- Мама! Мама! Настя упала! - белокурая девочка двух с половиной лет маленькой ладошкой неистово тарабанит в дверь.
Я лежу в луже…
Хорошо-то как!.. Надо мной голубое - голубое небо. Подо мной густая теплая жижа.
Солнце светит ярко. Слепит. Я прищуриваюсь, от этого солнечный диск расплывается тонкими нитями. Но стоит зажмуриться, и в темноте век появляются разноцветные хаотичные блики. Меня занимает эта игра. Я повторяю ее снова и снова: слегка приоткрываю глаза,а затем вновь закрываю, оставаясь среди множества микроскопических ярких черточек. Но в какой-то момент солнце исчезает за пушистым белым облаком. И правила игры меняются: если долго, не моргая, смотреть на облака, то создается иллюзия, будто они плывут вверх.
Не отрываясь, вглядываюсь в синь. Мне нравится небо. Мне нравятся причудливые образы, уплывающие вдаль. Они зовут меня за собой, подмигивают, пуская солнечных зайчиков.
Мое белое платьице раздуто пузырем на мутной воде. Я раскидываю руки в стороны и превращаюсь в облако. Белой дымкой отрываясь от земли, лечу в синеву, к солнцу, вслед за своими братьями. Все выше и выше…
Это мамины руки вытаскивают меня из лужи.
-Что за ребенок?- улыбаясь, причитает мама - Упадет и лежит не шелохнется, пока сама ее не поднимешь.
Мама. Ее руки всегда теплые. Ее кожа пахнет молоком и хлебом. Я прижимаюсь к ней, не задумываясь, что, конечно, испачкаю мамину ситцевую блузу. Как пронырливый ежик, прячу мордочку в завитках ее волос. Я вдыхаю мамин запах. Я дышу ею. Мне становится спокойно. Мама несет меня к землянке, садит на покосившуюся завалинку и строго-настрого велит не слазить, покуда она не принесет из жилища таз с водой.
-Я посмотрю за Настей – обещает сестренка.
Моя сестра похожа на ангела. Она красивая. У нее большие сизого цвета глаза и пухлые щечки с игривыми ямочками. Белокурые вьющиеся волосы едва касаются мягкими завитками плеч. Мама зовет ее Анюта. И мне весело, когда я слышу это имя. Оно напоминает сине-желто-зеленые цветочки, растущие возле калитки на клумбе. Сестра сама каждое утро поливает их из маленькой леечки. Нежно прикасаясь пальчиками, разглаживает каждый листочек - лепесточек. Наклоняется низко, так, что губы чуть ли не касаются маленьких соцветий, и едва слышно шепчет в самую сердцевинку что-то ласковое. Это ее цветы. Ее Анютины глазки.
Я улыбаюсь сестре. Мне хочется потрогать ее локоны, золотом льющиеся на солнце. Но сестра отстраняет мою руку.
-Настя, сиди спокойно. - Строго говорит она.- Мама принесет воду и помоет тебя. Ты вся грязная. И что ты за ребенок такой? – Анюта брезгливо морщит носик, укоризненно качая головой.
Я не обижаюсь. Я молчу. Я сестру слушаюсь. Анюта старше меня на целый год и еще несколько месяцев.
Она красивая.
На самом деле у меня есть еще одна сестра Таня. Очень взрослая. Ей девять лет и она ходит в школу. Но на лето родители отправили ее к бабушке. Я не помню, кто такая бабушка, но по тому, как радовалась Таня перед отъездом, понимаю, что это наверняка кто-то хороший и добрый.
Выходит мама с наполненным водой жестяным тазом. Таз тяжелый, поэтому она идет медленно. Посудина неудобной овальной формы и маме приходится широко обнимать его. Руки напряжены.При каждом шаге в тазу плюхается ковш, рассерженно стуча в жестяные стенки. Через мамино плечо перекинуто мягкое махровое полотенце. Вода выплескивается. И мамина блуза, которую я уже успела замарать, теперь мокрая.
Я спрыгиваю с завалинки, но стою рядом в ожидании. Пока мама опускает таз на землю и пробует воду рукой, я пытаюсь стянуть свое когда-то белое платьице. Но пальцы не слушаются. На них серыми комками засохла лужная грязь.
Анюта стоит поодаль. Она не смотрит в нашу сторону. Она уже давно занята жуком.
У жучка гладкий синенький панцирь с зелеными переливами. На его головке маленькие ветвистые рожки. Соседские девочки говорили,что это «стригун». Если он заберется на голову, то может выстричь приличную лысину. Наверное, поэтому Анюта очень осторожна с ним. Она нашла в траве соломинку и теперь аккуратно подталкивает ею насекомое, заставляя ползти в сторону от себя. У сестры это плохо получается. Жук упрямо поворачивается рогами к ней.
Мне тоже хочется потрогать жука. Взять его пальчиками, лизнуть в синюю спинку. Я не боюсь. Мне боятся нечего. Я не такая красивая, как моя сестра. Я обыкновенная. Мои темно- русые волосы коротко острижены. И незнакомые люди, увидев меня, часто спрашивают маму: «А как зовут вашего мальчика?».
Я делаю шаг к жуку.
Пытаюсь шагнуть еще раз, но мама уже поймала подол моего мокрого платья и ласково тянет обратно.
-Иди-ка сюда - говорит она, улыбаясь.
«Надо мыть руки» - вспоминаю я. Взгляд невольно опускается на грязные ладони. Мама снимает с меня испачканную одежду, и палящее солнце обжигает кожу. Теплая вода из таза кажется прохладной: я вздрагиваю,и по спинке пробегают мелкие мурашки. Немного щекотно и смешно от этого. Мама осторожно запрокидывает мою голову, чтобы, поливая из ковшика, было удобнее смыть грязь с волос. Затем она, перебирая каждый палец, моет мои ладошки. После этого нежными движениями омывает животик и ноги. Когда дело доходит до пяток - не выдерживаю - начинаю извиваться и хихикать. Мама не сильно шлепает меня по попке.Делаю вид, что успокаиваюсь, но на самом деле смеяться хочется еще больше.
Вода стекает на траву и далее извилистыми змейками убегает прочь, впитываясь и промокая высохшую под летним солнцем землю.
Как приятно быть чистой. Но вместе с чистотой приходит легкая усталость. Мама несет меня, завернутую в полотенце, в дом. Анюта степенно идет рядом.
Наш дом - это небольшая землянка с наполовину врытыми в землю окнами: все, что смогли снять родители на небольшую зарплату отца.
В жилище почти всегда пасмурно и сыро. Тесные сенцы открываются в маленькую комнатку, которая служит кухней и прихожей одновременно. С одной стороны от входной двери полка для шапок и крючки для верхней одежды. С другой - умывальник с всегда грустно опущенным носиком-палочкой и раковина, под трубой которой расположено ведро - обыкновенный деревенский слив. Возле умывальника небольшая газовая плита. У темного окна стоит стол- буфет, три табурета. На противоположной от уличной двери стене весит ящик с посудой. А в углу главная гордость родителей - их свадебный подарок - вместительный холодильник «Бирюса».
За этой комнатой следует еще одна чуть побольше, в которой почти половину пространства занимает диван. Он старый и поэтому практически всегда в расправленном состоянии. Всю зиму мы с сестрой провели на нем: полы в землянке хоть и застелены теплым ковром, но все равно остаются ледяными до самого лета. Поэтому, даже, несмотря на то, что я встретила свой первый день рождения в начале мая, все же первый шаг по земной тверди сделала только ближе к июлю, когда погода на улице окончательно устоялась жаркая.
У Анюты своя коечка.Для Тани есть раскладушка. А я сплю с родителями. Для того, чтобы не было очень тесно, мама на ночь подставляет к краю дивана табуретки и застилает их папиным пальто.
Мы входим в дом. После солнечного света на какое-то мгновение комната кажется необыкновенно темной. Я выпучиваю глаза, стараясь заставить их присмотреться к темноте. Но мама включает электричество, и комната не ярко освещается тусклой лампочкой. Так лучше. Пока Анюта, подставив табурет, весело бренчит носиком умывальника, мама одевает меня во все чистое. Теперь идем на кухню. Сейчас мама разольет по тарелкам теплое молоко, и мы с сестрой будем крошить в него хлеб, а потом чуть- чуть добавив сахара, наслаждаться нашим любимым блюдом - крошками с молоком. Так в деревне кормят телят, чтобы они росли сильными и здоровыми.
Анюта ложку держит в левой руке. Я так не умею. У меня еда проливается на стол, даже если ложка в правой. А сестренка ловко управляется с прибором. Немного завидую ей.
Анюта кушает медленно, и с каждым разом ее движения становятся все более плавными и неточными. И она, как принцесса из сказки, уколовшая пальчик веретеном, постепенно засыпает. Так всегда, когда мы садимся кушать. Мама вздыхает и уносит Анюту в комнату.
Я тоже устала и, спрыгнув с табурета, иду следом за ними. Обнявшись под теплым одеялом, мы с сестрой крепко спим до вечера.
Вечером по комнатам распространяется запах жареной с луком картошки. Это мама готовит ужин. Скоро вернется с дежурства папа, и мы все вместе сядем за стол. Табуретки всего три, поэтому папа принесет из сеней доску и, положив ее сверху двух, соорудит скамейку, на которой как раз помещаемся мы с сестрой и мама.
Поддерживая за горячую ручку плотной рукавицей, мама поставит сковороду на середину стола. Нам с Анютой еду разложат по тарелочкам. Мы будем кушать картошку, запивая ее теплым молоком.
Но до ужина еще есть немного времени. Мы давно уже проснулись и теперь барахтаемся на диване. Наша любимая игра: разойтись по разным концам одеяла и наперегонки проползти под ним, стараясь не высунуться «на волю» ни ногой, ни рукой. Я хоть и младше, все же не уступаю сестре в проворности. Несколько раз бьемся лбами друг о друга. Но не плачем, хотя едва ли останемся без «шишек».
Анюта первой слышит голос вернувшегося отца и, бросая игру, бежит встречать его. Я секунду сижу ошеломленная ее исчезновением, но вот уже сама лечу в прихожую. Мы виснем на руках папы. Вернее я только делаю слабую попытку повторить это действие за сестрой. Я не расстраиваюсь. Папа сам наклоняется к нам и сгребает нас обеих в охапку, прижимая к себе. Целуя по очереди наши макушки, он ласково говорит:
-Здравствуй, Нюра! Здравствуй, Стюра!
Стюра-это я.
Мы садимся ужинать. Я медленно «откапываю» рисунок на дне тарелки, съедая пищу ложку за ложкой. Мама беседует с отцом, обсуждая его рабочий день в больнице. Он медбрат. Но через два года папа будет настоящим доктором, потому что он учится в медицинском институте. Я горжусь им. Мне папа кажется большим и волшебным. На его носу очки в толстой черной оправе. А во рту два железных зуба. Остальные белые меня мало интересуют. У меня таких тоже полно - целых двенадцать. Я слышала, как говорила мама об этом нашей соседке.
После ужина мы с сестрой будем рисовать. Анюта рисует цветы. Она держит карандаш, как и ложку, в левой руке. Аккуратные тонкие пальчики выводят на бумаге круги, овалы, палочки: листочки, лепесточки, стебельки. Красивые,как моя сестренка.
Выбираю голубой цвет. Он напоминает мне сегодняшнее небо. Держу карандаш крепко, обхватив его всей ладонью. Я думаю, что смысл рисования в толщине линии. Поэтому давлю на стержень, что есть силы. Карандаш и вправду оставляет после себя широкий густой след, который образует на листе бумаги круги один за другим… один за другим… Один за другим клубятся облака. И мне вновь кажется, что они уменьшаясь , уплывают от меня , и я, превратившись в ветер, догоняю их тоненьким грифелем карандаша…один за другим…один за другим…один за другим...Хряц! Стержень ломается. Не сразу поняв, что произошло, еще продолжаю карябать бумагу уже слепым карандашом.
Жаль, что Таня уехала. Она, конечно же, поиграла бы с нами во что-нибудь интересное. Или рассказала историю о том, как ее украли цыгане, как она жила в их таборе, носила их одежды и пела их песни. Открыв рты, мы заворожено слушали бы этот страшный рассказ. И , конечно, верили бы ей. И было бы непонятно, от чего так хитро улыбается мама.
Пока мама моет посуду, подогрев для этого воду в тазу кипятильником, папа берет гитару и поет нам наши любимые песни: сначала веселую - про порванный парус - для меня, потом грустную - для Анюты. Сестра ,обняв отца за шею, прижимается к его теплой колючей щеке и тихонечко вторит ему:
…Солнце тонкой паутинкой
Вьется между рыжих сосен.
Очень тихою в России
В сентябре бывает осень…
…Сорок песен соловьиных
Позабытых перепето.
Гуси-лебеди над нами
За моря уносят лето…
Они поют, а я превращаюсь в гордую птицу . Вытянув шею и расправив крылья, я лечу вверх за облаками, оставляя далеко внизу золотые леса, скошенные поля, глубокие моря…
…А над нами в небе синем
Кто-то тоненько курлычит,
То Аленушка-Россия
Тихо сетует и кличет…
