Под неумолчный волчий вой, топорщась иглами на теле, простреленный, он еле-еле дрожал - живой и неживой. Не разделяя дух и плоть, как делят после мясо зверя, - погладил ты его, не веря, что может руку уколоть. И ты душою не криви: кусты боярышника колки, но были мягкими иголки и были теплыми - в крови...
Жестокий день, жестокий век, но добрый свет на землю пролит: и человек порою колет, но гладит только человек. И что ему ни уготовь,- не боль раскаянья живет в нем, а к истребляемым животным неистребимая любовь.