Тур - 468: "Мамусику" (конкурс завершен)

Опять, мать, глаза мокры́? –
Что реветь по живой дочери!
Лучше намажь-ка икры,
а с ню́нями – в общую очередь.

Взяли манеру – выть:
им бы всё плакать только…
Хочется выть – выдь!
Эй, молодые, –
горько!!!

("Фильмоскоп", тур 193: "Плакать по живой дочери легче", но потом чуть изменил...)

Беременных женщин заманчивы тайны.
Их лоно – загадка, шкатулка с сюрпризом.
Движениям робким с поры изначальной
Внимают украдкой с лицом Моны Лизы.

Живот округлённый – на глобус похожий,
На Землю, дающую жизнь многократно.
В мечтах затаённых – молитва : «О, Боже,
Ты внемли и миром сойди благодатно
На Мать всех начал, исходящих из чрева,
На чада, которые позже во внуках
Меня повторят в новых почках у древа,
Продлив бесконечную линию круга.»

И ты прорастаешь цветущим побегом,
Твой любящий взгляд и покоен, и светел.
Ты – мостик, ведущий от брега до брега,
Над Временем, льющимся в русле столетий.

Утро зимнее серо хмурится,
Но не будет о грустном речь,
Ведь сегодня нам мама булочки
Обещала с утра испечь.

Тесто с вечера, как положено,
Замешала, и вот оно
На столе на муке разложено:
Быть тут булочкам суждено.

Позабыв про игрушки-мячики,
Наблюдаем с восторгом мы,
Как проворно у мамы пальчики
Лепят чудные крендельки.

Ну, а печка давно уж греется,
Принимая вкусняшек ряд,
И по кухне туманом стелется
Потрясающий аромат.

Нас он дразнит - конец терпению.
Чтоб унять этой пытки жар,
Сладкой трапезы в предкушении
Разжигаем мы самовар.

Наши муки, ура, услышаны!
Собралась за столом семья.
Уплетаем мы чудо пышное,
Радость мамочке тем даря.

Детство давнее не забудется.
Повидала я целый свет,
Но вкусней не встречала булочек -
Только мамочки больше нет.

                  
                    – Жо-Жо, составь мине́ кадриль.
                       Ну да, вдвоём! Ну я жалаю!
                       Ну, сильвупле – дрожу снутри!
                       Лямурь, как до́лжно шалопаю.
                  
                       Шарман... но тсссс! И наперёд –
                       Ах, мон амур! – не место скверне...
                       А ну как тятенька войдёт?
                       Позор, позор на всю губерню!
                  
                       Куда же ты? Поверил, н-да??
                       Папа́ уехамши в столицы,
                       Маман – к соседу, я одна...
                       Прижмёмся... капельку вина...
                       Ну что, чуть жутко у блудни́цы?
                  
                       Шибче́й, мон дьё, бон этуаль –
                       Штаны излишни в этикете!
                       Сознайся – за меня не жаль
                       Отведать на конюшне плети?..
                      

Всё хотелось мне, чтобы глаз твоих
Цвет достался сынишкам маленьким,
Чтобы синей, бездонной ласкою
Ты жила в их глазах – проталинкой,
Да синела крылом Икаровым,
Что сквозь снег пробивался первенцем…
Но глаза у мальчишек карие,
Чуть с рыжинкой – с добавкой перцевой…

И приезды к тебе – нечастые…
Далеко, на другой планете я…
Прихожу, если очень счастлива…
Ты послушаешь, мне советуя…
Прихожу я к тебе в отчаяньи –
Или в радости – зорькой вешнею…
Ты спасаешь меня молчанием:
Всё глазами сказать умеешь ты…

Мама, мамочка, приласкай меня
Как когда-то, тепло и бережно...
Отчего же слепа тоска моя?
Ведь тебе, как и прежде, верю я...

Ты цветами сегодня заткана...
Знать бы, купит ли кто-то новые…
…А на памятнике глаза твои
Всё такие же…
Васильковые…

Любимая мама, прошло столько лет,
Не слышен твой голос, тебя больше нет,
Шаги не звучат, угас любящий взгляд,
Ты к нам никогда не вернёшься назад.

Сыночек твой вырос и сам стал отцом,
Встречал он невзгоды с открытым лицом,
С бедою боролся и смог оценить
Твой подвиг, который не в силах забыть.

Твердила ты сыну: «Себя пожалей,
В анкетах пиши, что, мол ты, - не еврей,
Что русским считался с рожденья отец,
А он – сирота, значит страхам– конец.

Старайся пореже, сынок, вспоминать,
Что жизнь подарила еврейская мать»,
Тяжелые были тогда, времена,
На нашей земле полыхала война.

Война, - вой сирен и погромов пожар,
Родные, что вскоре ушли в Бабий Яр,
А детская память обиду хранит, -
Мне в спину, как брань, кто-то выкрикнул: «Жид!»

О взрывах кричат заголовки газет,
Не стал ведь терпимее нынешний свет?
Зато, есть страна, вот бы жить тебе в ней,
Чтоб гордо сказать всем, что сын твой – еврей.

А идише мамэ, а идише мамэ,
Я перед тобой в неоплатном долгу,
Моя дорогая любимая самая,
Как жаль, что тебя я обнять не могу.

я снам не верю, – пусть они не врут,
суля спросонья тщетное, пустое.
но вот проснулся, – вижу изумруд
весов далёкой Беты, слышу поезд.

он там, среди туманов стороны
ночного неба, спорит с облаками
проезжих звёзд, – ни взять, ни уронить,
ни замолить. они предполагают,

всё то, что ниже, раньше, что потом –
произойдëт, случится, будет дальше.
глаза переполняются водой.
чудесна явь вне пафоса и фальши.

летит носитель, движитель вещей
весомых, не забытых обстоятельств:
сорокалетний, в детстве сдохший щен,
недолгих летних шалостей приятель
лежит в плацкарте, бьёт о пол хвостом
и смотрит сострадательно умильно.
мгновение – "чух-чух, чух-чух", свисток –
и мимо окна. мимо, мимо, мимо.

погоны, китель, похоронный лист.
читает у окошка подполковник
Иван Иваныч, гвардии танкист.
клоню седую голову в поклоне.
тревожный миг, уйми мою печаль
и расскажи о близком, самом-самом.
качнуло поезд, подстаканник, чай,
вагон, окошко, в раме неба - мама.

и снова мальчик, хилый мамин сын,
кричит:
– я здесь! я здесь!, - до сипа в лёгких.
ни сон, ни явь – работают весы
далёкой Беты поездом зелёным.

Бета Весов или Северная Чаша- бело-голубая звезда, которая при рассмотрении невооруженным глазом создает иллюзию зелëного оттенка.

Чё тя – мама уронила?
Задолбал, блин, борзотой.
Всё! – абзац, трындец и вилы!
Перепиху – ёк, мой милый:
Без резинки – рядом стой.