Дефиниция «исторический роман» с момента своего появления претерпела многочисленные трансформации, что привело к созданию ряда новых жанров. Все они с патологическим упорством провозглашают себя разновидностями исторического романа по чисто конъюнктурным соображениям писателей: авось купят по неведению претенциозную подделку за счет завышения позиции!
В то же время даже попытки исследования жанра исторического романа наталкиваются на два непреодолимых препятствия для литературоведов: сомнительную достоверность и отсутствие объективности. Всё это из—за попытки писателя создать новый миф. История сама по себе исключительно политизирована именно историками в первую очередь. Оказалось, что писателям, которым годы и века — вообще не помеха, совершенно несвойственно отказываться от звания «инженеров человеческих душ». А поскольку в среде историков места и убеждения распределяются испокон века по квотам политиков, писатели тоже хотят получить «место под солнцем», попав в ту квоту, которая главенствует.
Рождаются и ещё более запутанные вещи при написании мифа по «воле сердца». То есть, смысл мифотворчества идёт от понимания писателем того или иного отрезка истории. Создается очередная «историческая» философия ввиду необходимости создания задуманного образа — такого, который возник в воображении писателя.
Собственно, у каждого писателя, особенно если он любит говорить о своей независимости — своя философия истории. И это принципиальный момент. Влияние личности автора, его видение, его мировоззрение играют решающую роль при создании исторического романа. Естественно — возникает сакраментальный вопрос о дозировке вымысла. И планка — если её не установить сразу — сама никогда не установится.
Настоящий исторический роман требует максимального понимания истории и психологии персонажей, которые жили в прежние времена — психологии личностей. Этому невозможно механически научиться.
Современный реалистичный роман может обойтись пониманием персонажей сегодняшнего дня, а исторический роман такой подход не приемлет. Автор, замахнувшийся на прадавнюю тему, вынужден изучать чуждую ему жизнь. А изучать — терять время с неведомым результатом… Куда проще приукрашивать или вообще «реконструировать» историю, подгоняя её под свое мнение или в данный момент диктуемое социумом. Однако перспектива, которая неминуемо возведёт исторический роман на высшую ступень, гарантируется знаниями, естественностью, а главное — беспристрастностью. Эволюция человечества идет по спирали. Но это не замкнутый круг, а движение вверх. Потому безыдейных и неинтересных эпох, столетий, даже дней — не бывает. И точное воспроизведение эпохи незачем расцвечивать наносным материалом. Если это украшает роман по мнению писателя, то по мнению эрудированного читателя переводит его в совсем другой жанр. Пусть интересный, открывающий авторский талант, но — другой, в котором от истории лишь декорации. А воистину исторический роман подобно ленте Мёбиуса, имеет лишь одну плоскость — достоверность, на которой воссоздан сюжет. Иного для себя не приемлю.
Задолго до создания своих романов «Омраза», «Кровные» и «Израда» я изучал события XI века. И когда обрел не только понимание, но и ощущение бытия тех времен, воспринятое решил изложить в форме романов. Важно тут то, что все происходило не от желания написать роман, а от желания понять события и суть эпохи.
События никак не хотели укладываться в традиционную форму написания исторического романа. Три раза я сжигал рукопись, восемь раз переписывал, уточняя детали. Наконец—то романы были созданы… И вдруг по прочтении уже первого из них — «Кровные» — доктор филологических наук Валерий Сердюченко в своей статье охарактеризовал мою работу так: «Павел Мацкевич, сам того не подозревая, написал онтологический роман».
Да, потребовалось ещё пять лет, чтобы я уяснил, а уяснив подтвердил сравнительными поисками в литературе, что мне удалось создать новую форму исторического романа. Её отличают, во-первых — отсутствие главного героя романа; во-вторых — отсутствие как положительных, так и отрицательных персонажей в авторской подаче (что дает беспристрастность в изложении и открывает простор для размышлений читателя; в-третьих — введение в авторский текст языка XI века.
Всё вместе и дало отмеченный Валерием Сердюченко «эффект присутствия» в моих романах. Этому способствовала «тайна перевоплощения», но это уже более относится к методу работы. Имеет значение лишь то, что создана новая форма романа.