Потом интересным оказывалось абсолютно все, что он видел, слышал, нюхал, трогал и пробовал на зуб. Если, конечно, мама не возражала. Она очень добрая, но разрешала почему-то не все. И тогда он злился, топал ногами и кричал на маму, не желая слушать объяснений. Она не обижалась, только смотрела на сына печально и вздыхала:
- Эх, Асик, Асик… какой же ты еще глупыш.
Никто, кроме мамы, не называл его так. Отец признавал только полное имя – Аскен, а бабушка кликала коротко: Аск. А больше он и не знал никого. Из всех домочадцев именно мама больше всех натерпелась от своего непоседливого Асика. Отца мальчик всерьез боялся и был при нем тише мыши. Бабка, по старости почти не выходившая из дома, на внука обращала внимание редко. Возилась себе у печи либо сидела за прялкой, ворча под нос что-то сердитое. Наверно, он виноват в том, что мамы теперь с ними нет. Все-таки обиделась?
Ничего, Асик ее найдет и уговорит вернуться. Ведь нельзя же так: взять и бросить единственного сына на скрюченную от болезней бабку и вечно хмурого, неразговорчивого отца. Это нечестно. Но упрекать он маму не станет, а то вдруг она обидится еще сильнее и не захочет возвращаться. Просто скажет, что без нее – никак. И пообещает вести себя хорошо.
За стенами дома уже который день бушует метель; снегу навалило столько, что отец не успевает разгребать. По утрам дверь на улицу не откроешь, и окна все залеплены, ничего за ними не видно. А ведь окна расположены высоко: Асик хоть и догнал в росте бабку, дотянуться до нижнего края наличника не может. Впрочем, и не на что там сейчас любоваться, - одни сугробы, половина жизни среди них прошла. Кусачие белые хлопья, косо летящие над землей, надежно спрятали озеро, на берегу которого стоит дом, и сосновый бор вокруг него. Ничего не осталось, кроме снега.
Откопав наружную дверь и окна, что позволяло не жечь лучину днем, отец вернулся в дом продрогшим и еще более злым, чем обычно. Он долго отряхивался в сенях, ругая непогоду последними словами. Затем с топотом ввалился в кухню, повесил на крюк тулуп и меховую шапку и приложил ладони к теплому боку печи, продолжая ворчать.
- Аскен, ты скотину кормил? – рявкнул он в сторону жилой комнаты.
Мальчик, сидящий на корточках перед топкой второй печки, подкладывая туда по одному аккуратные полешки, вжал нечесаную голову в плечи:
- Еще нет, я печь топлю.
- Долго копаешься, шевелись давай!
- Я сейчас, я быстро.
По стеночке проскользнув мимо родителя, Асик выскочил в сени и тут же пожалел, что ничего на себя не накинул: там было не намного теплее, чем на улице, шубейка не помешала бы. Но хоть не совсем темно, поэтому он решил не терять время на то, чтобы зажечь фонарь. Ветер метет с другой стороны, и до окошек, что в сенях и в скотном дворе, сугробы еще не дотянулись. Пробежавшись по длинным узким сеням, Асик свернул в еще более узкий тупичок и толкнул низенькую дверку, которая вела в пристроенный к избе двор.
Его встретило нетерпеливое блеяние двух коз, вздохи Сивки и сонное куриное бормотание. А приди он с фонарем, еще и петух заорал бы. Этому старому дураку все равно, какое время суток: раз увидел свет, нужно кукарекать. Поэтому ночью по нужде они с фонарем сюда не ходят, пробираются на ощупь, чтобы всех в доме не будить и лесное зверье не приманивать петушиным ором. Отец уж который год грозится пустить в суп этого горлопана, да что-то все откладывает. Хотя, какой из него суп: старый, жилистый, кожа да кости. Его варить-то полдня придется, не прожуешь. Но с другими петушиными обязанностями старикан справляется хорошо и охотно, так что пускай себе кукарекает на здоровье.
Торопливо набив огромную корзину сеном, хранящимся здесь же, под крышей, Асик с грехом пополам стащил ее по шатким ступеням лесенки. Внизу было еще холоднее: сильно тянуло из-под наружной двери. Бросив пару охапок сена лохматому коренастому мерину, он подтянул корзину к загончику с козами и откинул крюк на дверце, в которую уже ломились две рогатые вредины.
- Но-но! Не балуй, зар-раза! – прикрикнул он на коз, подражая интонациям отца.
Мальчик их еще побаивался, хоть и не так сильно, как в те времена, когда был совсем маленьким - ниже ростом, чем серые с черным шустрые и шкодливые твари. Рога у них длинные и острые, бодаться любят. Но больше всего Асика пугали козьи глаза, желтые и с горизонтальными зрачками. У скотины с такими глазами на уме могут быть одни пакости, это вам не добряк Сивка. Тогда мама не давала его в обиду, а теперь – все сам…
Он быстро переложил сено из корзины в ясли, отбиваясь от нахальных выпадов коз. Одна все-таки боднула пониже спины, а вторая нарочно наступила острым копытом на ногу. Отвесив обеим чертовкам по паре пинков, Асик запер за собой дверцу загона. Так, теперь куры. Все-таки темновато здесь.
Земляной пол хлева с многолетними наслоениями трухи пружинил под ногами, несмотря на холод. С трудом откинув тяжелую крышку ларя с зерном, Асик зачерпнул обеими руками ледяные крупинки и ссыпал их в куриную кормушку. Кажется, немного зерна упало на пол. Ничего страшного: никто же не видел, а мыши потом подберут и спасибо скажут.
Вот и все, осталось только яйца собрать. Шаря в соломе в поисках вкусных куриных гостинцев, Асик передернулся, представив себе, что сейчас пришлось бы кормить еще и кабанчика. Какое счастье, что с наступлением холодов отец заколол этого жирного подслеповатого обжору! Козлят, которых постигла та же участь, было жалко, а мордастого свинтуса – ни капельки.
Очень хотелось вернуться в избу бегом, но пришлось идти осторожно, чтобы не раздавить сложенные в подол рубахи шершавые бурые яйца. Сейчас бабка сделает яичницу со шкварками, нажарит ржаных лепешек. Асик так живо представил себе скорый завтрак вкупе с душистым травяным чаем, что в животе заурчало и заквакало на разные голоса. Даже петух отвлекся от зерна и подпел, чучело недощипанное! А руки с ушами совсем заледенели, поскорее бы к печке прислониться. И нормального хлеба захотелось. Но бабка не в силах его вымешивать и выпекать в большой печи. А мама ушла еще летом.
После завтрака, прошедшего, как и положено, в сосредоточенном молчании, бабка убрала со стола и прилегла на печь немного отдохнуть. Забившись в уголок, Асик тихо радовался, что во время трапезы ухитрился ни разу не схлопотать ложкой по лбу. Отец, гремя ведрами, вышел из дома, плотно набил их снегом, а вернувшись, водрузил на плиту малой печки. Растает снежок, он парой ведер скотину напоит, а одно оставит бабке, чтобы обед приготовила.
- Ты чего расселся, как барин?! – медведем рыкнул он на сына, - и не зыркай на меня, волчонок, не то зашибу! Забыл, где книги лежат?
Асик молча метнулся к сундучку, притаившемуся в дальнем углу, и достал из него увесистый том в переплете из тонких сосновых дощечек, который лежал сверху.
- Вот-вот: садись к окну и читай, пока светло. Вечером проверю, перескажешь.
Сам отец неграмотный и книги различает по толщине и цвету переплета. Ему и невдомек, что эта уже прочитана, и теперь Асик может со спокойной душой до темна шуршать пергаментными страницами, предаваясь воспоминаниям и мечтам. В них всегда тепло, потому что там есть мама. А вечером, если отец вспомнит, что собирался проверить урок, Асик расскажет ему историю. Уж он придумает, что наплести, батя останется доволен.
Устроившись на лавке возле окна с книгой на коленях, мальчик бережно перевернул верхнюю дощечку, украшенную волнистым узором. Большая книга была сшита из листов тонкого пергамента, исписанных с обеих сторон плотно, почти без полей. Только на первом листе красовалась вычурная заставка в три цвета: сине-красно-золотая. Остальной текст исполнен черной тушью, а этим почерком – мелким, но красивым и разборчивым, Асик не уставал восхищаться. Никогда ему самому не научиться так писать! При воспоминании о собственных каракулях, на которые жалко изводить не только драгоценный пергамент, но и бересту, у мальчишки запылали уши. И ведь старается, честно старается, без дураков. А толку все нет и в скором времени не ожидается.
Но постепенно ровные дорожки строк, по которым он привычно скользил глазами, исчезли. Не было уже отдельных букашек-буковок и червячков-словечек. Вместо них возникли сменяющие друг друга яркие картины, в которых замысловато переплелись правда и вымысел, печаль и радость, добро и зло. А в центре – сам Асик. Все это про него, он согласен быть только главным героем и никем другим. С тех пор, как его научили читать, Асик был убежден, что любая книга – волшебная. Ведь она – окно в другой мир, через которое можно не только заглянуть, но и проникнуть туда, приняв участие в событиях. Жаль, что всегда приходится возвращаться. А так как эту книгу он уже недавно прожил, то сейчас уходить в нее целиком не будет. Нет: перед тем, как перевернуть очередную страницу, Асик, как и собирался, позволит себе воспоминания.
Вот он совсем маленький; только-только научился связно говорить, и получается это пока довольно смешно. Они с мамой пошли с лес. Недалеко, само собой: так, вдоль опушки, ягод набрать для пирога. Мама собирает в корзинку чернику, а Асик, отойдя в сторону, улегся животом на землю и рассматривает, что там творится. Это царство черных муравьев, занятых своими делами среди травы и опавшей хвои. Маленькие трудяги такие упорные и сильные! Ворочают веточки, сосновые иголки; один тащит куда-то жирную гусеницу…
Земля теплая, солнышко сверху пригревает, руку щекочет заползший на нее муравей. Увлекшись этой кажущейся суетой, Асик не слышит, что его зовут. Но вот прямо над головой раздается испуганный мамин голос, и его отрывают от земли и наблюдений:
- Ах ты, негодник! Разве можно так делать? Я чуть с ума не сошла, разыскивая тебя.
Он ревет от злости и брыкается, пытаясь вырваться из маминых рук. Ему хочется обратно к муравьям, а то, что в лесу встречаются змеи, мальчишке не интересно.
- Все-все, угомонись. Пошли печь пирожок.
Пирожок – это хорошо, ради него Асик готов вернуться домой.
- Пусти меня, я сам!
- Хорошо, иди сам. Давай лапку.
- Фто ты фсе: давай лапку, давай лапку! Фто я, кофка, фто ли?!
- Нет, - смеется мама, - ты не кошка, ты – упрямый человечек. Больше не пугай меня так.
Рыже-полосатая кошка бесшумно вспрыгнула на лавку рядом с Асиком. Не нашла места на его коленях и умостилась рядом, свернувшись теплым шерстяным клубочком. Не до тебя сейчас, Муренка.
Он совсем не хотел отвлекаться от плавного течения внутри себя. Стоит выпасть из этого потока, и забудешь вовремя перевернуть страницу. Отец, занятый у соседнего окна починкой сапог, обязательно заметит заминку. И не поленится наградить нерадивого мальца подзатыльником, от которого такие искры из глаз полетят, - не только драгоценную книгу, даже избу спалить легко. Бате невдомек, что Асику чтение не в тягость. Сам-то не смог эту науку одолеть, вот по себе и судит.
Сказочная золотоволосая принцесса, заточенная злым колдуном в башню, все ждет своего избавителя. Асик уже спас ее однажды, явившись на прекрасном крылатом коне, дышащим огнем. И в настоящий момент увлечен другой картинкой.
Здесь ему года четыре, не больше. День жаркий, даже душный, и он стоит голышом по пояс в воде рядом с мостками, с которых мама обычно полощет белье или моет посуду. Вода очень теплая, а рыхлое дно смешно щекочет песком босые ноги. На расстоянии шага от Асика плавает скользкая красная сыроежка, до которой он никак не может дотянуться. Ему страшно сделать этот шаг: мальчик знает, что где-то впереди – яма. Он шлепает руками по мелким волнам и чувствует, как ноги скользят по дну, как тянет к себе вода. Противиться этой мягкой тяге невозможно, и он шагает, сделав судорожный вдох.
Но мама, которая здесь же, на мосточках, чистит принесенные из леса грибы, не дремлет. И вот уже Асик, надувшись, сидит на мостках, а она со смехом отжимает полосатый подол.
- Взгляни-ка, - показывает мама вперед, туда, где мостки кончаются.
Там, в темной толще воды, угадывается какое-то движение, а над поверхностью на миг показывается краешек огромного рыбьего хвоста.
- Это русалка?
- Может быть. Или большая рыба. Не нужно их дразнить. Здесь безопасно купаться только на утренней заре, пока озеро еще спит. Запомни это крепко-накрепко. Иначе утащат, и следов не останется.
Мама (в легком сарафане, с пепельной косой, обернутой вокруг головы) такая красивая и печальная, что хочется плакать. Асик злится из-за этого желания, недостойного мужчины, а также на ее бесконечные запреты. Поэтому заявляет, что ему скучно, и собирается уходить.
- Штанишки надень: нельзя сидеть на земле голой попой, - строго напоминает мама. - И держи прямо спину, чтобы совочки не торчали.
Это она так называет лопатки сына, сокрушаясь по поводу его худобы.
- Буду, буду криво держать! – визжит Асик.
- Зачем? Это же некрасиво.
- Все равно буду!
- Ты у меня мальчик «наоборот». Что ж, вырастешь горбатым. Пойдем лучше Сивке хлебушка дадим.
На это Асик сразу соглашается. Мама, повесив на локоть опустевшую корзину, поднимает с досок таз с перемытыми груздями, рыжиками и сыроежками.
- Идем, отнесем домой грибы, и возьмем горбушку с солью.
Дом широко огорожен частоколом из остро заточенных бревен, который доходит до самой воды. С двух сторон в заборе имеются калитки: верхняя и нижняя, но они всегда на запоре. И Сивка, и козы пасутся внутри, привязанные каждый к своему колышку. Оставив Асика на крыльце, мама ненадолго скрывается в доме, а затем возвращается с горбушкой хлеба, посыпанной крупной солью.
- Вот. Пойдем кормить лошадку.
- Не лошадку, а лошаду!
Глупость какая: здоровая скотина – и лошадка?! Мышка, кошка, - это понятно, они же маленькие. А Сивка с его огромной головой, толстыми ногами и широченной шершавой спиной даже не лошада, а лошадища. Наступит и не заметит.
Мерин увидел, что ему несут гостинец, и пошел навстречу, мотая длинной гривой. Асик заробел, как всегда: не очень-то весело, когда на тебя надвигается такая махина с копытами!
- Не держи хлеб пальцами, положи его на ладошку, - подсказала мама. - Он может нечаянно зубами цапнуть.
От такой перспективы Асику стало еще страшнее. И когда мягкие замшевые губы потянулись к его руке, он не выдержал и уронил горбушку на землю, под ноги Сивке. Тот, как показалось мальчику, презрительно фыркнул, подбирая хлеб с травы.
- Здорово мы лошадь накормили, правда? – пробормотал Асик, вцепившись в мамину руку.
- Конечно, малыш.
Она потрепала сына по вихрам, притворившись, что не заметила его испуга. Ведь сама мама очень смелая, ничего не боится. Разве что отца да того, что с Асиком случится беда. А больше – ничего, даже волков. Один раз, когда они собирали в лесу грибы и шишки для самовара, навстречу вдруг вышел здоровый волчище. Из его приоткрытой пасти высовывался длинный язык, и казалось, что зверь дразнится.
- Мам! – пискнул Асик, чувствуя, как задрожали коленки.
А мама не испугалась, не стала кричать, не побежала. Она замахала на волка рукой и сказала строго:
- Уходи, серый! Не пугай моего мальчика.
Тот облизнулся, взглянул на маму как-то виновато и скрылся за деревьями. И думаете, мама заторопилась домой? Ничего похожего! Они повернули обратно не раньше, чем наполнились корзины. Всю дорогу мама смешила Асика, стараясь отвлечь. Но все равно ему казалось, что тот волк провожал их почти до самого дома.
Из кухни потянуло запахом кислых щей. Бабка топталась у печи, кляня собственную немочь и неподъемность чугунков. Вот уже и обед скоро. После него станет слишком темно, чтобы читать. Придется заниматься всякими скучными делами, пока не наступит время ложиться спать. И никто не расскажет ему сказку, не споет песню, как раньше. Конечно, Асик уже большой, но все равно послушать не отказался бы.
Мама знает много сказок, а некоторые песни пела на незнакомом языке. Говорила, что это родной язык ее родителей. Про них Асику было известно только то, что они живут на окраине городка там, внизу. Больше мама ничего о своих родителях не рассказывала и даже не просила отца взять ее с собой, когда он ходил в городок. А батя наведывался туда частенько, но только в теплое время года. То есть - не по снегу, на котором остаются слишком явные следы.
Ветер, сбежавший с севера, наверно, спятил и решил заморозить всю землю. Он завывал так отчаянно, дул с такой неистовой силой, что казалось: еще чуть-чуть, и не только крыша из дранки, но и весь дом улетит в замерзшее озеро. Впрочем, оно застыло не совсем. Даже в самые лютые морозы посреди озера темнеет, курясь паром, небольшая полынья. Ее мама Асику показывала, когда учила сына кататься на коньках. Когда это было? Кажется, после шестой зарубки. Да, к тому времени он уже прекратил вредничать по любому поводу, и запретов, исходивших от мамы, стало меньше.
На косяке двери между горницей и кухней мама раз в год делала зарубки, выбирая день, когда выпадал первый снег. Именно в такой день Асик родился. Она заставляла сына разуться и встать у того косяка очень ровно, прижавшись к нему совочками и затылком. А потом подводила к макушке доску, на которой резали хлеб, и чертила вдоль ее нижнего края линию маленьким угольком. Когда мальчик отходил от косяка, ту линию мама углубляла ножом. В этом году ему пришлось делать десятую зарубку самостоятельно: помогать было уже некому. И никто не порадовался тому, насколько Асик вырос за год.
А два года назад отец начал водить Асика к старому книжнику, живущему наверху, в горах. Дорога к его дому была долгой и нелегкой; точнее сказать, до моста дороги не было вовсе. Просто еле заметная тропа, которую ничего не стоило потерять, если отвлечься на что-нибудь. Полдня нужно было топать вверх по лесу, который становился все гуще и неприветливее. А затем лес обрывался на краю глубоченного и широкого ущелья с почти отвесными стенами, через которое был переброшен шаткий подвесной мост.
Самая неприятная часть пути! Шагать по переправе, на которой не смогли бы разминуться два человека, было невыразимо страшно. Мост раскачивался от ветра, всегда дующего вдоль ущелья. Поперечные досочки скрипели и прогибались под ногами, грозясь проломиться, а веревочные перила норовили вырваться из рук. Что скрывается в пропасти под ногами, Асик не знал и знать не хотел. Смотреть вниз было нельзя, и он охотно следовал этому правилу.
Научившись считать, Асик выяснил, что по мосту нужно пройти 124 шага. Самые ужасные шаги: на трясущихся ногах и с остановившимся сердцем. На том краю опять начинался лес, но в нем росло уже больше елей, чем сосен. Неровная от корней и камней тропа вела сначала вдоль ущелья, а затем круто сворачивала в гору. Отец всю дорогу молчал, неслышно ступая позади. Иногда Асику казалось, что бати вовсе нет за спиной, и он идет по мрачному лесу один. Но оглядываться мальчик не решался, опасаясь нарваться на грубый окрик.
Потом требовалось пройти по короткому кривому туннелю, вход в который маскировала старая сосна с раздвоенной верхушкой. Тоже мало приятного, знаете ли. Ступать приходилось очень осторожно, ведя левой рукой по холодной неровной стене. За поворотом туннеля становилось легче: впереди показывалась щель выхода, и было хотя бы видно, куда ставишь ногу.
После туннеля идти оставалось совсем недолго. Всего пара поворотов, и показывался дом книжника: квадратная трехэтажная башня с плоской крышей, прилепившаяся одной стеной к отвесному боку горы, частью которой она казалась. Построена башня была из крупных серых камней и выглядела довольно мрачной, но только снаружи. А внутри Асику все очень нравилось, особенно – печи с большими топками на каждом этаже, возле которых тепло и приятно сидеть, отдыхая после долгого пути.
Приходили они к вечеру безумно уставшими. Шутка ли: целый день топать в гору с поклажей! Ведь оба тащили увесистые рюкзаки с припасами для книжника, который сам никогда не покидал своей башни. Он кормил гостей ужином, поил чаем с медом. Из разговоров, которые велись после молчаливой трапезы, Асик уяснил, что отец не сам по себе, а состоит на государственной службе, как и хозяин башни. В чем именно заключается эта служба, осталось для него непонятным, но оба служащих относились к ней очень серьезно. А еще были озабочены тем, что с некоторых пор их обязанности выполнять стало намного сложнее из-за невнимания властей.
Переночевав, отец уходил домой, а Асик оставался у книжника на несколько дней. Изредка бывало, что задерживался и батя; это, когда в башне требовалось что-то починить, сам хозяин не считал нужным отвлекаться на такую работу. Он учил мальчика чтению, письму и счету. Заниматься было интересно, но ученик отчаянно скучал по дому (точнее, по маме). Особенно вечерами, когда уроки заканчивались. Правда, книжник оказался куда разговорчивее отца. Он знал великое множество увлекательных историй, которые рассказывал своему ученику перед сном. Не сразу, но Асик задался вопросом: откуда все эти истории? Учитель смеялся, когда мальчик набрался смелости спросить об этом.
- Ты что же, думаешь, что я всю жизнь провел здесь, в западных горах? Ничего подобного, дружок. Что-то случилось со мной самим, что-то рассказывали мне знакомые. А многое я просто придумал.
- Как это – придумал? – не понял Асик.
- Взял и придумал, на то я и книжник.
Потом опять приходил отец, нагруженный очередной порцией припасов. Иногда в беседах старших мелькали слова «Золотое Перо» - именно так, с большой буквы. О Золотом Пере упоминали, как о чем-то крайне важном и драгоценном. Что такое золото, Асик знал: мама носила на шее тонкую цепочку с медальоном. Они были сделаны как раз из золота. И Перо должно быть таким же, - ярко-желтым и блестящим. Большое, красивое, тяжелое. Скорее всего, орлиное; так ему хотелось думать. Не петушиное же перо станут делать золотым!
Наутро они трогались в обратный путь, который, конечно, был гораздо легче: почти налегке и под гору. Впрочем, страшного моста над ущельем это не касалось. Дома Асик рассказывал маме все, что узнал за время учебы. Она внимательно, с интересом слушала. Но как-то мама изменилась с тех пор, как он стал учиться. Асик не сразу это заметил, но она постепенно становилась все печальнее и будто отдалялась от сына. Часто выглядела очень уставшей, когда они возвращались от книжника.
Даже зимой, когда походы в горы прекращались, она продолжала тосковать. На расспросы Асика только отшучивалась, но довольно неубедительно. Говорила, что просто не любит зимы, что ее тянет впасть в спячку, как это делают медведи. А так – все хорошо, она здорова. Но Асику казалось, что у мамы что-то сильно болит внутри, и эта боль усиливается с приходом темноты.
А потом наступил тот черный день в начале прошлого лета, когда, вернувшись от книжника, они не нашли мамы дома. Бабка заявила, что мама ушла почти сразу же после того, как они отправились в горы. Она долго шепталась с отцом на кухне при закрытой двери, запретив Асику подслушивать. Он же, будучи не в силах совладать с нахлынувшей паникой, метался по горнице. Куда ушла мама, зачем? Она же никогда не уходила далеко от дома.
Бабка совершенно спокойна, не переживает; лишь блеклые глаза ее светились чем-то, для чего Асик не сразу нашел название. Только вспомнив недавно прочитанную книгу, понял: злорадством. Когда читал, не мог взять в толк, как это радость может быть злой? А теперь увидел и понял. Чтобы прикинуть, надолго ли мама отлучилась, он полез в сундук, где хранилась одежда. И нашел в нем все мамины вещи: и летний сарафан с двумя кофточками, и теплое платье. Так в чем же она ушла?
- Аскен, поди сюда! – громко позвал из кухни отец.
Он был зол, очень зол, это Асик увидел сразу, как переступил порог.
- Тятя, - нерешительно промямлил он, - все ее вещи дома. Она ведь скоро вернется?
- Сука она, мама твоя! Как была сукой, так ей и подохнет! Никогда она не вернется, не жди. Да пусть только попробует! – заорал отец, - не смей вспоминать об этой паршивой суке!
Что было потом, Асик помнил смутно. Кажется, он кричал. Кажется, упал, сильно ударившись затылком о порог. Долго болел, почти не слезая с печи. Мама так и не вернулась. С тех пор Асик думает о ней все время. Что бы ни происходило вокруг, все напоминает ему о маме. Да он и не хочет забывать, наоборот: при каждом удобном случае старается уйти в воспоминания. Так ему легче ждать. Главное – не упоминать о ней вслух, чтобы не бесить отца, который с прошлого лета стал еще злее и угрюмее.
С книжником Асик о маме говорил, но тот ведь ее совсем не знал и не мог подсказать ничего путного. Но вот наступила зима; теперь он нескоро увидит хозяина уединенной башни. Зимой Асик продолжает учиться сам: читает принесенные из башни книги да упражняется в письме, водя стилом по восковой дощечке. Отцу старается свою писанину не показывать, - она ему самому-то не нравится. А батя, если увидит кривые строчки с разновеликими буквами, совсем вызверится. И выпорет ремнем так, что долго потом обедать будешь стоя.
Устраиваясь спать на печи возле храпящей у стены бабки, Асик радовался, что прошел еще один день. Ведь с каждым днем все ближе весна, о которой сейчас можно только мечтать. Скоро он подрастет и сможет уйти, чтобы разыскать маму. Сюда они не вернутся: отец ясно дал понять, что убьет ее, если еще раз увидит. Нет, они с мамой найдут место, где поселиться.
Перед погружением в сон его радовало не только это. Не так давно Асик отвоевал себе право на отдельное от бабки одеяло. Ведь старая не только громко выводит носом и ртом протяжные ночные песни, но и попукивает частенько. После кислых щей это особенно приятно! А самое главное в том, что Асик знает абсолютно точно: уснув, он встретится с мамой. И родная не покинет его до самого утра.
