Z-2 (Сказки)

У меня осенью почти всегда хорошее настроение, несмотря на то , что по утрам уже довольно холодно и ветра пронизывающие и дожди там всякие заливают нас когда надо и не надо, всё равно видимо эти яркие краски осени – золотые и пурпурные плащи клёнов, лимонные платица берез, медные и латуневые кроны мощных доспехов дубов – всё это празднество природы – её последний щедрый и бурный банкет, наполненный также всех цветов радуги фруктами и овощами – всё это радует меня. Мой взор обращённый в любую сторону – видит это богатство и веселит мою бедную душу. Бедную не в переносном, а в совершенно реалистическом смысле, потому как невозможно представить настоящего художника богатым в наш технократический век . Есть среди нашего брата конечно тоже очень деловые люди, но это обычно так далеко от этого неуловимого и в то же время такого ясного ощущения чуда искусства, что прямо как до Марса или ещё дальше.

Но все эти лирические отступления и описания природы, лишь для того, чтобы объяснить, почему в моей голове, конечно, и в обычное время годя очень творческой вдруг возникла эта потрясающе простая и гениально хорошая идея. Она просто и легко родилась после завтрака, солнечным полуднем 10 октября 2004 года . Этой осенью я написала уже несколько удачных портретов и потому, сами знаете, что если дела идут хорошо, то хочется ещё и ещё. Так вот, случайно встретив на углу проспекта Чернышевского и улицы Чайковского своего первого в Академии Художеств учителя - Вольдемара Святославовича Заголюка, я сразу увидела, что он наконец дорос до того счастливого состояния человека, когда лицо его становится наконец законченным произведением, наполненным всей его жизнью и всё это хорошо читается по лицу и так и просится на полотно.

Но сама идея как его нарисовать созрела только к следующему утру, когда наконец выспавшись и хорошо позавтракав, мы сидели с сыном на залитой светом кухне. Это только в осеннее утро может быть так хорошо. Потому как осень – это время поэзии, любви, мечтаний и всего самого замечательного, что может принести нам жизнь.

Я сказала сыну, что придумала как нарисовать автопортрет Заголюка.

- Как автопортрет? - переспросил сынишка – если ты его будешь рисовать, то это будет портрет, а не автопортрет.

- Нет, это должно выглядеть как автопортрет, будто он сам себя рисует глядя в большое овальное зеркало, стоящее на мольберте. А под ним будет какой-нибудь красивый натюрморт , такой, мастером коих Заголюк и прославился, с сиренью и старинными предметами, мерцающий и таинственный. А слева будет висеть красивая драпировка, даже бархатная, потому как к букету сирени, мерцающему из темноты бархат как раз очень подойдёт. А справа над зеркалом будут его знаменитые большие синие бабочки в коробочках. Но самое интересное не в этом, а в его отражении в зеркале. Там будет изображён сам Заголюк в берете и старинной блузе с бантом, которые носили художники в 19 веке. В руке его будет большая круглая палитра, которая будет находится внизу этого овала отражения и несколько по диагонали , а за самим художником будет видно большое окно его мастерской и солнце сияющие радостно и золотисто прямо над его головой и немножко левее, чтобы это не выглядело как нимб. Художники, ведь не святые, а самые свободно хулиганящие люди.

- Здорово – закрыв на минуту глаза откликнулся сын.

У моего мальчика отличное воображение, он наверное сам будет художником. Я тоже наслаждалась своим рассказом о будущем полотне. Беда была только в том, что идея автопортрета была моя , а не Заголюка и неизвестно как бы он отреагировал, если бы я предложила ему написать свой автопортрет, но по моему эскизу. Тем более, что это был уже далеко не юный художник, а пятидесятивосьмилетний мужчина. Ко всему вышесказанному , чтобы читатель до конца ощутил фантастичность моего проекта, остается лишь добавить, что несмотря на то, что художник этот был руководителем батальной мастерской, он писал лишь натюрморты и всё, ни лошадок, ни людей , а натюрморты без гвоздей – стихи дурацкие сразу же получаются. Да , художник этот мог наверное написать свой автопортрет, но давно, когда сам был студентом или если вообще хорошо мог людей рисовать.

Фантазия моя не могла успокоиться, и наконец дозвонившись в мастерскую своего учителя, я затараторила, сбиваясь иногда со слов от возбуждения , вызванного рождением этой идеи:

- Я только боюсь , что вы не сможете так хорошо нарисовать , как я это придумала. – закончила я , не думая о том , что мои слова могут как-то обидеть профессора.

- А если не нарисуете, то я сама такое нарисую и вам будет неудобно.

- Юля я всё внимательно выслушал, мне было интересно услышать ваше видение моего портрета и обязательно нарисую его. А сейчас я прямо из мастерской – весь день ставил постановку для модели , а она позвонила и сказала , что не придёт и я чувствую себя таким уставшим. Оля спасибо, но до свидания пока, ладно?

- Конечно, конечно, пока.

Всё это прозвучало немного так, чтобы успокоить сумасшедшего. Неужели я действительно поехала немного, если люди на меня так реагируют. Немного грустно мне, что все такие скучные, не живут нашими фантазиями, а тащатся по своей скучной дороге со своим возом дел и проблем ( не русское это слово – проблема – скорее научное или математическое, выражающее незаконченность задачи ввиду недоделанности или невозможности её завершить или совершить. Когда мне говорят – проблема – я уже ничего не хочу слышать от человека, говорящего не русским языком).

Глава вторая
Заголюк.

«Да , голос у Юли какой-то слишком перевозбужденный. Видимо её последняя влюблённость не прошла для неё бесследно – нервишки, то сё»- думал Вольдемар Заголюк, возвращаясь от телефона на кухню. Заголюк был действительно уставший и продрогший – ведь уже была середина октября, середина осени, а середина это всегда как-то уже ближе к концу, чем к началу. Листьев на деревьях было уже меньше, ветры были более пронизывающие, влюблённые стали беременными и поэтому выражения лиц гуляющих парочек стало более серьезным, а может быть потому, что началось время учёбы и беззаботные улыбки молодёжи посему сменились не выспавшимися гримасами. Осенние волнения , а у кого-то осенние вдохновения.

Этим октябрьским вечером, чтобы успокоиться, Вольдемару нужно было хорошо поесть. Макарошки уже сварились и в тёплый пар, поднимающийся над кастрюлькой, Заголюк не глядя бросил кусочек маслица. На сковородке ароматно запахла печёнка. И вот скромный , но вкусный ужин художника был готов. А после ужина мысли потекли спокойнее и приятнее, всё-таки легче после еды на сердце всегда получается. Видимо вся эта глупая тревожность всё-таки идёт от желудка, это живот наш не даёт нам наслаждаться радостью жизни, пока его не наполнишь чем-нибудь. Да всё так просто, да не просто. Как же было хорошо в детстве, думаешь иногда, когда родители волновались об этом хлебе насущном, а человек просто жил и радовался неизвестно чему.

«Однако это про портрет , Юля интересно рассказала, образно очень, я даже представил всё сразу же. И хорошо, что только рассказала, а не эскиз показала. А может быть действительно попробовать. Только в маленький холстик всё это не поместится. Большой холст дороговато, но должен же я картины писать в конце концов. А всё-таки я её не плохо учил, эту девчонку. Вот шевелится в ней всё, придумывает новые вещи и дерзкая, всегда такая была, даже не дерзкая, а смелая, спорит, когда хочет и ничего не стесняется. Однако насчёт моего автопортрета, это она через край хватила. Мне будет говорить, что мне писать, однако...»

Так Заголюк прохаживался по мастерской, ворча про себя что-то как сытый кот, временами заглядывая на отвёрнутые к стенкам холсты. Включил телевизор, и стал нарезать круги к дивану, хотя дома сказал, что поехал в мастерскую поработать. Сытое брюхо упорно поворачивало такой зрелый торс художника к дивану, но ноги его, привыкшие слушать голову художника со студенчества, не послушались желудка и повернули к куче холстов, стоявших за ширмой. Вольдемар покопался там минут пятнадцать и наконец вытащил походящий к сюжету и приятный по размеру холст.
Можно сказать, что он, почти не думая, начал воплощать Юлины слова в жизнь – нашёл основу для будущего произведения. Ах, если бы он подумал получше в этот момент, но , что сделано, то сделано, сначала мысль родилась, потом произошёл разговор, потом нашёлся и подрамник – одно вытекает из другого. Так всю жизнь со всеми из нас. И всё-таки интересно бы было посмотреть на того, кто эту всю кашу с нами заварил в самом начале – прости меня господи за эти слова.

На следующее утро, Вольдемар встал пораньше и даже можно сказать с некоторым нетерпением, быстренько позавтракав, вернулся в мастерскую и начал сооружать под большим овальным зеркалом , стоящим на мольберте, новый натюрморт. Ему было интересно, хотя не всё из того, что Юля описала ему про автопортрет у него получалось, потому как, во-первых сирени не было, ведь была уже не весна, а осень. Во вторых Юля не описала какой темы должен быть натюрморт, поэтому, он хватал разные предметы, вплоть до лупы, в которую Менделеев наверное ещё смотрел – такая она была старая и мутная . Художник пробовал снова и снова, ставил разные предметы, потом снова менял их, переставлял, заменял другими. Менялась и цветовая гамма, волны драпировок, почти как морские, то набегали, то разглаживались. Это было творчество, наверное самое интересное в натюрморте – его создание, а не исполнение, это была цветная лепка пространства – живописное волшебство. Наконец он понял основной принцип этого холста – беспринципная красота и успокоился, вещи сами сложились как надо и тряпки с драпировками загнулись высокохудожественными складками. Заголюк начал опять что-то напевать под нос , но это уже походило на шаловливое мурканье, а не на усталое ворчание как накануне вечером.

После того как натюрморт был готов, Вольдемар долго рылся у себя в шкафу, пытаясь найти что-нибудь отдалённо напоминающее ту бархатную блузу художника, которую описала ему Юля. Но тщетно, куда-то всё засунулось и затерялось, а под руки попадалась только старая и расхлябанная бордовая кофта его тёщи. «Однако примерим и этот вариант», - подумал Заголюк и нахлобучил берет, тёщину кофту и старый тёмно-фиолетовый галстук умудрился завязать под подбородком , и не так как галстуки положено завязывать, а просто большим бантом. В этом наряде он заглянул в зеркало и улыбнулся – неплохо, совсем неплохо. Но чего-то явно не хватало – конечно палитру забыл и хлопнув себя по лбу Вольдемар опять отправился в поисках сокровищ по своей огромной старинной мастерской.

Палитра нашлась так же нескоро как и остальные вещи, но нашлась. Как только всё было готово, а это случилось примерно часа через три после завтрака, Заголюк почувствовал себя бесконечно усталым, а так как в Академию ему сегодня не надо было идти преподавать, то он просто добежал до своего любимого диванчика и не раздеваясь , лёг на него и сразу же уснул. Года всё-таки давали о себе знать.

Натюрморт же со старинным овальным зеркалом прилечь поспать не мог, поэтому продолжал стоять посередине мастерской, мерцая старинными предметами, переливаясь вышитым бархатом, неслышно шелестя крылышками синей бабочки в стеклянной коробке. Когда луч последнего вечернего солнца попал на стеклянную гранёную рюмку этого натюрморта, то она неожиданно зазвенела и в это же мгновение солнечный зайчик погас, мастерская погрузилась в сумеречную сереневу, так характерную для натюрмортов старого мастера. Вольдемар же проснулся, услышав своей утончённой душой художника этот цветной звон стекла и сел на диване. Встрёпанный и испуганный он огляделся по сторонам, увидел фантастический натюрморт с зеркалом и подошел к нему . С некоторой опаской он заглянул в зеркало – его отражение кажется подмигнуло ему или только померещилось это спросонья.

Он не хотел больше спать и снова пошёл на кухню, прихватив с собой телефон и включая по ходу своего движения старый чёрно-белый телевизор.

Вечер был уже нетрудный и хороший. Ещё и почитать перед сном получилось.

Глава третья
Непредвиденные трудности.

Следующее утро было суетливое у Вольдемара – надо было идти преподавать в Академию, а ему этого не хотелось по многим причинам – возраст, новый чистый холст и простая русская лень. Такие вот дела.. Но поплёлся наш герой, пошёл мужественно и упрямо учить как быть художником своих великовозрастных учеников. Надо же кому-то и такую работу делать.

Весь день, точнее до конца живописи, до трёх часов дня, Вольдемар Заголюк работал , но как бы в пол силы, мысли его постоянно возвращались к пока ещё чистому холсту. Он едва дождался окончания занятий, даже не мог толком со студентами разговаривать и отвечал с трудом и очень односложно – «да, нет, привет и пока». Когда же занятия закончились, он почти что рысью побежал к метро. Можно было подумать, что он опаздывал или утюг дома оставил включённым и теперь ему необходимо как можно скорее добраться «до утюга».

Войдя в мастерскую, он даже и не посмотрел в сторону кухни, а быстренько напялив на себя вчерашний маскарадный тёщин наряд, схватил кисти, выдавил краски на палитру – синюю и охру и начал рисовать без эскиза прямо на холсте. А зачем собственно, ведь Юля ему всё это так образно описала, что картина прямо-таки стояла у него перед глазами. И мало того, ему уже стало казаться, что он сам это придумал, это его мысли и просто они были такими громкими, что Юля их услышала и повторила ему.

Руки дрожали от волнения, так..., композиция была очень такой ясной и сразу всё закрепилось встало на свои места, «какой я молодец» - подумал Вольдемар. Нельзя себе такое говорить, не закончив работы, потому . что как только Вольдемар подумал это, руки будто перестали его слушаться. Точнее они слушались , но не по всей поверхности холста, а именно, всё , что касалось неодушевлённых предметов, как то – зеркало, натюрморт и цветы в нём, а также драпировка – всё это получилось отлично, а вот фигура художника уже была какая-то вызывающая сомнения, не говоря уже о лице , которое совсем не получалось. Мастер даже вспотел, впрочем потел он часто, но не так сильно и не от занятия живописью. Вспотел и расстроился до слёз, или это пот заливал ему глаза. Не важно почему, но Заголюк вдруг обмяк весь и плюхнулся в кресло, вытащил из кармана платок и вытер глаза, потом высморкался и загрустил.

«Неужели я уже ничего кроме цветочков, вазочек и тряпочек нарисовать не могу?» Это был настоящий испуг. И плакать захотелось ему, пятидесятивосьмилетнему. А вы знаете, чего стоят такие слёзы – на пол упадёт одна такая слезинка - как серная кислота – прожжёт всё до земли, все перекрытия. Горючие слёзы свои посему, художник держал в себе, боясь повредить паркет, перекрытия и памятник русской архитектуры, где собственно и находилась его мастерская. Это была бывшая мастерская придворного художника Николая второго – место знаменитое – и такой вдруг конфуз – даже перед стенами стыдно.

Однако, на следующий день мучения только утяжелились, потому как портрет скомпоновался, даже почти написался весь, но сам мастер не получался – ничего не выходило или получалось настолько плохо, что просто чёрт знает что.

Заголюк решил успокоиться и если не мытьём, так катаньем, а всё-таки нарисовать себя похоже . И выбрав одну из удачных своих фотографий и расчертив её по клеткам, от стал старательно срисовывать черты своего лица. Но тщетно – рожа выходила такая, что словами не передать.

Мастер снова и снова смывал холст и начинал заново. Он даже вымазал себе лицо краской, и приложился один разок к холсту, надеясь, что хоть отпечаток поможет почувствовать какие-то пропорции и сходство наконец получится. Куда там. Смешно сказать, но после этого «ксерокса», Заголюк опять ходил с мокрыми глазами и успокоился только после фляжечки коньяку.

Два дня неудач ожесточили сердце художника настолько, что придя на работу, он начал ни с того ни сего орать на студентов, а одному из них начал подправлять портрет, и задумавшись в мыслях про свой автопортрет, случайно подрисовал натурщице (брюнетке в шляпке), свои рыжие усы. Студенческая братия была в восторге и хохот в этот день в мастерской не смолкал до вечера. Даже после обеда, во время рисунка, стоило кому-нибудь из студентов лишь сказать «ууу», новая волна смеха, прокатывалась как морская волна, не уставая , а затихая, лишь на мгновение, чтобы потом снова и снова гулять по мастерской, по бородатым и усатым лицам студентов и смешливым мордочкам натурщиц.

Наконец, к концу недели , поняв окончательно, что не может сделать этого сам, Заголюк позвонил Юле.

- Юленька, детка, не хотите ли взглянуть, во что вы меня втянули и что из этого получается?

Глава четвёртая
Юля, блин, помогла таки своему учителю.

Я не ожидала, что Вольдемар Святославович позвонит мне и позовёт показать свою неоконченную работу. Тут знаете ли такое дело есть очень тонкое – художнику нельзя хвастаться работой, которую он делает или хвалить самого себя. Даже упоминать не рекомендуется, потому как что-то такое происходит потом в воздухе или электричестве атмосферном или химические какие процессы нарушаются в голове художника, и очень часто работа или не лепится или не выходит вовсе. Конечно это по большей части относится к «тонким натурам» , коей Вольдемар Святославович и являлся. А то есть и такие горе художники, что и хвалят сами свои ужасные работы и всем их без конца показывают, а потом и ещё продать это умудряются, видимо таким же толстокожим с толстокожими крокодиловыми кошельками.

Ну чего тут выпендриваться и выкабениваться, сама своего трепетного учителя втянула в это , конечно и помогу , чем смогу. Раз позвонил и позвал, значит, действительно что-то случилось.

Когда, я наспех накинув пальто перебежала улицу и через несколько минут позвонила в дверь его мастерской, то дверь открылась почти сразу, видимо он сидел и ждал меня в прихожей, что сами понимаете странно. Обычно художнику глаз не оторвать от полотна, которое он ведёт и только сам на него и таращится, а никому другому ни за какие деньги показывать не станет. А тут сидит у дверей, видимо так переработался, что даже в мастерской уже не может один на один с этим холстом находится.

- Я , вот, пришла – улыбнулась я Заголюку. - Ну, что там случилось – покажите?

- Давайте, Юля, посмотрите, сами поймёте, что там такое.

Я зашла в мастерскую и , скажу вам прямо, даже ахнула – там всё как на поле боя было, только автомата не было, а вокруг мольберта валялись расстрелянные гильзы тюбиков, кисти в огромном и разноразмерном количестве торчали отовсюду, три палитры перемазанные красками – одна вся в жёлтых тонах, другая в синих, третья в лиловых и густо-фиолетовых.. И Заголюк весь в краске, и даже щёчки свои румяные от коньяка и носик уточкой – всё бедолага перемазал в творческом порыве, а портрет так и не нарисовал. Наверное не может, но сколько страданий тут пережил, только художник может оценить и понять эту картинную битву.

- Вольдемар Святославович, давайте я попробую – мы никому не скажем, что я вас нарисовала, это будет просто такой творческий эксперимент. А?

Заголюк кивнул. И согласился позировать. Лицо у него было такое выразительное и эти кошачьи усы. У меня очень быстро и ловко всё получилось – впрочем как и всегда. У меня всегда портреты похоже получались. Даже не знаю почему, как-то чувствую пропорции, характер человека. Но наверное не только во внешнем сходстве тут дело. Всё-таки некоторые портреты у меня не выходили как надо. Если человек не нравится или просто «скользкий» какой-то, то и его лицо так и получалось непонятно каким, а это обычно не нравится портретируемому. Если положим , ты не понимаешь человека, не раскрывается он до конца, то и рисуешь только то, что видишь, додумывая остальное, а это не всегда правда и не всегда то, что заказчик хочет увидеть.

Своего учителя я знала хорошо, ну и получилось всё очень даже похоже. Но, конечно я похулиганила немного – не могла удержаться, уж такой у меня характер. Я нарисовала ему лёгкую улыбку – типа «Джоконды» и с его пушистыми усами, миленько так всё вышло. Конечно чуть-чуть перекрасила ему глаза синим, а щёки розовым, а усищи такие загнула – всем на зависть и удивление, но образ этот, несколько утрированный прочно и хорошо вписался в то окружение, которое уже успел нарисовать Заголюк. Был конечно, некоторый диссонанс между статикой натюрморта и живостью самой фигуры художника с прямо-таки офигенными и казалось шевелящимися усами, но ведь так и было задумано. Руки мои двигались быстро, размешивая новые краски, потом почти летая по холсту , снова возвращались к палитре – они казалось жили своей жизнью, не советуясь со мной сами делали , что хотели. Это было очень похоже на то ощущение, когда едешь на велосипеде и надо повернуть и как-то это всё само замечательно поворачивается. Так и тут рисуется и пишется само и очень хорошо, прямо-таки здорово выходит.

- Юля – остановись – попросил Заголюк, но мои руки уже размешали краску для солнца над беретом и бух – прямое попадание в точное место и того самого пятичасового вечернего и летнего солнечного цвета.

- Ну вот, теперь всё , что могла, сделала. – Мне так понравилась писать , всё-таки это мой учитель и та цветовая гамма, в которой он работал, была мне очень близка по духу. Совершенно без напряжения и так хорошо поработала. Да и портрет, казалось ожил. Мне даже показалось, что он мне подмигнул. Конечно померещилось. Просто это вдохновение в чём-то сродни головокружению. Всё вдруг заведётся вокруг , завертится и сразу из этого опьянённого состояния счастья не выйти.

Я села в кресло, откинулась на его высокую спинку и мне стало хорошо, тепло , я даже перестала вспоминать в тот момент про все свои текущие маленькие неприятности – всё вдруг гармонизировалось, стало светлым, объёмным , радостным и понятным. Ах, как хорошо я себя ощущаю именно в это коротенькое мгновение, когда закончив работу, довольна ею, и пока не вижу в ней никаких изъянов и только приятная усталость, как будто плавала, плавала всё утро в бассейне, а потом вышла на улицу – спокойная уставшая и такая лёгкая. Да, просто хорошо.

А в это время Вольдемар Святославович, будто приняв вахту у важного государственного объекта, подхватил , оставленные мною кисти и продолжил работу. Как ювелир он стал оттачивать детали, наполняя цвета многогранным мерцаниям, придавая богатство каждому сантиметру поверхности этого холста. Видимо жизнь лица , написанного мною несколько простоватыми «деревенскими» цветами как волна на поверхности прежде статичной картины отразилась о благородство Заголюкских материй и предметов и обратно, обновлённая моими оттенками, вернулась к ним снова, придавая им свежесть и здоровье.

Работа эта надо сказать получалась удивительной. Во первых потому, что её писали два мастера. А во-вторых, потому, что оба были очень талантливы, а в-третьих, потому, что всё что происходит в нашей жизни не случайно. Кто-то же послал мне эту идею про автопортрет моего учителя.

Заголюк тоже устал и плюхнулся в кресло, стоящее рядом с моим. Я в это время смотрела на портрет и не могла оторвать глаз от полотна, которое было настолько живым и красочным, одновременно радостным и странным, потому, что всё, что было написано в зеркале было сделано мною и всё сияло вечерним летним солнцем, усищами Заголюка, синими его глазами и того розоватого оттенка щеками, по которому вы сразу узнаете весельчака, любящего и выпить иной разок не мало. А всё, что было изображено вокруг зеркала, это было кисти моего учителя – необыкновенно таинственный и благородный колорит сирени, лёгких сумерек, полного аромата цветов и грусти нечаянной весенней влюблённости. Чудо как всё это дивно сочеталось и просто завораживало глаз. Я смотрела, на написанное мною лицо и, оно , очень хорошо написанное и правильно взятое по цвету, вдруг показалось мне уж слишком характерным, зря я , видимо, решила похулиганить, уж слишком живое и весёлое, даже озорное выражение лица. Мне на секунду опять померещилось, что портрет подмигнул мне. Я повернулась к учителю

- Вольдемар Святославович, как вам кажется, не слишком ли я хулиганское выражение лица придала вам на этом портрете?

- Юленька, всё прекрасно, я такой и есть, это только я видимость делаю, что я спокойный и чинный, а всю жизнь хотел быть другим, пусть хоть на портрете я останусь таким молодцом и задирой, каким всегда хотел быть.

- Ну как знаете, пусть будет так, как вам больше нравится.

Мы решили закончить удивительный портрет удивительным банкетом. Достали из холодильника всё, что там было и поллитровку в придачу. Заголюк аккуратненько нарезал колбаски и сыра, положил свежие ярко алые и салатно зелёные сладкие перцы на большое медное блюдо, всё это украсилось пучками базилика красного и малосольными огурчиками его тёщи. Мы уселись за круглый стол прямо напротив портрета и он смотрел на нас весело как бы третьим собутыльником, только и ждавшим, что его тоже пригласят к столу. День катился к вечеру и уже последний луч солнышка съехал со стены на край портрета и прямо на глазах стал передвигаться по нему , всё ближе и ближе к нарисованному усатому лицу в берете. Когда мы уже налили по рюмашечке и огурцы на вилочках приготовились к прыжкам прямо в рот, солнце осветило лицо на портрете – оно показалось таким живым, что Заголюк засмеялся и сказал портрету – «За тебя , дорогой, ты такой живой и смешной, ну-ка вылезай из портрета и садись с нами»

Фигура на портрете зашевелилась, будто волна пробежала по всему полотну и вдруг отделилась от холста – то есть портрет остался портретом, только с ещё более хитрым выражением лица, а рядом с холстом появился ещё один Заголюк, но не тот , который сидел рядом со мной, а точная копия нарисованного – веселый и с озорными глазами.

Наши стопки с водкой синхронно опрокинулись в рот и огурцы тоже как в синхронном плаванье нырнули за водкой в наши разинутые рты. Это было бы смешно, если бы не было так страшно. Заголюк срочно наливал по второй дозе антидеперссанта, я подставила ему ещё один стаканчик – для гостя.

Глава пятая
З-2

- Чаво так перепугались то? Это же я Вольдемар, ты что себя не узнаёшь?

- Не узнаю, потому, что я никогда не говорю «чаво», а говорю «что».

- Я пришёл к вам потому, что ты позвал меня Вольдемар, а теперь надулся как жаба подо льдом и глазки на меня свои так недоброжелательно вытаращил. Юленька , детка, уж вы то меня не боитесь , надеюсь, ведь сами меня нарисовали?

- Я не боюсь – я не из пугливых – ответила я – только вот как нам вас величать, чтобы не путаться.

Заголюком нельзя, по имени отчеству тоже, зовите меня З-2 – как инопланетянина из того фильма или я всё напутал, да наплевать в конце концов. Дайте как мне тоже колбаски и ещё антидепрессанта налейте немного.

Я знаете ли никогда не напиваюсь так , чтобы до галлюцинаций. Да и Заголюк тоже не такой, чтобы обезуметь от 2 стопок водки.. Происходящее надо было воспринимать спокойно или бежать в психушку, взявшись за руки. Мы с Вольдемаром Святославовичем переглянулись и решили успокоиться и налили всем ещё по одной. После четвёртого пятидесятиграммового стаканчика мы стали отлично понимать друг друга. З-2 оказался своим парнем, он говорил голосом Вольдемара, но мои глупости, а так же умел показывать замечательные фокусы. К примеру он тоже классно умел рисовать, как и мы, а может быть даже и лучше, потому как взяв коробку акварели с подоконника, он за две минуты нарисовал 100 рублёвую бумажку и она тут же отделилась от бумаги и стала настоящей. Я конечно очень скромно попросила «в долг» 4000 рублей на новые сапожки и получила их одной бумажкой – Заголюк заливался смехом. А З-2 не теряя времени сбегал с новыми купюрами в магазин 24 часа и принёс замечательный французский коньяк и кучу всяких вкусностей. Ещё через некоторое время мы включили телевизор и стали хором подпевать дикторше, предсказывающей на завтра проливные дожди. К утру еда и питьё закончились, мы очень устали , а З-2 держался молодцом и уложив Заголюка на диван, а потом проводив меня до дому, сказал, чтобы мы не волновались, что всё теперь в нашей жизни будет хорошо, потому, что он с нами и с деньгами проблем теперь не будет никогда. Господи, а что ещё надо настоящему художнику – вот такого мецената на всю жизнь, чтобы было на что краски покупать и покушать там немного купить и всё, большего настоящему художнику ничего и не нужно.

На следующее утро, точнее уже в полдень меня разбудил телефонный звонок :

- Юля, я на работу проспал.

- Ну и что, а у меня сын в школу не пошёл, до сих пор дрыхнет. Ничего , ваши студенты не маленькие, сами порисовать один день могут. А запой – это болезнь, может же профессор заболеть раз в пол года?

- Да, я проспал на работу, но З-2 пошёл туда вместо меня и мне теперь звонили из бухгалтерии и сказали, что я должен прийти и получить 30 тысяч рублей. Ты понимаешь, что он там что-то такое сотворил, чего раньше не было, раз мне такие деньги выдать решили.

- Так ведь это хорошо – ответила я спросонья.

- Это очень подозрительно, вот что.

Вечером Заголюку звонил его бывший однокашник Пеньок и сказал ему, что если он ещё хоть раз попадётся ему на глаза в Академии, то пусть пеняет на себя. Вольдемар заволновался и попросил меня позвонить Клыкову, тот рисунок вёл в его мастерской, и расспросить что и как идут дела, будто я ничего не знаю и просто интересуюсь как там Заголюк поживает.. И Клыков уже рассказал следующее: во-первых З-2 оказался неплохим педагогом и своим напором и оригинальностью мышления приятно удивил и порадовал студентов сегодня. Однако смелости у него было через край и он вытворил ещё и такую штуку – у зав кафедрой живописи в мастерской учился один богатый и наглый китаец и тот просто не знал как его выставить из мастерской, потому как мастерская уже превратилась в вещевой рынок и т.д. и т.п. Так вот, З-2 пришёл во время перерыва и подрисовал такое на работе этого китайца на одном таком месте, что зав кафедрой , придя и увидя это, сразу выгнал его из Академии за аморальность, а Заголюку выписал премию в 30000 рублей за мужество и героизм , проявленный в борьбе с китайскими монополистами.
Но З-2 на этом не успокоился и в конце дня пописал на штанину жёлтой краской своему давнему школьному врагу Пеньку и тот ушёл домой весь в слезах.

Когда я пересказала всё это Вольдемару Святославовичу тот смеялся, ещё не подозревая, во что это превратится дальше.

А дальше произошло вот что – З-2 полностью вытеснил Заголюка из Академии, сказав, что ему – Заголюку нужно заниматься своей живописью, а не чужой, потому как он гений и его творчество необходимо мировой культуре. Вольдемар , конечно, поверил этой грубой лести и пустил всё на самотёк, а зря. Но что поделать, мы всегда выбираем более лёгкий на вид путь, который потом превращается в тяжелейшее испытание души и тела, вместо того, чтобы делать, что должно, трудиться на своём месте. Так и Заголюк, решив не работать, а «работать» перепутал своё призвание с умением и превратил свою налаженную жизнь в полный кошмар.

Глава шестая
Кошмар.

В Академию Художеств должен был приехать президент России Трутин. Все ужасно суетились, начальство пригласило конечно всех профессоров на торжественную встречу, где были все и вся и куча спецслужб охраны президента. З-2 оказался невероятно честолюбив – он сказал Заголюку сидеть дома, но такого Вольдемар уже вынести не мог и дело кончилось тем, что они, чуть не подрались в прихожей, пытаясь запереть один другого в мастерской. Мой приход их помирил и вместе с тем всё испортил, так как оставив З-2 в мастерской, Заголюк оставил по рассеянности в ней и вторые ключи от мастерской и З-2 вышел через пол часа после нас .

Когда мы заходили в конференц зал, то всех по фамилиям и паспортам, а так же по фотографиям проверяли спец службы по охране президента. Мы конечно же спокойно прошли, правда Заголюка провели в президиум поближе к власти, а я скромно встала в толпе студентов. Но как сами знаете, настоящая живопись и в тёмном углу светится – меня всё равно заметили среди этой студенческой братии и позвали в другое место – нет , ну это просто смешно, я понравилась министру рыболовной промышленности, и он выудив меня из массы художников, подарил бессрочную пластиковую карту на покупку рыбы в любом рыбном магазине мира, попросив взамен мой телефончик. Ну знаете, я не гордая и притом министр был синеглазый, лысый и высокий – метр восемдесят шесть примерно – наш любимый размер.

Однако продолжу про З-2. Он конечно же был очень хитрый и когда охрана спец служб сказала ему, что он уже прошёл и в президиуме, то он им ответил, что он вышел через потайную дверь за занавесом в туалет и пришёл обратно другим путём. Охранники были понятливые и пропустили его опять вовнутрь, а их начальник срочно послал людей к потайной двери, которой не существовало вовсе. Так как ничего страшного за время выступления президента не произошло, то Заголюку ничего не сказали. Но ФСБ зафиксировало на камерах скрытого наблюдения одновременное нахождение Заголюка в разных местах и серьёзно занялись этим вопросом.

З-2 почувствовал некоторый дискомфорт не сразу, но когда, расплачивался очередной раз нарисованными купюрами, его деньги тщательно проверяли на четырёх приборах – однако рисовал он мастерски – ничего подозрительного обнаружено на них не было. Однако это ощущение, что за ним кто-то наблюдает постепенно превратило радостного хулигана З-2 в мнительного , почти параноидального человека. Он отобрал ключи от мастерской у Заголюка, поставил туда две железные двери с двумя системами защиты. Заголюк всё ещё терпел эти издевательства З-2 так как ему нужно было выплатить долг за покупку квартиры, а только З-2 выдавал ему каждый день тысячу, мне между прочим тоже – за молчание.
И наше молчание в конце концов довело всю ситуацию до полного абсурда – спец службы следили за обоими, З-2 становился всё неуправляемее, Заголюк стал зависимыми и несчастным, а мне было всё равно – я складывала деньги, получаемые от З-2 , чтобы поехать с сыном летом на море.

Глава седьмая
Последняя битва.

Мы с сыном уже готовились ко сну, когда запищал домофон, я пошл в прихожую и спросила «кто там?». «Юля, это я – Заголюк» . Однако что-то поздновато он, или решил меня всё-таки соблазнить после 17 летнего знакомства? Вряд ли , больно робкий он человек, никогда не решится на такое.

Это действительно был Заголюк, но с цветами и вином. Я стала пятится к стене.

-Вольдемар Святославович, что случилось?

- Ах , Юленька...

Я не то, чтобы распущенная очень, просто люблю всякие эксперименты. Не знаю как вам описать то, что случилось потом, но надо заметить, что Заголюк меня приятно удивил своей смелостью, находчивостью, изобретательностью и темпераментом. Ну, потом всё-таки отправила его домой, потому как он же женат, такой мазурик.

И снова собралась лечь, а сын мой уже часа два как храпел за стенкой, как вдруг опять домофон. Ну что за ерунда, кто это ещё мог быть?

- Юля, это я - Заголюк.

- Иди домой, всё, на сегодня хватит

- Юленька у меня очень важное сообщение

- Ну хорошо, открываю.

Когда он поднялся на мой этаж, я вдруг увидела , что на шее у Заголюка одето сидение от унитаза. У него в его старинной мастерской всё было старинное до ремонта и туалет тоже и на нём был огромный стульчак, на котором отметились в своё время балерина Ксешинская, Дмитрий Менделеев и много других замечательных личностей. Но после ремонта мастерской унитаз пришлось заменить, остался только стульчак висеть на стене как реликвия. И вот теперь с этим знаменитым стульчаком как с хомутом на шее стоял бледный и растрёпанный Заголюк, В левой руке у него вместо цветов была авоська, набитая красками, и разным барахлом из его мастерской , а в правой бутылка водки.

- Однако вы и силён, Вольдемар Святославович, к чему этот маскарад?

- Юленька надо что-то делать – З-2 не пускает меня в мастерскую, поставил там новую дверь, выбросил на помойку мои краски и стульчак – я только что с помойки и среди всего этого я нашёл самое ужасное- план поджога Академии и ещё, даже боюсь сказать чего и всё это моим почерком, вы понимаете, этот З-2 он совершенно сумасшедший.

Я призадумалась. Заголюк уже сидел на кухне весь такой дрожащий, что мне стало его жалко. Мы открыли бутылку и немного успокоились. Загрустили о прошлых спокойных, хоть и безденежных временах. Мы сидели пьяные от водки и горя и качались на моих диван качелях, которые я купила этим летом. Мы качались на качелях и плакали .Я сказала Заголюку, что утро вечера мудренее и мы решили лечь спать. Заголюк остался на качельках, а я пошла к себе в комнату и уже засыпая с ужасом думала о том, что же со мной было до прихода Заголюка –выходит это был З-2. Просто фантасмагория какая-то.

Утро действительно было мудренее и я проснулась и так же легко как ко мне пришла в голову идея об этом автопортрете, так же легко и ясно возникла идея как нам от З-2 избавиться.

- Вольдемар Святославович, я вот что подумала, ведь я его нарисовала, значит всё дело в портрете, а что если замазать портрет или изменить выражение его лица , может быть что-то изменится?

- Юленька, как же мы это сделаем, ведь там новые замки, а ключей у меня нет, а если кому рассказать, то деньги, что я от него брал и вообще это будет полный крах всего и вся.

- Мы вызовем спасателей или пожарников - скажем забыли ключи дома, и я залезу через окно и сама всё исправлю, а вы в это время будете рядом с З-2 и наблюдайте, что будет с ним происходить, когда я буду пробовать замазать портрет. Связь будем держать по мобильнику.

- Согласен – только и смог выдавить из себя Заголюк.

Я вызвала спасателей и пришлось им дать тысячу рублей за подъем меня на последний этаж, где и находилась мастерская художника. Едва протиснувшись в форточку, я попала вовнутрь мастерской и удивилась, тому, что с ней произошло. Всё художественное было сдвинуто в угол, в центре оставался лишь портрет Заголюка и стол, на котором стоял компьютер и куча проводов , тянущихся от этого ноутбука в разные стороны – к окну, к дверям , к потолку, к огромной антенне, то есть к спутниковой тарелке. Жуть что это было такое. З-2 стал ещё и компьютероманом в придачу, а судя по проводу идущему к телефону ещё и интернетозависемым юзером, чёрт бы его побрал – моё художественное детище, казалось удесятерило те хулиганские чёрточки, которыми, я его наделила в портрете.

Я позвонила на трубку Заголюка и сразу же принялась за дело. Я попробовала замазать его лицо

- Вольдемар Святославович, ну что , что с ним произошло?

- Ничего, просто вытер лицо платком.

Я посмотрела на холст, на нём казалось произошло тоже самое, лицо стало чистым само собой. Тогда я нарисовала ему чёрные очки и заткнула уши ватой

- А теперь как

- Никак, он снял очки и выбросил их подальше, а бируши из ушей уже в мусорном ведре.

Я стала судорожно пытаться представить, что же можно , если его не замазать , остается только сжечь, но рука не поднималась уничтожить картину, ведь это был шедевр. Не знаю, что подтолкнуло мою руку, я лишь решила попробовать, поможет или нет – я вытерла на палитре, которую Заголюк держал в руке на портрете красную краску.

- А теперь?

- Он очень побледнел

- Отлично, я теперь знаю, что делать.

И я стала замазывать краски на нарисованной палитре, но не просто замазывать. А переписывать поверхность так, чтобы это смотрелось как чистая палитра.

- Юленька, сейчас такой ужас происходит, что хорошо, что никто кроме меня это не видит. Он в студенческой столовой в углу сидит – винегрет с рыбкой ест и теперь он весь уже чёрно белый стал, о боже, он встал и идёт ко мне, Юля скорее, он наверное убьет меня!

- Юленька , детка, малыш, я знаю, что это ты делаешь, посмотри там в тумбочке до прихода Заголюка – я тебе там кое-что нарисовал на память.

Я в это мгновение замазывала белое с чёрным имитируя цвет чистой деревянной палитры.

- Юленька!!!!!!! Он исчез!!!!!!!!!!!!!! Ура!!!!!!!!!!!! Еду домой!!!!!!!!!!!!!

Мне вдруг стало грустно, я посмотрела на портрет на холсте – на меня оттуда улыбался З-2 – именно он, а не Заголюк . Я посмотрела на его как на живого, а он вдруг скосил глаза в сторону окна, у которого стояла тумбочка. Я ошарашенная пошла к тумбочке , открыла её и увидела две путёвки в Испанию, на курорт, в трёхзвёздочный отель с трёхразовым питанием на 3 месяца – на всё лето. Ой, это же я ему тогда сказала, когда мы ну, тогда ..., он спросил о чём я мечтаю, а я так по простому сказала, что с сыном на море хочу на всё лето. Только почему в трёхзвёздочный? Ну, наверное, чтобы проще себя чувствовать за границей, а то у меня с нарядами не очень – точнее нет ничего такого, чтобы в пятизвёздочный отель надеть. Какой он однако душка был, этот З-2, такой мазурик и проказник и не жадный вовсе. Я снова посмотрела на портрет, он подмигнул мне в ответ. Картина всё-таки была великолепно написана. Густые лиловые, фиолетовые и кобальтово-синие цвета интерьера и натюрморта мерцали как в лёгких сумерках или в тени , а золотистые старинные предметы и бабочка цвета ультрамарин, превращали это мерцание в совершенную сказку. Отражение в зеркале напротив – солнечное и тёплое с эти живым и весёлым художником в берете негармонично и вместе с тем совершенно по всем линиям и цветам сочеталось с реальностью нереального натюрморта. Только странно пустая палитра, которую держал в руках художник удивляла своей совершенной формой и чистотой. Вместе с этим возникало чувство, что художник казалось только взял её в руки и собирается написать тот великолепный натюрморт и своё отражение , но мы видим уже готовую работу, как будто смогли на мгновение увидеть тот образ, который возник в его голове.

Глава восьмая
Эпилог

Автопортрет Заголюка на следующий день забрало ФСБ, его поместили в запасники Эрмитажа и показывали только специалистам. Объясняться нам с ними не пришлось, потому как они сами всё проследили и все наши телефоны прослушали. Просто пришли, и забрали картину и всё. Нет не всё, мне пожелали счастливого отдыха в Испании, а Заголюка отправили тоже отдыхать на море, правда на другой курорт, в Грецию, чтобы мы опять чего такого не нарисовали вместе.

Ничего, мы вот отдохнём на курортах, встретимся и ещё и не такое нарисуем. Я что-то последнее время поглядываю на некоторых людей, чтобы если вот их получше нарисовать , то может быть они и в жизни лучше станут? Поживём увидим.