смена душевного обличья -
ее повадки
нечеловечного начала -
то зреют розы,
то раздаются разнокличья,
а я в догадке –
кем ещё близких не встречала.
Была я крысой,
хвостом помахивая длинным,
крысиной пастью
всё, что ни попадя, хватала,
свирепой кисой
гонялась с горечью повинной
и с дикой страстью
за воровство себя ж глотала.
Потом с Тамарой
жила собакой у барона,
к нему всё льнула,
он не кормил, а я скулила,
а крыльев пара
меня не в цаплю, а в ворону
перевернула,
всем беды карканьем сулила.
Но спохватилась,
порхала бабочкой в цветочной
траве, постилась,
пока в сачок не изловили:
вновь изменилась –
стремилась стеблем в небо сочным,
к теплу светила,
пока ногой не раздавили.
Стала ракитой,
лила я слезы дни и ночи,
но унижало -
меня жалеть как будто стали,
и, ядовитой
змеей сползая с ветки, прочим
язвила жалом,
чтоб от меня все поотстали.
Но стало стыдно,
и человек, убитый мною,
стал просыпаться,
мне свое «я» являя строго,
рентгеном видно -
душа всю жизнь была больною,
и изменяться
я запретила себе много.
Теперь стараюсь
жить человеческой природой,
но очень сложно,
когда вокруг блуждают козы,
опять теряюсь -
не доказать мне ведь народу,
что все возможно,
даже прервать метаморфозы.
И звери дышат,
слоны на пятки наступают
махают крылы -
то воробьи, то попугаи,
воруют мыши,
кроты подлянки всем копают
и гамадрилы
дерутся, зайцы убегают.
Политиканы
словно удавы крутят кольца
и душат крепко
тех, кто не может увернуться,
но ноют раны,
как у Обломова от Штольца,
одна зацепка -
желанье сызнова проснуться.
Но сверху снова
приказ – плодитесь словно кошки.
и все взвывают
в негодовании и злобе,
мычат коровы,
быки ломают свои рожки,
а выживает
одно зверье в лесной чащобе.
И нету мочи
смотреть порой эти картины
лицо коробит
и содрогается в гримасе,
но знаю точно,
что словно маски все личины,
ведь истых в злобе
не так уж много в этой массе.
Метаморфозы –
смена обличий у людей,
как мимикрия,
словно защита от условий,
ведь нам не розы,
нам тонна сыпется гвоздей,
но истерия
лишь умножает поголовье.
Сентябрь 2006 года