Горячий толчок в лицо. Это не ветер! Похоже, но другое: словно сгусток тепла, начиненного легкой силой отталкивания, сходной с той, что заставляет свежевымытые волосы уклоняться от расчески. Это клич Сущего. Конкордатс напрягся и застыл в ожидании озарения. Вспышка была так ярка, что мир померк перед глазами. Последнее, что увидел он в меркнущем мире, была конюшня с распахнутыми воротами, в проеме которой - откуда только взялся - бил копытом твердый грунт вороной конь, словно вырезанный этой вспышкой из сгущающегося мрака. И еще успел подумать, что он сам, словно конь под Сущим, который ангел ли дьявол ли, пока неизвестно, да только для него все едино - наездник. И тут же сознание его свернулось, притупилось, а душа наполнилось ликованием... Озарение!
Что такое озарение? Или может быть вдохновение, ибо наполняющее озаренного не есть свет в чистом виде... Свет летуч, он не может составить внутреннего содержания. Озарение - это, когда все вокруг вдруг вспыхивает ярким, пульсирующим свечением, когда порыв ветра... или не ветра, но чего-то ощутимо бьющего в лицо, откидывающего волосы, горячащего кожу - пронзает тебя, продувая насквозь и наполняя энергией. Когда вдруг легкость наполняет тело. И все становится легко и просто. Ты чувствуешь в себе небывалые силы и способность совершить то, на что в обыденной жизни не хватает сил.
Все это связано с явлением Сущего. Почему Конкордатс знал о нем? Он не мог этого объяснить. Он просто ощущал чужую волю, подчинявшую его собственную. Он вдруг начинал чувствовать себя частицей чужого Я.
Сущий не входит, он проявляется, прорастает, вытесняя из сознания озаренного его собственное Я, или, скорее, вживается в это Я, подчиняет его, но не полностью, не до конца. Оно становится общим, и неизвестно, где та граница, по которой происходит раздел Я - не Я. Новые ощущения, приходящие вместе с озарением - это твои ощущения. Но откуда они? Ты вроде бы остаешься самим собой это обманчивое впечатление, потому что Сущий так глубоко в тебе, так слиты два ваших Я, что невозможно уловить истоки волевых импульсов. И еще состояние радости, опьянения происходящим, отуманивающее сознание и протрезвление, после которого остаются самые смутные воспоминания о том, что было, и какие-то мысли и знания, будто забытые Сущим. Например, слова, которыми Конкордатс никогда не объяснялся при жизни...
Мир растворился перед глазами. Его заслонило кружево знаков на светлом фоне, петелька за петелькой, строка за строкой нараставшее снизу. Неведомые знаки переплетались, смешивались и вдруг, уплотняясь вытягивали причудливые линии, прорисовывая по ткани странные контуры, которые тут же заполнялись цветным мерцанием и словно бы оживали. Образовывались вдруг на некоторое - весьма малое - время причудливые видения, смысл которых глаз не успевал уловить. И слышаться начинали из их глубин звуки, мелодичные или резкие, плохо различаемые обрывки фраз. Иногда вдруг звук, сопровождавший видение, приобретал признаки ритмичности. И тогда кружево, рябью застилавшее глаза, вдруг словно бы сужалось. Ритмичность, то напоминающая дробь барабана, то стук копыт, то перестук каблуков в танце, то далекий напев, сменялись вместе со сменой отрезков кружевных тканей. Конкордатс был опьянен этой музыкой, и легкое раздражение охватывало его, если вдруг по неведомым ему причинам ритм сбивался, нарушаясь или теряясь в какофонии неведомо откуда взявшихся шумов. А такое случалось довольно часто. Но в таких случаях будто бы неведомая сила чаще всего отбрасывала прочь такой фрагмент и новый возникал в поле внимания. Сущему, судя по всему, это тоже не нравилось.
***
Озарение прошло. Но Конкордатс, все еще находясь под его впечатлением, не мог усидеть дома. Он вышел со двора и попал на улицу, мощенную булыжником, зажатую с двух сторон высокими заборами. За-над ними - крыши строений, кроны деревьев. Тусклые, приглушенные краски. А что, собственно, он ожидал увидеть? Было тихо. И только едва слышно и монотонно звенели небеса. Впрочем, он уже почти не воспринимал этого шума. Гробовая тишина, - усмехнулся Конкордатс и двинулся вдоль по улице. Камень откликнулся его подошвам звонким стуком. И никого! Он не без волнения готовился к встрече с кем-то из здешних обитателей, однако, улицы были пустынны, хотя за высокими заборами, в глубине усадеб слышались голоса. Сначала эта безлюдность его удивила, потом насторожила, потом раздосадовала и, наконец, рассердила. Странно. Потому, когда послышались впереди голоса, он обрадовался и приосанился, обдумывая повод начать вежливую беседу и подыскивая в памяти слова приветствия, которые бы звучали и достойно и в то же время дружелюбно. Ибо, признав всех населяющих чистилище равными себе, он совершенно не собирался уступать в этом равенстве первенства. Но чем ближе приближался шум голосов, тем менее Конкордатсу они нравились. Были они вызывающе громки. Так не шумят простолюдины, которым за не приличествующую подлому сословию наглость быстро обломает бока древками копий городская стража, так не шумят подгулявшие дворяне, которые опасаются все-таки получить укорот со стороны вельможи, следующего в сопровождении вассалов и дворни на богомолье или охоту, так не шумят вельможи, которые именно тишиной, сопровождающей движение их кавалькады, привлекают к себе внимание. Так шумят только те, кто не чувствуют над собой никакой власти. Навстречу ему, перекрывая собой улицу валила веселая компания, по всему видно было, что господа искали развлечения, и повод устроить скандал им подошел бы как нельзя кстати. Многие из них были в черных масках, наподобие карнавальных, но без блесок. Возглавляла шествие дама в черном, ведущая на поводке ослика. Конкордатс сместился с центра дороги чуть вправо, это была единственная уступка, которую он им сделал. Среди них не было равных ему по положению, однако он, как человек здесь новый, все-таки проявил вежливую предупредительность. К тому же, сместившись с центральной линии, он обеспечивал себе более удобную позицию и для обороны и для атаки. Заметив Конкордатса, гуляки подобрались. Бравый вид увешанного оружием молодца с нахальным взглядом их несколько насторожил, однако они знали то, чего тогда еще не знал он - образ не равен сути. Потом Конкордатсу и самому много раз приходилось встречать бравых и с виду рубак, которые оказывались никудышными бойцами. В прошлой жизни такое было невозможно. Кичливость и заносчивость были следствием положения или личной доблести, поскольку провоцировали окружающих на агрессию, и те, кто безосновательно позволял себе быть высокомерным, давно почили в бозе. Лишь тот мог выдержать натиск желающих наказать гордеца, кто обладал для этого высоким положением или исключительными качествами воина. В тот момент, когда Конкордатс не сошел на обочину, а лишь сместился с тем расчетом, чтобы протаранить толпу в удобном для него месте, он проявил суть и обеспокоил их, но было уже поздно. Противостояние состоялось. Впрочем, для Конкордатса оно началось значительно раньше, ибо сама манера их поведения была для него сродни вызову. И нужен был только явный повод. И он нашелся. Какая-то мелочь, о которой тут же забыли.
Блеснули клинки и черномасые, взяв его в полукольцо, решительно, самоуверенно и не очень умело атаковали. Он уклонился от столкновения, откатив назад и вправо, запутал нападавших этим движением, развернув их так, что они оказались за спиной друг у друга, и тут же контратаковал. Клинки его кинжалов поразили двух его соперников, не давая им возможности увернуться или отпрянуть. Атака его была так стремительна, что ошарашила толпу. Но... Конкордатс и сам был ошарашен. Результатами своей атаки. Пораженные им противники не пали в судорогах на дорожную брусчатку, а, отпрянув, остались на ногах, будто бы металл не побывал в их чреве, будто бы не пронзил их внутренности. Они вели себя так, будто просто хорошенько получили по бокам. Воспользовавшись его замешательством, враги перехватили инициативу. Они бросились на него со всех сторон.
….И тут случилась вторая неожиданность: его броня не держала ударов их шпаг и кинжалов. Даже самое легкое касания оружия отзывалось в теле, словно удар хлыста: жгуче и болезненно. И каждое такое прикосновение отнимало у него силы. Большинство ударов и касаний Конкордатс парировал, но те, что не смог, обессилили его. Уже через несколько минут он чувствовал себя смертельно уставшим. Враги его выглядели не лучше. Некоторые сидели на земле с отрешенным видом, другие продолжали нападать, но уже не так яро, как ранее. Дама в черном, привязав ослика к ограде, издавала истошные вопли, бегала по обочине то ли колдуя, то ли воодушевляя своих сотоварищей. Иногда и сама запускала в Конкордатса дротик, но они чаще всего летели мимо цели или же легко отражались. Но Конкордатс сильно устал. И, поскользнувшись, тяжело дыша опустился на одно колено. В голове зашумело, желтые с ядовитой прозеленью круги поплыли перед глазами. И он прикрыл их, понимая, что это все. Что же дальше? Снова смерть? Теперь куда? Но вот какое-то движение вдруг возникло рядом, и подчиняясь ему, вокруг Конкордатса образовалось свободное пространство. Сразу стало светлей. В глазах прояснилось. Прохладная влага протекла ему в рот. Он сделал несколько жадных глотков и почувствовал, как силы возвращаются к нему.
- Вот и хорошо, - сказал человек, державший в руке серебристую плоскую флягу, из которой только что пил Конкордатс. Это была женщина, скорее девушка в светлой одежде, с упрямым и умным взглядом. Конкордатс с ее помощью приподнялся. Бравый, несколько тяжеловатый в движениях рыцарь оттеснял толпу, размашисто разя мечом. Нападавшие, не выдержав свежего напора, отступили. Дама в черном, вскочив верхом на осла и изрыгая проклятия, ускакала первой, ее свита рассеялась в окрестных садах и канавах, унося тех, кто не мог идти сам.
Рыцарь подошел и Конкордатс смог рассмотреть его. На воине был блистающий золотым отливом цельный панцирь, с причудливым искусным тиснением, который сидел на чуть грузном теле удивительно ладно, словно был не выкован, а сшит. И носил он свою металлическую одежду так же легко, как иные носят камзол. Однако был Рыцарь не в полной облачении. Не было на нем шлема, и перчаток не было.
- Я благодарю Вас, мадам, и Вас сэр, - начал было Конкордатс, напрягая силы.
- Да ладно, - махнул рукой Рыцарь. - Ничего особенного. Они уже еле стояли на ногах.
- Подобно мне, - усмехнулся Конкордатс.- Но кто это?
- Не знаю, - отвечал Рыцарь, - я здесь недавно.
- Откуда же Вы пришли в этот город?
Рыцарь был смущен вопросом.
- Пришел? Разве сюда приходят откуда-то? - спросил он. - Появился.
- Но как?
- Помню, что была вспышка, - отвечал Рыцарь терпеливо, но с такой интонацией, словно приходится объяснять как и почему он сегодня проснулся.
- А до этого?
- Ничего.
- Совсем ничего?
- Совсем, - ответил рыцарь, чуть подумав. - А что-то должно было быть? - Спросил он насмешливо, но без ехидства, видимо, учитывая нездоровое состояние своего собеседника.
- Я тоже не сразу вспомнил. - Конкордатс произнес это с некоторым беспокойством. Этой фразой он словно пытался утешить себя. Но почему?
Они посидели рядышком на обочине, после этого Рыцарь помог Конкордатсу подняться на ноги и, прежде чем попрощаться, поинтересовался, дойдет ли он сам? Конечно, дойдет, не хватало еще, чтобы его вели под руку на глазах у досужих горожан! Дома Конкордатс вместо того, чтобы завалиться на кровать в чем был, впервые попытался раздеться. Почему раньше ему это не приходило в голову? Но ему удалось лишь освободиться от шлема: он не смог снять ни сапоги, ни даже плащ, будто они были такой же принадлежностью его тела, как руки или волосы. Как был в одежде, упал на ложе и забылся сном. Засыпая уже, не столько услышал, сколько ощутил как кто-то незнакомый будто бы сказал наставительно, словно поправил : «Образа… Откуда взяться телу? »
