Франц Кафка
Вокзал был полон камер хранения, напоминал родильный дом, только роженицы были абсолютно холодны к своим молчаливым детям, отвечая раскрытием своего лона клиентам любого пошиба, имевшим деньги и знавшим тайный код.
Сумки могли дышать, камеры не были герметичны, я сохранял спокойствие, слышал, как клацает код у соседних отделений. Меня совершенно не волновало, что изнутри камера не открывается, всё было под контролем, объяснить присутствие и силу которого невозможно.
В камеру пробивались пылинки света. Шум суматохи этим утром переваривал хулиганские крики, удары милицейских дубинок.
Осталось только вслушаться в объявленное часами время, определить количество хлопков входной двери, глотков пива, сделанных бомжом, сидящим рядом с камерой хранения, своим запахом, дававшим понять, о привычке не успевать к туалету.
Пора! Начал отталкиваться ногами от матки стальной утробы, воздух теперь имел гораздо большую цену – я превращался в человека, старался найти выступы коих не было, извивался как червь, пробивая головой уже приоткрытые некой силой дверки камеры. Что ж – пароль прозвучал, и я увидел свет, обвивший истинного гражданина своей страны.
Выпадая из камеры – вдохнул и закричал, но толпа, играющая сумбурную партию волны перед штормом, не заметила моего рождения. Пол был в разводах, с осколками стекла, небрежно вымытый грязной тряпкой, в колыбели которой я очутился. Моей плацентой была одежда и наспех приготовленная еда, которую положили в сумку, дабы кое-как утолить голод в пути.
Сквозняк задувал в открытые двери вокзала декабрьские снежинки. От жадного поглощения кислорода я судорожно кашлял. Ноги были гораздо удобнее колёсиков, руки били крепкие и выполняли задуманные мною действия, в отличие от часто неисправных карабинов и запутывающихся шлеек. Ещё мне нравилось трогать свои губы, которые заменили железную молнию.
Хрустел снег под ногами. Я шел, слегка наклонившись вперёд, сопротивляясь встречному потоку ветра, и посмотрев на мой ход со стороны, можно было подумать, что кто-то тащит меня как сумку, в качестве рукояти используя голову.
Расставленные дома и машины по вроде бы предусмотренному порядку, должны были проектировать воспоминания из детства. Развалины песочниц, недостройки домов, где сейчас проходили игры детей, всё сваливалось в кузов памяти некими грузовиком, марки «дежавю», и образы дополнялись новыми миниатюрами, уже придуманными мною, что не могли никак связаться между собой. Мечты о детстве разбрасывались подобно кружившему по дворам мусору.
Я боролся за жизнь, шел по запаху счастья, который излучали часто меняемые декорации сезонов, лиц возлюбленных и друзей, ищущих веселья в клубах и кабаках. Там они устраивали игры и праздники, которые пытались нарисовать красками, не схожими с узорами обычных дней. А ещё они не задавали вопросов радуге красок, не нюхали цветы, но говорили, что умеют мечтать и знают, что такое быть счастливым. Я был одурманен вместе с ними, и мог только предполагать.
Так и дальше шел и предполагал, давая гадать на своих ладонях цыганкам, выманивавшим моё доверие, знакомым, которые скрывали свои тысячи лиц под красивой и пахнущей одеждой, неустанно улыбались и посыпали лепестками роз мой путь в темноту переулков.
Но как гражданина меня защищала моя страна, она неустанно висела над головой, подобно грозовой туче, поливавшей дождём мультипликационных неудачников, а я же безуспешно надеялся на просветление, доверялся любой госпоже, протягивавшей мне свои руки.
По лицу стекало время. Проходило насквозь и через, использовало меня как скакалку, днями прыгало весело хохоча. Я отвечал на это головокружением и непониманием, что могло закончится только потерей сознания, которое, как мне казалось я и выдумал.
Вспомнил о матери – тёплой камере хранения, породившей меня первого живого, не похожего на остальные сумки, что неустанно кочуют, наполненные едой, вещами, ценностями и секретами, спрятанными в специальные отделения. Я так был ей благодарен, но что получаю взамен: разочарование своего понимания, но всё равно говорю спасибо, у меня хотя бы есть шанс понять.
Снова вокзал. Время отправления так же расплывчато, как и когда-то время моего прибытия. Состав ждёт. Открываю двери и погружаюсь в приятный мрак, который смешивает все цвета в один и снова выплёскивает их наружу, я чувствую жизнь, ту, что за гранью. Рельсы струятся обычным нержавеющим потоком, впадая в окоченевше-стальную линию горизонта. Полка не тепла и не холодна. Кажется гудок и лёгкое покачивание. Засыпаю и знаю, что не проснусь…