Ты рисуешь
этюд
на пустой Колоннаде.
И не слышишь:
"Прости!"
Не шепчу.
Не кричу.
Так по плитам стучат
каблуки:
"Бо-
га
ра-
ди!
Про-
сти!"
Прокалываю
этим стуком
(сожалея чуть-чуть)
светотени.
Рисунок
набрасывает
твой карандаш.
Им владеет рука
виртуозно,
с лёгкостью.
Проступает рисунок.
Очертаньям
сейчас
достоверность придашь.
И готово!
Почти что -
берёстовые зарисовки
на тему:
"О прекрасной далёкости".
Воронцовский.
Из окон
Елизавета Ксаверьевна,
по-видимому,
Однажды
созерцала
подобное.
Несомненно.
Просто уверена.
Иногда
совпадает,
что кануло
в вечность,
с тем,
что нам довелось
другим поведать
подробно.
Ты хотел
на века
воплотить
в рисунке
даль за далью,
за далью даль...
Стуком
своих каблуков
я прокалываю
вовсю!
"Чему быть -
воплотится"?
Едва ль...
Похожее было...
Давным-давно
рисовал ты
в монастыре Андронниковом.
Увлечённо
тему
искал
для этюда.
И вот...
Вдохновенья порыв!
Позади
целый день
беготни
по московским дворикам.
В завершенье
пристанище
обрели.
Стог травы скошенной.
Опьяняюще
расслабляла
полынь.
Наброски
летели
один
за другим
в этюдник.
Что-то не ладилось.
А моя болтовня...
Да, конечно, мешала.
Неинтересно
услышать
о муже.
"Не будет
(ты прервал мой рассказ)
больше встречи у нас.
И не злись
на меня."
В Доме Художника,
на Кузнецком,внимая искусству
"чьих-то кистей",
я снимала
последствия стресса.
Канет
в Лету
пятнадцать лет,
но запомнится
этот день
ожиданья
во Внуково.
И отмена
задержки рейса.
И как в душу
запала
величавая Звонница.
Пригорюнилась
русской вдовой,
туман-полушалок
набросив на плечи.
Дни за днями...
Всё вполне как у всех.
Житейские хлопоты
вытесняли досужее.
От судьбы
доставалось
сполна.
Чтобы ей не перечить,
не искала я повода
встретиться.
Избегала
командировок по службе.
Вот и всё
о России!
Нет, не всё...
Иногда пролетят журавли
в сторону Юга.
В их крике истошном
едва уловимо:
"Писем не жди"...
Их и не было.
Писем.
Те, что были вначале,
без сожаленья сожгли.
Признавала
спустя много лет
нелепую эту оплошность.
Оказалось
нехитрым делом
письма сжигать.
И мосты.
Сложнее было
с памятью сладить,
но получалось.
Вопреки
всем стараниям
сжечь,
разорвать,
разлюбить
уцелели
листы,
где по белому
чёрным...
Незавершённых набросков
начало
это и есть
неразрывная нить.
На круги своя
возвращение.
Раскаянья
привкус
слёз,
что текли
по ночам в полнолуние.
Я не знаю,
что это,
стараюсь понять:
прощание или прощение.
Как бы там ни было -
нити
незримых начал
протянулись к тому,
что волнует.
Кстати о встречах...
Старо,
как мир:
"чему быть суждено -
не минёт".
Непременно.
Дни летели...
Летели
вполне
чер-
но-
вы-
ми
на-
брос-
ка-
ми
И полынь опьяняла,
как порыв вдохновения.
Вместо:
"Здравствуй!" -
"Не минёт,
чему быть
суждено"...
Ты рисуешь
Одессу.
Дом с Атлантами.
Мост Сабанеев.
Пале-Рояль.
И как прежде
пустую мою болтовню,
не
ин-
те-
рес-
ную
молча слушаешь.
Столько
не виделись.
Столько
нужно сказать!
А едва ль...
Мы расстанемся
в половине второго.
Куплен
билет
на "Скорый".
Московский.
Ты мне всё рассказал
о фресках Рублёва.
Досконально.
Полемично
вдвоём
повели разговор
о фильме,
что
снял
Тарковский.
Это вслух.
А подтекстом звучит
недосказанное.
На этюдах в Андронниковом
осталась тогда
светотень,
в муках и радостях
творчества
найденная.
Без обмана для глаза.
Незатейлив
сюжет отношений
твоих и моих.
На года
растянулся
долгой жизни.
В нём всё безупречно.
Как надежда на большее,
чем разлука
с лю-
би-
мы-
ми,
прост сюжет.
Телефонный звонок.
Случайная встреча.
По шаблону?
Пожалуй.
Старо,
как мир.
В Горсаду,
где рисуют портреты,
я обдумываю
каждый пустяк.
Кое-что обретает
деталь
в строке стихотворной.
Первый иней
рассыпан.
Всё согласно
прогнозу.
Слякоть кончилась.
Здесь представили
Вернисаж
на продажу.
Среди прочих картин
хрустальная ваза...
Пуста.
Привлекает внимание
тем,
что пустой оставаться
навечно ей предстоит
на холсте.
Ничья рука
никогда
в неё
не опустит
розу.