МАТЕРИНСКАЯ ЛЮБОВЬ (Рассказ)

- Ну иди же скорее сюда! Ну да чего же ты неловкий..
Желтые глаза, которые в минуту опасности загорались яростным огнём, ласково смотрели на неловкого подростка. Он и правда был очень неловкий: частенько, во время бега запутавшись в подламывающихся ногах, он кубарем падал в траву, и несколько минут должен был собираться  с силами, чтобы продолжить знакомство с окружающим миром.
Остальные подлетки, совпадавшие с ним по возрасту,  были гораздо сильнее и крупнее него, и может быть именно поэтому он всё чаще и чаще уходил подальше от места их шумных игрищ, чтобы увидеть что-то интересное, о чем можно было бы потом, приковыляв на своих слабых неверных ногах, рассказать такой тёплой, такой родной маме.
Это была матерая, умудренная опытом волчица. По человеческим меркам она бы уже готовилась к выходу на пенсию. Но, видимо, их волчий бог был на её стороне, поскольку в ней еще было столько скрытой силы и грации, что  даже молодые самцы, только недавно вышедшие из щенячьего возраста, нередко с интересом поглядывали на неё. Она лишь усмехалась, замечая такой неподдельный интерес к себе.
Она несколько раз становилась матерью, принося каждый раз многочисленное потомство. Все её сыновья унаследовали её качества, что позволило им стать во главе волчьих стай, живущих где-то в бескрайних просторах их родного леса. По законам биологических часов её организм должен был угаснуть несколько лет назад, после чего наступила бы неизбежная старость со всеми присущими ей неприятностями. Поэтому рождение единственного сына было воспринято ею, как чудо, в который раз указывающее на её избранность в глазах их всемогущего и такого доброго волчьего бога. И хотя всю жизнь она презирала слабых, с рождением её неловкого и немощного последыша в ней проснулись незнакомая ей доселе нежность  и страстное желание защищать. Она не умела, да и не хотела скрывать эти чувства от окружающих, и поэтому никто в стае, включая несмышленых подростков, не хотел ощутить на своей шкуре силу её острых клыков. Стая, уважая и побаиваясь её, старалась держаться от них на некотором расстоянии.
Им было очень хорошо вместе – ему, чувствовавшему свою неполноценность, и еще не вошедшему в пору юношеского, волнующего кровь возраста, и ей, ощущающей рядом с ним небывалый прилив молодых сил, и как бы открывающей вновь этот, такой знакомый, но такой неизведанный  окружающий мир. Ущербность делала его слегка замкнутым и как бы погруженным в свой, недоступный остальным мир, и лишь с ней он становился открытым и веселым. Только её он посвящал в свои тайны и секреты. Только она, будучи взрослой и  опытной, могла всё ему объяснить и всему его научить.
Их лес был огромным. Благодаря тому, что стая жила практически в самой его глубине, куда редко забирались охотники, жилось им вольготно – лес был богат всякой живностью, что обеспечивало им сытость и спокойствие. Стараясь предостеречь его, она часто рассказывала ему об опасностях, которые могут встретиться в лесу. Но именно потому, что за всю его короткую жизнь он ни разу не попадал в сколько-нибудь серьезные происшествия, слова матери  звучали для него как что-то малопонятное и   весьма далекое от реалий жизни.
Стоял сентябрь. Год,  пока еще неспешно, двигался к своему естественному умиранию. Он, попавший в этот мир сравнительно недавно, еще не знал, что впереди его ждет унылая пора поздней осени, за которой неизбежно потянутся зимние снежные  месяцы, когда прекрасные солнечные летние деньки будут вспоминаться как нечто нереальное, скорее даже приснившееся. А пока в лесу еще совсем не чувствовалось приближающегося уныния – дни стояли по-летнему теплые и яркие. Лес радовал цветами, уже созревшими ягодами, а иногда даже неизвестно откуда взявшимися бабочками. Он смотрел на всю эту немыслимую красоту широко открытыми глазами. В силу своего юного возраста он не  задумывался о будущем. Ему казалось, что и дальше жизнь будет дарить ему только радость, веселье и красоту. А она не хотела думать ни о чем, кроме этого неожиданного подарка судьбы, каким был её ребёнок. Поэтому она проводила дни, нежась на теплом солнце, лишь иногда отлучаясь на скорую охоту.
Это был обычный день, полный неспешных забот, ленивых радостей и счастья. Время близилось к закату. Над землёй разлилось то непонятное время, когда день, казалось бы, еще пять минут назад освещенный жарким  солнцем, вдруг оказывался окутанным тонкой незримой паутиной, в которой с каждой минутой всё больше и больше скрывалась окружающая действительность. Она, утомленная дневной жарой и ощущающая в желудке приятную тяжесть вкусного обеда, почти погрузилась в дремотное полузабытье. Перед её мысленным взором мелькали обрывки каких-то неясных воспоминаний, связанных с  сыном. Её мальчик невдалеке занимался изучением какой-то яркой букашки, сидевшей на большом зелёном листе.
Вдруг, еще не успев осознать причину, каким-то внутренним чутьем она ощутила беспокойство. Она приоткрыла один глаз и попыталась зацепиться им за знакомые очертания родного тельца. Поляна была пуста. Еще не начав волноваться, она приподняла голову, и, напрягая зрение, стала осматриваться. Не было ничего необычного в том, что он улизнул от её внимания – она часто искала его, когда он, увлеченный своими изысканиями, углублялся в лес. В этот раз всё было по-другому.
Не зря она считалась очень хитрой и опытной. Её интуиция, благодаря которой она умудрялась избегать  даже небольших опасностей, никогда не подводила её. Хотя прошло всего несколько минут с момента её пробуждения, всё её естество уже было охвачено ощущением надвигающейся беды, которое постепенно превращалось в незнакомое ей доныне чувство ужаса. Она пыталась внушать себе, что ничего страшного не происходит, и через пять минут он, как всегда, выйдет из-за ближайшего дерева, а она, облегченно вздохнув, ласково пожурит его, чтобы потом, в своём доме-логове, вылизать его холку и оцарапанные лапы.
Минуты шли за минутами, а он не появлялся. Шерсть на её загривке встала дыбом. Её била дрожь, с которой она никак не могла справиться. Она вскочила на ноги и влажными ноздрями пыталась уловить родной запах, чтобы со всех ног броситься к нему, оградить и защитить. Воздух пах разогретыми на солнце травой и листвой. От невозможности увидеть сына она сначала тихо, а потом всё громче и громче, начала скулить, сразу становясь похожей на обычную собаку. Наконец, отдавшись на волю своей интуиции, она со всех ног бросилась в гущу деревьев, которые росли невдалеке.
Он странно полулежал-полусидел под большим деревом, с неестественно  вывернутыми задними ногами. Он тихонько поскуливал, пытаясь вырваться из плена того, что удерживало его, не давая сдвинуться с места.  Уже почти понимая, что произошло, с разрывающимся от ужаса сердцем, она подбежала к нему, на ходу пытаясь определить, что ей сделать в первую очередь, чтобы спасти своего ребенка.
Кто и когда поставил этот капкан, рассчитанный на среднего размера животное, не смог бы вспомнить никто из давно живущих в лесу, поскольку сюда практически никогда не забредали охотники. От времени и прошедших дождей и метелей, он был почти полностью покрыт ржавчиной. Как могла оказаться взведённой пружина этого старого полусгнившего устройства, не смог бы объяснить никакой, даже самый мудрейший из мудрецов. По всем законам физики за то время, что капкан простоял в ожидании своей жертвы, он сотни раз должен был захлопнуться даже от упавшей ветки. Но, видимо, в этот раз всемогущий бог отвернулся от волчицы, иначе он бы не допустил, чтобы с  её ребёнком произошло то, что произошло.
Хотя от места её отдыха до капкана было не больше нескольких десятков метров, которые в обычное время она бы смогла преодолеть за несколько прыжков, даже не заметив,  сейчас её бока вздымались, сердце стучало где-то в глотке, не давая ей глубоко вдохнуть. Ей казалось, что она пробежала добрый десяток километров, и если сделает еще хоть один шаг, то её сердце разорвётся. Она бросилась к сыну, и начала яростно грызть проржавевшую сталь. Но капкан, сработав единственный и последний раз в своей жизни, накрепко обхватил стальными лапами тельце волчонка. В кровь разрывая губы, не замечая текущей крови, готовая, если понадобится, лишиться зубов, она грызла ржавое горькое железо. Поняв, что разгрызть металл ей не удастся, она попыталась действовать по-другому. Почти по-человечьи, она пыталась просунуть лапы между ребрами капкана, надеясь огромным усилием разжать их, чтобы хоть немного облегчить страдания такого дорогого ей существа. В какой-то миг ей вдруг показалось, что еще немного и всё получится. Но потом она поняла, что бессильна перед этим дряхлым, но всё еще таким могучим механизмом, придуманным людьми, чтобы убивать. Оставаясь матерью, которой не дано право отступать, если речь идёт о жизни собственного дитя, она снова и снова бросалась в бой против этого механического чудовища, которое, казалось, смеялось над её тщетными попытками.
В то время, как мать вела схватку с созданием  недобрых человеческих рук,   сын, выбившись из своих силёнок, перешёл на тонкое поскуливание. Этот тонкий щенячий  звук,  казалось, придавал ей силы, и она ещё яростнее начинала вести самый главный бой свой жизни. Он понимал, что мать пытается его спасти, и что он не должен ей мешать своим стонами, но боль была настолько сильной, что, казалось, разрывала всё его существо. Вдруг в какой-то момент он почему-то перестал ощущать боль. Ему вдруг показалось, что пришло спасения, и он уже  хотел, было, обрадоваться, что всё позади, но желанная свобода не наступила, а по телу начал разливаться мертвящий озноб, заставлявший содрогаться всё его небольшое ущербное тельце.
Мать, с ужасом заметив, что глаза её ребёнка стали подергиваться белесой пеленой приближающейся смерти,   вдруг осознала всю тщетность своих усилий. Она поняла - что бы она ни делала для его спасения, победить ей не удастся. И еще она знала, что ему предстоит долгая и мучительная смерть. Когда-то в далёкой юности один из её соплеменников попал в капкан, поставленный охотником на  волчьей тропе. Она навсегда запомнила те муки, которые испытывал умирающий. Его агония продолжалась до тех пор, пока один из старых волков не помог ему уйти. Этот обычай, который наверняка был бы непонятен людям, считался актом высшего милосердия в волчьей стае.
Но она не могла этого сделать. Обессилев от бесполезной борьбы, она продолжала вести проигранную битву.  Она уже не чувствовала ни своих лап с содранной кожей, ни боли разорванных губ и сломанных зубов. Она видела только угасавшие глаза своего ребенка и ничего не чувствовала кроме тех мук, которые причинял ему капкан, всё туже сдавливавший его маленькое тельце и вытеснявший воздух из его легких, что заставляло его чаще и беспорядочней дышать.
Вдруг волчица поняла, что у неё совсем не осталось сил, и что, если она и дальше будет продолжать эту бессмысленную борьбу, то уже не сможет помочь своему мальчику. Огромным усилием воли, на одеревеневших ногах она подошла к нему и в последний раз ласково облизала всё  его тельце. Она знала, что если не сделает это сейчас, то уже не сделает никогда.
Она была очень хорошей охотницей. Во время охоты, догнав свою жертву, она не любила, как это делали другие волки, помучить свою жертву. Она всегда действовала быстро и чётко. Прекрасно зная, где на шее расположена главная артерия, она смыкала свои мощные и крепкие зубы, и через несколько секунд мучения жертвы прекращались.
Она подошла к нему, прошептала ему на ухо, как она любит его, увидела на шее слабо бьющуюся жилку, и сомкнула челюсти. Она надеялась, что смерть подошла к нему настолько близко, что в последний момент своей жизни он даже не успел понять, что с ним происходит.
Когда всё было кончено, она обессилено отползла в сторону и затихла. Она столько сил отдала бесплодной борьбе с капканом, что видимо на какое-то мгновение потеряла сознание. Внезапно она очнулась, пронзённая страшным пониманием, что его больше нет, а то, что лежит неподалеку - лишь очертаниями напоминает её ребёнка. Она ясно сознавала, что  без него её жизнь никогда не будет прежней. Да она просто не представляла своей жизни без него.
Вдруг она поняла, что ей надо делать, и ей стало легче. Она знала, что уже никогда не вернётся в стаю. Только сейчас впервые за всё это время она вспомнила о других волках, и эти воспоминания удивили её своей ненужностью. Ей даже показалось, что её стая осталась где-то там в другой жизни, которая совершенно не связана с ней настоящей.
Главным для неё продолжал оставаться он, уже остывающий, но всё еще такой родной. Она запрокинула голову вверх и всю силу своего отчаянья вложила в песню горя и скорби, которую люди называют воем. Ей хотелось, чтобы он, уже почти скрывшийся за горизонтом, услышал её и простил. Закончив петь, она молча легла, прижавшись к почти остывшему телу сына. Она знала, что  никогда не сможет покинуть это место, но мысль о скорой смерти не пугала её. Она глубоко вздохнула и закрыла глаза…