В третьем номере журнала появилась рубрика “Строка, оборванная пулей”. В ней мы рассказали о поэтах, погибших на фронте, но, к сожалению, поэты от пуль погибали не только на фронтах. Поэтому решено продолжить эту рубрику.

В этом эссе рассказ пойдёт об известном русском поэте Николае Степановиче Гумилёве. Не буду подробно останавливаться на его биографии, сейчас с ней можно ознакомиться и в Википедии, и на официальном сайте поэта http://www.gumilev.ru, и ещё во множестве бумажных и электронных изданий. Напомню только основные события из его биографии.

Родился 3 апреля 1886 года (по старому стилю) в семье корабельного врача Степана Яковлевича Гумилёва и Анны Ивановны (Львовой). Его первый сборник стихов «Путь конквистадоров» был выпущен в 1905 году на средства родителей за год до окончания гимназии. С 1906 жил в Париже и слушал лекции по французской литературе и живописи. Много путешествовал.

В 1909 году он принимает активное участие в организации нового издания – журнала «Аполлон», в котором в дальнейшем, до 1917 года, печатал стихи и переводы и вел постоянную рубрику «Письма о русской поэзии». Гумилёв пользовался покровительством у Валерия Брюсова, которого считал своим учителем.

В 1910 году женился на известной поэтессе Анне Ахматовой, их брак не был долгим и счастливым и к 1914 году фактически распался, хотя официально они развелись только в 1918 году.

В 1911 году при активнейшем участии Николая Гумилева был основан «Цех поэтов», в который, кроме Гумилева, входили Анна Ахматова, Осип Мандельштам, Владимир Нарбут, Сергей Городецкий, Кузьмина-Караваева, Зенкевич и другие. В том же году написана пьеса-импровизация в стихах «Любовь-отравительница».

Дважды он путешествовал по Африке, причём в 1913 году в качестве руководителя экспедиции от Академии наук, для пополнения коллекции этнографического музея.

В начале Первой Мировой войны Гумилёв добровольцем ушёл на фронт, был награждён Георгиевским крестом, которым очень гордился. А Ахматова по этому поводу написала ироничный стишок, адресованный их маленькому сыну:

Долетают редко вести
К нашему крыльцу.
Подарили белый крестик
Твоему отцу.

После революции он продолжает заниматься литературной деятельностью: работает как переводчик в издательстве «Всемирная литература», пишет несколько пьес, издает книги стихов «Костер, «Фарфоровый павильон», пишет пьесу «Охота на носорога», представление по хронике Шекспира «Фальстаф», сценарий массового действия «Завоевание Мексики», пьесу для детей «Дерево превращений». Максим Горький приглашает его в редакцию «Всемирной литературы».

В 1920 году был учрежден Петроградский отдел Всероссийского Союза писателей, куда вошел и Гумилев. Главой Союза был избран Блок. Под предлогом того, что в выборах председателя не было достигнуто кворума, были назначены перевыборы, однако на перевыборах была неожиданно назначена кандидатура Гумилева, который и победил.

3 августа 1921 года Николай был арестован, а 24 августа расстрелян вместе с другими участниками “таганцевского заговора” (всего 61 человек).

За что же расстреляли поэта Гумилёва? Официально, за участие в заговоре «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева». Однако вызывает сомнения существование самого заговора и, тем более, участие в нём Гумилёва.

Поэт легкомысленно не скрывал своих монархических убеждений, но был совершенно аполитичен, ни в творчестве, ни на занятиях в поэтической студии он никогда не высказывал какой-либо критики существующего режима и не занимался политической агитацией.

Но для новой власти лояльности было мало, решающие значение в становлении нового государства играла диктатура пролетариата и классовая борьба.

Известный чекист Мартин Лацис весьма откровенно писал о принципах революционного правосудия:
«Мы не ведем войны против отдельных людей, мы уничтожаем буржуазию как класс. Во время расследования не ищите свидетельств, указывающих на то, что подсудимый делом или словом выступал против Советской власти. Первый вопрос, который вы должны задать: к какому классу он относится, каково его происхождение, каково его образование или профессия. Ответы на эти вопросы определят судьбу обвиняемого»

Вот как раз дворянское происхождение и образование, полученное в Сорбонне, стало приговором в деле Николая Гумилёва. Зачем советскому государству образованные граждане, если государством управляли кухарки? Даже через тридцать лет мало что изменилось, и его сыну Льву Николаевичу в 1950 году, когда он получал последний срок за принадлежность к “антисоветской группе и террористические намерения”, пришлось выслушать пояснения прокурора: «Вы опасны, потому что вы грамотны».

О каком правосудии можно говорить, если всё обвинение построено на противоречивых показаниях всего одного свидетеля, в обвинительном заключении нет никакой конкретики, и там же, по сути, вынесен приговор, хотя это прерогатива суда:
«Виновность в контрреволюционной организации гр. Гумилева Н.Ст. на основании протокола Таганцева и его подтверждения вполне доказана. На основании вышеизложенного считаю необходимым применить по отношению к гр. Гумилеву Николаю Станиславовичу как явному врагу народа и рабоче-крестьянской революции высшую меру наказания – расстрел.
Следователь Якобсон
Оперуполномоченный ВЧК»

Чекист даже не удосужился правильно написать отчество Гумилёва. И всего лишь одна подпись, сделанная синим карандашом…
Советское государство в первую очередь уничтожало цвет нации – талантливых и образованных людей.

Лишь в 1992 году Гумилёв был реабилитирован, то есть 71 год в СССР его творчество фактически находилось под запретом.

В заключении хочу привести стихотворение Валерия Рыбакова, посвящённое поэту:

В статье использованы материалы сайтов:
http://www.gumilev.ru
http://pravo.ru/process/view/22152
http://www.km.ru/forum/news/gumilev/dossier
http://levi.ru

«Хотел я вам нынче смешную историю рассказать, да забыл. Убей – не помню, с чего начинать и как закручивать», - впрочем, нет. Так начинается повесть Аркадия Кутилова «Соринка», которая в свое время ошеломила меня настолько, что я три дня ни есть, ни спать не мог спокойно. Но я-то про стихи его хотел вам рассказать. Поэтому начну традиционно.

Очень важно, чтобы у каждого читателя, поэта да и просто хорошего человека был «свой» автор. С которым не просто уютно, комфортно, а с которым можно и поспорить, и поругаться «за жизнь», и помириться… Одним словом, поговорить как со своим. Для меня Аркадий (настоящее имя - Адий) Кутилов стал своим году в 94-м, когда мы, филфаковцы Омского педагогического, дружной толпой ходили на литобъединение к Марине Безденежных, члену СП РФ и нашему педагогу по совместительству. И землячество тут совершенно ни при чем. Скажем, Леонид Мартынов мне тоже земляк, но я его «своим» не считаю. А тут – бах! – вот оно. Помню, сразу запомнилось стихотворение про кошек. Позволю себе привести его полностью, так оно хорошо, что строчки вкидывать жалко.

Поэт тут если не весь, то в большом количестве: мастеровитый, но мастерство не выпирает, озорной, но непринужденный, лиричный, но в меру, без соплей. И ты понимаешь, что сам бы хотел так написать – легко, весело, сильно – жалеешь, что он опередил. Это для меня главный критерий хороших стихов – такая профессиональная зависть. И еще запомнилось стихотворение про любовь: так приземленно, по-деревенски, но очень трогательно вышло:

Здорово же – про картошину особенно…
А еще вот это (раз уж речь зашла о любви):

Такое странное сложилось о нем первое впечатление: нахальный, не признающий авторитетов, раскованный, но в то же время чтущий традиции. Такая смесь (для меня) Н. Глазкова, С. Есенина и Н. Рубцова. Впечатление, конечно, не совсем верное, поскольку А. Кутилов самобытен, ярок и интересен сам по себе. Но ощущение, что это настоящий и сильный поэт, не прошло до сих пор.

А еще поразило тогда вот это, про 37-й год. Поразило тем, как о трагедии написано обыденно и просто, а оттого становится еще страшнее:

Он стремится за границы, он - вызов эпохе, он – Кутилов.

О его судьбе пишут многие, и с удовольствием. Говорят: дескать, знал, общались, деньги ему занимал. Написано много всякого... теперь, после смерти поэта. Поэтому его биографию перескажу кратко: родился Аркадий в Иркутской области, жил в Омске, писал стихи, рисовал, не пришелся ко двору, бомжевал около 17 лет. Его тело нашли в мае 1985-го в парке, место захоронения – братская могила на Ново-Южном кладбище Омска – было найдено лишь в 2013 году.

Поэтому не стоит перемывать косточки. Нужно говорить о стихах поэта, ибо это есть то, ради чего он жил. А в стихах все: и любовь, и смерть, и жизнь. Это самое главное.

Один омский автор рассказывал такую историю. Посадили его в молодости в кутузку (за мелкое хулиганство, кажется) вместе с каким-то оборванцем (Кутиловым). Тот спрашивает: «Ты кто?» Омский автор, тогда начинающий, но уже подающий надежды, с вызовом отвечает: «Я русский поэт!» Кутилов задумался на секунду и задал риторический вопрос: «А я тогда кто?»

Случай комичный, но и трагический. Поэт не был принят холодным сибирским городом, долгое время упоминание его имени было запрещено. Но он всегда, даже в самые сложные времена, ощущал себя русским поэтом, не переставал работать, оставил богатое литературное наследие. Он до конца верил, что его не забудут, что он окажется нужен «своим», востребован: «Мои уродливые стихи Нужнее правильных стихов» (чувствуете глазковские интонации?)

Стихи для него не работа, не средство обрести славу, материальные блага и т.д. Это лекарство, способ выжить, возможность сохраниться как личности.

Но это и постоянный поиск дороги, тропинки к другому существу, способному услышать и понять:

Он умел писать не просто сильно, а так, чтобы «шарахнуло», озадачило, возмутило. Это часто поэзия - на грани фола, но поэту ведь бояться нечего. Мне думается, его обжигало чувство несправедливости, неправильности мира: обыватели ходят сытые, довольные, у них свои дела, свои правильные ценности, они забыли, для чего живут. А ты помнишь, у тебя сердце рвется на части и душа обливается кровью, ты видишь, то, чего они не видят и не хотят видеть («Читатель мой! Я бьюсь над тем, Чтоб ты вот так же мир увидел). «Дай-ка ударю… Не обижу, не оскорблю, но разбужу, заставлю чувствовать, жить».

Страшные строки, но они прошибают. И так во всем. И в любви тоже.

Ему «наши», родня по духу – такие же, как он: неприкаянные, непонятые, отвергающие условности. К ним он тянется, там находит тепло и понимание:

Сейчас Кутилова знают, читают, издают. Даже за рубежом. Даже на английском. Кутилов напоминает росток, травинку, физически слабую, но сильную духом. И травинка пробивается сквозь асфальт. Так и поэзия Аркадия пробивается сквозь толщу времен, забвение и ворох «правильных» стихов. А иначе быть не может. Он выбрал непростой, но честный путь и прошел по нему до конца, не изменяя себе.

Мне хочется, чтобы те, кто еще не знаком с творчеством Аркадия Кутилова, узнали его, приняли как своего, полюбили. Открывая сильного и самобытного поэта, воскликнули «Эврика!» - что, как известно, означает «Я нашел!»

«Эпоха развенчаний» - очередное заслуженное название нашего времени: когда-нибудь его именно так и определят. Мы обижены: отцы и деды наши, прадеды и прапрадеды жили с верой в душе и светом в глазах, а их потомки, к сожалению, научились обходиться и без того, и без другого. Однако ж, не мешает помнить слова братьев Стругацких, сказанные ими в романе «Трудно быть богом»: «После серых к власти приходят черные». В том числе, и в собственной душе. Прежде всего, в собственной душе.

Что это значит? Как это происходит? Ну, прежде всего тот, к кому тьма собственной души не позволяет пробиться свету, ополчается на все, во что верят другие. Причем делает это агрессивно, зло, энергично, тратя на подобные атаки все неизрасходованные силы собственного организма. Доказывая, что любые символы веры предков – чушь, вранье, ложь, слабость и трусость. Призывая развенчать и разгромить. И т.п. Часть этой волны (а сегодня это и в самом деле волна) образует хорошо видимые клочья пены типа «Пусси Райот», а часть просто злобно накатывает и при случае шипит… Однако ж, давайте подумаем о природе рождения мифа и том, какое место он занимает в нашем сознании – ну и заодно о том, что дает миф творчеству (раз уж мы все равно находимся на творческом сайте, и нам это по определению важно).

Родоначальницей наиболее известных нам с детства мифов является Древняя Греция (мифы существовали и до нее, и после, но благодаря сборнику Куна и стараниям кинематографа греческие мифы стали для нас почти родными). Учебники и справочники относят зарождение мифа к первобытной истории и описывают мифотворчество, как попытку объяснить происхождение человека, а также дать ему первичные представления о моральных ценностях, поведенческих нормах, высоких образцах для подражания. Если мы рассмотрим проблему несколько шире привычного толкования, то увидим, что История различных народов (и российского в том числе) не раз давала повод для рождения новых мифов: «минуты мира роковые» приводят к поиску новых объяснений известному и выработке новых норм взамен тех, которые перестают работать, оставаясь «рудиментами» прошлого. России известны мифы славянских культов, былины и жития ранних христианских времен, апокрифы, мифологизация персонажей эпохи никонианства, создание новой коммунистической мифологии, мифология военного подвига. Нет (и вряд ли будет) мифологии перестройки, но как только ростки нового в России зацепятся наконец за какую-то психологическую почву, возникнет и новейшая мифология – нам вряд ли, а нашим внукам это скорее всего увидеть удастся.

Подумаем о том, как реальные персонажи соотносятся со своими мифическими отражениями. Сейчас уже сложно исследовать реалии жизни Геракла или Тесея, Ясона или Одиссея – время «слегка упущено». Однако, мы вполне можем реально представить себе деяния «благородных рыцарей» Европы средних веков, реальные нравы Эпохи Возрождения, достаточно точно описать реалии благородной жизни мушкетеров Его Величества и европейской знати времен наполеоновских войн и т.п. Если кому-то интересно, почитайте хроники. В частности, попробуйте представить себе прелесть «второй части мерлезонского балета», когда горшки дамам подавали прямо в бальный зал (покрой платьев позволял облегчаться «не отходя от паркета»), а в их напудренных прическах шевелились опарыши. Не менее сочные картины каждый при желании найдет в биографиях героев коммунистических мифов. Да и вообще, если говорить откровенно, История – штука далеко не столь светлая и радостная, как она зачастую представляется непосвященным. Но – мешает ли это мифу? Почему он появляется раз за разом? Что пробуждает процесс мифотворчества от эпохи к эпохе?

Попробуем разобраться на личном уровне.

Прежде всего, мы сами создаем собственную мифологию и используем ее для своей повседневной жизни. К такой мифологии относятся, например, утверждения типа «Америка – страна свободы». Или «Коммунизм – это молодость мира». Или «Демократия превыше всего». Это не только идеология – это еще и мифология, уж поверьте, вдумайтесь. Ну и далее по тексту: «Ленин и теперь живее всех живых», «Сталин выиграл войну», «Горбачев развалил страну» и т.п. Чистейшей воды мифология, т.к. Ленин умер, почти потеряв рассудок на почве нехорошей болезни, Сталин никаких войн не выигрывал – это сделали талантливые полководцы и самоотверженные люди, которых в России оказалось больше, чем других, а страна благополучно разваливалась задолго до Горбачева. Равно мифологичны «чистые руки чекиста», «кристальная честность милиционера», «святость священника» и т.п. Куда ни плюнь, ни одного правила – сплошь исключения.

Однако, мифы создаются и живут. Происходит это потому, что человеческое сознание требует ориентиров, реперов, опорных точек – в себе и в остальных. Я должен понимать, во что человек верит, если хочу знать, опасаться мне его или нет. Я должен понимать, какова у него система ценностей, если я хочу с ним дружить. Система! Речь идет о системе. Психологическая система – это практически всегда система образов. То самое, чем мы с вами занимаемся даже на этом сайте – творческий подход к жизни и умение в ней искать (и находить) личные ориентиры. У пчел, например, не так. У них системой является отработанный раз и навсегда порядок, и ни одна пчела ни станет спорить с «руководящей ролью матки» или необходимостью отгрызать крылышки трутням, чтоб зря не кормить зимой – так заведено. И мы восхищаемся мудростью Природы. Но помести любого в пчелиный рой, скажет ведь, что там царит «тоталитаризм» и отсутствует гуманность.

Мифы, собираясь в долгое историческое целое, создают культуру народа. Российская культура в этом смысле особенно интересна, так как она синтетична в ней, как уже говорилось, нашли себе место мифы собственные, но прекрасно ужились и многие другие, начиная от греческих (Геракл для многих стал давно россиянином), и заканчивая мифами о похождениях Кетцалькоатля и Вицлипуцли. На них мы воспитываемся в детстве. Их поминаем при случае и в творчестве. А вот что касается мифов более позднего времени, тут все сложнее, так как в нашем сознании они все еще сильно привязаны к идеологии, их породившей. И если Анну Австрийскую мы себе с трудом представляем справляющей нужду в зале на балу, то Володю Ульянова все же активно не любим. А уж Иосифа Джугашвили почти ненавидим.

Во что это выливается?

Как всегда в России, мы готовы выплеснуть вместе с водой всех детей, которые в ней окажутся. Людей, строивших когда-то Советскую власть, путаем с чекистами и «красными террористами». Тех, кто воевал в Великую Отечественную, едва ли не потенциальными предателями склонны именовать. Дескать, все честные погибли. Награды осмеиваем. От рассказов о подвигах морщимся. Почему? Да, просто потому, что сами живем во «время безвременья», когда доблестью считается много наворовать или уж, во всяком случае, так работать, чтобы поменьше работать (при этом побольше получая). Отсутствие собственной доблести – достаточный повод не признавать ее у других. Не просто «не признавать» - кто нас спрашивает? – но отрицать. Активно. Настырно. Грубо. Агрессивно. Зло.

Школьник, который скажет, что Геракл – не герой, скорее всего встретит непонимание у одноклассников. Юноша, отрицающий доблесть «Брата» (Сергея Бодрова), рискует получить от сверстников по шее. А вот сказать ветерану, что его награды – мусор, не страшно. Подумаешь, ветеран. И назвать поэтов, чьи стихи перечитывались в окопах воевавшими бойцами, «не участниками» или более того «лжецами» - это легко.

Честно говоря, я бы посоветовал тем, кто это себе позволяет, никогда не писать ни о любви (если не привелось), ни о других странах, ни о чем таком, чего их собственные глаза не видели, и где их ноги не хаживали. Вычеркнуть из своей жизни Пушкина (лжец! – не видел он царя Салтана и Золотую рыбку), Есенина (лжец – не был он в Персии) и авторов всех имеющихся блокбастеров (вот уж вруны так вруны)… Туда же Окуджаву, Высоцкого, Галича – да и вообще практически всех поэтов, кроме тех, кто пишет о родной кастрюле на подоконнике. И вычеркнуть из своей жизни все мифы вообще – не нужны они им. Пусть их жизнь будет такой, как она есть – серой и честной в своей серости. Честно ожидающей прихода черных.

А остальным можно честно верить в собственную систему мифов. Это – повод к мечте и пониманию, которые прокладывают путь творчеству.

Думаю, что Алексей Березин в представлении не нуждается. У большинства людей, хоть немного интересующихся поэзией слово пародист, ассоциируется с именами Александра Иванова и Алексея Березина.

От зоркого глаза пародиста не ускользает ни один ляп и Алексей доводит его до совершенства, то есть до полного абсурда. Его пародии часто “на грани фола”, и вместе с тем, в них не ощущается пошлости и цинизма – они просто очень смешные.

В поисках материала для “Алхимии” продолжаю открывать для себя новых авторов. “Открыл” и не смог закрыть, пока не прочитал всё, что было на её странице. Знакомьтесь – Алина Краснослободцева. Нет, она не новичок на сайте, просто мы шли параллельными курсами, не пересекаясь.

Очень женская лирика искренняя, нежная, простая до прозрачности, остаётся только догадываться, что стоит за этой простотой. Не вызывает сомнений мастерство автора. В подавляющем большинстве, стихи о любви. А о чём же должна писать настоящая женщина?

Григорий Беркович
«Портреты старости»

Есть вещи, думать о которых – трудно.
Согласно мудрой иронии, это те вещи, не думать о которых – хоть время от времени – нельзя.
Суть работы – в ее названии.
Наверное, каждый портрет должен быть законченным произведением.
Не важно, будет это элемент прозы – информация, сюжет, или поэтическая зарисовка – с эмоцией, настроением во главе угла.
Где-то кратко – несколько мазков, где-то пошире – с воспоминаниями в виде истории…
Это путь, который видится мне, чтобы превратить хорошую, щемящую работу в настоящий шедевр.
Ну а пока – просто хорошая, щемящая работа.

Крошечный пригород небольшого города. Узкие улицы, много зелени... И очень тихо. Непонятно, как это так устроилось тут – столько тишины на единицу площади? Тихие, будто безмоторные машины, тихие магазины, тихие, махонькие кафешки. Бывает, поддаст какой-нибудь залётный мотоциклист газу и сам вздрогнет от неожиданности. Даже дети тут тихие, что совсем удивляет. Вроде всё обычно, играют как нормальные дети, бегают, стучат, ползают, падают, кричат, но словно в каком-то ватном облаке, глухо как-то...

Порядок всюду. Старческий такой порядок, с несколько затхлым запахом. Домики, одно- или двухэтажные, аккуратные, чистенькие, а краска облуплена местами и мох на крышах. Садики тоже... Чуть подзаросшие, диковато-глуховатые.

Медленный, плавноживущий, укромный пригород небольшого города. Хорошо тут, спокойно, задумчиво. Всего два высоких здания украшают посёлок. Они расположились на самой окраине, по обеим сторонам улицы. Церковь (куда же без неё?) и дом престарелых. Церковь со своей колокольней похожа на гордого, задравшего голову жирафа. Дом престарелых похож на упавшего от усталости слона. Церковь – для развития и наполнения духовной жизни прихожан, дом престарелых – для поддержания остатков физической жизни жильцов. Из церкви люди выходят посвежевшими, с ясным взглядом и добрыми мыслями (в идеале), из дома престарелых... мало кто выходит. В церкви всё тянет вверх, в доме престарелых – вниз. Такие разные дома соседствуют и дополняют друг друга. Дома-антиподы.

Дом престарелых – предпоследний приют для ста пятидесяти жильцов-доживальцев. Следующая и последняя остановка – кладбище. Текучесть тут как у горной речки: не успеет комната от одного остыть, как уже другой тут как тут. Со своими устоями, болезнями, проблемами. Со своим, Богом отмеренным сроком.

Калейдоскоп жизней, конфетти историй – успевай только обращать внимание.

Именно с ним, со вниманием, тут сложно. Не хватает его. Внимания вообще в мире мало, а на долю стариков его совсем кроха досталась. Молодые своим старением заняты. Столько всего вокруг, и до того дотянуться хочется, и до того добежать, пока руки не дрожат и ноги держат.

Я – медбрат в этом доме. Точнее было бы сказать – медплемянник, исходя из среднего возраста населения этого заведения. Да-да, именно так, медплемянник. Не совсем свой и при этом совсем не чужой. В меру сил забочусь о стариках, за что и получаю зарплату. Так сказать, внимание в переводе на денежные знаки. Иногда пытаюсь рисовать портреты жильцов. Вот некоторые из них...

ПОРТРЕТ 1. Комната 201. Она. 86 лет.

Симпатичная, сухонькая, аккуратная, одуванистая старушка. Когда-то работала в цветочном магазине. Видимо, поэтому её комната нафарширована цветами чуть ли не до потолка. Цветы у неё долго не живут – уход не тот: старушке не хватает сил, персоналу – времени. Всем хороша бабушка, если бы не одно «но». Она никак не может запомнить дорогу из обеденного зала до своей комнаты. Четыре раз а в день один и тот же маршрут и каждый раз то в чужую комнату попадает, то в подвал, то ещё куда-нибудь. Принимать пищу в комнате не хочет.
– В обеденном зале общество, хорошие люди, – объясняет она. – Я без них не могу.

Медперсонал пытается перехватить её у дверей зала, но не всегда получается... У старушки болезнь Альцгеймера в начальной стадии. Из-за неё отключился компас в голове. Потеря ориетнации на местности – не катастрофическая, но очень неприятная штука. Болезнь прогрессирует, что отключится завтра, никто не знает. Старушка понимает, что больна, понимает, что против Альцгеймера бессильна, но старается относиться к своему состоянию если не с юмором, то хотя бы с улыбкой.

– Я всю жизнь заходила куда-то не туда, зачем же в старости менять привычки? – говорит она, покорно следуя за мной в свою комнату. – Вы же всё равно найдёте меня и приведёте куда надо. А болячка моя... Она меня не одолеет, я умру раньше, чем выживу из ума. У меня знаете, какой большой ум? Из него устанешь выживать...

ПОРТРЕТ 2. Комната 203. Он. 81 год.

Рост 164 см. Вес 132 кг. Человек-шар. И, как положено шару, идеальный. Почти идеальный. Почти самостоятельный, почти здравомыслящий. Когда улыбается, его лицо превращается в печёное солнце. То есть морщинистое, как печёное яблоко и светящееся, как солнце. Яркий такой дед, светлый. С юмором.
– Я, – говорит, – могу плыть хоть целый день и не утону. Потому, что жир не тонет.

Или вот:
– Ты, если упадёшь, можешь сломать шею, а я не могу, у меня шеи нет.

У него ожирение, диабет, болезнь Паркинсона и ещё куча всего нездорового. И это «всё» он таскает на себе с улыбкой и свечением. Я бы так не смог. Хотя… кто знает? Поживём и, если доживём, увидим.

Бабки от него без ума. Чуть ли не пищат, когда он появляется. С ним не получается просто тупо стареть, с ним стареть весело и не страшно.

Вчера он, как обычно, плотно позавтракал и сообщил, что у него кружится голова и в животе тоже кружится. Потом, подумав, добавил, что голова кружится как после пива, что кружение это приятное и бороться с ним не надо, а вот с животом как-то что-то не так.
– Сходите в туалет, – посоветовал я.
– Гениально!! – закричал он. – Как я сразу не додумался?!

После часового сидения в туалете он посмотрел телевизор и прилёг подремать перед обедом. Обед прошёл как обычно, шутки-прибаутки и лёгкий флирт с соседкой по столу. После обеда – опять телевизор, но совсем недолго, так как, по его выражению, «запутался в новостях».
– Из новостей я понимаю только прогноз погоды, но и в него не верю, – сказал он и пошёл прогуляться. Часа через два вернулся, выпил чашку кофе и прилёг. От ужина отказался, сославшись на странную слабость и сонливость.
– Завтра поужинаю за два дня. С меня станется, – сказал он и заснул. В четыре ночи, не просыпаясь, умер.

ПОРТРЕТ 3. Комната 206. Она. 78 лет.

Она живёт у нас уже несколько лет. Бoльшую часть времени проводит лёжа. Редко-редко её переносят в специальное кресло и вывозят из комнаты посмотреть на людей. Она бы и чаще выезжала, только боли у неё до того сильные, что каждая перемена положения тела превращается в адову муку. Она раньше работала врачом-онкологом и очень хорошо видит свои перспективы. У неё рак в последней стадии.

Восемь ноль-ноль. Раздаю утренние таблетки. Захожу к ней.
– Доброе утро! – она успевает поздороваться первой.
– Доброе, доброе. Как вы?
– Ох, ничего нового. Сегодня получилось немного поспать.
– Я таблетки принёс.
– Хорошо, давайте. Я потом их съем, – говорит она и ставит коробочку на прикроватную тумбочку.
– Нет, надо сейчас, до завтрака, – с некоторым нажимом говорю я.
– Ладно, ладно. Идите, я сейчас же приму.
– Завтрак принесут через десять минут, – говорю я и иду к двери.

Боковым зрением вижу, как она вытряхивает таблетки в кулёчек и прячет его в тумбочке. Возвращаюсь, достаю кулёк. В нём уже таблеток двадцать, то есть сбор за четыре дня.
– Ага, – говорю я. – Ну и что это?
– Таблетки, – спокойно отвечает она. – Мои таблетки.
– Я вижу, что это ваши таблетки. Зачем вы их собираете? – спрашиваю я, обдумывая запись в её дневнике проживания. Мы непременно должны письменно регистрировать такого рода случаи: бабушку явно тянет к суициду.
– Понимаете, – говорит она мне, – то количество таблеток, которое вы мне даёте, мне не помогает, мне больше надо. Приходится собирать. Насобираю побольше, выпью, всё и пройдёт, понимаете?
– Понимаю, конечно понимаю, только этого делать не надо, мы вам лучше другие медикаменты дадим, более сильные, – проникновенно говорю я, а сам думаю: «Всё, голова отказывает у старушки».
– Вот это замечательно! – радуется она.
– Я заберу этот кулёчек, хорошо? – осторожно спрашиваю я.
– Забирайте, забирайте, зачем он мне, если вы мне другие таблетки дадите, – легко соглашается она.
– Прекрасно! – говорю я и с облегчением прячу кулёк с таблетками в карман. – Завтрак через пять-десять минут.

Хитрая такая старушка. Через три недели наглоталась таблеток перед сном и умерла.У неё другой кулёчек был, как оказалось. Она его месяца два собирала. А второй она так, для отвода глаз, напоказ выставила. Чтобы подозрение снять...

ПОРТРЕТ 4. Комната 210. Она. 80 лет.

Она у нас всего четыре дня, а уже успела расположить к себе всех. Бывают такие люди, смотришь на них и радуешься, не понимая почему.

Чистейшего ума, аристократического воспитания старая женщина. Ухаживает за собой, как за старинной, драгоценной, тончайшего фарфора чашкой.
– Правда, такая посудина, как я, – говорит она задумчиво, – как ни ухаживай, как ни береги, всё-равно, рано или поздно разобьётся.
– Лучше позже, чем раньше, – поддерживаю разговор.
– Лучше вовремя, сразу и безболезненно, – говорит она. – Но вы не волнуйтесь, я ещё поживу.
– И слава Богу, – искренне говорю я.

Сегодня у неё первый купальный день. Речь идёт о душе с помывкой волос. Такой праздник чистого тела для не вполне самостоятельных жильцов чаще, чем раз в неделю устраивать не получается. Самой ей принимать душ трудно: кости болят, суставы ломит, давление скачет. Она в моей группе и поэтому необходимо выяснить, не будет ли она против, если её помоет не медсестра, а медбрат. То есть я. Захожу и максимально бодро здороваюсь:
– Доброе утро, уважаемая!
– А? Что? А! Да! Доброе утро! – старушка ещё не совсем проснулась, но дать ей возможность понежиться, не могу, меня ждут ещё девять человек. Плюс раздача завтрака, медикаментов, измерение давления, сахара, взвешивание и так далее, и тому подобное.
– Сегодня у вас банный день. В смысле, душный. Короче, помывочный, - пытаюсь я каламбурить в надежде наладить контакт.
– О! Прекрасно! Замечательно! – кричит старушка, начиная очень интеллигентно почёсываться, видимо для того, чтобы показать крайнюю степень загрязнённости тела. – Только как бы это сделать? Сама я не могу, слаба. Мне кто-то поможет?
– Если вы не против, я помогу, – профессионально-ласково говорю я.
– Хм... Поясните пожалуйста, почему я могла бы быть против? – удивляется старушка.
– Ну-у… возможно, вам было бы комфортнее, если бы помощь исходила не от медбрата, а от медсестры, – ставлю мягкое ударение на гендерной разнице.
– А! Поняла! Ну, что вы, дорогой? Это лет 60 назад я постеснялась бы воспользоваться помощью такого джентльмена, как вы. Лет 50 назад была бы только рада вашему вмешательству в процесс помывки. Да-а... Лет 30 назад, пожалуй, снова начала бы немного стесняться. Вот... А сейчас мне уже всё равно, брат меня моет или сестра, особенно если они «меды». Лишь бы позаботливее ко мне отнеслись. Мне же, кроме как помыться, от вас ничего не надо, – игриво говорит она и подмигивает.

ПОРТРЕТ 5. Комната 217. Она. 85 лет.

Она живёт у нас уже шесть лет. За все шесть лет она покидала комнату только четыре раза, и то на машине скорой помощи. Ни гулять не выходит, ни на концерты, ни на праздничные посиделки. Никуда.

У неё очень интересная комната: везде – по стенам, на столе, на комоде, даже на полу – висят, лежат, стоят фотографии. Её муж умер давно, лет тридцать назад. Видный был мужчина. Его фотографии устроились на небольшой полочке, в углу. Остальное пространство отдано детям.

Из пяти детей живы трое, сын и две дочки. Сыну, по старухиным подсчётам, уже шестьдесят два года, дочкам около шестидесяти. Но на фотографиях дети все выглядят именно как дети. Самому старшему максимум лет пятнадцать. Двое младших умерли очень рано. Утонули во время отпуска. У оставшихся непременно должны быть свои дети, уверена старуха. А может быть, и внуки…

Фотографии жёлтые, потрескавшиеся, как кожа старухи. Она целыми днями рассматривает их, говорит с ними, гладит... И так уже шесть лет. Она не выходит из комнаты потому, что боится оставить детей. А вдруг с ними что-то случится?

ПОРТРЕТ 6. Комната 221. Он. 83 года.

Конец смены. Льёт мелкий дождь. На удивление тихо. Пользуясь случаем, иду в комнату, где живёт один совершенно удивительный старик. Его интеллекта хватило бы человек на десять. В прошлом он был преподавателем философии какого-то университета. Семьи у него нет и не было. Переживает он по этому поводу или нет – неизвестно: тема семьи у него под запретом. Ему остро не хватает слушателей. Всем старикам их не хватает, но ему особенно.

Захожу. Старик без вступления включается.
– Обязательно, непременно так бывает, только родится в голове что-нибудь эдакое, необычное, как тебе кажется, гениальное, воздушное, уносяшее в голубые прозрачные и призрачные дали или высоты, как тут же какой-нибудь заботливый доброжелатель – хвать тебя за ноги! И тянет назад, вниз. Так тянет, что не вырваться. «Спустись, – говорит, – на землю. Что это ты напридумывал? У тебя вон проблем сколько, решай их. Крутись в них, путайся, задыхайся в них. Давай, спускайся, нечего в облаках витать!» И спускаешься... Кстати, об облаках. Очень их люблю. Облака – пластилин небесный. Ты смотрел на облака? Смотрел? – вдруг замечает он меня.
– Смотрел, – реагирую я. – Мне тоже облака нравятся.
– Молодец! – хвалит меня старик и выпивает залпом стакан воды. – Мы с тобой поймём друг друга. Я уж точно тебя пойму. Кажется, у облаков нет проблем. Летают себе, носятся по небу. А как они умеют меняться! Людям такое не под силу. Люди держат форму, как собака кость. Имидж, понимаешь ли. Дурацкое забрало на всю душу. По-моему, умение меняться в зависимости от обстоятельств (заметь: не изменять, а меняться!) – очень важная штука. Согласен? – строго смотрит на меня старик.
– Очень важная штука, не спорю, – соглашаюсь я.
– Ну вот... И снова ты – молодец. Но кто-то недобрый и облака вниз тянуть пытается. Далеко не всегда удаётся им вывернуться. И тогда... – старик совсем по-детски трёт глаза. – …Спать хочется. Помоги мне раздеться.
– Да-да, конечно помогу, – подхожу я к нему. – А что тогда? Что происходит с облаками?
– А? – старик смотрит в окно. – Тогда... Тогда они спускаются на землю. В виде дождя. Вот, как сейчас.

ПОРТРЕТ 7. Комната 202. Она. 89 лет.

Она... Как бы сказать?.. Голова у неё не в порядке. Совсем не в порядке. Большую часть времени. Она не знает куда, когда, что, зачем... Ничего не помнит, ничего не понимает. Она даже имя своё забыла. Но редко, очень-очень редко она приходит в себя. В один из таких моментов она спросила меня: «Я дура? Скажите честно, я попробую понять, я постараюсь. Не совсем же я беспросветная дура. Скажите, я не обижусь... А если и обижусь, то всё равно завтра уже ничего не буду помнить.» «Нет, вы не дура. Во всяком случае, вы не глупее, чем... чем многие другие», – совершенно по-дурацки упокоил я её. Ох...

ПОРТРЕТ 8. Комната 211. Он. 79 лет.

Он придумал себе занятие: разносить газеты. Сам придумал, его никто не просил. Он берёт газеты на стойке информации и отправляется в путь по этажам. В каждом из пяти отделений три-четыре жильца выписывают газеты. На газете написаны фамилия жильца и номер комнаты. Раньше было так: идёт кто-нибудь из персонала в холл, берёт почту и минут за пять разносит. Сейчас же процесс монополизирован этим стариком в инвалидном кресле. Начитает работать он сразу после завтрака, заканчивает перед обедом. Как-то одна медсестра остановила его и сказала:
– Ну что же вы себя так утруждаете? Полдня с огромной пачкой газет, по всем этажам. У вас же давление!
Старик вздохнул и ответил:
– Дорогая моя, понимаете, газеты нужны. Газеты ждут. А вместе с ними ждут и меня. Получается, и я нужен. Один из всех, кто тут живёт.
И дальше покатил.

ПОРТРЕТ 9. Комната 213. Он. 83 года.

На ночь многие жильцы получают медикаменты. Кто какие: кто снотворное, кто обезболивающее. А этот старик каждый вечер перед сном получает йогурт. От вишнёвого старик впадает в состояние детского, слюнявого счастья. Сегодня моя смена и, соответственно, моя очередь его осчастливливать. Я с удовольствием захожу к нему в комнату. Она –минимузей странностей. Старик – мастер по этой части. Например, на этажерке стоит глобус, который в районе Тихого океана украшен жёлтой пластмассовой уточкой, а глаз этой уточки перевязан на пиратский манер. На столе – торшер, накрытый плотным, чёрным покрывалом, а в покрывале маленькие дырочки. «Сам себе звёздное небо напридумывал. Хорошее небо. На нём тучек никогда не бывает», – хвастается старик. На вешалке, стоящей в углу, вроде плодов, висят томики Канта, Шопенгауэра, Ницше. В книгах старик проковырял дырочки и позапихивал в них резиновых червяков. Экран телевизора закрыт деревянными ставнями с росписью.

– Интересная у вас комната, – в который раз говорю я, рассматривая фигурку кошки с поднятым хвостом и линзой, закреплённой как раз под ним.
– Сумасшедшая, лучше сказать, – поправляет меня дед.
– Почему же сумасшедшая? Я бы сказал, необычная, – говорю я, взяв в руки модель самолёта без крыльев, но со страусиными ногами.
– Всё необычное – суть сумасшедшее, – торжественно заявляет старик, откашливаясь. Значит, мысль не окончена и я готовлюсь к очередной лекции.
– Я, мой дорогой, пришёл к выводу, что наш мир построен по принципу матрёшек, только вместо матрёшек – сумасшедшие дома, – старик покрутил пальцем у виска для ясности.
– Да, ладно вам! – машу я рукой.
– Именно так, сумасшедшие дома. Возьмём, например, мою комнату. Она сумасшедшая уже потому, что принадлежит мне. А в том, что я – двинутый, нет никаких сомнений, – он гордо тычет себя в грудь.
– Но… – пытаюсь протестовать я.
– Никаких «но»! Нормальных людей нет! И нечего спорить! Есть рамки, установленные церковными, уголовными и прочими законами. Оставаясь внутри этих рамок, люди называют себя нормальными. Однако, вот ведь какая штука получается: у каждого народа свои законы-рамки, у каждой веры свои законы-рамки, у каждого социального слоя то же самое. Непременно найдётся куча людей, с точки зрения которых я – абсолютно ненормальный дед. И я не буду с ними спорить, более того, я присоединяюсь к ним! Итак, я сумасшедший. И комната моя тоже сумасшедшая, мой ненормальный, в лучшем смысле слова, друг, – старик переводит дыхание и шумно пьёт. Я молча жду продолжения, крутя в руках пустую бутылку из-под водки с надписью: «Тебя больше нет, но память о тебе навсегда останется в моей печени».
– Идём дальше... В смысле, выходим из моей комнаты и попадаем в пространство дома, состоящего из десятков не менее сумасшедших комнат с не менее сумасшедшими, чем я, жильцами и, простите, абсолютно чокнутым персоналом. Или ты хочешь сказать, наш дом нормальный?! – строго хмурится старик.
– Не совсем, но всё же... – уклончиво говорю я.
– Повторяю в последний раз, никаких «но»!! – раздражённо повышает голос старик. – Натуральный, высокого качества, сумасшедший дом. Продолжаем. Из дома выходим на улицу, осматриваемся – и что мы видим? Что мы видим, кроме сумасшествия? Ничего! Из сумасшедших улиц состоит сумасшедший город. А из сумасшедших городов состоят сумасшедшие страны, набитые сумасшедшими людьми, продуктом деятельности которых является этот сумасшедший мир. Круг замкнулся. Всё. По-другому и быть не может, – довёл до логического конца старик.
– Да-а… – глубокомысленно тяну я, не зная, что ещё можно сказать.
– Вот тебе и «да-а», – передразнивает старик, усаживаясь перед окном. Сегодня на редкость тёплый, тихий вечер.
– Может быть, стоит прогуляться перед сном? – спрашиваю я. – Погода замечательная!
– Нет!! – резко обрывает меня старик. – Я останусь в комнате. В моей комнате. Чем меньше сумасшедший дом и чем меньше в нём людей, тем спокойнее. Ты, кстати, иди. Сегодня мне себя достаточно.

ПОРТРЕТ 10. Комната 222. Она. 86 лет.

Тихая, стеснительная, незаметная старушка. Всем всегда довольна, практически никогда ничего не просит. Целыми днями смотрит телевизор, безразлично, включен он или нет. То же самое происходит и с книгами.

Сижу, работаю с документами. Вдруг, подходит она и три раза извинившись просит помочь. – Конечно! – говорю я. – Чем могу быть полезен?
– Понимаете, – мнётся старушка, – моя цепочка... Она очень старая, мне её муж подарил много лет тому назад. Почти такая же старая, как и я. Мне тогда двадцать лет было. Представляете? Мне когда-то было двадцать лет! Мы только познакомились, а он сразу с таким подарком. Я, помню, совсем растерялась, а мой муж… вы понимаете?.. он ещё не был моим мужем, мы только познакомились...
– Понимаю, – прерываю я старушку. – Вы мне тоже сразу понравились.
– Да?! – удивляется она. – Почему?
– С первого взгляда видно, что вы – хороший человек, – уверенно говорю я. – Так что с цепочкой?
– Порвалась, – печально говорит старушка. – Не могли бы вы её починить? Она мне очень дорога, мне её муж подарил когда-то. Я, конечно, сначала не хотела брать, а потом всё-таки взяла и на всё согласилась...
– Давайте посмотрим, что можно сделать, – я откладываю документы в сторону.

Она долго роется в сумочке и, наконец, извлекает простую серебряную цепочку. У цепочки разошлось одно звено, привести её в порядок – минута дела, нужно только аккуратно это звено поджать. Проблема в том, что поджать нечем, нужны маленькие плоскогубцы, а их нет. Можно, в принципе, и зубами, но как-то не хочется тащить эту цепочку в рот. Начинаю шарить по столам и шкафам, в надежде найти что-нибудь подходящее.
– Что вы ищите? – спрашивает старушка. – Может быть, я знаю?
– Вряд ли, – отвечаю я.
– А вы скажите, мало ли? Я всегда всё находила, если мой муж что-то терял, – настаивает она.
– Мне нужно что-нибудь твёрдое. Что-то, чем можно зажать вашу цепочку, – объясняю я.
– А! Поняла! – радуется она. – Сейчас-сейчас... Думаю, подойдёт.

Старушка ловко достаёт изо рта вставные челюсти.
– Вот, попробуйте этим. Они крепкие. Я их ещё при муже делала, а они до сих пор как новые. А муж умер. Лучше бы наоборот было.

Что сказать?.. А ведь починил я цепочку. Именно вставными челюстями и зажал. Как старушка меня благодарила! Стоит, в одной руке цепочку держит, в другой – челюсти и чуть не кланяется.

КОРОТКОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ.

Десять лет я работаю в этом доме. Десять лет собираю эту портретную галерею. И, по закону природы, нет ей конца. Все стареют, по-другому не получается. И дай Бог всем красиво состарится. Это самая правильная цель жизни, по-моему. Красиво состарится, не стать обузой, не остаться одиноким, сохранить светлую голову и по возможности здоровое тело.

Мне нравится эта работа. Честно. Я долго себя в этом убеждал и наконец убедил. Бывший инженер, бывший вебдизайнер, ныне – медбрат. Тяжкая, надо сказать, работа. Зато, думаю, одна из самых благодарных. Никто из людей, не говоря уже о машинах, не скажет «спасибо» так, как говорят старики. Вот и работаю, меряю на себя их судьбы за «спасибо». За настоящее «спасибо».

Итоги поэтического конкурса «Здесь можно жить забыв про календарь…»

В конкурсе принял участие 245 авторов из 16 стран – Украины, России, Беларуси, Австралии, Армении, Германии, Грузии, Израиля, Индонезии, Казахстана, Канады, Молдовы, США, Узбекистана, Финляндии и Черногории.

По причине одинакового количества баллов, оргкомитет фестиваля решил присудить 2 вторых и 2 третьих места.

Согласно оценкам членов компетентного жюри, победителями стали:

• 1 место – Маше Не (Москва, Россия, 229 баллов)
• 2 место – Андрей Мединский (Севастополь, Крым, 220 баллов) и Майя Димерли (Одесса, Украина, 220 баллов)
• 3 место – Анна Маркина (Климовск, Россия, 209 баллов) и Арина Грачёва (Москва, Россия, 209 баллов)

Лауреатами конкурса стали:

Анна Протасова (Киев, Украина, 204 балла)
Аркадий Ратнер (Санкт-Петербург, Россия, 202 балла)
Владимир Кац (Одесса, Украина, 202 балла)
Павел Черников (Москва, Россия, 200 баллов)
Елена Уварова (Алматы, Казахстан, 199 баллов)
Юлия Долгановских (Екатеринбург, Россия, 197 баллов)
Анна Галанина (Москва, Россия, 196 баллов)

Специальный приз от арт-проекта «Территория I»:
Олег Сешко (Витебск, Беларусь)

Специальный приз от литературного портала «Графоманам.Нет»:
Елена Шелкова (Киев, Украина)

Специальный приз от литературного журнала «Южное Сияние»:
Елена Лазарева (Киев, Украина)

Специальный приз от Южнорусского Союза Писателей:
Ольга Андреева (Ростов-на-Дону, Россия)

Завершился ежегодный поэтический конкурс "Заблудившийся трамвай" имени Н.С.Гумилева

3 июля в книжном клубе "Буквоед на Восстания" состоялся вечер, где выступили финалисты конкурса и были объявлены призеры и победитель.

Победители конкурса 2015 года:

• 1 место - Вера Кузьмина
• 2 место - Ольга Аникина
• 3 место - Дмитрий Артис