мамой жили все еще стоит, я подошел, издалека посмотрел, подойти близко побоялся. Хорошо, что хоть стоит, а во дворе кто то копошится, значит, жизнь еще теплится. Пошел к речке. Моя незабвенная Секерка, чуть жива, но ручеек еще тихонечко журчит, ну что ж и на том спасибо и то, слава богу. К моему большому огорчению, я понял, что деревня стала чужой, она отомстила мне за мой побег. Сорок восемь лет тому назад я ее покинул и теперь я ей не нужен. Она мне говорит: «Свободен, можешь идти!» Она без меня проживет, но смогу ли я, без нее?