Макаров Т.
У Елены Сергеевны был большой и тяжёлый сундук, выполненный из тугого красного дерева. Шарниры выглядели ржавыми, поблекшими, а некогда фиолетовая крышка казалась пожухлой. Сундук так неприметно стоял в самом углу её напыщенной спальни, что его никто бы и не замечал, если бы женщина не говорила каждому входящему: «А здесь я храню то, что принадлежит мне и только мне». Все, кто видели сундук, окидывали его недоумённым взглядом, ведь он так контрастировал с красочными гобеленами, украшавшими стены, пологой кроватью, ложе которой было скрыто от любопытных глаз серебристым балдахином; кухней, обставленной современной техникой и дорогой мебелью; залом, устланным прекрасными турецкими коврами. Казалось, что нерадивые грузчики хотели испортить этим сундуком интерьер чьей-нибудь безвкусной квартиры и внесли его по ошибке в прекрасные апартаменты Елены Сергеевны.
Её дивная фигура была так изящна, а руки так красивы, что все греческие Богини, засыпая, видели сны только с ней и просыпались все в слюне и крови, бежавшей из искусанных губ, давясь завистливыми комментариями и нечленораздельными проклятиями. Поздней весной и летом она ходила в открытых туфлях на высоких шпильках, оголявших подъёмы её ног, на которых не было видно и единой венки; осенью она сменяла их на высокие кожаные сапоги, обольстительно облегавшие её ножки. А зимой нельзя было оторвать взгляда от её разрумяненного лица, пухлых губ, маленьких, но светлых и неописуемо ярких глаз, веснушчатых щёк и чуть приподнятого носика.
Елена Сергеевна работала репетитором по математике в маленьком провинциальном городке, мёрзнувшем на берегу балтийского моря. В свои тридцать она ещё не вышла замуж, и каждый день, стоило ей только выйти на улицу, за ней принимались ходить целые вереницы мужчин. Среди них были простые рабочие, пишущие диплом студенты, люди, лишившиеся работы и партийные функционеры. Но Елене Сергеевне никто из них не нравился. Одни для неё были слишком толстыми, другие – чересчур умными, третьи всерьёз полагали, что теорема Фалеса продаётся в ближайшем секс-шопе. Она никогда не избегала мужчин – наоборот, излишнее их внимание ей льстило. Она ощущала себя не просто репетитором по математике, а американской кинозвездой. Ко всему безразличная, она улыбалась на публике и делала вид, что ей нравится каждый, кто осмеливается с ней заговорить, но на самом деле ей ни до кого не было дела.
Город славился своим математическим университетом и поэтому людей, готовых обучить всех желающих этой древней и немаловажной науке, было предостаточно, но все они зря тратили деньги на газетные объявления. Жители хотели заниматься только у Елены Сергеевны, несмотря на то, что девушка день ото дня поднимала цену за каждый час, проведённый в её обществе, и нередко просила посетителей, одурманенных её сказочным величием, заплатить за урок вдвое больше, чем того требовал здравый смысл.
Сначала к Елене Сергеевне ходили ученики старших классов. Как только пересекали порог, они сентиментально дотрагивались до своего сердца, вставали на колени и вопили стихами Пушкина о своей любви. С ними Елена Сергеевна практически не разговаривала, просто объясняла им несколько теорем самым доступным способом, какой знала (Хотя это было бесполезно – школьники смотрели только на её большую упругую грудь, скрытую под тонкой белоснежной блузкой) и силой выгоняла, когда время урока подходило к концу.
Затем Елене Сергеевне начали названивать студенты и договариваться о встречах в её квартире. Прийти к единому мнению с ними было неимоверно трудно: отцы выхватывали трубки у своих отпрысков и принимались смущённо и неумело изъясняться в своей любви безграничными комбинациями всего лишь из трёх слов: «Я… люблю… вас…»
Число поклонников Елены Сергеевны росло, как грибы под проливным дождём, и вскоре она не могла спокойно посещать продуктовые магазины. При каждой вылазке из дома ей приходилось отбиваться от неистовой и безглавой толпы ухажёров, хаотично размахивавших руками, и кричащих на французском: «Je vous aime, Helen!». Девушка решила не обращать на них внимания и даже не глядела на трёх близнецов, ежедневно дерущихся в подъезде у дверей её дома, за право смотреть на девушку первым; игнорировала она и тысячи мужчин, облачённых в старомодные фраки, которые скандировали на площади: «Елена принадлежит нам всем! Давайте же возьмём её нашей безграничной любовью!
Но когда Елена Сергеевна зашла в ванную и приготовилась раздеться, чтобы смыть с себя все те мерзко-вожделенные взгляды, которыми её одаряли прохожие, поклонники и посетители, увидела пятнадцатилетнего мальчика, спрятавшегося под ванной. Она поняла, что спасти её от всеобщих домогательств могут только решительные действия. Елена Сергеевна взяла мальчика за шкирку и потащила в свою спальню. Сначала он извивался и просил отпустить его, но потом, когда увидел прекрасную пологую кровать, походившую на низины далёких земель, начал умолять не уводить его отсюда. Мальчик вырвался из рук, упал перед Еленой Сергеевной на колени и начал целовать пальцы и подъёмы её ног, особенно красивые на комнатном свету. Девушка оттолкнула мальчика, открыла свой сундук большим позолоченным ключом, и бросила его внутрь. Пока крышка не скрыла мерзкую физиономию юнца от Елены Сергеевны, она слышала благодарственные восклицания и мольбы об одном лишь поцелуе.
На следующий день, стоило Елене Сергеевне выгнать из квартиры последнего студента, изъяснившегося в любви особенно горячо, как вдруг она услышала в ванной какой-то странный шум. Она бросилась туда и, распахнув дверь, увидела пятнадцатилетних мальчиков с камерами в руках. У них были похотливые улыбки на лицах.
Елена Сергеевна схватила их за шкирку и поволокла к сундуку. И пока она не закрыла крышку, все трое клялись ей в вечной любви и просили поцеловать их один раз, после которого им было бы не страшно умереть.
Перед сном Елена Сергеевна, сама не зная зачем, прочла какую-то книгу, автор которой кислым, как прокисшее молоко, языком, пытался объяснить, что у каждого человека в этом мире есть только одна своя половинка и цель каждой личности должна заключаться в поисках некоего человека, без которого и северное сияние выглядит страшнее прокажённого. Несмотря на всю утопичность написанного, что совершенно у к_а_ж_д_о_г_о должна быть своя пара, девушка начала мечтать о том единственном, кто смог бы не просто восхищаться ей, но и стал бы носить на руках, шептать на ухо всякие милые глупости, а ещё решать с ней шестиразмерные матрицы и уравнения с пятью неизвестными.
За следующие месяцы девушка спрятала в свой старый сундук столько ухажёров, что теперь за ней ходило не больше пятнадцати человек, озиравшихся с опаской каждые три шага и спрашивавших друг у друга шёпотом: «А где это остальные, как это мы сможем любить Елену, когда нас так мало?». Репетиторские занятия и вовсе были отменены, так как все мужчины, студенты и школьники городских гимназий таинственным образом пропали, а их жёны, девушки, сёстры и матери переехали в соседний город, ища себе новые половинки. Для Елены Сергеевны это было наглядным опровержением книги того автора, которого она читала так давно. Если у каждого только одна половинка на всю жизнь, то, что же можно было сказать о людях, влюбляющихся по двадцать раз в год и влюбляющихся, надо признать, без памяти? А есть ведь и люди, которые теряют своих мужей или жён, женятся или выходят замуж повторно, заводят детей, выращивают их в мире ласки и любви, чтобы отпустить затем на безграничную арену жизни…
Елене Сергеевне было скучно и страшно в новом городе, в котором не было ни одного человека, кроме неё.
Не ходили больше за ней ухажёры, не ездили по дорогам машины разных марок и не сигналили ночью, пробуждая разъярённых обывателей, не матерились друг на друга водители, пуста была преподавательская на кафедре математики, не встречала она больше соседей на лестничной клетке…
Одним особенно мрачным и дождливым днём девушка сидела за столом своей кухни и пила терпкий невкусный кофе. Елена Сергеевна уже отчаялась было найти хоть какую-то человеческую компанию и всерьёз решила застрелиться из воображаемого револьвера, как поступали почти все Бунинские герои, лишившиеся любви своих (единственных, в действительности единственных!) половинок, как тут в её дверь постучали. Сначала Елена Сергеевна не поверила, что это стук. Возможно, это прозвучал в абсолютной тишине особенно сильный удар её плачущего сердца или протяжно громыхнула молния. Девушка в действительности бы подумала так и продолжила бы пить кофе, если бы стук не повторился. Елена Сергеевна, жаждавшая увидеть хоть какого-нибудь мужчину, пусть даже самого последнего идиота, считавшего, что теорему Фалеса можно купить в ближайшем секс-шопе, подбежала к двери, открыла замок и распахнула её.
На пороге стоял, улыбаясь в пышные ворсистые усики, красивый мужчина лет сорока с притягательными глазами, недвусмысленно просившими о чём-то большем, чем просто о дружбе. Он стоял на пороге в высоком котелке и казался английским аристократом, так же не подходившим к атмосфере города, как и сундук к Елениной квартире, только в обратном, положительном смысле. Это город не подходил мужчине, а не мужчина городу. Девушка обомлела. Она хотела сказать что-то или что-то спросить, но слова застревали в горле, лёгкие отказывались пропускать воздух, столь необходимый для произнесения звуков, и Елена Сергеевна просто стояла и бесшумно двигала губами, пока мужчина не вошёл в квартиру, не обхватил её за прекрасные плечи и не поцеловал.
Они бодрствовали этой ночью: Елена сразу же повела незнакомца на кухню, начала показывать ему исписанные матрицами тетрадки. Он, как оказалось, был преподавателем математики и помогал в её расчётах, затем они легли на пологую кровать, и он начал шептать ей на ухо всякие милые глупости. После он поднялся, а она захотела последовать его примеру, но мужчина запретил ей вставать и сам поднял Елену Сергеевну на руки, нисколько не напрягаясь. Они бродили по пустынному городу, обедали в лучших ресторанах, (Как же он прекрасно готовил!) ездили на чужих безнадзорных машинах, путешествовали по лесам, заручившись поддержкой его компаса, выходили в море и возвращались обратно, а затем были разговоры от заката до первой зорьки, чтения стихов на главной площади города и решения производных…
Уже через две недели после их знакомства, Елена не вытерпела, повалила своего принца на кровать и сказала: «Давай же сольёмся с тобой в едином порыве, милый…», - мужчина, прежде никогда не снимавший перед ней шляпу, наконец сделал это и выпрямился. Елена поняла не сразу: волос был шёлковый, длинный, вьющийся. Затем она, озарённая смутной догадкой, пронзительно давившей на сердце, поднялась, подошла к своему избраннику, дотронулась до усов и сорвала их.
- Ты… ты женщина? – прошептала Елена Сергеевна.
- Может меня и зовут Оксана, но в душе – я Герман Ильич. И я люблю тебя больше жизни, Леночка! Если бы ты знала, сколько я искала такую как ты, красивую, умную, изящную… ты так хорошо решаешь дифференциалы, что я готова вручить шкатулку своего сердца тебе и только тебе… сольёмся же в едином порыве, милая…
Герман Ильич снял сюртук, и перед Еленой Сергеевной предстала маленькая упругая грудь. Герман Ильич попросила стиснуть её, но девушка, глаза которой уже горели пламенем отвращения, вытолкнула своего бывшего спутника, свою гнилую половинку из комнаты, открыла дверь и вышвырнула её в подъезд. Герман Ильич кричал: «Любовь моя, я не смогу без тебя жить, не делай этого!», - но Елена Сергеевна уже не слышала.
На следующее утро она наскоро собрала свои вещи, взяла под мышку сундук, весивший около трёх килограммов, и вышла из дома. Перед дверью её подъезда безжизненно лежал на земле Герман Ильич и сжимал в заледенелой руке чёрный от копоти револьвер.
Елена Сергеевна презрительно хмыкнула, поставила на землю сундук, который открыла позолоченным ключом, положила Германа Ильича внутрь, закрыла крышку и выкинула ключ в канализационный люк. Затем она ещё немного посидела на сундуке, глубоко вздохнула и отправилась на вокзал. Елена Сергеевна решила начать жизнь заново и переехать в другой город. Она хотела снять маленькую квартирку на самой окраине и провести оставшиеся годы в ожидании принца. Когда-нибудь, считала она, он обязательно должен придти. И неплохо было бы, если бы на этот раз он оказался настоящим мужчиной.