топорщась иглами на теле,
простреленный, он еле-еле
дрожал - живой и неживой.
Не разделяя дух и плоть,
как делят после мясо зверя, -
погладил ты его, не веря,
что может руку уколоть.
И ты душою не криви:
кусты боярышника колки,
но были мягкими иголки
и были теплыми - в крови...
Жестокий день, жестокий век,
но добрый свет на землю пролит:
и человек порою колет,
но гладит только человек.
И что ему ни уготовь,-
не боль раскаянья живет в нем,
а к истребляемым животным
неистребимая любовь.
Ляур.