дети носят на поясе глобусы,
звёздочки прячут в пушистые тапочки…
я – урод.
я живу в невесомости,
режу лягушек и крылья – лампочкам.
мир мяучит котёнком, сваренным
заживо в пальцах (в на вырост – стёклышках)…
вдох пираньи-тоски в аквариум
тянет небо и ножку солнышка.
одинокие, как полёвки-мышки,
грудки жестокость ныкают.
дети носять на локтях шишки,
смотрят в вечность, как в ножик «никельный»…
я – урод:
лягушачьи лапки,
взгляд – дворняги – какой-то помеси.
насморк, чёрный, как шоколадка.
мир гранатой висит на поясе…
2
… а я живу на широкое, словно скворечник, горло,
на сердце, узкое, будто плевочек свинца – набойка…
ношу на каменной коже крысиный мусор,
кормлю с ресницы прожжённый махрою ливень.
мне – вечных десять или недолгих двести.
меня немного лупят землёй по попе
(смотали в пояс, а иногда – и в жгутик
мотают, пробуя стиснуть мою широкость) –
а мне – всё пофиг. разве что, может, всхлипнуть
кукушке в клювик (в родинку возле носа),
но только тихо – мне же всё пофиг, кроме
того, что узко, словно в промокшей спичке,
моим придуманным двести и сонным десять…
3
имбирь. цемент. горох с начинкой «шут».
резина в балахоне из капусты…
.. а мойры – пашут. нож из неба шьют,
и говорить с ним – адское искусство, –
на цыпочках. стянув планетой зоб.
навколишкы. на колышке. на раме
окна, китом раскрывшего кольцо
усато-занавесчатое, в шрамах
от недостатка жертвенности… о,
как говорить им? немы аватары…
и только дети шею на стекло
кладут, и кровоточат тёплым паром…
4
хочешь ягнят на ужин? – вечерю? – тшшш…
хочешь костылики тутовых червячков?
мойры прядут огромный, как мышь, «кыш-кыш»,
голос твой держат в пальцах стальным крючком.
вот и попалась – во времени алый шар,
палкой – в коло-сиденный велосипед…
выдохни в небо красный овечий пар.
сдачу оставь себе.
5
… когда ты выходишь к камню,
такая вся сморщенная,
скукоженная,
будто овечий хвост,
такая козлиная,
будто в твоей бороде перессорились
все меридианы и даже галлактики,
такая обезьянная,
словно запутавшаяся на великом дереве
всеми семью хвостами
бестия,
мир вздрагивает,
и земля, позвякивающая
на твоём рваном поясе,
просит выпить…
когда ты подходишь к камню,
все воды мира
устремляются к твоему горлу,
надеясь, что там –
широко,
будто в лоне
пра-земли,
рождающей
внучку-карлицу…
слушай, девочка,
когда ты опустишь шею,
тишина вскрикнет,
словно кошка, забравшаяся
на самую верхушку
дерева жизни:
«снимите меня,
боги!»
– так по-детски,
так по-твоему…
и саламандры
запутаются в огне
собственных глазничек,
и осьминоги
запутаются в сене
собственных ногтиков,
и цикады
запутаются
в своём свер-чении,
когда ягнёнок
выйдет к камню,
чтобы опустить на жертвенник
пушистый нож шеи,
недоцелованный матерью…
и тогда
изо рта
запутавшихся старух
выпадет пар,
а железо
поцелует сталь
в её десять
двести
тысяч раз
что ты там
говорила о жизни,
овечка?
