Вадим Егоров… Это имя ассоциируется, прежде всего, с авторской песней. Но я буду говорить о Вадиме Владимировиче, не как о барде, а как о поэте, и слово «Поэт», применительно к В. Егорову, я сознательно ставлю с большой буквы.

       В данном обзоре я не раз употреблю «песня… песни», но прозвучат эти слова только в контексте с темой «Поэзия Вадима Егорова».

       Прежде чем обратиться к творчеству поэта, я скажу несколько слов об этом человеке.

       Родился Вадим Владимирович 7 мая 1947 года в Германии. Окончил детскую музыкальную школу по классу скрипки. Помимо этого инструмента овладел мастерством игры на рояле и гитаре. Егоров начал писать стихи с 1961 года, песни — с 1963 года.  В 1969-м В. Егоров окончил Московский Государственный педагогический институт им. В.И.Ленина по специальности преподаватель русского языка и литературы. Поэт и бард Вадим Егоров - дефектолог, кандидат психологических наук, автор научных работ. C 1977 года работал заведующим сектором в Институте дефектологии Российской Академии педагогических наук. Егоров член СП России, ему посвящен раздел в БСЭ.

       Лет тридцать пять назад я впервые услышал песни Вадима Владимировича, и мне стало интересно узнать, как на слух воспринимаются его стихи, будучи не «привязанными» к мелодии (язык не поворачивается назвать стихи Егорова текстами). Но сколько я не пытался прочитать стихи поэта, мне все время «мешала» мелодия, написанная автором на эти строчки. И отделить одно от другого я не мог. Но однажды… (да простят меня завсегдатаи Графоманам.нет за использование сего прозаического штампа) я услышал в исполнении Вадима Егорова его стихи. Случилось это на фестивале авторской песни «Дежурство по апрелю». Об участии Вадима Егорова знали даже не все организаторы, и его появление на сцене было и приятным шоком, и подарком для собравшихся в зале. Вадим Владимирович вышел на сцену без гитары, чем удивил абсолютно всех. Увидев недоуменные взгляды участников фестиваля и зрителей, Егоров сказал: «Вы меня простите, но я не хочу сегодня петь. Я хочу почитать вам свои стихи». Вот о стихах, услышанных на фестивале из уст автора, а так же о других его произведениях, не вошедших в программу фестиваля, я и хочу поговорить. Итак…

       Эти стихи (к своему стыду) я не читал раньше, и, услышав их от автора, поймал себя на мысли, что все наши споры о возможности или невозможности использования неточных рифм и канцелярита не имеют ничего общего с поэзией Егорова. Здесь каждое слово там, где оно должно быть, и заменить одно слово на какое-либо другое просто невозможно. Поэт не «подгоняет» рифмы. Создается впечатление, что стихи Вадима Егорова – это родник, который невозможно разложить на составляющие. И рифмы, и интонация, и «умные» слова» - единое целое, и только так, а не иначе смогло прозвучать это стихотворение. Кстати, на фестивале Вадим Владимирович не произнес название этих стихов. Он только сказал, что «когда-то стоял в скорбной очереди, которая шла по Арбату к театру Вахтангова… и там написались такие строчки…» Я в этот момент подумал о том, что настоящий Поэт может не говорить название своего произведения. Даже о скорбной очереди в преамбуле к стихам Егоров мог не сообщать. Несмотря на то, что в его строках ни разу не прозвучало имя Окуджавы, любому человеку, хоть раз слышавшему произведения Булата Шалвовича, станет понятным, о чем, и о ком стихи. Далеко не каждый поэт может писать так, чтобы имя героя произведения «читалось» там, где это имя не указано.

       В первой же строке стихотворения Вадим Владимирович доносит до читателя тепло, исходившее от Окуджавы: «К нему - в последний раз согреться ли…». Да и слово «покаяться» из второй строки написано неслучайно. В тот день многие, кто отворачивался от правды Булата Шалвовича, шли к нему именно покаяться, попросить прощение за то, что молчали и делали вид, что не слышат многих слов  «певца Арбата».

       Хотел бы остановиться еще на двух строках:

       Именно отпущением грехов тем, кто «топтал» Окуджаву (да и не только его), подходил к концу «век непроницаемый» - век, в котором было больше мутного, чем «прорисованного», век, размытым картинам которого попытаются придать более чёткие линии в веке двадцать первом.

       Но ключевыми словами в этом произведении являются слова «ручеек интеллигенции». В 1997 году, когда не стало Окуджавы, подавляющее большинство граждан нашей страны думало о том, как заработать, чтобы выжить в этом непростом мире, который начинал расти на обломках некогда великой державы. И только те, кто оставил в душе место для всего, что не связано с заработками, коммерцией, а порой и думами о возможности войти во власть, знали, кого они сегодня провожают в последний путь. Да, Егоров писал о «ручейке», но в последней строке показал, как много еще в России людей, не утративших нечто духовное. Не было конца этому ручейку, а значит, не все так плохо было в России в конце шальных 90-х.

       Следующее стихотворение, прочитанное Вадимом Егоровым, не имеет названия.

       Казалось бы, простые слова, нет ничего мудреного, но сколько(!) вместили в себя эти сточки. Я прекрасно помню запах банного мыла и всё, что у меня ассоциируется с этим запахом. Возможно, для кого-то эти стихи не покажутся прекрасными или, если можно так выразится, знаковыми. Но для людей, живших в ту эпоху, строчки Егорова – это возвращение в годы, когда бабушки и дедушки были еще живыми, когда мир воспринимался на уровне запахов, и когда запах банного мыла был ароматнее любых цветов.

       В этом стихотворении Вадим Владимирович использует глагольные рифмы, любителем которых я никогда не был. Позволю себе небольшое отступление… Помню, как на семинаре в Переделкино зашел спор с Риммой Федоровной Казаковой о возможности и целесообразности рифмовать глаголы. На все мои аргументы, что «слепить» глагол с глаголом может и ребенок, великая поэтесса сказала: «Глаголы придают стихам движение». Тогда я с ней не согласился. Честно говоря, и сегодня я считаю глагольные рифмы слишком простым «штрихом» в стихах, но… Разве можно бросить камень в глагольные рифмы Егорова? Здесь, как, впрочем, и в других произведениях Вадима Владимировича, каждое слово стоит на своем месте, и именно эти глаголы придают стихам (как говорила Римма Федоровна) движение. «Впитался – вплетался», «доживаю – дошиваю», «будит - будет» - это именно те слова, без которых стихи обеднели бы. А за четверостишием

стоит гораздо большее, чем написано. Здесь «банное мыло» - это обобщающий образ, который в себя впитал очень много. Да, сегодня есть то, что было присуще ушедшей эпохе, но… «запаха нету».

Последние строчки в стихотворении пронизаны философией:

       Возможно, каждый по-своему их прочитает. Для меня же очевидно то, что автор говорит следующее: «У меня перед глазами «картины» прошедших лет, а за спиной будущее, которое я себе представлял».

У Вадима Егорова есть стихи, которые не прозвучали на фестивале «Дежурство по апрелю», но не сказать о них, я не могу.

       Я человек не сентиментальный, но каждый раз, когда читаю эти стихи, в горле появляется ком. Думаю, что такие же чувства испытывают все, кто хоть раз читал или слышал стихотворение «Панамки». Оно, как мне кажется, не нуждается в комментариях, но обзор произведений В. Егорова не предполагает одно лишь цитирование стихов. Поэтому я скажу (но совсем немного) об этом стихотворении Вадима Владимировича.

       «Панамки» - это «фильм», где одни «кадры» сменяются другими. Первые строки настаивают читателя на некое умиротворение. Почти пасторальная картинка, на фоне которой появляются дети в белых панамках, мы «слышим» детский смех, и ничто «не предвещает» изменение настроения читателя. Но строка  «до войны одна неделя» сразу же делает «кадр» черно-белым. «Фильм» начинает «звучать» совсем по-другому: «Вой сирены. Ленинград. / Орудийные раскаты…» А дальше… дальше «белые кувшинки»… Затем читатель «видит» будущее, которого у этих детей никогда не будет. Мы представляем, какими бы были ленинградские дети, если бы выросли. Но…

«И несутся облака, / словно белые панамки».

       У Вадима Егорова есть стихотворение, о котором я хотел бы поговорить. Стихи называются «Жду писем». Но теперь, услышав стихи в исполнении автора, я, читая его произведения, слышу голос Вадима Владимировича, и музыка, которая раньше отвлекала меня от прочтения стихов, больше не отвлекает.

       За этими строчками четко видна картина одиночества. Удивительные образы («письма падают, как дождь…», «я самому себе кажусь / большим письмом без адресата», «лежат печати чьих-то лиц / на золотых конвертах окон») не выглядят, как «красивости» (прошу простить за этот термин). Перед глазами читателя – лирический герой, ждущий весточки из мира, которому не принадлежит. В том «параллельном» мире – другая жизнь. Там письма падают «в другие ящики и руки», и, понимая это, герой становится чем-то неодушевленным, подобным письму, которое «никто прочесть не сможет». Мне кажется, что название «Жду писем» звучит несколько иронично, так как из контекста становится понятным, что герой давно уже ничего не ждет. Его жизнь идет «по инерции», а где-то рядом есть и те, кто пишет письма, и те, кому они адресованы. Рядом (но не в его мире) есть письма – свидетельства того, что жизнь находится в хаотичном движении.

       Когда Вадим Владимирович прочитал стихотворение «Визит», о котором я хотел бы сказать, то в зале аплодисменты раздались не сразу. Несколько секунд висела тишина, и этому есть объяснение, хотя, в данном случае, мне кажется, что объяснять, почему возникла пауза, нет никакой необходимости… Достаточно прочитать эти стихи.

       Об этом стихотворении мне хочется сказать несколько слов, не разбирая произведение по строчкам. В. Егоров сумел, на мой взгляд, сказать всё то, что говорят сами себе люди, потерявшие своих родителей, но продолжающие внутренний монолог с ними. Возможно, я скажу банальность, но ушедшие от нас родные и близкие, на самом деле, никуда не уходят. Мы не можем их видеть, но мы продолжаем говорить с ними, ощущая их тепло и реальное присутствие (об этом ощущении я, к сожалению, знаю не понаслышке). Глядя на могильный камень, мы рассказываем им о наших успехах и неудачах, о том, что было, и что должно было произойти, но не произошло. Мы делимся с ними своими планами, и при этом не считаем себя сумасшедшими, говорящими с «пустотой». Нет этой пустоты, и не может быть. Есть память, есть любовь, а значит, есть всё, что было при жизни родных людей, и Вадим Егоров это показал в своем стихотворении «Визит».

       И в заключение я хочу обратиться еще к одному произведению Вадима Егорова. Это стихотворение «Переезжаем». Я не случайно говорю «стихотворение», хотя автор исполняет его как песню. Я воспринимаю «Переезжаем» не иначе как стихи под аккомпанемент.

       Мне кажется, что для того, чтобы проникнуться строчками Егорова, вовсе не надо иметь опыт переезда. Я знаю людей, которые родились и выросли в одном и том же доме, но для которых стихотворение Вадима Владимировича «Переезжаем» - это сопереживание с лирическим героем. Несмотря на то, что предыдущее стихотворение, о котором я говорил, и это, на первый взгляд ничем не связаны, я, все же, увидел в них некие параллели. Здесь герой «перемещается» «из дольки жизни в другую дольку». То есть, мы  снова видим два мира, так не похожих друг на друга. Вот только мир, в котором живет герой в стихотворении «Жду писем» похож на мир, в который «перемещается» герой из стихотворения «Переезжаем». Неизвестность и пустота одной жизни («Жду писем»), противопоставляется движению жизни другой, из которой уходит герой стихотворения «Переезжаем».

       Это произведение Егорова, по моему глубокому убеждению, мало кого оставит равнодушным. Чего стоят такие строки, как «Перед порогом стою как инок, перед мощами…», «Один приятель на юг уехал, другой - на запад. /  А я напротив переезжаю, но это дальше…», «Душа ведь тоже, покинув тело, переезжает, / И только Богу потом известна ее прописка…» (эти строчки я считаю маленьким шедевром),  «С балкона брошу, как в пруд монету, свой взгляд последний…» и «Переезжаю, и, не мигая, глядит во след мне /  Живой подъезд мой, где ходит лифт мой одушевленный».

       Я часто бываю в Климентовском переулке, где прожил 19 лет. Я подхожу к дому №9, в котором провел детство и юность и, вспоминая строчки Вадима Егорова, смотрю на живой подъезд (я специально не ставлю кавычки) и сквозь маленькие стеклянные «окошки» на входной двери вижу одушевленный лифт. Мне хочется прислониться щекой к перилам, но сегодня в дом, где прошло мое детство и юность, без специального ключа не попадешь. А сколько таких, как я, и сколько таких домов, где всё одушевленное: перила, ступеньки, лифт, двери и даже дверные ручки.

       В. Егоров удивительно точно передал состояние человека, покидающего родной дом. И вовсе необязательно говорить о причине переезда. Какой бы она не была, боль от того, что «из дольки жизни» перемещаешься в «другую дольку», остается в душе.

       В начале обзора я говорил о фестивале авторской песни, где впервые открыл для себя Вадима Егорова как декламатора своих стихов. Да, я люблю авторскую песню, но песня и прочитанные стихи – это две разные «вещи». Подчас достаточно одной ноты, чтобы усилить слово, которое при чтении не «звучит». А бывает и так, что «соль» стихотворения тонет в невыразительном аккорде, и стихи теряют если не всё, то почти всё. Именно поэтому я и стал говорить о творчестве Вадима Егорова как о творчестве, прежде всего, поэта…. И не просто поэта, а Поэта. При прочтении его стихов (и, тем более, при слушании их из уст автора) понимаешь, что ни нота, ни аккорд не смогут «искусственно» либо усилить сказанное поэтом, либо «приглушить» звук фразы. Стихи Вадима Егорова такие, какие они есть, не надуманные и не заумные. Его поэзия звучит и под аккомпанемент, и без него.

       Возможно, кто-то со мной не согласится, но мне кажется, что поэзия В. В. Егорова заслуживает того, чтобы ей уделяли внимание и в школах, и в ВУЗах, потому что автор не просто любит русский язык, а говорит на этом языке в стихах так, как может сказать далеко не каждый прозаик.

       (Заметки из Мастер-класса)

       Подводя итоги некоторого времени переписки с авторами в «Мастер-классе», я решил сделать часть наиболее общих моментов, связанных с определением: «хорошо или плохо написано стихотворение» достоянием публики: авось кому-нибудь попадется на глаза и поможет в собственной работе над текстами.
Сперва о главном: о сути творческого процесса, к чему бы он ни относился, каким бы жанром ни выражался.

       Общая суть творчества, его «функционал» - это контакт. Пусть придержат камни за пазухами те, кто считает иначе, я попробую свое мнение доказать. 
       Необходимость в творчестве приходит к человеку чаще всего тогда, когда:
- у него есть, что сказать;
- у него есть, кому сказать;
- его не слышат.
       Именно поэтому многие авторы в поэзию приходят в момент своей несчастной первой (второй, третьей и т.д.) любви. Именно в этот период:
- хочется сказать о своем чувстве; 
- хочется сказать о нем тому, к кому испытываешь любовь (а потом уж, конечно, прокричать о нем на весь мир); 
- предмет любви оказывается к признаниям «не творческим» холоден.

       Это – лишь один из вариантов прихода в творчество. Существует еще масса дверей в это пространство: например, кто-то пытается донести до мира свои идеи государственного переустройства, кто-то вопиет о несправедливости, кто-то декларирует догматы Веры и т.п. Иной раз просто человек в себе некий талант чувствует (все говорят!), и идет по увиденной колее: становится сразу профессиональным автором (скульптором, актером, танцором…) Однако, даже такой «утилитарный» вход в мир творчества всегда несет в себе один общий признак: новообращенный ищет своего зрителя (читателя, слушателя и т.п.). И никуда он от этого не денется: тот, кому не нужен слушатель, участником процесса не является. Истина справедлива в обе стороны.

       К сожалению, наличие реального читателя (будем конкретно о литературе), то и дело подменяется понятием «признанности» - т.е. наличием некоторого количества людей (родственники, друзья по подъезду, сослуживцы и т.п.), которые «согласны считать автора поэтом». Это, кстати, совершенно не означает, чаще всего, что кто-либо из «признающих» способен даже с ножом у горла воспроизвести на память хоть одну строчку из творчества того, кого он «признал». Главное – «лейбл». Таким способом создается и живет своей иллюзорной жизнью очень большая тусовка авторов, в которой главное – именно «признанность».  О процессах, идущих в такой тусовке, написано и наплевано в них – много. Повторяться не стану. Скажу лишь, что к литературе это имеет весьма косвенное отношение: слова, бумага, буквы, рифмы… Аксессуары, если позволите так выразиться. 
Нет в этом сути. А вот суть-то как раз и состоит в том, что на самом деле творчество требует от автора выполнения одного непреложного правила: читатель с ним (через посредство его произведения) должен вступать в диалог. Соглашаться или спорить, сопереживать или гневаться – как угодно. Но диалог состояться должен. Иначе о реальном творчестве мы говорить просто не имеем права.

       Какие бывают способы этот самый диалог инициировать?

       Ну, прежде всего, хорошо всем известная «гражданская поэзия». Я об этом здесь уже писал статью, так что повторяться по поводу определения жанра не стану. Суть лишь в том, что, зачастую без лишних красот стиля, автор обращается к неким человеческим ценностям и требует их соблюдения и сохранения на уровне «государственного и общественного строя».  Продолжение зависит от внешних  факторов: от количества единомышленников, от государственного устройства и т.п. Варианты: венок на шею или 10 лет без права переписки. Ну и – вся шкала между этими крайностями. Главное, что автор пользуется «отмычкой» к читательскому сознанию: стыдит тех, кому безразлично, корит тех, кто поступает «неправильно», гладит по головке тех, кто думает так же, как он. 
Думаю, не слишком погрешу против истины, если скажу, что почти вся гражданская лирика основывается на простом дворовом понятии «слабО». И, как показывает практика, это понятие работало, работает и работать будет еще много-много лет. Кстати, я говорю об этом безо всякого уничижения: это просто законы жанра. Сам ими пользуюсь, когда начинаю писать нечто подобное.

       Посложнее бывает с вещами философскими: тех, кто сегодня задумывается всерьез о смысле жизни (а не о том, каким способом жить), не так уж много.  И те, кто именно задумывается, что попало читать не станут: у них есть свои взгляды. Так что тут уже от автора требуется более филигранная обработка собственных произведений: надо ведь и мысль донести, и, главное, заинтересовать ей.

       Самое сложное (хотя почему-то считается самым простым) – это лирика человеческих эмоций. Сложно это потому, что, во-первых, поле этой темы перепахано вдоль, поперек и по спирали миллион раз.  А во-вторых, начинающие авторы, как правило, довольствуются не столько словами, сколько «знаками» для выражения собственных эмоций. Этих знаков (их еще называют штампами или клише) наработано много тысяч. Они бывают интонационными, стилистическими, лексическими,..  любыми. Помните, как у Стругацких в романе «Трудно быть богом»? – «Прицепил белое перо – знак любви страстной». Так же и в слабом стихотворении: автор в нем «обозначает» свои чувства через известные ему аналоги и признаки.  А потом удивляется, что предмет обожания не реагирует. А «предмет» это все «уже где-то слышал»… И ему не интересно. А если не слышал и не читал, то, вероятно, живет в такой глуши, куда литература вообще не попадает, и тогда ему эти литературные способы охмурения совершенно по барабану.

       Я мог бы говорить тут о «психологической поэзии», об «авангарде»  и т.п., но все это – лишь разновидности одного общего: приглашения читателя к диалогу. Потому давайте все же говорить о том, как это самое приглашение формулируется, и выполняет ли оно свою задачу.

       Беда в том, что 99,999% авторов начинающих свое приглашение формулируют просто: «Эй ты, стой!» В какие бы красивые слова эта формула ни пряталась. Иллюстрацией для меня всегда является написанная красивой вязью табличка: «нет тары» на пункте приема стеклопосуды. Хотя ты ее на золоте напиши – суть одна.

Еще читателя ловят «на живца». Чаще – девушки, реже – мальчики. «Живец» выглядит так: некое экзотическое описание собственного «мироощущения». К сожалению, чаще всего, если с таким автором поговорить просто на отвлеченные темы, то услышишь нечто совершенно лапидарное, т.е. «брачная раскраска», реализованная в стихах, никак его личности не соответствует…

       … Увы. Поэзия (сам факт того, что человек начинает читать чьи-то стихи) подразумевает повышенное внимание к тексту. И неправда о личности автора читателем ощущается на подсознательном уровне. И, кстати, за неправду читатель готов воздать адекватно: либо заморочить автору голову, подыгрывая ему в его игре, либо что-то жесткое сказать и отпихнуть с теплого места, либо договориться с ним о «бартере»: ты признаешь меня, а я тебя.

       Обращаюсь я этой статьей к тем, кто иными мыслями, кроме создания и поддержания диалога с людьми через творчество, не озабочен: уважаемые и дорогие авторы! Прежде всего, работая со своими текстами, стремитесь возлюбить ближнего своего: поймите, на каком языке и в какой системе образов он готов принять Ваше видение мира. Отдайте себе отчет в том, ЧТО ИМЕННО Вы читателю подсовываете: самого себя в экзотических перьях, или живой контакт между думающими, чувствующими и уважающими друг друга личностями. Не жалейте сил на то, чтобы поискать и найти те слова, которые точнее всего передадут смысл Вашего озарения или силу Вашего чувства. Не отделывайтесь стандартами. «Допустивший клише, от клише и получит» - читатель, который похвалил клишированный текст, либо неуч, либо жулик: он в чем-то и зачем-то Вас обманывает.

…

       Творческий процесс труден. Он редко начинается сразу мощно: ребенок ведь не сразу начинает говорить связно – он изначально всего лишь обозначает свои просьбы. В поэзии все то же самое: в ней есть только один позитивный процесс: максимальное, не искусственное раскрытие ДВУХ личностей через каждый написанный текст. Это личности автора и его читателя. Именно потому настоящих поэтов ЛЮБЯТ. А ненастоящих … не очень.

       Успехов всем!

       Стихи Геннадия интересны и необычны. Он не ищет в поэзии легких путей, не идет проторенными тропами, много экспериментирует, дурачится, пробует слова, формы, рифмы «на зуб», не боится быть непонятым. Автор, кажется, только обретает свою дорогу, оттого все эти метания и эксперименты. При этом Геннадию удается в своих произведениях совмещать и молодецкий задор, и детскую лиричность,  наивность, и стариковское недовольство жизнью. Он не боится пробовать. В одном из ответов на отзыв нахально отметил: «А рифмы? Какие хочу, такие и применяю!» При этом он старается быть честным и с читателем, и с самим собой. Думаю, именно такие смелые и уверенные в собственных силах поэты и способны  вышибить плечом двери в завтра.

       Поэтесса Анжела (к сожалению, ее фамилия читателям неизвестна) такая же загадочная, как и ее стихи. Это, несомненно, человек мира, космополит, но не только в физическом, но и в духовном смысле. В ее стихах перемешаны разные культуры, образы наползают один на другой. Очень много Востока. Но и Запад чувствует себя комфортно в этом разноцветии религий, взглядов, аллюзий. И со всем этим лирическая героиня ощущает неразрывную связь, все это – часть ее, а она – часть этого великолепного хаоса. Подобный стихотворный коктейль предлагается, конечно, вдумчивому и терпеливому читателю (читателю-созерцателю, мыслителю, философу), который должен продраться через чащу строф, мыслей, метафор, языковых реминисценций. Но тот, кто это сделает, будет, несомненно, вознагражден.

       Ольга Домрачева – поэт интересный и нестандартный. Начинала традиционно, с пейзажной и любовной лирики. В то время ей были присущи внимание к деталям, желание воспеть и запечатлеть картины родной природы (особенно автора вдохновляла осень). Однако примерно с 2012 года Ольга резко меняет стиль и настроение своих произведений. Начинает писать с маленькой буквы заглавные строки, ломает строфику, меняется и тематика ее произведений. Лирическая героиня становится более резкой в оценках, более бесшабашной и удалой, появляется нерв, стремление зацепить читателя, встряхнуть его. Появляются языческие мотивы, природная стихийность во всей ее хаотичности врывается в поэзию Ольги, автор же словно пытается эту стихию обуздать, рассказать про нее обычным человеческим языком. И у неё получается.

       Татьяна Бориневич - ярчайший представитель современной поэзии. Каждая её строка - концентрат поэтичности, из которого любой другой поэт сделал бы полноценный стих. Но Татьяна не экономит. Потому, что она - Поэт. А ещё - драматург (автор одиннадцати пьес), изумительный прозаик (одна "Хрущоба" чего стоит!). И умная красивая блондинка. Всё вышеперечисленное - Татьяна Бориневич. Она же - Эклога. Мега-звезда поэтического интернета, чьи стихи не устают цитировать. Потому, что настоящая Поэзия - обжигает душу, западая в сердце.

       Игорь Д`Труайа (Гоша Спектор, Игорь Миненков), представлен на нашем портале всего десятью стихотворениями и одним рассказом. Но и этого достаточно, чтобы понять, что перед нами – Поэт, один из немногих. Сказать, что он мастерски владеет словом, значит, ничего не сказать. Его образы просты и осязаемы, в сочетании с филигранной техникой и ритмикой, стихи Игоря проникают в сознание и душу. Они мелодичны и не лишены изящества. Он редко ведёт речь от первого лица – это взгляд со стороны на своего героя, и в то же время, здесь нет отстранённости. Он сам сопереживает и “фурсетке, этуаль”, и “чуть сутулому господину”, у которого до конца дней в душе останутся две родины, и заставляет сопереживать читателя.
Конечно, моё мнение субъективно, но думаю, что стихи Игоря будут жить своей долгой, независимой от автора жизнью.

Персональный сайт Гоши Спектора (в стадии разработки)

       Третьего марта отмечается Всемирный день писателя. Профессиональный праздник учрежден почти три десятка лет назад международным ПЕН-клубом. Всемирный день писателя отмечается во многих странах мира, причем не только писателями, но и журналистами. Да и все книжные ярмарки существуют в конечном счёте именно благодаря писателям: прекрасным творческим замыслам и мастерскому их воплощению, истинным вдохновению и таланту!

       Пятый Международный арт-фестиваль «Провинция у моря – 2015» пройдёт с 27 августа по 6 сентября на разных площадках сразу в двух городах – Одессе и Ильичёвске.
       1 марта – 31 мая
       (финал – 5-6 сентября 2015 года, г. Ильичёвск)
       Организаторы: Южнорусский Союз Писателей, арт-проект «Территория I», литературный портал «Графоманам.Нет», ЛИТО имени В. Домрина.
       Основная конкурсная площадка фестиваля – Литературный портал «Графоманам.Нет». Оргкомитет фестиваля размещает на портале Положение о фестивале, Положение о поэтических конкурсах, программу, состав жюри, конкурсные работы и список финалистов.
Страница конкурса

       Поэтический конкурс "ЗАБЛУДИВШИЙСЯ ТРАМВАЙ" имени Н.С. Гумилёва в 2015 году проводят Оргкомитет международного литературного фестиваля "Петербургские мосты" и лито "Пиитер" при поддержке ряда литературных организаций Санкт-Петербурга.
       Цель конкурса - выявление новых, талантливых современных русскоязычных поэтов до настоящего времени недостаточно известных читателям и критикам. В то же время конкурс демократичен и не ограничивает участия уже признанных авторов.
       Информационную поддержку оказывают:
литературно-общественный журнал "Новый Берег"
литературно-художественный журнал «Северная Аврора»
Сайт конкурса

       «Я — безусловно русский писатель, много воспевавший Абхазию. По-абхазски я, к сожалению, не написал ничего. Выбор русской культуры для меня был однозначен»

       Двадцать шестого января открылся официальный сайт Года литературы в России (адрес – godliteratury.ru).
       Сайт содержит самую полную информацию о мероприятиях Года литературы и интегрирован с социальными сетями. Структура включает разделы новостей, проектов и событий, где будут освещаться мероприятия как регионального, так и общероссийского масштаба.
       На сайте Года литературы будут отмечаться и знаменательные даты, связанные с именами ярких представителей отечественной литературы.
Источник: Пресс-служба Роспечати.

       14 марта в Москве на 78-м году жизни после длительной болезни скончался Валентин Распутин.
       Русский прозаик Валентин Распутин известен как представитель так называемой деревенской прозы. Его авторству принадлежат рассказ «Уроки французского» (1973г.), повести «Живи и помни» (1974г.), «Прощание с Матерой» (1976г.) и многие другие произведения. Распутин родился 15 марта 1937 года в селе Аталанка Иркутской области. Его первая книга «Край возле самого неба» вышла в 1966 году. В 1967 году его приняли в Союз писателей.
       Произведения Распутина стали основой для нескольких фильмов, снятых в разные годы. «Уроки французского» Евгения Ташкова, «Продается медвежья шкура» Александра Итыгилова, «Прощание» Ларисы Шепитько и Элема Климова, «Василий и Василиса» Ирины Поплавской, «Живи и помни» Александра Прошкина. Рассказ «Рудольфио» был экранизован дважды: дипломный фильм по нему сняла Динара Асанова, а телеспектакль снял Василий Давидчук.
       В последние годы Распутин занимался в основном публицистикой. В 2004 вышла его последняя книга «Дочь Ивана, мать Ивана», а в 2006 году — третье издание альбома очерков писателя «Сибирь, Сибирь».

       В возрасте 66 лет скончался популярный английский писатель сэр Терри Пратчетт — создатель «Плоского мира».
        В конце 2007 года у Пратчетта обнаружили редкую форму болезни Альцгеймера. Из-за болезни в последние годы жизни Пратчетт работал, диктуя своему помощнику Робу Уилкинсу или используя программы для распознавания речи. Пратчетт работал вместе с другими известными литераторами, в том числе Нилом Гейманом («Кот без дураков»), написал сценарии нескольких кинофильмов по мотивам своих книг. В феврале 2009 года Пратчетт был посвящён английской королевой Елизаветой II в рыцари-бакалавры, являясь при этом офицером ордена Британской империи.

       Большой у нас портал, объемный...
Настолько, что порой (и очень часто) настоящие брильянты тонут в навозе и во Времени.
Увы.
 Вот есть такой автор - Александр Ланге.
Человек не появляется на портале два с половиной года. А его жемчужина все светит во тьме и забвении.
       Тут лишних слов не надо. Просто насладитесь Историей от ее Демиурга. Из первых, тк скть, уст.

    Как-то Пётр I задумал арапа своего женить. Сидим мы с ним, трубки курим, и говорит он мне вдруг:
– Сашка, а не женить ли нам Абрашку?
– Отчего же не женить, – отвечаю я, – пренепременно женить его надо.
    Уговаривали мы арапа долго, целых три литра. Уговорили, наконец, под условие, что сам он жену выберет. Еле разошлись после уговоров. С этого, кстати, на Руси повелось правило пить на троих. Сперва строго роли делили – один императором был, другой поэтом, а третий – арапом, его всегда за следующей бутылкой посылали. Но в 1918 году постановили избавиться от пережитков царского прошлого и дискриминации по расовому признаку, после чего совместно пьющие уже роли не выбирали, все равны были.
    Но вернёмся к Абраму. Он поначалу всё никак выбрать жену не мог. Чувствую, надо дело брать в свои руки. Приезжаю к нему, выпили, закусили, приобнял я его за плечи и ласково сказал:
– Абрам, женись-ка ты на вон той девушке.
– Отчего ж именно на ней, сударь?
– Она тебе родит сына, который сначала с царями тебя породнит, а потом его дочь, внучка твоя, родит Пушкина.
– Да на что ж мне это? – обиженно вскричал Абрам. – Мне правнук нужен, а не какой-то пушкен!
    Но поперёк слова моего ничего поделать не смог. Так началась история Пушкина.

    Когда Пушкин родился, долго имя ему не могли подобрать. Наконец, решили в мою честь назвать – Александром. Растрогался я тогда сильно, и присоветовал няней новорожденному определить Арину Родионовну. Я её ещё девкой помнил, Аришкой, ох, шустрая была! Но речь не об этом сейчас. Встретились мы с Аришкой, вспомнили былые проказы, наставления мои она выслушала, всё обещала исправно выполнять. Напоследок говорю я ей:
– Арина, запомни хорошенько: как только Сашенька кружку попросит, сразу ему давай. Эмалированную, литровую. В неё хорошо катушки от ниток кидать, кубики, пуговицы, и бренчать ими.
– Ох! – говорит она, – Я ему ещё и кубик Рубика подарю.
– Дура, – я ей ласково, – кубик Рубика ему в Лицее подарят.
– В каком?
– В Царскосельском.
    Брякнул я, конечно, не подумавши. Нет ведь никакого Лицея. Но делать нечего, слово не воробей. Пришлось в императорский дворец ехать.
– Слушай, твоё императорское величество, – говорю, – Лицей открывать надо.
– Зачем? – спрашивает.
– Для Пушкина. А чтобы ему скучно не было, ещё способных ребятишек туда набрать, в компанию.
Долго убеждать пришлось. Никак не могло его императорское величество понять отличия Лицея от ПТУ, хоть и тёзкой моим был. Так устал уговаривать и объяснять, что совсем забыл предупредить о декабристах. До сих пор неловко как-то.

    В Лицее Пушкин наконец-то начал писать стихи. Уж сколько я ему намекал до этого – ни в какую. Но всякому овощу свой срок, видимо. Как только первые опыты вышли из-под его пера, поехал я к Державину. Так и так, говорю, скоро будешь в гроб сходить, – благослови Пушкина, да и остальных заодно. Добрый старик согласился.
– А давай, – говорит, – я и тебя благословлю.
– Ну что ты, – отвечаю ему с лёгкой улыбкой, – меня Гомер уже благословил.

    Когда Пушкин окончил Лицей, я дал ему почитать свои стихи. Прочитав мои творения, он пытался сжечь свои черновики, поскольку был изрядно пристыжён несовершенством стихов собственных. Я его великодушно удержал от этого необдуманного поступка и дал несколько полезных советов. Впрочем, и после этого приходилось иногда помогать перспективному, но молодому поэту. Приходит он как-то, приносит четверостишье:

        Я помню чудное мгновенье -
        Явилась ты передо мной,
        Стрелою с ярким опереньем,
        Кобылой с гривой вороной.

    Прочёл я это, и спрашиваю:
– Тёзка, кто кобылой-то явился?
Сконфузился он изрядно, и молвил:
– Одна дама.
Говорю ему:
– Сукин сын, первую строку оставь, во второй порядок слов надо поменять, а две последних никуда не годятся. Что ж ты даму кобылой-то называешь?
    Так и появилось знаменитое стихотворение. А Пушкин в благодарность мне написал: «Я памятник тебе воздвиг нерукотворный (и так далее)». Но тут уж я осерчал, поскольку всегда был приверженцем личной скромности поэта. Так ему прямо и сказал:
– Памятник себе лучше воздвигни, а мне пятьдесят рублей займи до Святок.
    На том и порешили.

    Перед дуэлью приехал я к Пушкину, пытался отговорить. Упёрся он, никак не соглашается.
– Ладно, – говорю, – получше пистолет хоть возьми. Дантист твой пока свой пистоль поднимать будет, ты уже весь магазин в него всадишь.
Глаза разгорелись у Пушкина, азартный он был.
– А что ещё есть? – спрашивает. Показал я ему. Часа два он бегал по комнате, то за голову схватится, то к столу подбежит, черканёт что-то на листке, и опять из угла в угол. Я уже вторую бутылку «Вдовы с клюкой» допил, когда он показал мне свой список. Размах у Саши был, нельзя не признать это. До сих пор храню его автограф:

    1. Два АПС с набедренными кобурами.
    2. Тяжёлый броник.
    3. Кевларовую полусферу.
    4. Разгрузку с «Грачом» в нагрудной кобуре.
    5. Четыре «лимонки».
    6. «Шмель».
    7. АКМС и три запасных магазина к нему.
    8. Роту мотопехоты на броне.
    9. Три Т-72 с полным боекомплектом.
    10. Звено Ка-28Н.

– Мил человек, – спрашиваю, – ты к миру кого-то принуждать собрался, что ли?
– Дуэль! – сверкает он глазами.
– Ну, тогда после дуэли тебе непременно в Крым надо будет, с ханом крымским разобраться, да на Кавказе кое-кого принудить. Как раз, глядишь, и Лермонтова спасёшь через это дело.
Нет, не было в Пушкине военной жилки. Воевать наотрез отказался. А когда узнал, что такое же оружие и Дантесу дать придётся, разобиделся, бутылку в стену швырнул, и убежал.
– Хоть пенициллин возьми! – кричу ему вслед. Бесполезно. Ладно, думаю, я сам завтра МОН-90 на Дантеса поставлю. И проспал.
    Так вот и висит на мне до сих пор кручина эта. И Лермонтова ведь мог спасти. Но это уже другая история…