Вечером шестьдесят восьмого года последнего дня мая запах черёмухи особенно дурманил голову. Наколотыми на кроны бело-жёлтыми облаками трепыхали соцветья, усеивая траву прощальными лепестками, морочили флюидами непритязательных жителей западной окраины шахтёрского города СнежнОе . В ультрамариновом вечернем свете деревья чрёмухи белели вдоль домов, дома теснились вокруг шуршащих колёсами и троссами шахтных вышек, а рядом тянулись вверх терриконы угольной породы. Днём порода синела матово, вечерами чернела устрашающе. Метафизическим неярким свечением выделялись на фоне гудящих пирамид жилые постройки, островерхие тополя, густые акации и коротко стриженные фруктовые деревья с побеленными стволами. Сизые от угольной пыли дороги с глубоко продавленными следами от колёс углевозов пролитыми чернилами растеклались вниз от шахты, деля окраинный посёлок на несколько неравных частей. По одной из такой дорог, спотыкаясь о то и дело встречающиеся на пути небольшие пласты породы, торопилась баба Катя, неся на языке последнюю новость. Она уже отмаршировала три километра с восьмой шахты сюда, на двадцать четвёртую, и теперь, несмотря на одышку, ускорила шаг, боясь, что ночь опередит её. Баба Катя приходилась дальней родственницей Валентине Колодяжной, которую так нетерпелось ошарашить неожиданным известием. Старуха повернула на широкую улицу, чуть ли не бегом достигла третьей хаты по правую руку, рванула на себя калитку, быстро пересекла небольшое подворье и по-молодецки взлетела на крыльцо. Эти достижения для своего грузного тела баба Катя даже не заметила: находясь у цели переполнилась эйфорией от предстоящей передачи известия, что придало ей неимоверные силы.
- Валька, слышь! Открой! – дёрнула нетерпеливо несколько раз ручку двери.
- Тише вы! Лизу разбудите! – зашикала хозяйка хаты по ту сторону дверного полотна.
Не успела Валентина отворить, как баба Катя отстранив её плечом, прямиком направилась к дивану и плюхнула на него свои сто с лишним килограмм.
- Ффух! Уморилась!.. А Лизка спыть, чи шо?
- Только что заснула.
- Ранэнько укладываешь.
- Сама захотела. Пусть спит. Первый класс закончила, завтра каникулы. Можно отсыпаться.
- Та нэ кажи! – согласилась гостья.
Как ни кортило бабе Кате огорошить Вальку новостью, всё ж таки попросила:
- Налей сперва супу чи борщу мисочку.
- Весна на дворе, мы на траву перешли.
Валентина пошла на кухоньку за вчерашней окрошкой. А баба Катя, блаженно прикрыв глаза, откинулась на спинку дивана.
- А там хоч ковбаса е? у тому травяному супу... – вдруг спохватилась старуха.
Лиза надышалась за день черёмухи и на удивление матери к семи часам попросилась спать. Сладковатый аромат щекотал ноздри и вызывал в представлении фантастические картинки. Чтобы спокойно их посмотреть, Лиза отправилась в постель. Её спаленка находилась справа от залы, через дверной проход, занавешенный яркой цветастой шторой. Девчушка забралась под стёганое ватное одеяло в накрахмаленном пододеяльнике, легла на бочок и тут же заснула. И сразу же заулыбался ей щербатым ртом худой кыргыз Апенди.
- Эй, девочка! Айда на охоту! – подмигнул хитрец.
- Не пойду! – заупрямилась Лиза. Она хотела смотреть чудесные черёмуховые картинки, а не трястись на кляче под дождём .
- Поехали-поехали! – не унимался старик, удерживая под узды кривую лошадку.
- Не поеду! Ты – обманщик!
- Почему так думаешь? – вроде бы обиделся старик.
- Все сказки в книжке перечитала, и в каждой ты дуришь кого-то.
- Это так надо.
- «Так надо»? Почему?
- Вот подрастёшь, тогда расскажу, почему.
- Уходи, противный старик! – замахала на него руками Лиза. – Ты и здесь нашкодил! Где мои карти-и-и-нки-и-и-и... черё-ё-ё-муховы-е-е-е?.. – заплакала девочка и проснулась.
От обиды на старика, который со свойственной ему наглостью пробрался даже в сон, Лиза схватила «Киргизские народные сказки» с порядком изношенной обложкой и перевернула её «лицом» вниз.
- Вот тебе! Полежи теперь на пузе целую ночь! И попробуй ещё раз явиться! – шёпотом пригрозила раздосадованная девочка.
Лизе захотелось к маме. Пожаловаться на вредного старика. Она встала с постели и подошла к занавеске. В зале негромко стучали ложками о миски и приглушённо говорили.
- От спасибо, Валентина! Окрошка дОбра була!
- Я уберу посуду, бабушка, а вы пока можете начинать. Не с пустыми же руками пришли, - заговорщецки улыбнулась хозяйка.
- Не с пустыми, - баба Катя выдержала надлежащую паузу. - Учера твойого видела.
- Какого моего? – обернулась всё ещё улыбающаяся Валентина.
В проёме двери, отделяющим залу от спаленки, под занавеской, которая чуть-чуть не доставала до пола, шевельнулись пальцы босых ног.
- А такого, от которого ты Лизку нагуляла! – баба Катя метнула торжествующий взгляд на застигнутую врасплох Валентину.
- Вы, бабушка, хоть и родственницей доводитесь, но оскорблять меня я не позволю, - опустила Валя глаза.
- Тю-ю-ю, та дэ ж то оскорбление! То ж факт! Чи ты в замужестве свою дытыну прыжила?
- Тише вы! – шикнула Валентина. – Лизу разбудите!
Пальцы ног скрылись из-под занавески.
Валентина оглянулась на дверной проём и продолжила шёпотом:
- Ну и что, и кого вы видели?
- Его и видела. Твоего бывшего ухажора. В киоске работает. Вернулся, значит.
- Ну видели и видели, а мне-то что, - деланно повела плечами Валентина. – Покушали, бабушка? Идите спать, я вам на веранде постелю.
- Заморозить бабку хочешь? – лукаво улыбнулась старуха. – Черёмуха рясно цвэтэ, уночи и похолодаить.
- На пуховой перине под ватным одеялом не замёрзнете, - строго ответствовала хозяйка.
- От и побалакалы! Така новына обсуждению подлэжить, Валька! А ты – «идите спать!»...
- А что тут обсуждать? Дело прошлое, забытое. У меня другая жизнь. Я о нём и не вспоминаю.
- Та куда там «не вспоминаю», колы дочкУ каждый день...
- Хватит! – перебила Валентина. – Сказала, не хочу об этом говорить, значит – не хочу!
Баба Катя вздохнула разочарованно и покорно отправилась на веранду. Валентина всё ещё хмурясь перемыла посуду, поставила её в буфет, умыла лицо прохладной водой, ободряюще улыбнулась отражению в зеркале и исчезла за занавеской своей комнатушки.
Лиза снова лежала под одеялом и усердно думала. Что-то не складывалось в её голове, но о том, что она подслушала большую тайну, каким-то чувством уловила. Что мужчина в киоске – её отец, тоже как-то ухитрилась понять. «А мама - хуже старикана Апенди - всю дорогу меня обманывала, говорила, что папка в шахте погиб. А он не погиб, а вернулся! А теперь она и знать о нём ничего не хочет! Ну и пусть!.. Зато я хочу знать!.. Вот узнаю всё про него, а ей ничего не скажу, раз не нужно. Зато мне нужно!.. У всех есть папки, даже у недоноска Яцыка... Я тоже папку хочу!». Лиза обозлилась и обрадовалась одновременно. Радость была настоящая, разлившаяся во всём теле, а злость на маму – понарошку: «Тоже мне, мама называется! Я ей всё рассказываю, а она самое главное скрывает!». Лиза поворочалась, принимая удобное положение, пробовала, крепко зажмурив глаза, представить папку и... нечаянно уснула.
Ночью, и правда,...