…Я сижу на узком бортике песочницы. Сидеть неудобно, острый край впивается в тело и ноги уже затекли, но я не могу уйти. Еще нужно нарисовать песком спираль. Кажется, от этого зависит что-то очень важное. Я стараюсь изо всех сил. Раз за разом я упрямо пытаюсь это сделать, но спираль выходит то слишком плоской, то слишком кривобокой… Мои руки мнут, месят, перетирают песок, но все бесполезно. Я поднимаю голову. Двор враждебно смотрит на меня сотнями остекленных глаз – он недоволен, мои усилия кажутся ему недостаточными. Я вновь опускаю голову. Разглаживаю ладонями песок и начинаю укладывать первый спиральный виток…
Октябрь. Слишком рано для зимы, но она уже пришла и разлеглась простывшим, ноздреватым снегом по двору. Идти здесь зябко, путь кажется нескончаемым. В осенней темноте нависают угрожающе дома-великаны. Жутко перемигиваются желтеющими зрачками окон, звонко причмокивают железными губами дверей. Ноги то и дело стремятся броситься бежать, но оскальзываются и перебирают опасливо, мелко. Все тело занято удержанием… Бегу, стремясь прицельно попасть в нужную пасть, чтобы получить личное влажное тепло… чтобы зажечь свой собственный желтый глаз… чтобы смотреть им на них… других…которые еще по двору…дрожа и оскальзываясь…
Окно. Раннее утро. Двор просыпается медленно, еще неохотно, по одному, вспыхивают прямоугольники окон. У проржавевших баков уже топчется дежурная пара – немолодой уже чау-чау и бодрая, ярко одетая старушка-хозяйка – успевают, торопятся собрать свой урожай до прихода «мусоровозки». Псу явно не по себе, стоит хмуро, опустив к земле поседевшую морду, помаргивает редкими белесыми ресницами, отдышливо, по-стариковски пыхтит, вывалив фиолетовый язык… Понуро опущенный его хвост виновато подергивается из стороны в сторону. Он старательно отворачивается каждый раз, когда какой-нибудь ранний прохожий торопливо пробегает мимо. Его хозяйка - энергичная, яркая старушка - пышет радостной энергией. Привычно развязывает мусорные мешки, сортирует мусор: «вот…вот-вот…о-о-о, а это Басечке, на обед! Басечка, у тебя сегодня будет обед!» Басечка тяжело, с всхлипом вздыхает.
Укладываю второй виток, очень медленно…
- Скажи мне, - спрашиваю я Мудреца, - отчего это наша мать одета как арбатские бомжи?
- Дурочка, - ласково отвечает мудрец, засовывая указующий палец поглубже в левую ноздрю, - арбатские бомжи одеваются лучше – у них есть вкус…
Окно. День. Морозно и детская площадка внизу пустует. Всю ее занял один мальчуган лет 5 и старушка с вязанием. Старушка мирно вяжет что-то ультра-оранжевое. Яркая нитка тянется к ее артритным пальцам из яркого, переливчатого бумажного пакета (в таких обычно дарят ненужные подарки на надоевшие праздники). Мокро и пакет стоит на пластиковом черном ящике-таре. Ребенок мается, ему одному скучно. Не помогает даже большая коряга на краю площадки – не с кем подраться за право оседлать ее первым… скучно так, что даже воздух густеет, вытягивается струйкой и незаметно вплетается в старушкино вязание. Оранжевый отсвет нити мутнеет, скучнеет. Руки со спицами двигаются все медленнее… Мороз крепчает… медленно, очень медленно пакет, попискивая о заиндивелый пластик, сползает на снег. Спицы, тихонько звякнув, выпадают из замерших рук… (Мальчик замер, он заинтригован – что дальше?) Двор ждет, голуби, машины, крысы под гаражами, все замерли вместе с мальчиком… и вдруг…
- Х-ррр, - уснула. Просто уснула. На стылой деревянной скамье из острых реек. Уснула! Дворовая мелочь явно разочарована. Мальчик вздыхает, угрюмо ковыряет пальцем корягу. Еще одна бесполезная прогулка – ни воя сирен, ни огоньков, ни драки, наконец. Проснулась, ведет домой за руку. Вместе они поют песню (это любимая песня мальчика): «Ребята с нашего двора». Из-под скамейки выглядывает чей-то ярко-оранжевый хвост…
Третий виток…
- Скажи мне, Мудрец, - снова спрашиваю я, - отчего так много странных людей вокруг?
- Дурочка, - ласково отвечает мне Мудрец, внимательно разглядывая под лампой содержимое своей правой ноздри, - у арбатских бомжей есть вкус…
Окно. Вечер. В доме напротив живет «олигарх». Он занимает весь последний этаж дома напротив, да еще и с чердачными помещениями. Это очень сложно – занять чердачные помещения в многоэтажном доме. Потому-то я и зову его «олигархом». Каждый вечер, поднимаясь по лестнице в свою уютную клетушку, я со странным нетерпением вглядываюсь в соседний дом: горит ли свет в его окнах. Если там темно, мне становится грустно, мысль каменеет, тела вещей размываются, теряя четкие очертания… Иногда, я начинаю бояться, что свет в этих чужих окнах (от пола до крыши, а ведь это так непросто – получить себе, лично себе, чердак) погаснет навсегда и тогда ничто на свете не сможет уже вернуть четкость вещам и я постоянно буду ошибаться, принимая одно за другое. А потом, возможно, придет кто-то, чтобы погасить мое окно (а вдруг оно не давало размываться вещам в том странном мире, где «олигарх» выстроил дворец из типовой квартиры и чердака), потому что оно точно напротив?..
Четвертый…
- Скажи мне, Мудрец, - вновь спрашиваю я, - зачем нужны «гопники»?
- Дурочка, - ласково отвечает мне Мудрец, тщательно обтирая пальцы антибактериальной салфеткой, - помни, что я тебе сказал - у арбатских бомжей есть вкус…
Окно. Ночь. Неожиданно открывается окно где-то наверху, надо мной. Страшный голый человек высовывается из него по пояс и начинает громко петь. Темно, но свет в окне не горит. От этого фигура человека кажется еще более зловещей, а звуки громче и неприятней. Человек явно пьян до безумия и так же сильно иностран. Песню не разобрать – так коты вопят апрельскими теплыми ночами, сомлев от нежданного всплеска тепла природы и породы, чувства же заглушаются громкостью и неожиданными ударениями на первых слогах неведомых слов...
- йех! – неожиданно вскрикивает фигура, вздевая могучие руки к небу, и кричит что-то еще более непонятное, оскорбительно-горячее, - уймэнасин родлсь! Становится обидно. Вокруг обиженно хлопают окна. Обида бурлит, заливая оконный свет ночной тьмой, укладывая обитателей окон сном. Я отхожу от своего окна. Я гашу свет и начинаю погружение в омут сонной обиды. И тут резко, без артподготовки и предупреждения, наваливаются мои личные скрижали. Откровение: «У меня сын родился!», вот что он кричал, этот парень. У него праздник! И снова выглядываю. И уже праздник кругом. И фейерверки (не люблю их, но пусть уж – человек родился…), и флаги и водка с пивом… И радость… и много ее как-то… А этого, который сверху пел, не видно уже… А где же?.. А что же?.. Ах, футбол… это – футбол… просто футбол…
Все стихает - скоро утро…
Пятый… это последний. Повезло – я могу встать и размять затекшие ноги. Отогреть озябшие руки…
Откуда-то ветер. Поднялся и балует. Гонит из своей вотчины. Подталкивает в спину – прочь, прочь. Забрасывает мусором – наводит свой порядок на местах. Мягким, чуть шершавым языком облизывает песок – пробует на вкус, готов ли. Готов, видно. Миг и спираль исчезает под напором этого неугомонного хозяйственника. За спиной у меня кто-то громко до неприличия рыгает. Поворачиваюсь. Смущенный хохоток…и никого…
Песок вновь девственно чист.
Я обреченно сажусь на край песочницы. Сидеть неудобно, острый край впивается в тело и ноги уже затекли, но я не могу уйти. Нужно нарисовать песком спираль. Кажется, от этого зависит что-то очень важное…