Сначала я начал писать стихи, а потом заинтересовался поэзией. Как только я понял свое предназначение, оказалось, что понимание приводит как раз к его потере: оно становится самоцелью. И вот уже пред-назначение – бред. А стихи живут помимо. Они то ли необходимы, то ли вынужденны. Любой отход от канонов трактуется либо как заумь, либо как безграмотность. Любое следование нормам лишает тебя внутреннего, никому не доступного умения цеплять слова по-особому. Задумываешься о правильности ударения, и слово перестает подчиняться. Любое упоминание о том, что у стихосложения есть правила, и этому учат, вызывает легкое(?) возмущение. Боязнь потерять то, что находит лишь слабый отклик – это ли не глупость?
Стихи возникают тогда, когда есть много пустоты, и она требует заполнения. Графоманы свои графины, напротив, опустошают. И упиваются до полной потери чувства реальности. Для стихов также необходимо наличие некоторой доли безделья, некоторой доли неприятия внешнего мира и, как след, его несогласия с внутренним. Важно не родиться, а вообразить. Это иногда сильнее. Верить не в признание, а в то, что делаешь свое бесполезное дело достойно. Уметь израсходовать то, что переполняет, до новой пустоты (и количество таких циклов неизвестно). И в сотый раз мучиться от того, что ничего не умеешь. Потому что важен данный момент, а не вчерашнее вдохновение.
Игра в поэтов затягивает и делается почти патологической. Это самое изысканное из вербальных нарушений. Случайная рифма вытягивает случайный смысл, непредвиденное развитие (важен не замысел!) И поди спрогнозируй, чем все закончится. Это субъективно. Но в любой мысли интересна прежде всего ее субъективность. Это потом она становится предметом обобщений. Если есть в ней что-то.
… Еще мне нравятся скобки. Но не многоточия: лучше пояснить, чем недосказать. Но комментарии к стихам – дело убийственное.
А иногда кажется, что все «творчество» - пояснение собственной неустроенности. И скобка постоянно отодвигается. Но каждый всплеск « самонеповторим», а перечитывать не всегда приятно: непреодолимое желание отторгнуть часть себя навечно.
Память коротка, непрерывной лентой лишь неизменная метафизика бытия. Все зависит только от оригинальности формулировки. Даже нет: от точности формулировки. От того, насколько удачно размыта филигранность. Истины не существует. Или она несущественна. Это как собственная исключительность: исключи себя, и все наладится.
Поэт, вертящийся на своем языке и совершающий дикие пируэты. Недавно заклеивал письмо и поранил язык острием бумаги. Потом пришла в голову нехарактерная мне метафора: так вот кровью и пишется. И капает она с языка словами…(штампы тоже были истиной - пока не начали интенсивно размножаться)
Все это определяется лишь чутьем. Чуть дальше от истины, чуть ближе к раскрытию скобок. Раскрытию когда-то совершенного преступления… Набираю обороты и не оборачиваюсь к началу (чтобы не придать построениям излишнюю завершенность).
Потешное развлечение. Что-то наподобие эссе (буква "с" сперва в научном, а затем в разговорном варианте «эс-сэ» палиндром, как и 22. Еще и декабрь) Лишний раз в себе покопаться, убедиться в малопостижимости. Добиться временной подвижности словесных оборотов, оживиться слегка. С легкой своей руки.
Наитие – великая вещь и большой обман. Если всегда ему подчиняться, зайти можно, а вот выйти… И отсутствие наития воспринимается трагически. А моменты просветления – лишь возможность точно сформулировать темное. Чтобы кто-то посторонний понял, что это и его опыт, и обрел ясность относительно себя.
Постулатов может быть сколько угодно. Лишь бы их обосновать. Пресловутая « борьба добра» со злом делает первое жестоким. И зла меньше не становится.
Итак, подытожим: сначала я начал писать стихи, а потом заинтересовался поэзией.
А еще раньше я начал писать песни. Самый большой минус – это то, что я все их помню (раньше и стихи все помнил. Но за последние три года их количество увеличилось раз в пять, куда тут запоминать…) И жить с таким количеством не спетых песен…Песня после написания проходит еще два этапа: аранжировки и записи. А стихотворение только пишется, его ничем уже не исказишь (разве только редактором), и после написания (после «делания») оно искажается куда меньше. Оно только видится другим. Но аранжировать его не надо, а записано оно уже было. В этом смысле стихописание – вещь более благодарная. Поэт – патологоанатом. Сначала он мертвит себя самопознанием, а потом исследует окружающее, ссылаясь на свой вдохновенный труп. Медные трубы собирателей цветных металлов из похоронных оркестров. Фразы с красивыми внутренностями. Препарирование отчаяния. Все очень серьезно. Посмеемся?
А если что-то осталось за скобками – это и есть самое важное. Вот о нем-то ничего и не скажу.
22, 29.12. 2001г
