ч.4
Мы имеем далее другие показания, которые говорят о том, что этот Цыбульский поддерживал очень близкую связь в это самое время с Сениным, настолько близкую, что, если мне не изменяет память, 26 мая, гуляя около «Паризианы» с Сениным, он его предупреждал, что в ГПУ против него имеются какие-то подозрения, и рекомендовал ему быть осторожнее.
Мы помним также объяснения самого Цыбульского, показавшего, что он имел поручение от прокурора понаблюдать за делом Левензона.
Если это так, то, в таком случае, как объяснить то, что он предупреждает Сенина? Это можно объяснить только тем, что Цыбульский двурушничает.
В самом деле, мы не можем забыть того разговора, о котором говорил сам Цыбульский: еще в 1922 году Сенин предлагал ему устроить одну «комбинацию» за взятку, затем 29 мая 1923 года Сенин вновь ему предлагал это, но получил будто бы от него ответ: «Оставьте меня с вашими деньгами».
Спрашивается: как же вы, Цыбульский, после того, как этот человек дважды предлагал вам взятку, не изменили своих отношений с Сениным, а продолжали с ним дружить?
Когда 29 мая Сенин предлагает Цыбульскому новую «комбинацию». этот «честный советский работник» не возмутился, не донес на него.
Нет! Он этого не сделал. Позвольте, мне могут сказать: вы забываете, что именно 29 мая Цыбульский заявил по начальству, что собирается разыграться взяточническая эпопея, что есть его заявление, где он указывает, что Сенин его склонял на это преступление.
Грубое заблуждение! Это он сделал не 29 мая, а 31 мая. Документу с резолюцией губернского прокурора с датой 31 мая я больше верю, чем' устному показанию.
А что произошло 30 мая? Что произошло 31 мая? Что случилось накануне 1 июня, когда были арестованы следователи?
А случилось то, что об аресте уже узнали окружающие, об аресте стали говорить, преступление было раскрыто.
Вот при каких условиях появляется заявление этого «честного советского работника», якобы «возмущенного» взяточничеством Сенина и других.
Цыбульский пускается на хитрость, подавая заявление о том, что и без него уже стало известно. Он думает нас обмануть, провести, надуть, разыграв «честного» гражданина. Это ему не удалось. Он разоблачен.
Я считаю роль Цыбульского достаточно выясненной во всем этом эпизоде и я поддерживаю в полной мере обвинение против Цыбульского по первоначальным выводам обвинительного заключения.
В дополнение к сказанному я должен обратить ваше внимание еще на два обстоятельства.
Сенин нам рассказывает о том, как ведет себя Цыбульский.
И раньше Сенин намекал на это в течение судебного следствия, и Цыбульский от этого не„отказывался. Он и не может этого опровергнуть. Здесь речь идет о посещениях . ими друг друга на квартире, с одной стороны, и об освобождении многих нэпманов на основании циркуляра № 6, о кутежах Цыбульского в ресторанах, о частых посещениях им Владимирского клуба в связи с делом Владимирского клуба,— с другой.
Не нужно забывать и того, что Цыбульский поддерживал компанию с Копичко. Приятная компания!
Ведь именно у Копичко Сенин застает нечаянно Цыбульского. Оказалось, что у жены Сенина в подворотне дома Копичко оторвалась нечаянно пуговица, и здесь он нечаянно натолкнулся на Цыбульского. Странное стечение обстоятельств!
Наконец, мы имеем показания Кузьмина. Цыбульский прибежал во вторник утром к Кузьмину и просил его, а потом и Шаховнина об освобождении лаборан¬тов, и Кузьмин припомнил фамилию Левензона.
Вот как работал Цыбульский. Не может быть сомнений, что Цыбульский в этом деле был заинтересован, но в последнюю минуту испугался и 31 мая подал свое заявление.
На вопрос, почему он не подал этого заявления раньше, он сказал, что 27 мая был праздник, 28 он был болен, а 29 подал; заявление же помечено 31 мая.
Но уступим ему. Пусть он подал 29 мая. Но почему он не подал ни 26-го, ни 27-го, ни 28-го, днем, ночью, по телефону?
Ведь он накрывает преступника и откладывает это на целые два дня. Он говорит, что были два дня праздника. Что же?
Может быть, из-за праздников не было ни одного прокурора в Ленинграде?
Может быть, он не мог ни¬кого найти? Это невероятно и должно быть отброшено.
Вот обстоятельства дела, касающиеся Цыбульского.
Я считаю, что он является соучастником преступления, предусмотрен¬ного ст. 114, что он совершил это преступление при особо отягчающих обстоятельствах, что он заслуживает особого наказания.
Это человек грамотный, бывший обер-офицер Петропавловской крепости, которому поручали в особо торжественные, дни палить из царских пушек.
Это человек, который является достаточно умным и сильным, и то, что можно простить Прокурову или Пахомову, если бы вы пожелали говорить об этом, того ему во всяком случае простить нельзя.
Я хочу сказать несколько слов в этой связи о Шаховнине, Кузьмине и Бродянском. Шаховнин от Бродянского получил взятку и предупредил последнего, что он забыл ему сказать, что в их «деле» заинтересованы также Михайлов и Кузьмин.
Бродянский на это сказал: «Ясно, даром ничего не делается».
Шаховнин получил и передал Михайлову две тысячи в ресторане, сказав, что эти деньги получены им от Бродянского за дело Боришанского, Левензона и Маркитанта.
На следующий день он передал деньгич Кузьмину, предупредив, что это — за прекращение дела Боришанского, Маркитанта и Левензона. Он себе взял две тысячи рублейТаким образом, показаниями Шаховнина, Кузьмина и Михайлова устанавливается, что один, и другой, и третий получили по две тысячи рублей.
Я думаю, что вопрос с Шаховниным, Михайловым и Кузьминым можно считать достаточно выясненным.
В этом эпизоде ин¬тересна роль Сенина. Сенин оказал Боришанскому содействие — узнал о положении его дела!
А вы знаете, что Сенин ничего даром не делает.
Вы помните, когда Левензон хотела его за справку поцеловать, отблагодарить поцелуем, он сказал: «Мне нужно что-нибудь более реальное». А тут вдруг Боришанскому он будет оказывать услуги за прекрасные глаза?
Не поверю! Не по Сенину такая шапка. Связь Сенина с Маркитантом также ясна. Вы помните показание, в котором он говорил, что встречался с Маркитантом у Боришанского на квартире, что Маркитант занимал у Боришанского деньги?
Он помнил также, что Боришанский давал деньги, вынимая их из бумажника. Тут он заявил, что все это выдумка. Чему же верить? Конечно, тому, что более правдоподобно. Этот Сенин вертится волчком там, где пахнет взяткой.
Он комиссионер, он покупает муку, меняет товары и т. д.
И вот этот человек не знает, что есть Маркитант, что эти два человека — компаньоны. Он уверяет, что о знакомстве Маркитанта с Боришанским он ничего не знает. Можно ли этому поверить?
Похоже ли на Сенина то, что он пытается здесь изобразить? Нисколько. Это доказывает хотя бы тот факт, что дело Боришанского оказалось у Пахомова, а дело Маркитанта — у Тевелева, т. е. у тех судей, с которыми Сенин находится в преступной связи и у которых его хлопоты всегда увенчиваются полным успехом.
Нам говорят: «Это случайность». Удивительная случай¬ность! Я не верю, в такие случайности. •
Позвольте мне еще остановиться на Сенине для того, чтобы его, так сказать, «подчистить» и покончить с ним. Позвольте об¬ратить ваше внимание на другие художества этого «судебного деятеля» и, в частности, с одной стороны, обратить внимание на яабатовский эпизод, а с другой стороны, на вейнтраубеновский эпизод, которые, кстати, не должны занять много времени. Обратимся к Набатову. Дело чрезвычайно простое.
У Набатова арестовано 210 американских долларов и 900 рублей золотом.
Эти деньги арестованы в ГПУ и остаются целыми до конца, до тех пор, пока дело не переходит к следователю Ленинградского губернского суда.
Тут эти деньги попадают в карманы Сенина и Флоринского, о котором мы вчера говорили.
За что дается Набатовым взятка? За то, чтобы получить то, что может быть конфисковано.
Может быть конфисковано или не может быть конфисковано — юридический спор, но представление у Набатова — обывателя, купца — по этому поводу такое, что конфискация неизбежна. В этом Набатов был уверен.
Но Набатов верит в силу взятки, в силу подкупа. Закон, мол, законом, а если «дать», то можно и «взять».
И Набатов «дает». Он обращается к посредничеству Сенина.
Почему к Сенину, а не к кому-нибудь другому? Потому что Сенин — его старый знако-мый. Они давно были связаны коммерческими связями. Это показывал вчера Набатов. У отца Сенина была продовольственная лавка, и не то он покупал у Набатова, не то он продавал Наба-тову.
«Кооперативные», словом, как уверял Сенин, дела. Связь «сть. И Набатов очень красочно и с бытовой стороны очень правдиво рассказывает:
«Прибегаю к нему,— выручай, голубчик». Сенин тогда смекнул, что тут можно заработать и, по собственному показанию Сенина, можно заработать хорошо.
Он говорит: «Ладно, я тебя выручу, но и ты выручи меня; как настоящий римлянин, даю, чтобы ты мне дал».
Итак, он эму дает и требует, этот римлянин ленинградский, от Набатова помощи в виде устройства на службу своего отца.
Об этом сам Севин рассказывал. И вот он отправляется к Флоринскому и склоняет того в пользу Набатова. Деньги Набатов получает как бы полностью, но на самом деле это не совсем так.
Но подсчитать это, конечно, очень трудно, потому что нам никто из них правды не говорит. Все лгут, хотя и грубо.
Вы видели Набатова, вы могли убедиться, как он противоречил сам себе, давая показания. Нам нужно в этом разобраться — нет ли тут ошибки? Здесь есть ряд объективных и субъектив-ных данных.
Субъективные данные спорны, объективные данные бесспорны. Я остановлюсь сейчас на субъективных. Это, раньше всего, показания самого Набатова, которые уличают Сенина и его самого в том, что Сенин потребовал с Набатова 30 тысяч, и он согласился дать эти деньги.
Правда, впоследствии Набатов опомнился, пробовал отказаться от признания судебному следователю Каплану, говоря, что этот последний заставил его сказать неправду.
Мы имеем показание Набатова от 12 или 13 января 1924 го¬да. Проанализируем его. У нас есть показание Комаровой, жены Набатова, которое зарезало Набатова без ножа. Оно раскрывает тайну отказа Набатова от показаний, уличающих и его и Сенина.
Я прошу Верховный суд обратить внимание на то, что двукратно мы слышали от Комаровой, что Набатов в первых своих показаниях говорил правду.
Остается решить, в каких же это показаниях. Комарова говорит, что в тех, которые были первыми. Но первыми были именно показания 25 сентября, а никак не другие, и вовсе не те показания от 13 января, где он ссылался на то, будто бы Каплан предупредил его, что если он повторит разговор с Александровским, то его не арестуют.
Первое показание, следовательно, не от 13 января, не от 7 февраля, а от 25 сентября. Что же в этом показании говорилось?
Говорилось следующее:
«Сенин сказал, что это будет стоить 30 тысяч рублей. Видя, что деньги мне не получить, я позвал Сенина и согласился дать,— получай 30 тысяч рублей.
Прошло около недели. Приблизительно через неделю после моего согла¬сия Сенин принес все деньги — 900 рублей золотом и 210 долларов.
Из них Сенин получил то, что по тому курсу составляло — 30 тысяч рублей. Деньги привез Сенин мне на квартиру, а к сле¬дователю (т. е. к Флоринскому) меня вызвали до того, как Сенин привез деньги». «Сенину я дал расписку, где написал, что деньги получил сполна». Но нам скажут и вчера уже говорили:
«Посмотрите, тут Набатов говорит, что написал расписку на постановлении, а на постановлении расписки нет».
Да, Набатов сказал, что написал расписку на постановлении, которое привез к нему на квартиру Сенин, написал, что деньги получил сполна. Но мало ли какую филькину грамоту мог привезти Сенин.
В случае с Баллод у нас уже такая филькина грамота фигурировала. Но можно допустить, что эту расписку Набатов считал постановлением? Почему нет?
Какой такой грамотей этот Набатов, какой такой опытный юрист? Вполне возможно, в особенности если Сениным к этому было присоединено какое-то постановление, которое Сенин написал, а может быть, и сказал: «Постанов¬ление есть, деньги здесь, вот распишись». И у Набатова создалось впечатление, что он написал расписку на поста¬новлении
Неужели от Сенина нельзя ждать таких художеств?
Можно всего ждать, можно все решительно предположить, но все же скажут, что все это предположения, что они должны основы¬ваться на определенных данных. Верно. Перейдем же к этим данным.
У нас есть такая лакмусовая бумага, которая даст нам нужную реакцию. Это объективные данные, которые заключаются в экспертизе.
Что говорят эти данные? Они говорят, что постановление и расписка написаны разными чернилами.
Что это означает? Это может означать вот что: расписка и постановление-написаны не в одном месте; расписка написана дома, а постановление — в камере.
А что говорит нам Флоринский? Товарищи судьи, N'Флоринский является человеком, окончившим университет, юристом, квалифицированным, настоящим старым юристом, который умеет точно выбирать выражения; он говорит:
«Постановление я написал при Набатове, причем Набатов тут же после этого написал расписку».
Вот что он говорит. Значит, по утверждению Флоринского, расписка и постановление написаны в один день и в одном месте.
Больше того, сам Флоринский утверждает, что расписка писалась из той же чернильницы, теми же чернилами, одной и той же ручкой Что же дальше?
А дальше то, что когда мы здесь спрашиваем по этому поводу Флоринского. он отвечает: «Нет, я ошибся, постановление я писал дома накануне, а расписку я получил в камере на следующий день».
Это первое яркое противоречие между показаниями, данными на предварительном следствии и здесь.
Это, он говорит уже здесь, на суде, после того, как он ознакомился со следст¬венным материалом и, следовательно, с экспертизой*
Больше ничего ведь ему не остается делать! Предположить, что Флоринский сбился с ноги, спутался, совершенно немысли¬мо, потому что Флоринский достаточно опытный юрист. Одна¬ко мы и это проверим опять через объективные данные. Писал? ли он постановление дома или нет? Обратимся к датам.
В них мы найдем, что постановление написано 23 апреля. Расписка написана тоже 23 апреля, написана в один и тот же день. А, Флоринский говорит: «Писал накануне, а датировал следующим, днем»... Странно!.. Выходит, что нужно верить не объективным данным, а показаниям Флоринского, противоречащим его же показаниям, данным раньше. Вот объективная картина.
Можно обратить внимание еще на одно весьма странное обстоятельство. Мы имеем показания сотрудника ГПУ 'Павло¬ва, где находим такое место, которое проливает некоторый свет на все это дело. Он указывает, что, спустя недели 2—3 после передачи дела в народный суд, следователь лично был в ГПУ и заявил, что ему необходимо в срочном порядке по¬лучить вещественные доказательства по этому делу, храня¬щиеся в ГПУ.
Зачем. Флоринскому лично итти в ГПУ и просить вещественные доказательства — 210 долларов и 900 рублей золотом?
Если каждый следователь по каждому делу самолично будет ходить за вещественными доказательствами по ГПУ, то когда же он будет работать?
Разве это на что-ни¬будь похоже? Разве так ведется работа?
А ведь свидетель Павлов говорит, что Флоринский не только пришел, но срочно требовал всю сумму.
Почему, гражданин Флоринский, вы были там?
Сейчас он не может ответить.
Но у нас этот ответ есть и без него, и я его скажу: Флоринский ходил за вещественными доказательствами потому, что был заинтересован, ибо купец Набатов срочно требует, ибо купец Набатов платит, если полу¬чает, а если не получает, то не платит. А кушать ведь надо...
Вы слышали, как здесь Шляхтер говорил: «Каждый хочет кушать кусок хлеба с маслом». Вот объективные данные. Я счи¬таю, что показания свидетеля — субъективные данные, голос документов — это объективные данные. Пусть защита разрешит этот вопрос: я требую этого... Правда или неправда то, что го¬ворит Павлов? И если это правда, то дайте объяснение, почему это так было.
Но позвольте мне привести еще одно объективное соображение.
В каждой камере есть книга вещественных доказательств, и, конечно, все, что законно делается, находит законное здесь отражение.
Вот и посмотрим, значится ли в этой книге получение 210 долларов и 900 рублей. Посмотрим и ничего не найдем, ибо такую громадную сумму, которую на столе у Флоринского видела в виде целой золотой стопочки одна из сотрудниц, он не счел нужным внести в книгу вещественных доказательств.
Почему он не занес? А потому, что психология всегда бывает такова: внесу в книгу, а тут ревизия.
Посмотрят, увидят, начнут копаться. Кому выдал? Набатову. Почему? Зачем? Основания? И пошла писать губерния. А так не обратят внимания. Расписка есть в деле. В случае чего, можно расписку показать.
Я не могу допустить ни на одну минуту мысли, чтобы Флоринский, работавший больше трех-четырех лет в этой самой камере и представляющий собою такого аккуратного человека, чтобы этот аккуратный человек с высшим образованием, юрист, чтобы он такую сумму денег не занес в книгу вещественных до-казательств.
Конечно, если бы всё рассчитать, то можно было бы, пожалуй, и занести в книгу. Но если бы знать, где упадешь, конечно, постелешь раньше.
Мы на этом процессе уже' несколько раз убеждались, что пустячок какой-нибудь проваливает все дело.
Вот, например, состряпал Васильев письмо Карельской, где она пишет, что выдумала все про Васильева: он, мол, человек хороший, прекрасный отец, прекрасный муж, но что злой гений, который против него строил козни,— это следователь Тиктин.
И подписала собственноручно. Все как следует. И что же оказывается?
«Подпись Карельской заверяю. Следователь Васильев».
Он сам заверил письмо, реабилитирующее его самого, а потом сообразил, что реабилитация-то эта белыми нитками шьется, и замазал, потому что действительно дикость получается: заверяет письмо жены, в котором она пишет о превосходных качествах мужа, того мужа, который эту жену запрятал в сумасшедший дом!.. Это ведь курам на смех!..
Вы видели Васильева?
Это человек, который лишнего слова не скажет. У него все размерено: строчка в строчку, статья к статье, а как опростоволосился на этом деле! Составил документ и удостоверил его против себя самого!
Васильев прожженный человек, но на гладком месте поскользнулся и упал. Флоринский менее прожженный, но он более юркий канцелярист, и он поскользнулся на «эфтом самом месте».
Взвесив все обстоятельства, я прихожу к выводу: Сенин уличен, Набатов, Александровский, Флоринский уличены.
Преступление совершено, взятка дана. Преступники пойманы с полич¬ным. Следовательно, их нужно судить по ч. 2 ст. 114 УК.
Теперь перейду к эпизоду Вейнтраубен—Сенин. Мы имеем показания Александровского, но я не хочу им верить.
Я привел их только потому, что они составляют одну сотую часть улик против Флоринского, Набатова, Сенина.
Если хотите, я вовсе вычеркиваю показания Александровского, хотя Александровский дает немало материала для разоблачения Вейнтраубен — Сенина.
Я готов отбросить также показания и жены и сестры, хотя и их показания уличают Сенина. Я готов никому не верить: ни Александровскому, ни жене Вейнтраубена, ни показаниям Сеиина. Я опираюсь только на объективные данные. И что же я нахожу?
Возникло дело Вейнтраубена. Вейнтраубен — контрабандист, переводчик через границу, прожженная душа, прошедший огонь и воду.
Он дает взятку — 250 млн. руб.— двум красноармейцам — Даларову и Волкову и переводит через границу князя Куракина, который затем скрывается.
Возникает дело. Попадает оно к Сенину.
Что же делает Сенин? Он делает вот что- он пишет постановление, в котором сообщает, что Даларову никто никаких денег не давал, хотя у него в деле лежит показание Даларова, что 250 млн. им получены.
В результате дело сводится к простомупереводу через границу незаконным образом.
Но взятки нет. Вот сущность этого дела. Сенин извратил факты в пользу Вейнтраубена.
Почему он это сделал? По ошибке?
Бывают, конечно, ошибки. Но тут появляется сестра жены Вейнтраубена, уехавшая за границу, которая говорит, что она слышала от самого Вейнтраубена, что Сенин вымогал 75 млрд. руб. и ему дали 30, а затем еще 10 млрд.
Это подтверждает Александровский. Спрашивают Сенина.
Тот лепечет в свое оправдание какие-то бессвязные слова. Говорит по ошибке.
Но Сенин не мог ошибиться так непростительно грубо и бескорыстно.
Я говорю: нет, это слишком дошлый и юркий человек, чтобы он в таком деле мог просто ошибиться.
Версию об ошибке можно было бы принять только в том случае, если бы не было показаний ни Александровского, ни сестры жены Вейнтраубена, которая говорит, чго она сама слы¬шала от своего шурина о взятке, слышала и вымогательства Сениным этих денег.
Допрос, о котором говорил Александровский, продолжался долго. Из этого допроса ясно видно, что следователь требовал 75 млрд. аа то, что он даст свободу заключенному.
Дальше, идут показания об обыске, произведенном следователем на квартире Вейнтраубена и о разговоре о том, что «мы должны здесь подработать».
Мы имеем налицо лживо составленное постановление следователя о предании Вейнтраубена суду по ст. 116 УК1.
Мы имеем в этом деле через две страницы показания Даларова, где он говорит, что получил эти деньги от Вейнтраубена.
Как можно при таких условиях писать в исторической части, что Вейнтраубен не давал никому взяток
Впрочем, позвольте прямо сказать, что если у нас будут такие «следователи», как Сенин, и такие «прокуроры», как Цыбульский, то и не такие постановления будут приниматься!
Александровский показал, сестра подтверди¬ла, жена подтвердила, объективные факты подтвердили.
Преступление налицо. Взятка получена за неправосудное постанов¬ление. Ст. 114 и в этой части является в отношении Сенина полностью обоснованной.
Теперь я позволю себе перейти к эпизоду с Гозиосским. Здесь должна обратить на себя особое внимание личность Шляхтера.
Эта личность не была бы достаточно хорошо охарактеризована, если бы к нам на помощь не пришел свидетель, .явившийся добровольно и даже не по зову суда, а по своей собственной инициативе, и давший те объяснения, которые действительно могут в значительной степени облегчить задачу правосудия. Это знаменательный факт. Не часто судебный процесс так волнует и привлекает к себе общественный интерес, как это мы имеем в данном случае.
Не часто в суд приходят добровольцы, эти представители общественной совести, эти посланцы нашего социалистического общества, приходят с тем, чтобы бескорыстно, движимые лишь высоким пониманием своего гражданского долга, помочь правосудию, помочь выяснению истины.
Так случилось в данном процессе. Это свидетельствует о громадном общественном интересе к данному процессу, свидетельствует о его громадном общественном значении.
Таким свидетелем явилась гражданка Соловкова, пришедшая сюда, чтобы выполнить свой гражданский долг, и прекрасно долг этот выполнившая.
Гражданка Солотшова — одна из белых рабынь, вырвавшаяся на волю из сетей Шляхтера,— пришла сюда, чтобы разоблачить подлинное лицо этого преступника.
Она рассказала нам о подлостях этого Шляхтера, широко применявшего свой преступны» «талант» в деле эксплуатации женщин «во всех направлениях, как он сам здесь" цинично признавал. Я ставлю вопрос прямо и резко. Если здесь говорилось о пауках, вроде Добржинского-Славского, то в еще большей степени следует сказать, как о пауке, о Шляхтере. Действительно, из всех паукообразных существ, плетущих свою паутину, шляхтеро-полобные пауки — самые ужасные. Они запутывают в свою паутину не мух, а людей; они высасывают из них кровь, они экс¬плуатируют их самым бессовестным образом, они физически и морально уничтожают свои жертвы.
Суд не может не учесть этой характеристики Шляхтера, не может не учесть позорного ремесла этого человека, друга и приятеля Сенина, Кузьмина, Шаховнина и других подсудимых. Штрих чрезвычайно характерный.
Все это — одна компания, одна шайка, прошедшая уже значительную школу преступной выучки, практики. Шаховнин и Кузьмин бывали на квартире у Шляхтера Они получали от Шляхтера продукты.
Они были целиком в его лапах. Роль Шляхтера достаточно отчетливо выяв¬лена и доказана его собственными признаниями.
Анализируя его показания на предварительном следствии, можно, пожалуй, в этих показаниях найти некоторые противоре¬чия, но это так кажется только с первого взгляда. Мне пред¬ставляется необходимым обратиться хотя бы к беглому рассмот¬рению этих кажущихся противоречий для того, чтобы убедиться, что противоречий здесь в действительности нет.
Сущность этих «противоречий» заключается в следующем: А некоторых показаниях Шляхтер говорит о 4000 руб., полученных им от Гозиосского для передачи следователю, а в других пока¬заниях говорит о 6000 руб.
Вот первое противоречие. Здесь возможно чисто логическое объяснение, которое должно быть так же приведено и имеет свое значение.
Во-первых, можнопредполагать, что Шляхтер стремился уменьшить сумму взятки, желая этим умалить и степень своего преступления.У людей очень часто складывается представление, что украсть на рубль — это одно, а на десять рублей — это уже другое.
Подобное представление не всегда основательно.Ясное дело, что мы учитываем размер вреда, нанесенного государству, но количественные показатели не всегда играют решающую роль.
В данном случае совершенно безразличен размер взятки: взятка в 1000 руб или в 3000 руб. не составляет большой разницы с точки зрения оценки опасности этого преступления. Но не все это понимают.
В представлении Шляхтера и рисовалось, что если сказать 6000 руб., то нужно сказать, кому дал, а он этого не хотел сказать, и это вполне понятно, ибо мы знаем, что говорил Шляхтер на предварительном следствии: если он признает все, то нужно будет еще 12 человек посалить на скамью подсудимых.
Нет ничего удивительного в том, что сначала он ничего не сказал о тех 2000 руб., которые предназначались, как потом выяснилось из показаний Шляхтера и Кузьмина, для Пахомова.
Нет ничего удивительного, что он мог об этом сразу и не сказать. Спрашивается: сколько он дал Шаховнину и Кузьмину.
Он им дал 4000 руб., а 2000 руб. он дал не им, а через них Пахомову.
Мы имеем перед собой твердое заявление Шляхтера о том, что он преступление совершил, мы имеем твердое заявление о том, как он эти 6000 руб. распределил.
Мы имеем указания Кузьмина и Шахов-нина о получении каждым из них по 2000 руб. Были переданы еще 2000 руб. для вручения Пахомову, причем Кузьмин заявляет, что он эти 2000 руб. получил, но не успел передать и что, сле¬довательно, передача не состоялась. Вот как разрешается первое так называемое противоречие.
Шаховнин в своих показаниях достаточно твердо признал, что он получил эти суммы Кузьмин также не отрицает, что он эти деньги получил.
Мы должны тогда еще проверить факт, который касается непосредственно получения денег Пахомовым.
Здесь имеются показания, данные на предварительном следствии. с одной стороны, Шляхтером, с другой — Кузьминым. Эти по¬казания и их анализ не оставляют сомнений в том, что Пахомов деньги получил. Основное доказательство — показания Шлях¬тера и Кузьмина сходятся в точности и полностью, хотя их сговор абсолютно исключен.
Но здесь имеются еще и другие до¬казательства, связанные с делом Гозиосского. Было это дело у Пахомова? Было. Прекратил Пахомов это дело по п. 5 ст. 4? Прекратил. Вот на этом обстоятельстве и нужно остано¬виться.
Здесь ссылка на п. 5 ст. 4 совершенно необоснована и вы¬дает преступников с головой. В самом деле, при чем гут п. 5 ст. 4, говорящий об отсутствии состава преступления? Пункт 5
ст. 4 к данному делу не подходит ни в коем случае, так как здесь не может итти речи об отсутствии состава преступления.
Пункт 2 ст. 202 УПК говорит о недостаточности улик, хотя и этот вопрос представляется настолько спорным, что прекращать дело в дан¬ном положении было бы чрезвычайно произвольно, буквально недопустимо.
К этому надо добавить еще одно странное обстоя¬ельство — это то, что дело направляется туда, куда хочет Пахомов.
Вспомните, Шляхтер, связь, существовавшую между Пахомовым и Сениным.
Вспомните, как Сенин говорил: «Я улажу»,— указывая, кому именно надо послать дело. Здесь перед нами прошли показания всех этих людей, которые объясняли, что дела посылались именно во второе и именно в третье отделения суда не случайно, а по обдуманному заранее решению. Посы¬лали к «своим» судьям, зная, что эти судьи в случае чего их не подведут. Это ли не указывает на наличие преступной связи между обвиняемыми?
Судья может неправильно повести судебное дело только или по глупости, или по преступной заинтересованности.
Я думаю, что бывший судья Тевелев не отличается глупостью. Остается одно — преступная заинтересованность и Тевелева и Пахомова.
Подсудимых Шляхтера, Кузьмина, Гозиосского и Шаховнина уличает и следующий эпизод, где центральную роль играет Гозгиосский. Гозиосский первоначально показал, что он не давал Шляхтеру денег; он, следовательно, отрицал всякое свое участие, всякую свою осведомленность в даче взятки Шляхтеру.
Но, во-первых, мы имеем объяснение Гозиосского, здесь, на суде, показавшего, что он, Гозиосский, не хотел сначала Шляхтеру ни¬чего давать, но затем признавшего, что, будучи на квартире у Шляхтера в связи с переговорами по поводу маслобойного за¬вода, он, Гозиосский, по прямому предложению Шляхтера дал последнему согласие на уплату денег Кузьмину.
Гозиосский при¬знал себя виновным в том, что дал согласие на уплату денег Кузьмину, но отрицал, что дал 6000 руб. Он говорил, что, дейст¬вительно, Шляхтер требовал от него денег или ценностей, подо¬зревал, что Шляхтер его шантажирует. Все это Гозиосский при¬знал, но утверждал, что никаких денег он не давал.
С другой стороны, остается совершенно непонятным, почему Шляхтер вообще оказался по делу Гозиосского посредником.
Как же можно ответить на этот вопрос?
Можно ответить только гак, как отвечает в своих показаниях Шляхтер, как он отвечал раньше и отвечает здесь, перед судом.
Он сказал, что Гозиос¬ский ему поручил это дело и что он сговорился с Шаховниным, что деньги, которые он ему передал, он передал за Гозиосского и этим считал свою миссию оконченной.
Это подтверждает и Шаховнин, который говорил еще 22 октября, что получил за ликвидацию дела лаборантов 2000 руб. Эти деньги, по егословам, привез Кузьмин и сказал: «Получай от Шляхтера за Гозиосского».
Таким образом, по словам Кузьмина, он получил пять или четыре тысячи рублей. Шляхтер является, кроме всего осталь¬ного, уполномоченным кооператива судеоных раоотников 1.вязь осуществляется под флагом кооперации.
Вот показания Шлях¬тера: «Получил деньги и отнес Кузьмину и сказал, что это но делу Гозиосского». Есть ссылка на Кузьмина. Посмотрим теперь, что говорит Кузьмин.
Он показывает: «В конце мая ко мне за¬шел Шляхтер, спросил про дело Гозиосского. Я ответил, что оно подлежит прекращению. До этого я с Шаховниным занял у него 2000 руб., а после этого с Шаховнина взял 2000 руб., Шляхтер переговорил с Гозиосским и сказал: «Можете оставить у себя в зачет долга». Вот что говорит Кузьмин по делу Гозиосского. Опять-таки и для Кузьмина и для Шаховнина было совершенно ясно, что Шляхтер дал деньги за Гозиосского.
Тут возникает вопрос: можно ли допустить, что такой человек, как Шлячтер, давал деньги из своего кармана за Гозиосского без его согласия, давал взятку по делу, которое его совершенно не касается, только потому, что оба — курляндские земляки?
Едва ли,— я это предположение отвергаю. Итог — Гозиосский с Шляхтером ведет переговоры, дает ему согласие на дачу взятки, дает эту взятку. В результате все кончается так, как было условлено.
Дело Гозиосского прекращается и прекращается благодаря хлопотам и участию в этом деле Шляхтера в качестве посредника.
И уже говорил о роли Пахомова. Позвольте, ввиду некоторой связи, которая возникает естественно при таком изложении, остановиться еще раз на личности Пахомова, на Тевелеве и на их участии в этом деле, привести те обвинительные доводы, ко¬торые имеются в моем распоряжении, и потом перейти к сле¬дующему вопросу настоящего процесса.
Тевелев и Пахомов — два народных судьи. Мы их обвиняем в том, что они по предварительному соглашению со следователем за взятку прекратили дела нэпманов. Эти дела прекращены под различными предлогами.
Пахомов ведет несколько дел — Лондона, Ашимония, Гозиосского. Все эти дела прекращаются им на основании п. 5 ст. 4 УПК, которая говорит об отсутствии состава преступления.
Я уже указал на то, что эта мотивировка явно неправильна Но мы не судим судей за то, что они неправильно формулировали.
Мы судим за то, что они сознательно совершили эту ошибку, что они совершили преступление, которое заключается в лихоимстве, в мздоимстве, в получении взятки и нарушении служебного долга по отношению к государству.
Какие у нас имеются на этот счет доказательства? Это — раньше всего преступная связь между Пахомовым и Сениным. Связь необычайная, выражающаяся в том, что, по указанию Се-нина, дела посылаются именно Пахомову.
Это — с одной стороны. С другой стороны, самая личность Пахомова. Мы видели здесь свидетельницу Парфенову. Мы выслушали ее показания.
То, что сна показала, не было опровергнуто никем — даже теми свиде¬телями, которые специально для этой цели были вызваны по хо¬датайству подсудимого Пахомова. По поводу показаний свиде¬тельницы Парфеновой Пахомов заявил: «Парфенова меня шантажирует, я прошу вызвать свидетельницей Загибенину», Суд вызвал Загибенину, несмотря на то, что я возражал против этого ходатайства.
Что же получилось? Парфенова выявила всю натуру Пахомова, разоблачила его до конца, а Загибенина пришла сюда, так сказать, как свидетельница защиты и начала с того, что выразила удивление, зачем вызвал ее Пахомов.
Она решительно ни¬чего не знает по делу, И когда Пахомов завертелся, я поставил резко вопрос: «Вы, свидетельница, вызваны для того, чтобы установить, что Парфенова шантажирует Пахомоща. Назовите те факты, которые вы знаете».
И что же нам сказала Загибенина?
«Я таких фактов не знаю, я никаких данных по этому во¬просу сообщить не могу».
(конец 4 части)