ПЕРЕДВИЖНАЯ СТЕНА (Рассказ)

Согнувшись. Я всегда писала согнувшись. В этом бесконечном двадцатилетии сказок. От этого у меня болела спина и замирало всё внутри. Но я не могла иначе. Не могла себе позволить распрямиться, дышать глубоко и ясно всё видеть перед собой. Нет, не могла. Не могу. Нет терпения. Нет желания. Нет вдохновения. Нет реализации. Меня нет. Нет и не будет. Теперь я буду описывать себя со стороны.
Она отложила ручку и попыталась распрямиться, зная наперёд, что ничего не получится. Жить тяжело, а когда становится вообще тяжело, то приходят мысли о самоубийстве, самоуничижении и, наконец, о самореализации. Реализовать себя было особенно сложно, потому что она понятия не имела, что это такое. Ещё она знала (её звали Марта), что постоянно что-то пишет и пыталась додуматься, зачем это делает. У неё никогда не было никаких идей. Она просто садилась и писала, как ей казалось всякую фигню. Фигнюшку. Фигнюшенцию. Фигнюшутку. А иногда и фигни выходили и вот с них-то она и ржала. И курила много, хотя тоже особо не помнила, зачем это делает. Просто самореализаторы (в её сокращении САМРЕЗЫ) всегда и по чёрному курили. Все вокруг постоянно вмешивались в её жизнь. Хотели перерезать ей горло, изнасиловать, опубликовать её писанину. Да только толку в этом было мало. Она себя уже давно окружила какой-то странной стеной. Ну, нельзя конечно утверждать, что за стену никто не проникал. Скажем так, стена была передвижной. И так вот случилось, что вдруг появился мужчина, который Марту любил, лелеял и хотел жениться. Она его к себе пустила и даже улыбаться пыталась. Да вот в первую брачную ночь стенка – оба-на! – и захлопнулась обратно. На следующий день разводились. Мдааа… Сранная нынче любовь… В общем, страдала Марта от своей стены непомерно. Нестерпимо та стена её томила. И бушевало сердечко её маленькое, и плевало в каждый кирпичик той стены, да вот напрасно всё было и есть. И всё больше Марта себя корила. И всё больше она себя мучила. И пришёл к ней во сне как-то Зигмунд Фрейд и сказал: «Встань, дочь моя, и иди!». А затем подмигнул, подрочил и хихикая убежал. А её дрожь мелкая била спереди, а крупная – сзади. Била и приговаривала: «Бойся, падла, бойся!». И так хотелось улететь и проткнуть спицей луну. И снова лбом о стенку. И обидно-то как! И повеситься нельзя. А арбузы шевелились останками на её щеках и нужно было их прихлопывать, но не было сил. И жить хотелось не просто так, а по-итальянски. Так штоб сразу и потом долго-долго больно. Штоб мучаться и искать смысл жизни. Опостыла зараза. ГАДИНА! Тепло на лодыжках. Истерика. Почему я чувствую лодыжки?! Снова я… Почему она чувствует лодыжки?! Персонификация, персонификация… На себя поглядите, уроды. А стенка превратилась в платяной шкаф. Она долбанула по нему ногой – больно – и опять… стенка… А потом наступает голод. Сквозь стенку ничего не пронесёшь. Не двигается она больше. А и не нужно. Авось помрёт наконец. А когда сознание уже практически потеряно, приходит Бог и говорит: «Да нет тут никакой стенки…»