Одетый в грязный тулуп и не менее грязные сапоги, Фома Егорыч лежал в ободранном углу на посеревшей постели, и храпел, изредка вздрагивая отчего-то, и что-то бормоча во сне. Вокруг его туши стаей маленьких воронов летали жирные мухи, то и дело норовившие устроиться на нём поудобней, но, не умевшие это сделать, садились рядом.
В другом же углу на голом матраце, одетая в фуфайку, тяжело дыша, дремала баба Фомы Егорыча, Алевтина. Дышала она так тяжко, что с каждым вздохом казалось, будто прямо сейчас и задохнётся. При этом издавала стоны, сравнимые с тяжелобольным, который того и гляди отдаст Богу душу.
А в это время в дырку в полу, желая проверить – всё ли «чисто», высунула свою маленькую мордочку серая мышь. Удостоверившись, что путь свободен, она рванулась через всю комнату к противоположной стене, где рядом с дворнягой стояла тарелка с давешними щами.
Дворняга, по прозвищу Сучка, свернувшись в «подкову» на клочке от какого-то одеяла, сопела, хвостом отгоняя мух от себя. Названа она была так не оттого, что не кобель. Как раз, напротив, - Сучка – это был худющий кобель двух или трёх лет отроду. Точно и не скажешь. А прозвище своё он получил от Фомы Егорыча, который с пьяну хотел сказать Жучка, а вышло – Сучка. Так и закрепилось.
Сейчас кобель дремал, и ему, похоже, было абсолютно всё равно, что какая-то наглая мышка лакомится из его чашки. Он лишь лениво приоткрыл глаз, потянулся, и, вздохнув, продолжил спать.
Во всей комнате коромыслом стоял удушающий запах папирос, алкоголя и грязного белья, которое уже начинало преть в тазу у стены. То тут, то там, в поисках лучшей пищи, пробегали тараканы…
Фома Егорыч закашлялся и медленно поднялся с постели. Пройдя совсем немного, он наступил на хвост Сучке, который тут же подал голос.
- Ах ты, оказия! – выругался старик. – Чтоб тебя!
Слегка покачиваясь, он подошёл к столу и уселся на табурет.
- Алька!!! – закричал Фома Егорыч. – Слышь, Алька!? Да вставай ты, собака!
- Чего тебе? – не оборачиваясь, буркнула бабка.
- Жрать давай!
- Нет ничего. Вчера последнюю картоху доели.
Егорыч вздохнул, и выругался.
- Ну, тогда хоть дай похмелится.
- Возьми у печки, - коротко ответила Алевтина.
Старик тяжело поднялся и едва не наступил на мышь, окопавшуюся возле табурета. Как и было сказано, он прошёл к холодной печке, у которой стоял бутыль. Возмутился:
- Чё здесь пить-то? Только губы смочить.
- А больше нету ничего.
Егорыч снова выругался, и, допив то, что было на дне, выбросил бутылку в угол.
- Чё кидаешься-то? – возмутилась бабка, сев на матрац. – Совсем уже, старый, умом тронулся!
Но Фома лишь промолчал, и вновь устроился на табурете за столом.
Мышка же украдкой обнюхивала все углы, не обращая абсолютно никакого внимания на хозяев. Она сунулась в один угол, а там дрова. В другой – там таз с вещами…
Ну, а в остальные, поняв, что вряд ли что-нибудь найдёт, даже соваться не стала. Она хотела было уже вернуться под пол, но…
- Ах ты, гадина! – вскричала бабка, и замахнулась тапком.
Серая мышь увернулась, и мигом помчалась домой. В чём и преуспела, благополучно спрятавшись в дырке.
- Ох, как похмелится надо! – взвыл Фома Егорыч.
- Без тебя знаю, что надо. Сама еле держусь. Только где ж я тебе возьму? – Алевтина встала наконец-то с кровати, и устроилась за столом напротив мужа.
- Иди. Иди, сходи к Сеньке. Попроси в долг. Последний раз.
- Он меня в прошлый раз едва с лестницы не спустил. Сказал, больше не приходи.
- Вот скот! - старик стукнул кулаком по столу, чем напугал дремавшего Сучку, который резко поднял голову.
Но, удостоверившись, что тревога была ложной, перевернулся с бока на бок.
Бабка же натянула валенки, и направилась к двери.
- Ты куда? – всполошился Фома.
- Сам же сказал, сходи к Сеньке. Пойду, попрошу. Даст Бог, не откажет.
И она вышла из избы.
Но очень скоро вернулась с натянутой до ушей улыбкой, держа в руке бутыль с мутным пойлом.
- Не уж-то дал?! – удивился Фома, приподнявшись.
- А куда ж он денется! Я и закуски у него взяла. Немного правда: всего два солёных огурца, но, как говорится, чем богаты, тем и рады.
Старуха демонстративно развела руками, и поставила самогон на стол, где уже были приготовлены помутнённые стаканы, а из карманов фуфайки извлекла огурцы.
- Ну, давай, наливай, - нетерпеливо заерзал на табурете старик.
И она налила. Выпили залпом, даже не поморщась. Потом ещё… и ещё. И только после третьей вспомнили о закуске.
- Эх, хорошо пошла! – выдохнула бабка.
А спавший до этого кобель, видимо, учуяв запах огурцов, пристроился возле табурета, с тоской поглядывая на стол. Минут, наверное, десять он так просидел, но хозяева упорно не замечали его, и вскоре, зевнув, тот отправился к своей тарелке. Но, понюхав её содержимое, Сучка снова лёг спать.
В приоткрытую дверь подул прохладный ветерок.
Старик отчего-то с тоской посмотрел в пойло, и лишь после этого почти залпом осушил стакан.
То ли из-за опьянения, то ли ещё отчего-то, но стало как-то старикам грустно. Они ещё чуть-чуть посидели молча, а потом бабка затянула:
У церкви стояла карета,
Там пышная свадьба была.
Все гости нарядно одеты,
Невеста всех краше была…
Фома Егорыч смотрел то на неё, то опускал глаза в пол, или же вовсе отворачивался, стараясь не показывать навернувшиеся слёзы. А Алевтина всё пела и пела, и с каждым куплетом народной песни пение это становилось всё жалостней и тоскливей, и она уже не скрывала, что щеки её не успевают высыхать.
Ветер подул ещё сильней, и только тут Фома Егорыч поднялся и закрыл дверь на большой амбарный замок, после чего снова завалился на кровать, отвернувшись к стене.
Бабка же допела до конца, осушила стакан, и тоже отправилась на свою лежанку.
В доме стало тихо и мрачно. Скорее, для того, чтобы подразнить немного хозяев, серая мышь несильно поскрёбывалась под полом.
Старики же вновь погрузились в сон…
Но только утром они уже не проснулись. А виной всему был самогон…
На следующее утро мышь повторила свой маршрут. Она вылезла из дырки, и увидела странную для себя картину: ободранный кобель, которого она никогда всерьёз-то и не воспринимала, стоял подле кровати и тихо постанывал. Иногда он вставал на задние лапы и обнюхивал лежащего на кровати хозяина, но после этого вновь садился и тогда скулил ещё сильней.
Обнаглев до степени невозможности, серая мышь побежала к тарелке, не обращая ни малейшего внимания на устрашающий рык дворняги, который, впрочем, и не особо-то пытался ей помешать, но, ничего не отыскав, медленно, будто испытывая судьбу, поплелась обратно, домой, где у неё была припасёна чёрствая краюшка хлеба...
А через несколько дней, учуяв неприятный, режущий запах, она покинула своё жилище, и перебралась в подвал соседнего дома.
* * * *
Февраль 2007г.