Этим я закрываю цикл о скорой. Из больших, вкусных историй, которые я пока еще помню, у меня осталась ненаписанной только одна. Помнится оно очень отчетливо, и так же отчетливо я понимаю, что мне должно быть за нее стыдно. Но как-то нет этого совсем. Может, время еще не пришло. Пусть она полежит пока белыми косточками в шкафу. А когда я буду старым и соглашусь умирать, расскажу ее в белый потолок. Потолки – благодарные слушатели. Я их с детства люблю. А кроме этой истории остались лишь небольшие обрывки. Когда есть только память о махонькой ситуации. И об эмоциях от нее.
[1й из…]
Вот эти троещинские подъезды. Они такие же, как и в других панельках во всем бывшем Союзе. Где грязнее, где чище, но всегда серые и похожи не предбанник тюрьмы. Кажется, еще шаг-другой, и тебя уже не выпустят. Выбегая на улицу, делаешь глубокий вдох… В таком подъезде на ступенях меж этажами и спала совсем еще молоденькая девчоночка, На боку, лежа головой на вытянутой руке. Штаны приспущены. То ли в пах кололась, то ли рассчитывалась с кем. Кулачком ухватилась за вертикальный прут, на котором крепятся перила, и сопела носом. В этом сне ей было просто и хорошо. В этом сне она была в своей стране. Это был опиумный сон.
– Э, красавица, вставай давай, поехали.
Ногой по голой заднице. Девочка зашевелилась только после третьего пинка. Проснулась, села и начала гнусавить:
– Сережа. Сережа, ты где? – оглянулась, увидела нас, - что с Сережей? Его приняли, да? Отпустите его, суки, оставьте нас в покое, мы же никого не трогаем.