Мы все равны перед смертью, перед вечностью, перед Создателем. Но в творчестве все иначе. Как говорил Довлатов, «талант очень трудно симулировать». Можно издать сотню книжек и не сказать ни одного живого слова, а можно написать четверостишье, и оно отзовется в душах миллионов читателей и (по)читателей таланта. Сегодня мне бы хотелось поговорить об авторе, которого уже нет в живых, отдать дань памяти и уважения, лишний раз убедиться, что талантливая поэзия, как росток сквозь асфальт, непременно пробивается к истинному читателю. Сегодня разговор о Михаиле Полячеке.

    Я не знал автора лично, не вступал с ним в переписку, не вел дискуссий (очных или заочных), но о поэте, как бы ни банально это звучало, лучше всего говорят его стихи. Думаю, что я имею право как собрат, коллега по поэтическому цеху сказать несколько слов, тем более, что сам поэт был бы этому рад:

    А хочется и прочитать стихи, и вспомнить об авторе.
Что отличает хорошего поэта от плохого? Техника, неожиданная образность, ирония, каламбуры, многоплановость, вертикальный контекст и т.д.? Пожалуй, но все это признаки, скорее, ремесленника, а не таланта. Самое главное – это некая искра, которая ощущается в каждом произведении, и которая имеет «внеземное» происхождение, надмирную природу. Кажется, некоторые называют это «поэтическим веществом». Так вот, у Михаила это вещество в стихах присутствует, но воспринимается нами шестым (седьмым, восьмым) чувством и сложно поддается вербализации.

    Основная черта поэзии автора, его кредо, если хотите, может быть, на мой взгляд, выражено в кличе «Не боюсь!» Это касается практически всех его стихов. Автор не боится власти, не боится показаться непатриотичным:

    Не боится писать о любви так, как было, как болит, а не как принято (...Острый запах дикого зверька. Джинсики, отброшенные в угол.) Однако эта любовь всегда откровение, всегда благо и спасение для автора, вектор в бесконечность:

    Любовь для автора это всегда судьба: «А я, припав к твоей ладони, Пью линию своей судьбы». Эта судьба вершится здесь и сейчас, но не зависит от политических изменений, курса доллара к рублю и цен на нефть, она вершится по иным законам, вне времени, а потому ее необходимо запечатлеть в стихах, ибо это - ускользающая вечность.

    Автор не боится быть смешным («Привет! Я Карлсон. Как твои дела?»), сентиментальным («Так хочется снова в детство, На пару часов хотя бы»), ироничным и критичным, но в то же время любящим и верным (в этом смысле для иллюстрации очень бы подошло стихотворение «Москва – Иерусалим - Москва», которое мне нравится у поэта больше всего).

    Автора мучает еврейский вопрос. Он говорит об этом, как мне показалось, по-своему, не деля людей на правых и виноватых, на жертв и обидчиков, где-то остроумно, где-то с налетом трагизма. Но всегда оставляет читателю право (возможность) додумать самому, дописать, «дотворить» уже написанное стихотворение.

    Открытость как свойство текста присуще стихам Михаила в полной мере (несмотря на их формальную завершенность). Он не боится смерти (см. эпиграф к авторской странице). Не боится говорить с Творцом. Он не боится затрагивать неудобные темы, стремится дойти до самой сути. Но следуя замечательному правилу всех талантливых авторов, не отвечает на вопросы, а ставит их для читателей, обозначая свою позицию в общих чертах, не навязывая ее. Автор не читает нотаций, не убеждает, не проповедует. Его миниатюры ярки, точны и современны.

    Его стихи ясны и отточены. У него нет завитков, финтифлюшек и красивостей. Образная система скупа и выверена даже при описаниях природы («Но темная влага сквозь ночь пролилась Дождями из тучи, слезами из глаз» и далее: «В Москву холода так и прут напролом, Москву воронье накрывает крылом»), но это оправдано авторской установкой донести свой взгляд, свою идею, не прятать мысль за обилием слов. Например, такую:

    Очень важная черта автора – мудрость. Но мудрость внежитейская, не бытовая. Более того, автору ненавистен быт, проза жизни. Его волнуют только вечные вопросы, только они достойны внимания поэта. Эти вопросы вечны, но в то же время просты, доступны для понимания каждому. Автора не трогают политические баталии и экономические кризисы: время подумать о душе, вглядеться в родную природу, в окружающих людей. Предметом внимания становятся тихие радости: играющие дети, падающие со стуком яблоки, листопад за окном…

    Мудрость сквозит даже в более ранних стихах, но в последних произведениях чувствуется всегда. Эта мудрая усмешка, стремление оглянуться на прожитое и дать ему оценку не могут не трогать, не волновать. И дело тут не в том, что последние стихи Михаила посвящены теме старости, ушедшей молодости. Дело не в теме, а в том, как она раскрывается.

Но даже над собственной мудростью автор иронизирует:

    Жизнь идет. Душа жива. Просто, готовясь к переходу в вечность, поэт по-особому – острее, тоньше – воспринимает окружающее, стремится постичь всю простоту и сложность мира, стремится раскрыть свое предназначение и ответить на главный вопрос: «Зачем живу?» И эта острота авторского восприятия жизни, безусловно, нам как читателям дорогa:

    …Поэта не стало. Но остались его стихи, мысли, его мудрая усмешка. И теперь уже мы в ответе за то, что будет дальше: пройдем ли мы равнодушно мимо или сможем, вчитываясь в стихи Михаила Полячека, услышать и понять его, почувствовать силу таланта, оказаться сопричастными его миру, его откровению.

    Годам к сорока шести – как всегда с опозданием – я догадался о значении нелепой фразы «кризис среднего возраста». Это когда внезапно понимаешь, что большая часть твоей жизни ушла в никуда. Истрачена как-то не так. Совсем не так радостно и крупно как виделось из лопоухой юности. Еще противнее, что вот этот куцый остаток тебя – драгоценного, неповторимого – быстренько утекает в ту же сточную трубу. А на финише – уже рядом – немощь, казенная пижама и траурно звучащие диагнозы. И все эти фразы, о том что когда-нибудь мы станем жить лучше, просторнее, богаче... Бросим работать, купим дом на теплом океане... Когда-нибудь мы вылечим печень, целлюлит, геморрой. Поставим новые зубы. И – в круиз вокруг света... Что все это – ложь непонятно кому. Что «когда-нибудь» уже не будет. Есть только очень проблемное «сейчас».

    От такого убойного инсайта людей тянет на всякие глупости. Одни кидаются в разорительные объятия молодых и длинноногих. Другие банально спиваются. Третьи совмещают первое и второе. Потом pазводятся, судятся, делят остатки имуществa... Кто-то прячется в секты, монастыри. Кто-то находит диковинное хобби вроде резьбы по фруктам или покраски собак. Надо ли говорить, что все это бесполезно. Я – человек ленивый, то есть, предпочитающий думать. Я думаю о том, почему все так несправедливо вышло. Кто виноват. Ну и, соответственно, что делать.

    Пять дней в неделю я вынужден ездить на работу. Полтора часа в один конец. Итого одиннадцать часов в сутки – лучшее, дневное время – я провожу в бетонных или железных коробках рядом с непонятными, чужими людьми. И я им такой же чужой. Хотя, с точки зрения физики, мы довольно близки. Годами бок о бок зарабатываем на еду, счета, налоги. На помещения для сна... Это ли не парадокс? Пять дней в неделю мы c женой встречаемся только за ужином и в кровати. Оба усталые как собаки. Я все чаще опасаюсь помереть, не насмотревшись на нее как следует. Чтобы подольше быть вместе мы часто хвораем. В последнее время – по-настоящему.

    Нет, кого-то эта ситуация очень устраивает. Таких мало, но они есть. Наш замначальника приходит в офис раньше всех. Никто не знает когда. И когда уходит – тоже никто не знает. Не говоря ужe о том, чем он, собственно, занимается. Поначалу я думал, что он – трудоголик. Потом выяснилось – у него дома три бандита средне-подросткового возраста. И жена, у которой от их воспитания характер не улучшается. Он на работе отдыхает. Для него выходные – каторга, праздники – гибель. Он бы сутками работал... Ладно, ему хорошо, а мы-то как?

    Парадокс... – думаю я, заполняя очередную налоговую декларацию. Или откладывая Daily Telegraph и глядя в окно на ползущий назад, уставший от самого себя ландшафт. Daily Telegraph – единственная газета, которую я читаю. Она наименее политкорректная, a главное – систематически ругает правительство, кто бы ни был у власти. Bот что я прочел.

    1. Наша страна купила у американцев двадцать реактивных истребителей-бомбардировщиков. Cто миллионов долларов штука. Невероятная скорость и точность бомбометания. Летчики потирают руки от нетерпения – им хочется испытать боевые машины в действии. А мне хочется спросить: кого планируем истреблять? В кого метать бомбы? В террористов? Тут у нас еле-еле одного разыскали за десять лет. Как это: везде есть террористы, а у нас нет? Непорядок. Особенно если учесть, что этот, которого изловили, впоследствии оказался не при чем.

    2. Италия цепенеет от наплыва беженцев из Северной Африки. Беженцы, судя по фото, в основном мужики «призывного» возраста. Прибыло уже сорок тысяч. И все требуют калорийного питания, спортивного инвентаря, бытовых удобств и сигарет. В Австралии та же беда – плывут нелегалы из Ирана-Афганистана транзитом через Индонезию. Чуть не ежедневно прибывает корыто, а в нем 50-80 пассажиров. Женщин, стариков, детей – мало. Большинство – крепкие, подтянутые ребята. Все как один – без документов (утонули/сгорели документы) зато лица небритые и решительные. Требуют горячего питания, желательно разнообразного, хороших бытовых условий, спортинвентаря, медобслуживания и доступа в Интернет. А также aдвокатов на случай шального вердикта о депортации. И поскорее беженскую визу. И пособие... На этих ребят уходят сумасшедшие деньги. Наши деньги. Изъятые у нас в виде налогов. Которые, вроде бы, изымаются для нашей пользы... Никто, однако, не спросил, хотим ли мы вкусно кормить этих «гостей» и их стремительно растущее потомство. Защитить границы правительство не способно. С другой стороны, на то они и лейбористы – это ж их будущий электорат плывет.

    3. В Англии четыре дня погромы. Подростки жгут автомобили, дома, грабят магазины. Полиция бессильна. Есть убитые и раненные. Ущерб превышает 200 миллионов фунтов стерлингов. Кто будет возмещать? Страховые компании? Правительство? Да, но у кого они возьмут деньги? Хороший вопрос. Двое суток пресса и ТV аккуратно уклоняются от идентификации мерзавцев. Но не моя любимая газета. Там в первый же день – их фото крупным планом. Где я видел эти необитаемые глаза и решительные лица? Ба – да это те самые, которые... Bернее, это их дети. Они родились в правильном месте. Тут можно бездельничать и получать велфор. Ночами быковать, орать, ржать на улицах... Днем отсыпаться, ходить в качалку, смотреть плоский телек. Если телека нету, можно разбить витрину и унести его. А горбатиться каждый день – это для убогих типа нас с вами.

    4. И последнее. Раздел «Шоу-бизнес». По данным журнала Forbes в прошлом финансовом году Леонардо Ди Каприо стал наиболее высокооплачиваемым актером Голливуда. Его гонорары составили 77 миллионов долларов. Леонардо серьезно обошел прошлогоднего чемпиона Джонни Деппа. Бедняга Джонни получил всего 50 миллионов. Здесь же. У пятилетней дочери Тома Круза день рождения. Родители подарили ей кукольный домик в н а т у р а л ь н у ю величину. Теперь девочке есть где хранить свой гардероб и 37 пар модельной обуви.

    Абсурд, происходящий даже в благополучных странах, говорит о том, что человечество развивается крайне медленно. Как дебильный ребенок. Конечно, есть умные люди и даже очень. Мне в жизни посчастливилось знать десятерых. Точнее одиннадцать – чуть себя не забыл. Но их число настолько мало, что в статистическом выражении оно приближается к нулю. Если бы умных людей было много, человечество давно бы поняло одну несложную вещь. Работяги, которые ишачат по восемь часов полную неделю – это его главная ценность. Те самые, которые как робинзоны мечтают о пятнице и знают, что их даже отпуск не спасет. А не те, которые торгуют акциями, воюют непонятно за что, произносят чепуху с трибун, гоняют мяч или ломаются перед кинокамерой.

    Представим: всеобщая забастовка в Голливуде. Или: теннисисты бойкотировали Уимболдон. Об этом будет много шума, но кто реально пострадает? Никто. А если забастуют уборщики мусора? Водители автобусов? Или, не дай Бог, медсестры? Я понимаю, что звучу наивно, но разве не в силах мировое сообщество уменьшить их (нашу) рабочую неделю хотя бы на день? А рабочий день – хотя бы на час. В силах. В том-то и дело, что в силах. Если бы не транжирить попусту ресурсы и налоги.

    Например, хорошо бы отказаться от военных расходов. Напрочь, совсем. Всем договориться, назначить годичный срок, и – отказаться. Естественно, упраздняются армии, военные училища и оборонная наука. Миллионы здоровых, трудоспособных людей прекращают висеть на шеe налогоплательщиков, осваивают гражданские специальности и... Ура! Рабочая неделя становится четырехдневной. А рабочий день – шестичасовым.

    А сколько пользы могли бы принести ученые, которые сейчас изобретают как хитрее замочить нас с вами. Вот бы эти светлые головушки занять чем-нибудь толковым, хоть медициной. Ведь она в первобытном состоянии. Эх, если б туда – военные бюджеты да мозги! Сколько проблем можно решить! Продление человеческой жизни до 150-200 лет. Быстрое и легкое (достаточно одной таблетки) излечение рака и прочих труднолечимых недугов. Изобретение безвредных сигарет, алкоголя и наркотиков. Последние немедленно поступают в продажу. Отказ от допотопных протезов и имплантантов. Все удаленные органы вырастают из самого человека, как хвост у ящерицы или акульи зубы. Наконец, устраняется проблема тяжелой беременности и родов. Хватит этого варварства, довольно издеваться над слабым полом! Зачатый эмбрион идеально развивается в пробирке. Ему играют Моцарта и внушают правила личной гигиены. В это время мамаша наслаждается полноценной жизнью – без растущего живота, тошноты и страха. По истечении девяти месяцев счастливым родителям вручaют чадо с хорошим сном и аппетитом. Которое на второй день просится на горшок.

    Предвижу возражение. Как быть с особо воинственными индивидами и даже целыми народцами? Кто от них защитит – без армии? Ответ такой: их надо изолировать. Не воевать с ними – их победить нельзя. Не играть в мультикультурализм, не перевоспитывать, не навязывать своих ценностей. Мало они подтирались этими ценностями?.. Нет. Полнейшая изоляция – территориальная и экономическая блокада. Самолеты и корабли отобрать. Границы усилить, чтоб мышь не проскочила. Пограничные войска, так и быть, сохраним на время. А тем, которые уже проникли сюда объявить жесткое условие. Малейшее проявление агрессии – и сразу депортация на историческую родину. Без всяких разбирательств. За год, оставшийся до нашего разоружения, они там – внутри этих территорий – умело друг друга ликвидируют. Им ведь безразлично кого резать, главное процесс.

    Похоже на Нью-Васюки? То ли еше будет.

    Известно, что в более-менее пристойных государствах четверть работающего населения кормит три четверти иждивенцев. Если не считать больных, пенсионеров и детей, то неработающих – явных и скрытых – останется где-то две трети. Две трети молодых, здоровых граждан, которые по разным причинам ни черта не делают. При этом регулярно едят, пьют, где-то спят... – и ни малейшей озабоченности на лицах. Наоборот, многие выглядят очень бодро. Значительно бодрее нас с вами... Я тут недавно остался дома на больничном и вышел в город за пивом. Понедельник, одиннадцать утра. Полные улицы беспечного народa. В магазинах не протолкнуться, в ресторанах – аншлаг. Допустим, кто-то из них туристы. Другие в отпуске или работают на полставки. Но не вся же эта толпа... В барах весело шумит спортивный тотализатор, пиво льется рекой. Фитнесс-центры забиты... нетрудно догадаться кем. На пляже – ступить некуда – мигом отдавишь лапу какому-нибудь загорелому бездельнику.

    А ведь большинство этих любителей солнца живут на пособие. Которое опять-таки берется из налогов. То есть мы горбатимся, чтобы они валялись на пляже... Вывод – их необходимо трудоустроить. Всех. Не могут найти работу – пусть трудятся там, где нужны люди. Мусор убирать вдоль железной дороги – полно вакансий. И язык иностранный не обязателен. Пособия оставить только больным и инвалидам. И тщательнее проверять. Остальных тунеядцев, всех поголовно – на работу. За счет этого пополнения совокупная рабочая неделя уменьшается до трех дней. А рабочий день – до пяти часов.

    О сверхдоходах. Я не агитирую за то, чтобы все отнять и поделить. Это мы уже проходили. Это тупик. Зайдем с другуго боку. Леонардо Ди Каприо за более-менее удачное кривляние на съемочной площадке имеет 77 миллионов долларов в год. Я нарочно не сказал «зарабатывает». Таких денег заработать невозможно. Санитарка в госпитале, которая меняет больным памперсы и выносит за ними какашки, зарабатывает в 2000 раз меньше. Значит ли это, что игра Ди Каприо в 2000 раз ценнее для общества чем труд санитарки? Что он в 2000 раз нужнее людям... мне... вам?

    Те, кто лежал в больнице, знают правильный ответ. Особенно если в неходячем состоянии. Мне, допустим, Леонардо – до фонаря – хоть больному, хоть здоровому. А санитарка... Однажды был случай, кровь у меня пошла ночью. Сильно. Eле до кнопки дотянулся, а понять надавил ли – не могу... Вот когда стало ясно, что ценнее санитарки нету в мире человека. Отсюда предложение. Гражданам со сверхдоходами оставить по лимону баксов в год. Остальное забирать в налоги.

    На что Леонардо Ди Каприо истратит 77 миллионов? Купит еще одну яхту? Замок? Остров? Трахнет еще сто фотомоделей? Так они задаром в очередь встанут и сами приплатят. Не надо одному человеку столько денег. Это неприлично. Гораздо честнее и достойнее заплатить налог, который я предложил. И можно повысить оклад целому госпиталю. Увеличить штат, сократить всем рабочий день. А если подтянутся Депп с Крузом – и на три больницы хватит. Ну a если все – дружно – кто имеет сверх лимона в год (таких немало)... Поживее заполняем декларации, господа! Человечество устало. Оно согласно работать максимум пару дней в неделю. По четыре часа в день.

    Небольшое отступление от темы. На этом сайте есть авторы, опубликовавшие 20-30 рассказов. А есть у которых 200-300. Иногда неплохие. И авторы, судя по фото, не пенсионеры. Откуда время на такую плодовитость? Ведь это не стихи, которые «случаются, как чувства или же закат». Проза, даже никудышняя, требует времени. Хотя бы на набор текста... Закрадывается подозрение o неуставном использовании рабочего дня. А когда еще творить? Дома – семья, магазины, уборка, хозяйство... А на работе – самое оно – текст он и есть текст. Кто там разберет, что это – отчетный доклад или новый шедевр?

    И молодцы. И правильно. Должны же мы хоть что-то с них иметь кроме зарплаты. Я тоже сочиняю на работе. Тут главное стратегически верно расположить монитор. Спиной к типичному курсу приближения начальства. Пока оно доберется... клик! – а на экране уже отчетный доклад. Где же твои 200 рассказов? – спросит кто-нибудь. Почему всего 20? Придется открыть страшную тайну. Я невероятно ленивый человек. Даже собственным хобби мне заниматься лень.

    Руководство, однако, меня ценит. Не увольняет, дважды в год индексирует жалование. Pаботу я делаю качественно и в срок. При этом трачу на нее максимум полдня. Выручают опыт и недюжинный умище, хотя о последнем я кажется уже говорил. Можно, конечно, поделиться рацпредложениями с начальством. Только зачем? Чтобы у меня отобрали полставки? Или нагрузили по самые уши за ту же зарплату? Нет, вторую половину дня я использую в свое удовольствие. Например, читаю опусы таких же как и я ветеранов офисного труда.

    Иногда я думаю: а если бы все устроить по-честному? Допустим, как в аспирантуре. Вот срок – три года. Вот задание – диссертация. Когда ты ее напишешь и где (важный момент) – исключительно твои проблемы. Мой знакомый аспирант Саша, философ, почти три года валял дурака. За месяц до защиты наскоро протрезвел и выдал двести страниц непостижимого текста. Что-то о проблемах социального отчуждения или разотчуждения. Писал целыми днями, лежа в общежитской койке. Исцарапанные гениальным почерком листы сбрасывал на пол. Вечерами приходила его девушка Лена. Сортировала бумажный ковер, перепечатывала рукопись на еле живой «Эрике». Вскоре Саша блестяще защитился, женился на Лене и увез ее в Магнитогорск... Впрочем, мы отвлеклись.

    Так вот, представим, что сказки, которые я наплел там выше, оказались былью. То есть, все работают пару дней в неделю. По четыре часа в день. Значит, я (если по-честному) – два часа. Да, но зачем тогда вообще ездить в офис? Ехать три часа, чтобы работать два? При нынешнем развитии электронных коммуникаций люди типа меня должны трудиться дома. А не жечь в пробках бензин и не загружать общественный транспорт... Eсли шефу приспичит, он может включить скайп и увидеть мои честные, трезвые глаза. Правда не уверен, что он захочет демонстрировать свои. Итак, работа превращается в сто двадцать необременительных минут в неделю. Не выходя из дома. Не вылезая из халата. Не вставая с дивана...

    Конечно, не все люди могут работать дома, например, строители или те же медсестры. За это нужно отправлять их на высокооплачиваемую пенсию в 45 лет. А остальных – в 47. Блестящая идея! Отцы и матери наконец-то возвращаются домой. Воссоединяются семьи. Дети постепенно узнают родителей. Родители с приятным изумлением обнаруживают лишних детей. Изможденные люди среднего возраста начинают достойно и медленно жить. Приобретают дома с видом на море. Лечат язву, печень, целлюлит, геморрой. Сверкая новыми зубами, поднимаются на борт океанских лайнеров... Мы с женой встречаемся, чтобы не расставаться уже никогда. И все. И никакого кризиса.
– Макс! Срочно к шефу!
– Зачем?
– Требует данные по возрастной группе 40-50.
– Сейчас иду.
– Мухой! Oн ждет.
– Да бегу, бегу... Бегу уже.

       Я всегда знал, что дневниковый жанр таит в себе неисчерпаемые возможности.        Сам в нем усердно практикуюсь.
       С разной степенью успешности.
       Но до уровня, продемонстрированного Еленой, увы – не дотягиваю…
       Автор, как профессиональный диггер, умело и бережно провел нас по катакомбам юного девичьего сердца, которое вступило в не исследованную самим собой обширную и важную – может быть, самую важную! – область этих самых катакомб.
       И в точный момент – когда забрезжил уже впереди некий свет (то ли выход, то ли просто отблеск фонаря) бросил нас: дальше сами…
       Это блестяще написанный рассказ о том, что счастье – не вне, счастье – внутри.

       3 марта. 
       Ненавижу его. Наивные французы верят, что правильно шер ше ля фам. А надо бы шер ше ля Потапов.
       Я валялась на диване ногами кверху, гладила кота Макса и тарахтела с Наташкой по телефону. Ноги затекли – и пора уже было прощаться, когда беседа резко сменила направление.
- Слушай, а Потап к тебе неровно дышит.
       Я подумала и решила спихнуть кота Макса с дивана. Разлегся тут.
- А как же…
- Нет, серьезно. Ты не замечаешь, а он все время рядом.
       Кот Макс сопротивлялся, цеплялся когтями и даже зубами за обивку, не понимая причин безжалостного выселения. А я продолжала спихивать его, как будто от исхода нашего поединка что-то зависело. Со стороны это выглядело убийством спартанского мальчика.
- Конечно, рядом. Перед контрольными.
- Да при чем здесь контрольные? Он на тебя, знаешь, как смотрит?
       Кот Макс мявкнул в полете, и я оборвала Наташку:
- Хватит. Я все поняла. Любофф до гроба. И это не твое дело.
- Что?!
       Трубка взорвалась гудками. Обиженный Макс распушил хвост метелкой и отправился в добровольное изгнание на шкаф.
- Максюша, ты чего, обиделся?
       С котом я помирилась в тот же вечер, а Наташка больше не хочет со мной разговаривать.

       7 марта. 
       Алес капут.
       Сегодня пацаны вручили нам по чахлой веточке мимозы. Ритуал «Отомсти за двадцать третье» был соблюден, и наша Мочалка затянула бесконечный монолог о судьбе Григория Мелехова. За окном умывалось небо, Чехов с Толстым скучали на стене, а класс погрузился в летаргический сон.
       Я рисовала мультик. Дамы в кринолинах танцевали канкан, и юбки летали то вверх, то вниз, то вправо, то влево… Вскоре дамы повернулись к зрителям филейной частью, намереваясь их оконфузить. Но конфуз дорисовать я не успела – скрипнула дверь, и на пороге появился Потап с букетом. 
       Вернее, вначале появился букет, а уже потом Потап. У меня хорошее зрение и я разглядела эти розы как под лупой. Пять узких бутонов. С вытянутыми для поцелуя губками. С каплями воды на нежном шелке.
       Потап тоже был весь в дожде.
- Извините, Елена Сергеевна. Восьмое марта.
       Мочалка разулыбалась и протянула руку к розам.
       А Потап отвел от нее цветы и извинился еще раз.
- Это не вам.
Он шел медленно, ковбойской походочкой. Ветер странствий трепал хохолок на макушке и обвевал мускулистую грудь. А может, и не мускулистую – под свитером не видно. И с каждым шагом я вжималась в стул все сильнее. Скрип половиц казался мне скрипом виселицы. И я уже видела свое мерно раскачивающееся тело. Безвольно вытянутые руки и синий язык, вываленный изо рта…
       Я поняла, что он подарит цветы мне. При всех. А это почти то же самое, что заорать на всю школу: «Посмотрите на страшилу Лесникову!». И все будут ржать. Даже мстительная Мочалка. Даже Чехов снимет пенсне и неуверенно хмыкнет, а Лев Толстой и вовсе начнет гоготать в бороду – сначала тихо, а потом всех перекроет. Он же зеркало русской революции. Глыба-человечище. И я буду смеяться. Вместе с Чеховым, Толстым и пока еще не знаменитыми одноклассниками. А после пойду и повешусь…
       Потап внимательно посмотрел на меня и сказал:
- Сделай лицо попроще.
А потом кинул цветы на парту и ушел на свой ряд.

       7 марта. Вечер.
       По дороге домой Наташка забрала у меня букет, которым я так и норовила что-нибудь подмести. Мы помирились, и до самого подъезда я слушала про скандалы, интриги, расследования. А потом то же самое я слушала по телефону. И когда мне уже было тошно, муторно и хотелось лезть на стенку, Наташка заявила, что на Потапа ей плевать, но, если я не пойду на дискотеку, она перестанет меня узнавать при встрече. Проще было сказать «да», чем объяснять, почему «нет». Я лишь попросила, чтобы она помогла мне с макияжем. 
       Я. Решила. Накраситься.
       Наташка превзошла себя. Когда мы появились в школе, фраза «Оу, Потап с ума сойдет!» заменила приветствие. Я изо всех сил пыталась быть любезной с встречными и не покалечить никого раньше времени. А, наверное, зря.
В нашей школе дискотеку проводят в актовом зале. В нем четыре выхода, и, чтобы никто не сбежал напиться и покурить, три из них баррикадируют партами и выпускают в туалет строго под расписку. Расписался – и писай сколько влезет. Хочешь – с бутылкой, хочешь – с сигаретой. Для тех, у кого с мочевым пузырем все в порядке, посередь танцев иногда проводят интеллектуальную игру под названием «фанты».
       Разумеется, меня уговорили принять в ней участие. И, разумеется, меня подставили.
       Я должна была изображать лису Алису, а Потап – Базилио. Все, что от меня требовалось – это перебирать передними лапками в такт фонограмме. Я перебирала и смотрела на Потапа. Он периодически орал «Жги, Алиса!» и тоже смотрел на меня. Кажется, музыка уже закончилась, а мы все перебирали, орали и смотрели. А из зала смотрели на нас и думали черт знает что. В общем, я сбежала в коридор под расписку и потребовала стереть косметику. Немедленно. Кажется, я еще махала руками и намеревалась снести пару стендов с красным крестом. Испуганная Наташка слюнявила платок, а затем мои щеки и глаза. Я стояла вся обслюнявленная, читала по слогам, как надо оказывать первую помощь, а Потапов заботливо бубнил рядом: «Что-нибудь случилось?» И глаза у него были добрые-добрые. Как у мамы. Я отворачивалась, чтобы не смотреть в мамины глаза, и боролась с желанием вырвать у Наташки платок и наложить Потапу жгут на шею. Чтобы признался, наконец, что ему от меня надо.

       9 марта. 
       Я смотрю на себя в зеркало.
- Мама, в меня можно влюбиться?
- Конечно.
- Нет, мама, ты не понимаешь. В меня. Вот в это можно влюбиться? Вот в это? И вот в это?!
…
       Кажется, вчера я драла себя за волосы и, очень может быть, билась головой об стенку. Во всяком случае, мама все утро ходила на цыпочках, а кот Макс отказался спать у меня в ногах и до сих пор не слезает со шкафа. Что на него не похоже: от меня и от кровати до сих пор несет валерьянкой. 
       В школу я не пошла. Провалялась в постели с книжкой. Иногда на меня нападал жор, и я шла жарить яичницу-глазунью. Распускала яйцо в сковородку, глядела в подслеповатый глаз, а потом – клац-клац – по-каннибальски уничтожала его ножом и вилкой.
       Кот Макс сменил гнев на милость, и мы дуэтом помурлыкали «Чумачечую весну». Под воздействием валерьяновых паров Макс настаивал, чтобы мы ее проорали, но мне как-то не хотелось. Видимо, вчера я наоралась по самое горло.
       Я лежала, уткнувшись в мягкий кошачий живот и обещала себе, что прекращу все переглядки с Потапом. Завтра же. Вычеркну и забуду. Я даже по зубу себя щелкнула, как уголовники.
       А потом пошла на кухню, где в мусорном ведре валялся злосчастный букет, вытащила его и понюхала.

  «назад   1   2   3   4   вперёд»

       14 марта.
       Меня зовут Аней, но все называют Нюрочкой.
       У меня есть мама, кот Макс, Наташка и с некоторых пор Потапов.
       Мы не гуляем под руку, не общаемся, не здороваемся.
       Он на меня смотрит. Просто смотрит. Сидит, повернувшись спиной к подоконнику, на котором бушуют тропики из гераней, фиалок и алоэ. Он сидит в этих геранях и смотрит на меня. А когда светит солнце, Потап исчезает. Остается только черный силуэт - без лица. Печальный демон, дух изгнанья. Я вспоминаю, чем закончила Тамара и отворачиваюсь от него.

       18 марта.
       Все было просто. Звонок в дверь, и милые синюшные лица. Они гуляли и замерзли. Они замерзли и зашли погреться. Они знают, что мама на работе, а кот Макс сбежит на шкаф. Никаких переменных - мне всегда легко давались уравнения. Одного я не могла понять: почему меня затрясло при виде Потапа?
       Когда в нашем доме появляются гости, я становлюсь первобытной: мне нужно немедленно усадить всех у костра и накормить ляжкой бизона. Ну, или чаем с баранками. Чай будет истекать паром, баранки захрустят в ушах канонадой, а я - вся такая хозяйственная – сложу ручки на фартучке и стану краснеть от комплиментов.
В этот раз бизона не было, а чашек не хватило. Поэтому одни пили, другие хрустели. А Потап водил для себя экскурсию по квартире.
Вечер обещал быть томным и как-то плавно скатился к игре в «кис-брысь-мяу». Кто-то целовался при всех, не дожевав баранку, кто-то целомудренно убирался в спальню. Кот Макс из-за прошедшей некогда операции участия в вакханалии не принимал. Сидел на шкафу и скалился, как на приеме у стоматолога. А я продолжала быть гостеприимной хозяйкой и курсировала в этом бедламе с никому не нужным чайником. 
       Ровно до тех пор, пока спиной к играющим не повернулся Потап.
       Кажется, сначала у меня задрожал чайник, тоненько, противно, и Потап рявкнул: «Усадите ее уже!» Наташка плюхнула меня на диван, и тогда у меня задрожала коленка. Сама по себе - я даже не сразу поняла, что она моя. Обхватила ее покрепче, чтобы чувствовать себя единым целым и пропустила громкое «мяу». Палец ведущего недвусмысленно упирался мне в нос, но я на всякий случай оглянулась на тех, кто рядом. Они сразу отодвинулись. Тогда я посмотрела на Потапа: в своем ли вы уме, батенька? А он взял меня за руку и утащил в прихожую.
Пока Потап тянул меня за собой и усаживал на мягкие куртки, я чувствовала себя Муму с кирпичом на шее. Вроде все кончено, а надежда еще теплится. Но когда он спросил:
- Ты хоть целовалась когда-нибудь? -
я сглотнула комок и смерила его взглядом усталой и опытной женщины. Мне только абсента в бокале не хватало для завершения образа.
- Ну…
       От курток пахло холодом, мурашки на руках играли в чехарду. Потап улыбнулся и чмокнул меня куда-то в нос, скорее всего, перепутав его с губами.

       19 марта.
       Мы стояли на школьном крыльце и дышали весной. Она-таки вспомнила про наш городок, и, как гопник из подворотни,  в одну ночь стянула с жителей шубы и шапки.
       Галдеж стоял невообразимый. Галдели все: грачи, первоклашки, их родители. Даже учителя выходили на улицу и начинали галдеть, поддавшись всеобщему ликованию. Я стояла молча, но нетрудно было догадаться, что я тоже галдею.
       Потап образовался рядом совершенно незаметно и очень естественно. Как весенний туман. Снял с меня тяжелую сумку и сообщил:
- Я тебя провожу.
       Это не было вопросом. Он просто поставил меня перед фактом.
- Потап, ты рехнулся?
- Меня, кстати, Максом зовут.
       Он зацепил меня под локоток и повел через школьный двор. Всеобщий галдеж тут же сменился молчанием: первоклашки продолжали кидаться портфелями, но без слов, как в балете, - а я, точно Мария Антуанетта из немого кино, шествовала на эшафот с гордо поднятой головой. Будь в этот день рядом монархически настроенные французы, они прослезились бы от гордости за свою королеву. А так только Наташка показала мне большой вытянутый палец. Я тут же рванула к ней: погуляли и хватит, но предусмотрительный Потап только сильнее сжал мой локоть.
- Что ж ты дикая такая…
       Слышать это было обидно, и я мстительно заявила:
- У меня кота зовут Максом.
       Новоявленный Макс пожал плечами.
- Знаю. И что?
       Я тоже пожала плечами. Действительно, ничего. Что я, замуж за него собралась, что боюсь их свести под одной крышей? Он - Макс тут, мой Макс там. Неприкосновенность территории гарантирована.

       В подъезде было темно хоть глаз выколи - только со второго этажа сочилась тонкая струйка света. По праву хозяйки я поднималась первой и думала, что, будь на моем месте длинноногая анорексичка, Потап уже перегнул бы ее через перила, рискуя повредить позвоночник, и целовал бы зону декольте. Я так реально себе это представила, что даже приостановилась в ожидании потаповской чеширской головы. Голова приплыла, озадаченно кивнула, и стало ясно, что моему позвоночнику ничего не грозит.
       Открыв дверь, я отпихнула кота Макса, желавшего узнать о событиях в мире, и развела руками:
- Ну, проходи, коль пришел.
- Привет, Макс.
       Повесив куртку, Потап присел на корточки. Кот Макс подошел к нему, осторожно обнюхал кеды и штаны, вопросительно задрал голову. Тогда Потап подхватил его под живот и стал чесать за ушами. И мордочку. И брюшко. И наш с мамой любимец, гроза колготок и пылесоса, зажмурился, заурчал и забыл про всякую осторожность.
       Я взревновала. Мой кот. Мой и больше ничей. Я растила его с малолетства, а тут приходят всякие и хватают его под живот. Теперь, когда кот Макс развалится на моих коленях, уже никто не сможет сказать точно, о чем он мурлычет: «какая ты классная» или «какой прикольный у тебя одноклассник».
       У меня оставался последний шанс. Кот Макс подозрителен. Он верит, что мы прячем от него самое вкусное, чтобы съесть самим. Я пошла на кухню и не глядя накидала в кошачью миску какой-то рыбы из сковородки.
       Никакой реакции. Ни легкого топотка по паркету, ни заинтересованного: «Мя?!» Персиковый предатель предпочел старой дружбе залетного казачка.
       Я взяла миску и вышла в комнату. 
- Макс, кс-кс.
       Макс посмотрел на меня. И Макс посмотрел на меня. Два Макса смотрели на меня одинаково удивленными глазами. Только в одних читалось: «Ни фига себе», а в других «Да пошла ты со своей килькой».

  «назад   1   2   3   4   вперёд»

       Мы стояли у моего подъезда, и между нами все время проходили какие-то бабки. Их было много, но мне казалось, что это одна и та же бабка, которая заблудилась, и теперь бродит туда-сюда, стесняясь уточнить адрес.
       Потап то появлялся, то пропадал за чередой бабок, а я грызла ногти. Не от страха. По привычке.
- Почему ты постоянно на уроки опаздываешь?
- Почему постоянно? Понедельник, среда, пятница. Я сторожем работаю. В детском саду.
- Значит, про группу все врут?
- Не врут. Хочешь, приходи к нам завтра на репетицию.

       20 марта.
       Наташка зазвала меня к себе, пообещав накрасить так, что никакие Потапы не устоят. 
       Через полтора часа я посмотрела в зеркало и обозвала Наташку дурой. Конечно, перед Леди Гагой никто не устоит. Мы поругались, поревели, помирились. Потом я стерла все, взяла карандаш и нарисовала себе стрелки. Сама. Дальше пошло легче.
       Через пятнадцать минут я выходила из подъезда. Солнце лупило сверху немыслимый джаз, птицы распевали как негритянские бэк-вокалистки. А малышня на лавке смешно ругалась и пищала телефонами. Я шла через двор и смаковала предстоящие воспоминания: тяжелая бас-гитара, бородатые друзья-хипстеры, «Познакомьтесь, это моя девушка»…
- Нихренасе лошадь страшная!
Снисходительно окинув взглядом лавку, я вышла из арки, села в маршрутку и поехала домой.

       21 марта. 
       Утром я шла в школу медленно-медленно. Заходила в лужи и стояла там цаплей, разглядывая свое отражение. Присаживалась на лавочки и придумывала жизнь прохожим: вот этому толстому дядьке с саквояжем, вон той девушке с коляской. Я старалась быть доброй феей, и их жизнь становилась похожа на облака в небе – зефир-зефиром… Важно было не просто опоздать, а прийти после опаздывающего Потапа. Почему-то мне казалось, что если тихо юркнуть за свою парту и сделать вид, что все в порядке, вернется то время, когда не было никаких букетов, поцелуев в нос и репетиций.
       Все произошло, как я и хотела. Дежурные у входа не дежурили, дверь кабинета открылась без скрипа, и даже Троцкий, демонстративно посмотревший на часы, сказал одно только слово: «Однако».
       Класс спал, как и месяц назад. У доски расстреливали Наташку. И я не сразу поняла, что изменилось. Солнце натянуло на себя облако, и на фоне серого прямоугольника отчетливо стало видно лицо Потапа. Его профиль. Он сидел боком к своим тропикам и смотрел вперед.

       21 марта, день.
       Я слышала, что, когда сидишь на подоконнике, разбитую любовь пережить легче. Только нужны еще плед и кофе. Кофе мне нельзя, а на окне кактусы. Я не спеша составляла горшочки на пол, размышляя, как долго продержусь на узкой деревяшке. А кот Макс решил, что мы переезжаем, и забрался на шкаф, чтобы его здесь забыли. 
- Мама, где плед?
- У нас его отродясь не было. Одеяло подойдет?
       Я представила себя ватным сугробом и поняла, что переживать разбитую любовь мне придется еще долго.
       На диване, у мамы под мышкой, было гораздо уютнее. Я вжималась в маму и думала, что вдвоем нам даже лучше.
- Давай переименуем Макса. 
- Что еще за новости? С какой стати?
- Это проще…

       21 марта, ночь. 
       Я проснулась среди ночи, потому что мне приснились две луны. Они двигались параллельно и никак не хотели пересекаться. Я открыла глаза, а сон продолжился. Два огромных желтых глаза смотрели на меня в упор, мигали, семафоря что-то важное, а потом кот Макс погладил меня лапой. И я заплакала.

       24 марта. 
       У нас каникулы. То есть совсем. Перерыв в учебе, чтении, жизни.
       Наташка качает головой. Она не знает большего преступления, чем кинуть человека, который практически признался тебе в любви. Я не хочу слышать о своей преступности и тасую карты. Дама треф, король червей. Кот Макс от нас не отходит, потому что мы постоянно шуршим. Он даже пытается гонять по паласу бубновую шестерку, которая гарантирует исполнение желаний. Я все жду, когда она выпадет. У меня только одно желание.

       27 марта. 
       Мое новое развлечение – целыми днями смотреть в зеркало и думать почему. Почему вчера да, а сегодня нет? Почему он не спросил почему? Вдруг я попала под машину и лежала под белой простыней в морге? Или на меня напали по дороге и продали на органы? Потап внутри меня что-то лепечет, пытаясь найти оправдание, и быстро сдается под железобетонностью моих аргументов. Если бы не кот Макс, который иногда хочет есть, я бы уже раздвоилась, помирилась и вышла замуж.

       1 апреля.
       Каникулы кончились.
       Я столкнулась с Потапом в пустом коридоре. Он как всегда опаздывал, и я… тоже. Кажется, мы поздоровались, он взялся уже за дверную ручку, и я сказала: «Извини». А он ответил: «Все нормально. Забей». Дернул дверь - и снова не открыл, потому что на меня напал кашель. Я кашляла, как туберкулезник с зоны, и сквозь слезы бормотала что-то про морг и органы. А он держался за ручку, нелепо блестящую на фоне облупленной краски, и смотрел на меня сверху вниз. Как на собачонку. Как на дурочку. Он жалел меня - дикую, нецелованную, «нихренасе лошадь страшную».
       И глаза у него были добрые-добрые.
       Я сжала кулак. Кожа хрустнула, натянувшись на белых костяшках. И она бы лопнула, честное слово, лопнула, если бы Потап не перехватил мою руку:
- Как можно тебя любить, если ты сама себя не любишь?

       5 апреля.
       Я знаю, что делать дальше.
       Я накрашусь как Леди Гага и сама приду к ним на репетицию. Без приглашения. Бородатые хипстеры будут вежливо толкаться в дверях, чтобы не смущать нас своим присутствием, а я выпью залпом абсент и скажу: «Научи меня целоваться».
       Или нет. Лучше я возьму кота Макса для храбрости и пойду в детский садик, который Потап сторожит сегодня. Ведь завтра среда.

  «назад   1   2   3   4

       Недавно элит-клуб Grafomanam.net пополнился тремя новыми авторами: Елизаветой Полеес, Заринэ и Игорем Мухановым. Хотя познакомиться с их творчеством лучше всего на их страничках, ниже, для примера, будут приведены по несколько типичных (как мне кажется) произведений каждого и краткие биографические данные.
       Но для начала попробую, вместо предисловия, выразить свои впечатления от произведений этих трёх авторов, произвести этакое мини-«сравнительное автороописание». Разумеется, впечатления других читателей могут от моих отличаться – выскажу только своё «ИМХО».

       Елизавета Полеес. Это – прозрачная мелодия, простая, проникновенная… Соло на флейте чувства. Тематика, в основном, одна – Он и Она. Несомненно художественно и лирично, но предсказуемо. Вариации есть, но – в пределах основной темы. Если попробовать подыскать строчки, выражающие суть поэзии Елизаветы –

              Две вечности назад, два века –
                     Был дивный сон.
              Там я любила человека,
                     Был он влюблён.

       Заринэ. Нет «прозрачности» стихов Елизаветы, зато смелее образы, ярче эпитеты, не боится словотворчества (вполне успешного). Тематика шире, замкнутости на теме «Она и Он» нет и в помине. Не сторонится просторечия и жаргона. Моё впечатление от текстов – не изящное «соло», а этакий ансамбль, иногда с лихими «джазовыми», диссонирующими нотками (только не подумайте, что рекомендую эти стихи именно петь). Строчки, на мой взгляд, неплохо выражающие суть мироощущения её вполне земного героя –

              Жизнь полна полнокровной чуши –
              потому не кажется пленом.

       Игорь Муханов. И техника, и образность – на высоте. Правда, иногда связь образов мне не понятна – возможно, выражается что-то личное (например, в «Яблочный Спас»). Просторечие и словотворчество не использует. Тематика стихотворений разнообразна, хотя, если попытаться сказать, «о чём же конкретном это?» – для большинства ответ будет: «Ни о чём!»: удивительный мастер рассказать сразу обо всём, перейти от травинки к небесам и обратно, пробежаться от астрала до Мавроди и при этом оставить ощущение чего-то глубоко-философского, только не спрашивайте – чего. Во всяком случае, «любовная» тема, в противоположность Полеес, слышна весьма редко. Впечатление маленького симфонического оркестра, странным образом импровизирующего какие-то классические фантазии. Или – нечто сюрреалистическое, картина Дали. В общем,

              Твой стих в сознанье клокотал
              ещё не познанной свободой,
              и всю вселенную вмещал:
              её дворцы, её заводы.

       Николай Хлебников (X-nick) – к сожалению, в последние годы, почти не появляется на литпорталах. В прошлом он был активным автором на нескольких литературных сайтах, в том числе и на нашем. Участник и победитель многих конкурсов. Николай призёр международных литературных конкурсов о музыке «Бекар - 2004» и «Бекар - 2005».
       Его стихи могут вызывать различные эмоции: от кома в горле и слёз до хохота, но не оставляют читателя равнодушным. А вот чем является поэзия для самого Николая:
       “Главное в творчестве для меня – некое особое состояние счастья, недостижимое ни при каких других обстоятельствах, кроме как при написании хорошего (на мой, разумеется, взгляд) стихотворения. Все остальное – вторично”.

       Разрешите представить вам автора нашего сайта – Ирину Акс. Хотя, для людей, мало-мальски интересующихся современной поэзией, она в представлении не нуждается. Ирина – победительница огромного количества всевозможных конкурсов от местных портальских, до престижных международных. Чего только стоит звание “Королевы поэтов русского зарубежья 2011года”, которое она завоевала в Лондоне на международном фестивале «Пушкин в Британии».
       Ира позиционирует себя как поэт-пародист, но прекрасно владеет и другими жанрами поэзии и даже публицистики и прозы. Её творчество бурлит как шампанское весёлым настроением и положительными эмоциями.
       “Я не умею жить всерьёз” – и не нужно учиться, Ира! Зато ты умеешь дарить окружающим хорошее настроение.

       Опубликован список из 41 автора, которые вышли в полуфинал конкурса.
       В лонглист вошли и авторы нашего портала: Дмитрий Артис, Виктор Гаврилов и Алексей Котельников.
   
      Сайт конкурса - «ЗАБЛУДИВШИЙСЯ ТРАМВАЙ»
   
   

       Поэт родился 24 мая 1940 года в Ленинграде в семье фотокорреспондента армейской газеты Александра Бродского и бухгалтера Марии Вольперт. Поэзией Бродский занялся в 1957 году, в том числе публично читал свои произведения. В дальнейшем он стал делать и переводы. Несмотря на негативную реакцию властей, молодой поэт был принят в литературных кругах, его талант оценила и Анна Ахматова.
       12 февраля 1964 года Иосиф Бродский был арестован по обвинению в тунеядстве и через месяц был приговорён к пятилетней ссылке в Архангельскую область «с обязательным привлечением к физическому труду». За 18 месяцев, проведённых в деревне, Бродский написал около 80 произведений.
       В мае 1972 года поэту в ультимативной форме было предложено эмигрировать. Бродский был лишён советского гражданства и переехал в США. Сначала литератор стал преподавать в Мичиганском университете, затем в Нью-Йоркском, а также в колледжах Нью-Йорка и Новой Англии.
       В декабре 1987 года Иосифу Бродскому «за всеобъемлющее творчество, пропитанное ясностью мысли и страстностью поэзии», была присуждена Нобелевская премия по литературе.
       Здоровье поэта начало ухудшаться ещё с середины 1970-х гг. В 1976 году он перенёс обширный инфаркт, затем последовал ещё один и две операции на сердце. В ночь на 28 января 1996 года Бродский скончался от инфаркта в Нью-Йорке. Он был временно захоронен на кладбище при Троицкой церкви на Манхэттене, а несколько месяцев спустя перезахоронен на кладбище острова Сан-Микеле в Венеции.

       Великому советскому писателю Михаилу Шолохову исполнилось бы 110 лет. Годовщину литератора широко отмечают на его родине - в станице Вешенской Ростовской области.
       В станице дни рождения знаменитого земляка празднуют каждый год. В этом году много совпадений - 50 лет прошло с присуждения Шолохову Нобелевской премии. 75 лет назад вышел в свет знаменитый роман «Тихий Дон».
       Писатель отмечен наградами и на родине - он лауреат Сталинской и Ленинской премий. Деньги нобелевского комитета он потратил на постройку школы в Вешенской, где и жил до конца своих дней.