другой говорил – пассажиры…
Андрей Макаревич
Она была прекрасна. Нет, не так – она была сексуальна… Хм… Нет… Нет, не то, чтобы «нет» – конечно же, она была очень сексуальна, но… Как бы это… Не главное это!.. Вот, блин, вербальное удушье! Она была… какая-то такая уютная и милая – и внешностью, и ужимками. Со свойственной женщинам проницательностью, она моментально вычислила мое специальное к ней внимание, и со свойственной юным женщинам повадкой тут же принялась выпендриваться – присняла курточку, томно потянулась, показав стройные, несколько неожиданные для ее изящной конституции полненькие грудки в обтягивающем – еще бы! – джемпере, активно заулыбалась ровными зубками сидящей напротив подружке, театрально подперла розовую щечку тонкой длинной кистью, стрельнула туда-сюда профессионально (потому что незаметно) подведенными глазками, потормошила в пальчиках длинный густо-русый (похоже, натуральный) локон, и, наконец, приняла задумчиво-одухотворенное выражение личика. Ножка в модном шузе как бы устало вытянулась в вагонный проход, демонстрируя свою неординарную длину и стройность.
Я несколько суетливо вскрыл пиво – странная своей стремительностью жажда высушила губы, будто мощным феном, воспламенив заодно бикфордов шнур воображения… Вот идет она по пляжу, а купальник играет на ней в прятки, и пристыженные ивы склоняются, и газели в отчаянье разбегаются… (Откуда на пляже газели?)
Э-эх, где мои бесшабашные 17 лет, с буйным пламенем в душе, я бы сейчас подкатил к ней, сел рядом, да как вывалил бы лапши на уши… Впрочем, я думаю, будь мне 17, я бы для нее не представил ни малейшего интереса – самой-то уж явно 20, а может, и нет, но где-то в этом районе, она студентка, живет в общежитии, мальчуганов-ровесников с потными ладошками при ее-то данных пруд пруди, огород городи… Нет, вот я-теперешний, в возрасте Христа, Муромца и Бендера – вот это ей по теме…
Чуя, что таю, как мороженое под горячим вертким язычком, я незаметно-придирчиво оглядел себя, оправил складку на свитере (и думал же другой, постильней, надеть!), демонстративно вытащил латунную «Zippo» и, по-матросски покачиваясь в такт вагону, проследовал мимо нее курить. В туалете внимательно рассмотрел себя в зеркало, старательно придал живописную небрежность чубчику, оглядел ногти… Что сказать – «барышни образованные глупели, когда он им подмигивал»…
Вот, фантазировал, глубоко затягиваясь, буду идти сейчас назад, поравняюсь, а она вдруг повернется ко мне и спросит, говнючка, лукаво: «Молодой человек, вы мне хотите что-то сказать?» Ну, я, естественно, не растеряюсь, замру картинно с поднятой в шаге ногой, типа задумаюсь поэтически и ответствую бархатным голосом: «Конечно! Я хочу спросить – давно ли вам говорили, что вы очень красивая девушка?» (Интересно – какой у нее голос? Тонкий, должно быть, нежный, как (придумать). У Сэллинджера, кажется, было что-то вроде – у нее приятный голосок, такой хорошо по телефону звучит, ей бы телефончик с собой возить…) Ну, тут она сладко закраснеется, медленно хлопнет ресничками, и, трагически вздохнув, риторически обратится к подружке: «И почему у нас в Орше таких классных парней нету?!.» На что я, изящным тигриным движением присаживаясь, отмахнув при этом фалды воображаемого фрака (я еще раз с сомнением оглядел свой свитер), говорю небрежно: «А я как раз в Оршу. У меня там мама…»
Я с раздражением тюкнул окурок в унитаз, обрывая буйно ткущееся полотно последующего развития событий, и торопливо направился в вагон. Нельзя женщину надолго бросать – от рук отобьется.
Приложился к полупустой «Балтике», встряхнул газетку на коленях и осторожно уставился сквозь пространство в ее сторону. Рука жила своей жизнью – она опустила бутылку на сиденье, рядом с моим стройным бедром (джинсы стирать надо чаще, придурок!), а пальчик шаловливо побежал наматывать круги вокруг горлышка – отзовись, девчонка, думал, наверное, пальчик, подтверди интерес – покрути колечко на своем пальчике…
Тут я сфокусировал взгляд – в тумане пространства ее хрупкая кисть легла на столик…
О, Ужас! Этого не может быть!!.
На безымянном белом пальчике, изящное, как (придумать), горело жгучим золотом обручальное кольцо!!!
Наши глаза встретились. В моих наверняка было нечто вопиющее, ибо в ее плеснулось недоумение, они спрятались, убежали от моих, шарахнулись по столику и – остановились на руке… Бесконечная пауза, длиной не меньше секунды… И вдруг дрогнул уголок рта, и тряхнулись весело кудряшки над антилопьими бровями, и спряталась ручка под столик… А потом появилась, и легла на прежнее место, и стрекотнула ноготками короткую барабанную дробь, будто сигнал к атаке, и колечко было на пальчике…
Но – обыкновенное! С рубиновым граненым камушком, обрамленным золотым лепестком – обычная дамская безделица, банальное украшение того, что не нуждается в украшении!
Кольцо было просто перевернуто!!
Мои глаза опять, небось, что-то выразили, потому что она убрала вдруг улыбку, и откинулась на сиденье, расправив плечи, и поглядела серьезно сквозь меня, и нарочито ушла взглядом в окно…
По позвоночнику моему, как пузырьки в газировке, взбежала стайка мурашек, между пальцами повысилась влажность, нога вдруг онемела на ноге…
Ну, вот – все для тебя! Все прозрачно, как открытое окно! Действуй, дружище, не дрейфь – ты ей нравишься, ты интересен, в тебе тоже, несмотря на золотой зуб в углу рта, есть что-то сексуальное…
Вагон вяло проживал свою морскую жизнь, приглушенной суетой разбавляя тяготу путешествия. За окном быстро и безнадежно темнело, растворяя все, кроме бесчисленных километров, стенала в динамике поп-звезда, не попадая в 3 аккорда, бродила подержанная проводница, неприкаянно позвякивая подстаканниками – а мне было хорошо! Я начал самую увлекательную игру из существующих на свете (ну, после футбола и преферанса, конечно) – извечную борьбу полов за право сдаться на милость и ласку противника. Я чуял сладкое сосание под ложечкой и мурашки по икрам, я отключился от течения времени и даже от свежего «Спортэкспресса»…
Игра сия хороша бесконечным разнообразием тактик и стратегий, неисчислимым количеством ходов и приемов, а главное – правила устанавливаешь сам. Ну, я, во всяком случае. И – результат не так уж важен, вся суть – в процессе…
Вот над процессом-то я и задумался. Нет, слово неточное – сформулированных каких-то дум не было, а просто существо мое сфокусировалось на объекте, бессознательно отметя все постороннее и осознанно получая от ситуации кайф. Я упруго тикал заведенной пружиной, генерируя эротические импульсы, и ждал.
Моя визави была согласна поиграть – персиковые щечки, углубившиеся глазки и беспокойные ручки, то снимающие невидимую пылинку, то порхающие на грудь, то плавно укладывающиеся на стол, демонстрируя безупречный маникюр. Она напрочь перестала воспринимать расщебетавшуюся напротив подружку, нерегулярно отвечая, невовремя кивая и громко невпопад смеясь, так что та, в конце концов, с беспокойством оглянулась (я мгновенно выключил мощность) и, не определив источник радиации, в замешательстве закашлялась.
«А смех приятный, - отметил я, всегда пристрастно реагирующий на аудиосоставляющую женского естества, – пушистый такой, щекотный, несмотря на простительную в присутствии такого достойного кабальеро нервность»… Перед глазами нарисовалась почему-то моя Алиса, абрикосовый перс, сладко выгибающая спинку возле электрокамина…
М-да… Ну, пора!
Я дождался взгляда, стремительно встал, громко отложив газету, и ринулся на нее, глядя прямо в лицо.
Она просто одеревенела! Даже вдох застрял в приоткрытом ротике!
Три шага, два… Обжигающая волна, полыхнув из позвоночника, сдавила затылок, сердце лопнуло на всю грудную клетку… и я проследовал в тамбур – покурить.
Ручонки слегка подрагивали – сигарету чуть не уронил – а восторг распирал до звона в ушах! Вот это экзерсис!!! Сам чуть не кончил, а ей-то, бедняжке, каково! Атас!..
Как бы перебора не было…
Одной сигареты было явно мало, но, приканчивая вторую, почувствовал горечь во рту – отхлынуло, нормализовалось, голова заработала.
Ну – так не слишком ли?.. Да нет же – все нормально… Все по правилам! Да что я, в самом деле, что за самозашнуровывание?! Так дойдешь, чего доброго, и до спасения души… Тэк-с! А теперь…
Недостойное замешательство ушло, словно дым сквозь марлю. Я уже чувствовал себя как студент, выходящий из пункта приема стеклотары – весь мир в кармане!
В бой, в бой!
В притуалетном предбаннике столкнулся с проводницей. «К Орше подъезжаем», - вяло бросила она, запирая туалет.
Как?!
Уже?!!
Ой, блин…
Сороконожка потеряла опору.
Я полетел к своему месту, еще издали напряженно высматривая свою партнершу по азартным играм. Ну, молился я, ты должна одеваться, собираться, ты же в Орше выходишь, ну!.. Нет, опускало меня сознание, нет – не может быть, не может такая девчонка оказаться из Орши… А вдруг?!.
Она сидела – ровненькая спинка, ручки как у первоклассницы – и темными, как вода в осеннее ненастье, глазами смотрела прямо в стол. У меня аж защемило внутри. Ну, еще бы – я сам не сразу в себя пришел… Но, главное – никуда не собиралась!.. Да… А что ж я хотел, мудила!
За окном уже мелькала чумазая пристанционная Орша, суетливо копошился в вагоне народ…
Я боялся больше и взглянуть на нее. Черные слова в собственный адрес (ведь почти 3 часа у тебя было!) мешались с пробуждающимся, будто трезвеющим внутренним цензором, бормотавшим, мол, чего, придурок, в жизни чего-то не хватает? Да и процесс, процесс важен, а не результат…
Добравшись до места, как был, не поворачиваясь, потянулся за курткой, долго вдевал рукава, тщательнейшим образом затянул все замки, заплющил все кнопки, залепил все липучки, ощущая себя просто-таки корабельной крысой… И, выдохнув, повернулся.
Она в упор смотрела на меня. Нет – она в упор смотрела сквозь меня. Она в упор смотрела в НИКУДА, а между никуда и ней находился я.
Глаза ее были совершенно бесстрастны. Глаза ее были совершенно туманны. Глаза ее были – совершенны…
Нет, нет, ну нельзя же так!.. Ведь я ж хотел, как лучше, помыслы мои, чистые, как детские слезы…
Вагон дернулся, засвистели колодки, еще рывок – стоп, приехали.
Потянувшись за сумкой, я периферийным зрением засек быстрое движение в поле моего интереса. Руки. Они спрятались под стол… Ну, чего – под коленкой зачесалось, например…
Но вот и сумку я накинул – надо идти. В груди сосало, будто к грозе. Все – тлен. Наслаждения обманчивы. Все проходит, не сдержав обещаний. Нас уже незримо разделяют километры на дороге времени…
Еще мощный выдох – и я повернулся к ней. Попрощаться.
Она меня не простила. Она сидела каменная. Она сидела железобетонная. Она сидела алмазо-титано-победитовая.
Вот так – пили, ели, кудрявчиком звали; попили, поели – прощай, шелудяк!..
Она сидела как школьница, получившая незаслуженную двойку, губы – как сургучная печать, и ручки перед собой – аккуратненько, одна на другой, и на правой перламутровой рученьке вызывающе, будто в пику окружающей грубой жизни, отблескивало в неверном вагонном освещении «обручальное» кольцо.
А на перроне – вот сюрприз! – меня встречала любимая жена. (Понимаю, словосочетание непривычное, но – против правды не попрешь!)
– И че эт те, старушка, дома не лежится! На ночь глядя, к черту на кулички… – заласкался я, когда прошла (быстро, впрочем) понятная оторопь.
– Да я тут по хозяйству, – остудила она любовный мой пыл. – Ну, а ты, баловник? Как ехалось?
– А… – махнул я рукой. – Без приключений…
