и, не спеша, шли в коммунизм -
рабочий класс, прослойка и надстройка.
И гасли генсекретари,
как на бульварах фонари.
И, тут, откуда не возьмись, вдруг, перестройка.
Пришел тогда один чудак,
сказал - Ребята, все не так.
Как будто мы и без него не знали.
А, он стал сразу поучать.
Мол, много стали выпивать
и слишком часто напиваться стали.
Мол, бросить пить и - все дела,
и жизнь хорошая б пошла.
Квартиры всем к двухтысячному году.
Земли, аж, по шесть соток всем.
Цензуру - к черту, нет проблем.
А немцам - единенье и свободу.
Давайте, мол, сбирайте съезд.
Мол, бог не выдаст, хряк не съест.
Глядишь чего-нибудь получится у нас.
А мы и в темноте ночей
внимали музыке речей,
пустив слезу растроганно из глаз.
С трибун и, просто, без трибун...
Ох, говорун был, говорун.
Где б выступать ему не приходилось
он слово за слово вязал,
как на крючок червя цеплял.
Но, как-то все опять не так сложилось.
И мы подняв из под моста,
уже подпившего хлыста
сочли почти что за Христа, мол, лучше ж нету.
Потом чуть-чуть опохмелив,
слегка почистив, отбелив,
его как нового вождя явили Свету.
А девяносто первый год
принес нам новый поворот.
ГКЧП замешано не гуще.
На мандраже поймавши их,
сообразивши на троих,
все порешили в Беловежской пуще.
И нам давай вновь обещать
а, попросту, кидать леща,
мол, ваучер - не меньше, чем две "Волги".
Чтоб жить нам дальше хорошо,
нам непременно нужен шок.
Мол, трудно будет жить вам, но не долго.
А время движется вперед.
Двухтысячный проходит год.
И, сколько б мы теперь не рвали глотки,
но вышло все наоборот
и нет, обещанных, щедрот.
И только водка до сих пор - все таже водка.
И хаты нет, не те рубли.
С хорошей жизнью нет земли.
И слово как-то все деньгам в угоду.
Кого-то кинул МММ.
И только, в утешенье всем,
у немцев единенье и свобода.