Стас допил молоко и поставил пустой пакет в холодильник. Подтянув трусы, подошел к окну и, за минуту вдоволь насмотревшись на зеленые тополя, слабо колышущиеся под утренним солнцем, отправился в зал. День сегодня, определенно, располагал к творчеству, победам и новым прорывам.
В маленькой кроватке у окна ангельски улыбался спящий Данилка, выпустив из маленьких восковых пальчиков разноцветную погремушку. Стас постоял немного, блаженно сложив руки на груди от нахлынувшей отцовской нежности, и пробормотал:
- Ну, Станислав, сегодня мы с Вами добьем этого мальчика.
Развернувшись на мягких тапках, Стас подошел к своему столу, станку, как он иногда его называл. Стол. Стол явно не вписывался в габариты его с Аней двухкомнатной квартиры. Огромный, старый дубовый стол на генеральских, тяжелых тумбах занимал добрую половину зала, устремляясь своей черной столешницей вдаль, казалось, что он не упирается в стену в голубеньких обоях, а прямо-таки исчезает в бледной дымке у горизонта. На нем, помимо пачки бумаги в специальной фанерной коробке, скучного и хлипкого канделябра с одинокой оплывшей свечкой и кожаной подложки для письма, которую наш герой упорно именовал горжеткой, стояла гордость Стаса – его знаменитая чернильница. Действительно, незаурядная и старая вещь из темного стекла с маленькой круглой крышкой. Стас считал ее источником своего вдохновения и чуть ли не тотемом, и уж точно главным экспонатом своего будущего музея. В ее аскетичных гладких гранях он видел…ну, разве что свое отражение, но убеждал всех, что находит в этом…и это ни что иное, как символ…в общем, ему внимали, выпятив нижнюю губу или вытаращив глаза, в зависимости от пола слушателя.
Открыв медную крышечку, творец насладился тонким запахом чернил, достал из бездонного ящика стола старинное перо с блестящим стальным наконечником, двумя пальцами извлек белоснежный лист бумаги и, замерев на секунду после исполнения этого мистического ритуала, включил неуклюже примостившийся на столе монитор. Перо он с некоторым раздражением даже бросил обратно в стол.
- Итак, приступим! – громогласно заявил Стас и тут же вжал голову в плечи, оглядываясь на маленькую кроватку. – На чем же мы остановились, Станислав Григорьевич? – добавил он уже шепотом.
«…Мальчик шел по темному коридору с позеленевшими обоями на стене, пестревшими рыжими проплешинами гнилой дранки. Ветер, холодный злой ветер завывал там, снаружи, пел свои страшные песни в замысловатых фестонах */посмотреть, что такое фестоны и можно ли в них петь/* выщербленных временем каменных стен, выл в черных балках покосившейся крыши и, казалось, этот звук проникал в самое сердце мальчика, рождая в нем чудовищ. Они прятались в липких тенях на досчатом полу, они плясали в трещинах разбитых ставень, они сидели под потолком и ждали. Ждали уже, может, тысячу лет. Ждали его. Вдруг старая дверь за спиной мальчика заскрипела, медленно открываясь, и в озаренном призрачном светом проеме, возникло…»
- Что, блядь, возникло? – в сотый раз спросил себя Стас.
Возникнуть, по идее, должно было что-то очень страшное. На протяжении всего романа, все сто шестьдесят три страницы двенадцатым шрифтом это что-то преследовало мальчика, стукало, чавкало, глядело из темноты страшным взглядом, таким страшным, что даже кожа на затылке натягивалась и деревенела.
- Но что, матьиво, смотрело-то??? – разозлился Стас. – Черт, это должна быть какая-то максимально отвратительная тварь. Иначе не будет кульминации. А нет кульминации, нет и овации, хм.
Стас встал со стула и стал ходить по комнате. Ощущение близкого прозрения просто свербило, вот, вот сейчас оно придет. Понимание, вдохновение, ужас. Сейчас у него самого зашевелятся волосы на…
- На жооооопе!!! – сдавлено промычал Стас, и, озаренный свежей идеей бухнулся на стул.
Попробуем расчленить ее, так сказать, анализ и синтез. Какая она, максимально отвратительная тварь? Склизкая и с зубами, как у Гигера? Фаллообразная? Банально, избито. Обло, стооко, стозевно? Были какие-то древнегреческие чудища, сторукие и стоглазые, название похоже на «Гамсахурдия», но длиннее. Ладно, зеленая и в чешуе? Ктулху, бля, тамбовского разлива. Зеленая – это, конечно, вариант. Зеленый – отвратительный цвет, но это баян. Баян, как Роксана Бабаян. О! Идея! Может реально - Роксана Бабаян с синей, гнилой рожей? Ерунда. Стеб какой-то. Но вот синий! Синий – это новизна. Нет же ни у кого синих монстров, да? Зеленые, черные, бледные, как опарыши – это да. А вот синий… О, чорт возьми! Где ты, муза, сука такая!
Он быстро свернул окно документа и развернул Оперу. В закачках со вчерашнего вечера висели два архива с порнографией, червяки прогресса медленно ползли к цифре 70. Немало этому расстроившись, Стас погрузился в ежедневный серфинг по псевдолитературным сайтам, избранным ЖЖ, бессмысленным и безыдейным форумам и сайтам знакомств. Звонким колокольчиком проснулась аська.
StritRaceR: привает
AZRAEL: Здарова, ванько!
StritRaceR: кагдила?
AZRAEL: да так. Работаю.
StritRaceR: я тоже. Ты мне бабки когданить отддаш?
StritRaceR: без обид. Полгода прошло просто
AZRAEL: конечно отдам. У меня щас движения тут жосткие. Я роман дописал.
StritRaceR: ну круто
AZRAEL: ага. Издатель уже есть. Осталось децел. Потерпеш недельку? Отдам вдвойне
StritRaceR: Да уж ладно. Отдай как есть хотябы. Я не наваливаю.
AZRAEL: норм. Слухай ванько, подсоби мене,а?
StritRaceR: ?
AZRAEL: Кароче такой расклад. Мне надо ввести в произведение некого монстра. Максимально отвратител
AZRAEL: ьную тварь я бы сказал. Чтоб ваще отвратительная была. Нет идей?
StritRaceR: >:о)
AZRAEL: Предлагаеш смайлег? Креотивно. Жуткий смайлег с острыме клыкамию
StritRaceR: Ну… мвксимально отвратительная тварь – это михаил Сракашвили. Напешы как он отрезает уши маленьким девочкам и жрет их поливая кленовым сиропом из США.
AZRAEL: бугагааааааа!!!
StritRaceR: и раскас назави Осетинские пельмени или типа того. Заценят
AZRAEL: не в обиду – хуйня.
StritRaceR: панимаю. Ну первое что приходит на ум это наша бухгалтерша Светлана Иванна. Максимально отвратительная тварь беспесды
AZRAEL: Отсуцтвие песды делает ее особенно аццкой?
StritRaceR: ))) Не ну реально. Сверхмерзкае существо. Она мене даже снилась
AZRAEL: Нуканука
StritRaceR: Ну кароче представь, такая старая шлюха в зеленой кофти, глаза мутные, воняет какими-то лекарствами, мерзкий рот накрашенный какимто гавном
AZRAEL: И…
StritRaceR: и хуле рога в плешивых кудрях и хвост под юбкой
AZRAEL: очень хорошо
StritRaceR: так реально и напишеш???
AZRAEL: Нет. Но мож какие мысли родяццо
StritRaceR: ну круто.
Стас, хлопнув подъездной дверью, вышел в теплое и несгибаемое торжество летнего дня. И только он направил следы своих шлепанцев в соседний универмаг за пивом, как на его пути выросла Мария Антоновна, старая активиста их двора и старшая по подъезду.
- Здрасьте, Станислав, - пролепетала Мария Антоновна.
- Добрый день, - выдохнул Стас.
- Что-то вас совсем не видно во дворе стало. С вашим Данилкой-цветочком.
- Да мы все больше на море ездим щас, - ответил Стас. – Анька же машину купила тут…
- Понятно. А это не ваш автомобиль орал вчера? У кого-то, знаете, сигнализация полночи надрывалась, я аж посмотреть пошла, может н…наркоманы.
- Нет не наша…
Тут Мария Антоновна погрузилась в рассуждения о погоде, о том, что в ее годы (что это за годы? Вычеркните нахуй!) лето было не такое, о том, что цены задрали барыги с рынка (особенно на ганж), а Путин все равно – наш президент (кровавая гэбня), но наркоманы под окнами дурниной орут песни каждую ночь (все идет по плану, Егорка жыф), а у нее кошечки спать не могут (вероятно, хотят ебацца), а Вискас – это американская отрава (золотые слова, а доширак – окаменелые сопли мамонтов), и вдруг невпопад спросила:
- Станислав, а вы в бога верите?
- Ну…относительно.
- Как тут может быть относительность? – прошамкала она в ответ. - Вы верите, что Иисус - наш спаситель? (И ниибет)
- В какой-то мере, - неохотно ответил Стас, раздавленный лексической лавиной пенсионерки.
- Ой, ну как же? Ну что же вы? – почти обиженно смотрела на него Мария Антоновна. – В такое время смутное…цы-цы-цы. Я дам Вам, Станислав, одну книгу, там все про грядущий Армагеддон (адъ и погибель!!!).
– Я, знаете ли, верю не в бога, что на кресте, а в бога, что в сердце моем, - нашел лазейку Стас.
- Вы правы! Как вы правы, попы накупили себе мерседесов, но слово божье-то и позабыли (говнари, одно слово), - впала в православный раж пенсионерка.
- Да-да, никогда не верил в это шоу, что именуется напыщенно - церковью, истинный бог не на иконах, но внутри каждого, истинная доброта не в молитвах, но в честности с самим собой и благости деяний, в стремлении к свету, но не в поклонении идолам, - разошелся Стас.
- Как вы правы, Станислав Григорьевич, - всплеснула руками Мария Антоновна. – Вы что заканчивали? Наверное, философский?
- Теоретическая физика, - процедил Стас и добавил, - У меня Данилка дома один, я, наверное, пойду.
И пошел в магазин.
Стас откупорил бутылку и слизнул выступившую пену с горлышка. «Хотя я, как и Есенин, во хмелю не пишу», - только и подумал он, как из соседней комнаты донесся громкий, противный плач. Данилка. Стас быстро вернулся в зал.
- О боже, обосрался, - возвестил всему миру отец.
Схватив ребенка, он понесся в ванную, по пути вспоминая, где лежат подгузники. Тошнота подступила к горлу, и как из такого маленького существа вылезает столько мерзкого говна. Ужас! Стас погрузился в исполнение своих родительских обязанностей.
В замочной скважине заскрипел ключ, и Аня вошла в квартиру. Разулась и сказала:
- Привет, сладкий!
Сладкий лежал на диване в обнимку с бутылкой пива и копался в трусах, смотря при этом хоккей.
- Привет. Как дела?
- Очень даже. Кстати, звонил Артем Викторович. Как там у тебя с романом?
- Хорошо. Завтра отошлю, - ответил Стас, почесывая яйца. – Солнышко, а пожрать давай замутим?
- Дай мне раздеться, хорошо? – Аня прекрасно знала, что помощь Стаса максимум сведется к поиску тарелки в шкафу для посуды.
- Сонушка, - провыло светило из-за стены. – Сегодня понедельник, дай денюшек?
Аня оторвалась от плиты и заглянула в зал.
- Зайка, я же тебе в субботу давала за эту неделю уже.
- Пупсик, ну это же песдосик. Денюшка кончилась совсем, - по-детски пролепетал Стас.
- Ну…ладно, - вздохнула Аня. – Сейчас на карту тебе кину. Только закончу, окей?
- Окей, мой малыш, океюшки, - елейным голосом вещал Стас, ерзая на диване в поисках пульта. Первый период закончился.
- Стасик, а точно отошлешь? – спросила Аня, расставляя тарелки на стуле около дивана, с которого молодое дарование так и не соизволило подняться.
- Да, епсть.
- Стас, я серьезно. Я не могу просто так людей завтраками кормить. Артем Викторович, конечно, папин друг и вообще, но, ты же пойми, все под мое честное слово, - начала Аня.
- Слыш, ну я сказал, что отошлю, что ты начинаешь, - оборвал Стас. – Я что тебе, мальчик? Я что, не понимаю? Анна, вот ты сама попробуй! Это адский труд, адский! Это тебе не бумажки перекладывать. Тут нужен настрой, понимаешь меня? Я выжимаю это из себя по капле, я буквально душу сам себя, чтобы выдавить каждую строчку, понимаешь? Тут нужен…э…слух! Слышать струну надо, а как ее слушать, ежели ты мне постоянно мозги ебешь, да еще и Данилка орет постоянно???
Аня молча посмотрела на ребенка, тихо спавшего в кроватке, несмотря на орущий телевизор, и молча удалилась на кухню.
- Аня, как ты представляешь себе максимально отвратительную тварь? – крикунл ей в след Стас, но она не услышала.
Стас медленно встал с дивана, и, прислушиваясь к шуму воды в ванной, вышел в прихожую, взял Анину сумочку и достал клетчатый кошелек. Оглянувшись на белую дверь за спиной, открыл его и пробормотал:
- Бля, не густо.
Не глядя в портмоне, вытащил фиолетовую купюру и привычным движением засунул в карман халата. Потом подумал, и извлек еще и одну зеленую. После подошел к шкафу, достал из него костюм с рубашкой, снял с ноги носок, понюхал и одел обратно. После чего принялся барабанить в дверь ванной.
- Ань, ну ебанарот, - возмущенно кричал Стас. – Ну сколько можно-то? Мне собираться надо.
Вода стала затихать.
- А куда ты, солнышко? – раскрасневшаяся Аня выглянула из-за двери.
- Вестимо, - только и ответствовал Стас, почесывая подбородок.
Шалман, как обычно, гудел.
- Хемингуей вчера во сне пришел к мене, - стараясь придать голосу максимум пафоса, пробасил Стас, падая на стул у барной стойки. – И сказал: «Хочешь вернулься в обитель, подрочи на стены ее». Я дрочил на стены этой дыры!!!
Сега зашелся глухим хохотом.
- Стасик, ну епта, нам ли быть? Паркуйся, сегодня Жыжа банкует поляну.
- Жыжа? – кто-то озорной в голове нажал на «плей».
Ебнули по одной, стало веселей. Пошел разговор за все и за всех. За славу, за успех, за то, что в рай, как и в ад, пустят не всех. Подошел Жыжа, смешной татарский пацанчик, выпили с ним, всех пригласил к себе на дачу. Какие-то ребята, еще наливай, Леночка - чмоки, Вася – краба дай.
- Путин – тиран! - Сега орал.
- Путин – тираннозавр! - Стас поддержал.
Въебали еще, Ванька подошел. Вышли на улицу, был план, но что-то не пошел.
Вернулись.
- Бармен, повторить!
- Слушай, Сег, я вот что давно хотел спросить?
- Валяй!
- Ты это епсть,…как представ-вляешь себе махсмальна отваратительную тварь?
- Это бля, ты меня, наверное, не парь.
Стас в сортире. Сцыт мимо толчка. Есть в этом какая-то прелесть, назло всем буржуинам-лохам.
- Ты знаешь, в чем суть этой страны, - спросил Стасик.
Сега только лыбился, его уже колбасит.
- Квартиры маленькие априори, чтоб тебя унизить, сортиры все в гавне - тоже чтоб унизить, - Стас орал, как последний раз в жизни.
– Думаешь, какого биксы красят рыло свое стремное? Чтобы унизить тебя, коря, опеределенно, нах.
Подошел охранник, резонный вопрос:
- Чо орете?
- Слыш, гавно, мало мозгов отбили тебе в пехоте?
- Давайте на выход, ребята.
Ребята уже набрались, и набрались довольно пиздато. Куда-то стул полетел, неприятная тычка в печень.
- Что там это гавно лечит, на кого сука полез! – Стас лежит. Сега тихо свалил. Тычка в ребра, пиздец. Выпихивают за двери.
- Да вы ахуели, звери! – дальше пошла перемотка.
Помнится, с горла Стас хуярил вотку на остановке. Какой-то бомжина на лавке лежал и ржал.
- Слыш, гадина, быстро нахуй убежал!!!
Какие-то телки громко орут и матерятся. Стас тут как тут, пьяно улыбается.
- Девченки, ээээ…. Ну чо, привет, - заплетается язык.
- Отвали-ка суетно, - следует ответ. – А, бык?
Дальше какие-то крики, маты, какие-то истерики. Какой-то тип из соседней тачки вышел, бьет в лицо, Стас сидит на поребрике.
Едут менты, он им машет пузырем. Притормозили. «Ваши документы», прием.
Куда-то едут, шманают по пути карманы.
- Да не, мужики, я ж совсем и не пьяный.
- В трезвяк или как? – сошлись на бабле. Забрали все филки, но хоть довезли в тепле.
Стас в подьезде, вся спина в известке. Сидит на лестнице, курит, прет довольно жостко. Дверь, звонок.
- Ты где был? Мог позвонить?
- Извини, забыл, - топчется, как конь. – Спать хочу, давай завтра, итить?
- Стас! Ты пьяный, как скотина.
Звонкая пощечина.
- Иди, соси хуй, блядина!
Она на кухне, курит, он в туалете, блюет. Сорвать с себя одежду, бросить на пол, Аня приберет.
- Заяц, ну прости, - блин, она же давно не курит.
В ответ молчит, смотрит в окно.
- Милая, я ведь люблю тебя.
Холодно:
- Мне все равно. Не ори, разбудишь ребенка.
- Да с хуя? - заводится. – Мне этот выпиздыш уже в печенках!!! Хуле ты меня им стыдишь, сука?
- Вот так вот, - слеза по щеке. – Сука. Больше нечего сказать, да?
- Пизда! Да что ж ты из меня душу рвешь, а?
- Да так, - шепотом. – Спросить хотела. Ерунда.
- Иди нахуй! – плюнул на пол, заметил, что все еще в туфлях.
Пнул дверь в спальню, кровать, простыни в синих цветах.
Упал прямо в обуви, в голове вертолеты, глаза закрываются и что-то воет в ушах, противно и тонко. И тут в голове закончилась пленка.
Стас уже как бы и не спал, но боялся проснуться окончательно. Ведь если он проснется, на него тут же навалится асбестовая сухость в оплавленном алкоголем рту и адская головная боль, он это чувствовал. Теплый квадрат солнца из окна медленно уползал по кровати вправо, скрываясь за соседним домом.
«Значит уже часа три», - аккуратно, боясь растормошить сонный мозг, подумал Стас.
Вдруг, он отчетливо почувствовал, что простыня и подушка под ним пропитались липким холодным потом, что в комнате жутко душно и пахнет «адовым пёржем», как говорил его приятель Сега иногда, а в желудке назревает революция. Надо вставать, как это ни страшно.
Стас аккуратно приподнялся и сел. Мозг тут же от виска до виска пробила острая, гудящая спица, а язык превратился в шершавый, противно теплый, сильно ношенный носок.
- Ыыыы, - только и выдавил Стас, морща лоб в бесплодной попытке разлепить заплывшие веки.
Спустив на пол ноги, он, к великой радости своей обнаружил у кровати бутылку теплого пива с наклеенным желтым стикером. На нем была надпись, выведенная аккуратным Аниным почерком: «Не подавись».
- Сцга, - прошипел сквозь зубы Стас. – Аня! Ань, ты дома? Аня, ебанарот!
Собственный голос звонко гудел в голове, ощетинившиеся иголками фракталы боли змеились и пульсировали ему в такт. Никто не отзывался. Стас откупорил бутылку зубами, сплюнул крышку на пол, облив пивом кровать, и с немалым усилием встал на ноги. Теплота упавшего давления заполнила мозг, тело тут же заныло в особо пострадавших вчера местах, особенно молчавшая до этого переносица. Стас, без трусов, мыча при каждом шаге, доковылял до зала, по пути заглянув на кухню. В квартире никого не было. Даже в маленькой кроватке было пусто.
- Ну, заебись, - обращаясь ко всему миру, сказал Стас. – Куда вы все делись?
И аккуратно, чтобы не делать резких движений, приложился к горлышку и с трудом проглотил пиво, которое, будто наждак, оцарапав внутренности, заурчало в животе.
- Ну и и…и…ди нах, сцга! – проорал Стас безмолвным стенам. – В...ф..песду.
В доме было тихо, только на столе-колоссе тихо жужжал не выключенный со вчерашнего дня компьютер.
- Ну епсть, доброе утро, Са…сатани…слав…хыхы…Станислав Григорьевич, бля, - улыбнулся Стас, поморщившись от собственной вони изо рта. – Седня никто не мешает, в ма…аазгу образовалась особая легкость, как считаете? Его – мозг, заметьте, коллега, хо-хо - никто не ебет.
Стас сел за стол, вплотную придвинув стул к столешнице.
- Нас ждут великие свершения? – спросил Стас бутылку.
- Еще какие, Станислаффффф, - ответил он за бутылку, покачивая горлышком.
Открыв ящик стола, он привычно достал перо, открыл чернильницу и повернулся к монитору и громко жутким голосом продекламировал:.
- Они прятались в липких тенях на досчатом полу, они плясали в трещинах разбитых ставень, они сидели под потолком и ждали. Ждали уже, может, тысячу лет. Ждали его. Вдруг старая дверь за спиной мальчика заскрипела, медленно открываясь, и в озаренном призрачном светом проеме, возникло… не! Не «О», а «А». ВозниклА максимально отвратительная тварь!
В дверь позвонили. Стас только отмахнулся. В дверь позвонили еще, куда настойчивей.
- Аня? У нее ключи же есть, - Стас оторвал потную задницу от стула и побрел к двери, заматывая чресла выловленным из ванной полотенцем.
За дверью оказалась Мария Антоновна.
- Здрасти, - только и ответил Стас.
- Станислав Григорьевич, добрый день! – радостно прощебетала Мария Антоновна. Стас сморщил лоб, пытаясь открыть глаза пошире. – Я не разбудила Вас?
- Нет-нет! И Вам доброго дня, Мария Антонна, - Стас привалился к косяку, чувствуя, как волна боли снова поднимается в голове.
- А я к Вам по делу, мы тут, знаете ли, собираем подписи на ремонт подъезда…
«Тра-ля-ля-ля-ля» - невпопад подумал Стас. Он как-то отстранился от реального мира под мерное шамканье соседки. Уши снова заполнил противный писк, но глаза как-то особенно отчетливо и резко воспринимали окружающую действительность. Губы Марии Антоновны бесшумно шевелились, желтые белки глаз блестели над красными, опухшими веками с большими, дряблыми темными мешками. Старая, жухлая, будто пергаментная, морщинистая кожа, туго натянутая на череп, но при этом обвислая книзу, как у бульдога, нервно вздрагивала при каждом движении сморщенных губ, а широкий нос с крупными, словно кратеры, порами и фиолетовыми жилками на кончике гипнотически покачивался в такт мерзкому, маленькому подбородку с волосатой бородавкой.
Стас, как зачарованный, следил за этой судорожной пляской умирающей плоти и вдруг со всего маху ударил Марию Антоновну ногой в живот.
- Хыть! – с громким чавканьем пенсионерка захлопнула челюсти.
- Нука-нука, - озабоченно пробормотал Стас, хватая Марию Антоновну за воротник серой кофточки. – Пройдите-ка сюда.
- А...а…что?!! – ошеломленно пикнула старуха.
- Ничего-ничего, - медленно, словно прислушиваясь к чему-то внутри, ответил Стас, с хрустом всаживая голое колено в лицо пенсионерки. – Сюда-сюда.
Мария Антоновна истошно, с влажным хрипом заорала, капнув слюной на крепко державшую ворот кофточки руку, стала вырываться, судорожно перебирая ногами, скользя по линолеуму. Стас расстроено сморщился, как человек, оторванный от важного и серьезного дела досадным пустяком, схватил со стола свою чернильницу и с размаху всадил ее углом в лоб Марии Антоновны, раскрошив стеклянную колбу. Громко выпустив газы, старуха стала оседать с утробным бульканьем, чернила и кровь стали заливать ее лицо.
- Тихо, ну тихо! – словно ребенку сказал Стас, несколько раз впечатав обмякшую Марию Антоновну в стену, оставляя на голубеньких обоях чернильно-кровавые разводы. – Вы мне ребенка разбудите.
После он отпустил старуху, позволив ей шлепнуться на пол, со всей силы вонзил ей пятку в грудь, вызвав новый каскад нечленораздельных хрипов.
- Так-так-так, - пробормотал Стас, садясь за клавиатуру, но не отрывая взгляда от расквашенной физиономии гостьи. – Все-таки она будет синяя…
Краснодар, "5Авеню", 01.02.2009.