Высшая степень коррупции - судья взяточник ч.3 (Очерк)

   Иногда бывали у них и юридические разговоры. Например, Михайлов спорит с Кузьминым, можно или нельзя прекращать это дело на полном, так сказать, юридическом основании. Михайлов говорил — нельзя, другой говорит — дело пустяшное, какая-то мелочная взятка — коробка хлороформа и прочее. Спорили. Сговаривались, что если, мол, пустяк, то надо прекра¬тить, и все будет по-хорошему, или, как Матвеев говорил, дела пойдут не худо. И действительно, дела шли не худо, но дельцы малость просчитались. Ничего не поделаешь. Без риска никто не работает.
    Я особенно прошу помнить, товарищи судьи, что идея расшивки дела родилась в голове Кузьмина, хотя я вовсе не хочу сказать, что ответственность Михайлова, Шаховнина или Сенина по данному делу должна быть меньше. Но во всяком случае
для правильной перспективы нужно иметь в виду, что возникла эта «идея» в голове у Кузьмина, который своей же головой и должен отвечать за эти преступления раньше, чем кто-либо другой.
  Роль Михайлова. Во-первых, он признал себя виновным в том, что он выпивал вместе с Сениным (как будто его в этом кто-нибудь обвинял).
  Ну, а затем он признал, что взял деньги у Сенина. Потом признал, что выпивал с Шаховниным в рестора¬не «Слон», но утверждал, что о получении взяток по делу лаборантов ему решительно ничего не известно.
  Впрочем, тогда же он признал, что Сенин деньги брал на женщин, причем он «чувствовал, что Сенин  чего- то  хочет от него добиться»,  обхаживает его, как Кузьмин и Шаховнин.
Таким образом Михайлов является  страдательным  лицом  или, если позволите привести  маленькую  выдержку  из одного  письма Сенина, является «невинной Тамарой, которую  соблазнили  коварные демоны».
  Это — по показаниям  самого  Михайлова. Правда, через некоторое время эта «невинная Тамара» оказывается уже довольно потрепанной потаскушкой, которая сама признается,  раздевшись  перед  всем  честным народом,  в  том,  что  продавала свою совесть, и даже не особенно   дорого: получила 300 руб. от Сенина, до 1000, руб. за «ликвидацию» дела.
  Это тот самый Михайлов, про которого возмущенно здесь заявил Сенин:
   «Когда мы разыгрывали заключительный аккорд этой нашей симфонии, Михайлов трусливо бросился в кусты».
    Действительно, Михайлов блудлив, как кошка, труслив, как заяц. Так его характериуют собственные его коллеги по скамье подсудимых.
    Товарищи судьи, говоря о Михайлове, я должен еще обратить ваше внимание на один эпизод, ибо ст. ст. 24 и 25 УК обязывают нас обращать сугубое внимание на характеристику лично¬сти, на прошлое подсудимого, на его облик и т. п.
    Я должен еще раз напомнить тот самый эпизод, который очень ярко рассказала несчастная девушка Попова, являвшаяся усладительницей этого  Михайлова.
    «Я была в ресторане «Москва»,— рассказывала Попова,— Михайлов пригласил меня поехать в Знаменскую гостиницу. Приехали, взяли номер за 75 рублей, вино 8 рублей бутылка, но платить  официанту деньги он отказался.
    Требовал заведующего гостиницей, с которым скандалил, показывал свой мандат следователя, называл фамилию какого-то на  чальника, которому хотел звонить по телефону, но не позвонил».
     Очень интересный штрих для характеристики личности этого самого Михайлова. Впрочем, чтобы быть справедливым, я должен это показание дополнить другим, потому что может создаться впечатление, как будто это свойство одного Михайлова, между тем как это, так сказать,  нравы   ряда   бывших   следователей   Ленинградского   губернского   суда.
    Вчера суд разрешил ссылаться на все материалы дела.
    Я хочу обратить внимание на   одно   показание,   имеющееся   на   листе 509 тома II, где рассказывается о том, как проводили время эти так  называемые  следователи,  когда   попадали в ресторан.  
   Вот показание одного свидетеля: «Я гулял в коридоре одного ресторана.   Меня   заинтересовало,— говорит    этот   гражданин,— что там происходило. Минут через десять какая-то из девиц, полупьяная, выскочила из кабинета и направилась в уборную. Дверь осталась открытой, щель небольшая, но голоса сделались слышны.
  Вот среди гама голосов я слышу визгливый женский голос: «Лидка (или Нинка), ты брось Сенина, не то дам по маске».
Так как но коридору все   время   сновали   люди,— продолжает   свидетель,— то подглядывать было  неудобно,   но я  увидел  компанию, состоявшую из человек   8 — 9 работников   губернского   суда.
  Безусловно утверждаю, что компания   была судейская   и   слова разговора самые судейские.
   Что касается, ресторана  «Слон», то об этом я тоже слышал неоднократно, что они   там   бывали   с известной   проституткой    Дублицкой.
     Компания   их и вообще  поведение обращали на себя   внимание,   особенно   же   поведение Дублицкой».
    Вот как проводили время  эти «сливки  общества», как вчера говорил "-Славский,   указывая   на то,   что   он привез с собой какого-то владельца маслобойного  завода. Жанр  очень определенный, нравы этих работников   тоже   достаточно   яркие, так что можно сказать, что Михайлов  в  этом  отношении вовсе не представлял какого-то исключения;  наоборот, он был явлением ординарным и делал, очевидно, то же, что и остальные, что, так сказать, ими делалось по положению их, чину и званию.
  Я обращаю ваше внимание на роль Михайлова в эпизоде Антимония — Фридлендер потому, что на суде он не давал искренних объяснений, пытаясь сваливать на других, и в этом отношении представляя собою гораздо худшее явление, чем рядом с ним сидящие его товарищи, которые при всей своей неправдивости были правдивее Михайлова.
    Например, Сенин. Он все же из семи эпизодов признал себя виновным в трех, все-таки почти 50% правды есть, а у Михайлова я не насчитал и 10% правды. Может быть, это сделает защита? Пусть попробует...
   В деле лаборантов,  как  я  сказал,  в сущности говоря, дирижера не было, но это нужно понимать   аллегорически, это нужно понимать в том смысле, что их техника была настолько усо¬вершенствована,  что   ими  не  нужно   было  дирижировать.  
Но. здесь были такие маэстро, как   Сенин, который, однако, несмотря   на всю   виртуозность   отдельных   музыкантов,   вдохновлял, организовывал, управлял и объединял всех во всем этом коллективе.
  Сенина Михайлов называл первой скрипкой. Я уже сказал, что в   известном смысле   он прав.   Он   действительно — первая скрипка.    Раньше   всего   позвольте   указать,   что   Сенин — это закоренелый взяточник.
  Это не просто поскользнувшийся молодой человек, это не просто свихнувшийся с истинного пути человек. Сенин в полном смысле этого слова закоренелый взяточник. Корни его взяточничества уходят далеко в прошлое.
     В 1922 году мы встречаем его уже достаточно оформившимся взяточником, свидетелями чего  могут   выступить   те   следователи губернского суда, которые проходили на следствии и показания которых имеются в деле.
     Например, Чарыхов, который указывает, как по одному делу Сенин приходил к нему на квартиру и осмелился предлагать что-то вроде взятки, во всяком случае настолько прозрачно, что Чарыхов на вопрос родителей, кто это, сказал: «Это — мерзавец», о чем он сообщил затем и официально.
   Затем дальше. На листе 85 тома I у нас имеются" показания т. Тиктина, где говорится как раз о деле Набатова. Я здесь прошу, товарищи судьи, также' обратить внимание на то, что Сенин приходил к Тиктину по делу Набатова и ясно намекал, что если он посодействует возвращению отобранных у Набатова денег, то он, Тиктин, может на этом заработать. Возмущенный подобным предложением, Тиктин доложил по начальству, что и запечатлено в рапорте.
  На листе 275 тома V имеются пока¬зания еще одного свидетеля — Кирзнера, сообщившего, что он встретил после ареста Сенина т. Тиктина и последний сообщил, что по делу лаборантов, уже находящемуся в производстве Тиктина, Сенин предлагал ему «благодарность». Таким образом, мы видим, что этот человек запускал свои щ'упальцы в разных направлениях: у Чарыхова дело — пощупаем Чарыхова, у Тиктина дело — пощупаем Тиктина, авось клюнет, авось встретим сочувствие.
   И он систематически, упорно, методично работал в этом направлении, пока не натолкнулся на Кузьмина, Шаховнина, Михайлова и, в конце концов, на... острие нашего судейского меча.
   Очень характерно для Сенина, что хотя идеи в его голове не родятся, как в голове Кузьмина, но он умело реализует эти «идеи» и энергично осуществляет другими разработанный план.
Если мы обратимся к преступлениям народных судей — Тевелева и Пахомова, то увидим, что нити от этих преступлений, от этих судей идут к Сенину.
Почему нужно посылать именно к Тевелеву или Пахомову, во 2 или 3 отделение? Почему?
     Потому что, как это показывает целый ряд лиц, Сенин уже договорился с ними.
      Когда ошибочно дело попадает не туда, куда нужно, не к предупрежденному, Пахомову или Тевелеву, и есть опасение, что может получиться недоразумение, кто улаживает это дело? Сенин.
Он говорит: «Ничего, я улажу». И улаживает. Разве это не первая скрипка? Разве это не организатор и собиратель этого грязного «коллектива»?
   Разве эта характеристика не верна? Конечно, она верна,  и в этом смысле  роль Сенина приобретает  большое и своеобразное значение.
   В течение всего предварительного следствия, которое длилось долго, Сенин упорно бо-рется против истины.
Я не хочу ему ставить это в укор: он борется за свою жизнь. А его жизнь и истина разошлись и идут По разным дорогам,— им по одной дороге не итти.
   Сенин борется упорно. Вы помните здесь на суде его первое выступление, этот пафос почти опереточного премьеру, на высоких нотах пытавшегося протестовать против всего следственного материала, пытавшегося доказывать, что это все клевета на него.
    Вы помните, как он потом сдал под тяжестью улик, которые падали на него ужасными, страшными ударами, и как потом он кончил — сипло и хрипло, подавленный, морально уничтоженный.
     Вот посмотрите,— он сидит перед вами, низко опустив голову и закрыв лицо руками. Он теперь уже сдался, сил больше для борьбы у него не хватает. Он побежден. А как он боролся, как пытался нас обмануть, выскочить из петли!
    В эпизоде с Антимония — Фридлендер  Сенин, как вы помните, действует через Александровского.
    Он достаточно, следовательно, осторожен для того, чтобы не действовать непосред-ственно.
    И деньги он получает через этого Александровского. Это сочетание разных качеств — упорства, настойчивости, осто¬рожности, дерзости — делает из него действительно опасного для государства человека, опасного преступника, и жизнь этого человека, если вы придете к убеждению в его виновности, как это доказывается обвинительным материалом,— жизнь этого человека, во ийя блага государства, должна быть прекращена.
   О том, что он сделал  по  делу  Антимония, рассказывал здесь Александровский, тот самый Александровский, которого, кстати сказать, Сенин считает очень порядочным человеком, прямо так и говоря в одном показании: «Александровский на меня произ¬вел впечатление очень порядочного человека.
   Я был очарован его любезностью по отношению ко мне». Этот очаровательный человек Александровский, этот порядочный человек,— а кстати, Маркитант и Фридлендер тоже считали его очень порядочным человеком,— этот человек является передаточным ремнем, который приводил в движение всю машину засевших в Ленинградском суде взяточников. Этот «очень порядочный человек» гово¬рит, что Сенин постоянно звонил к нему на квартиру, требуя денег; Сенин неоднократно говорил по телефону, что если требо¬вание не будет исполнено, то будет плохо,— он примет «соот¬ветствующие меры>.
  И Александровский уступает. И катится вниз, по наклонной плоскости, стремительно катится вслед за Сениным!..
    Роль Сенина в этом эпизоде вполне определенна: он вымогает, он угощается за счет клиентов Александровского. Он договаривается   о   ликвидации   дела   Антимония,   он   знакомит Михайлова с Александровским и получает пять тысяч рублей от Александровского. Он расплачивается с Кузьминым и Михайло¬вым.
     Он организует ликвидацию этих дел в суде, заботится о том, чтобы народный судья, который был склонен им к соучастию в этом преступлении, закончил дело так, как это было-интересно преступникам.,
   С бывшим судьей Тевелевым он уговаривается о технике этого дела.
      Антимония два месяца раздумывал, прежде чем пойти на совершенное им преступление, и мы вправе сказать: если ты честный человек, то ты мог, особенно после такого долгого срока раздумья, этого преступления не совершать, а если ты его совершил, то ты бесчестный человек.
       Эти два месяца — первый сильный удар против Антимония. Он дает 15 тысяч, дает Шаховнину через Александровского, через Се-нина. Он держит по вопросу о даче взятки семейный совет,— он об этом сам здесь рассказал,— обсуждает вопрос о том, как реагировать на требование взятки. Он обдумывает, как быть, и решает действовать.  Нужно обратиться... К кому обратиться?
      Ведь он живет в рабоче-крестьянском государстве, в государстве, где есть закон, где есть защита этого закона. Было бы естественно, если бы на этом совете он решил обратиться за защитой к закону. Что ж он сделал4 на самом деле? Он обра¬щается к какому-т9 Александровскому, который ему известен как привлекавшийся по ст. 114, как сидевший за это дело в тюрьме,— как к человеку, который может помочь выкрутиться из этого дела, к приятелю Сенина, Александровскому. Разве этого недостаточно, чтобы сказать, что Антимония совершил преступление и должен отвечать за него? Антимония долго ду¬мал, он советовался, он семь раз отмерил, пока отрезал, но он резал по живому телу советской юстиции и Советского государ-ства. Этого ему простить мы не имеем никакого права.
     Больше того, он и Фридлендера рекомендовал Александровскому.
     Фридлендер попал в эту историю в значительной степени благодаря Антимония; об этом говорит он сам, говорят свиде¬тели, говорят документы. На новом «семейном» совете Фрид¬лендер и Антимония вырабатывают определенные условия с Александровским, договариваясь, где, когда и при каких условиях они будут платить.
  Александровский говорит: «У меня на квартире были Фридлендер и Антимония, и мы выработали следующие условия, что ни я, ни Фридлендер вперед не уплачи¬ваем до полной ликвидации нашего дела, а потом будет рассрочка платежа».
    Превращают государство в какую-то зингеровскую швейную компанию, покупают совесть государственных работников не случайно, но систематически, обдуманно, по со-глашению, даже в рассрочку!
    Много думали, совещались, договаривались, отвешивали, отмеривали, а потом резали.
   Фридлендер — инженер  путей  сообщения,  Человек,  который  здесь держится так, как будто хочет сказать, что эта грязь к нему не пристала.
     Он в белом, но он такой же черный, как и все. В наше время, когда техники ценятся на вес золота, чем занимается этот инженер?
      Он занимается с Александровским и Антимония разработкой плана, как покупать оптом и в розницу советского чиновника.
     Так вас учили в вашем аристократическом высшем учебном заведении?
Так привыкли поступать вы, «сливки общества», белоподкладочники? У вас один закон — «куплю».
Вы и на людей смотрите с точки зрения этого закона.
   Вы говорите: «Все куплю,— сказало злато».
Мы ответим: «Не позволим. Разгромим!!!»
  Фридлендер здесь сознался, что он дал взятку, он рассчитывает на снисхождение.
    А мог ли он не сознаться?
    Смел ли он не сознаться?
    Пример — Сенин: не сознавался, закатил истерику, а чем кончил?
    Сознание Фридлендера не искренне. Он торгует своим сознанием здесь так же, как торговал судейской совестью в темных кабинетах Сениных и Пахомовых.
  Два слова об Александровском. Это развратитель. Антимония рассказывает, что когда он пришел к Александровскому и рассказал о своем деле,  то  тот расхохотался. Чему он смеется? Так, пустое дело.
  Может быть, он смеется потому, что Антимония был не виноват?
  Нет, он виноват. Но разве Александровскому трудно при помощи Шаховниных прекратить любое дело?
   Нисколько. И он хохочет. Он надрывается от смеха, издеваясь над нашим правосудием... Он хохочет, но, может быть, перестанет хохотать благодаря вашему приговору, товарищи судьи?
  Он рецидивист. В 20-м году он был приговорен к тюремному заключению за взятку, и здесь он вновь предстает перед вами как один из соучастников дачи взятки.
   В самом деле, после того, как Сенин был сбит со всех позиций, он все-таки нашел в себе мужество сказать несколько слов правды, хотя и не имеющих особенного значения для его судьбы.
   Сенин клянется, что получил от Александровского только четыре тысячи.
Почему ему не поверить? Разве это может что-либо изменить в ожидающей его судьбе? Нет.
   Но возникает вопрос: а остальные 15 тысяч где? У Александровского в кармане.
    Корыстный, грязный, развратный человек, соучастник этого преступления, изобличенный собственными показаниями и показаниями других, Александровский должен понести наказание в полном объеме.
    Во втором Эпизоде, по делу Маркитанта, Боришанского и Левензона проходит тот же квартет — Сенин, Шаховнин, Кузьмин и Михайлов.
    Здесь, как и в каждом подобном эпизоде, три группы: дающие взятки, получающие взятки и посредники, причем в роли посредника выступает человек, от которого мы могли бы ждать больше порядочности,— бывший член коллегии защитников Бродянский.
    Бродянский упорно отрицает свою вину, но он полностью уличен. Нужно обратить внимание прежде всего на то, что Бродянский уличается показаниями Шаховнина.
  Если он хочет защищаться как юрист,— а как адвокат он этой науке обучен,— то пусть он обратит внимание на показания Шаховнина, Маркитанта, на показания Кузьмина и Боришанского и на свои собственные показания и, наконец, на свою книгу члена коллегии защитников.
     Все эти данные одинаково сильно, а некоторые исключительно сильно изобличают его в том, в чем он сам упорно не сознается.
      Обратимся раньше всего к Шаховнйну.
На очной ставке 25 ноября 1923 года Шаховнин твердо говорит, что он весной 1923 года получил от Бродянского шесть тысяч рублей за прекращение дела Маркитанта, Боришанского и Левензона.
  Никаких не может быть разговоров, что здесь — неясность, что-то недоговорено, что он, может быть, хотя и получил, но в долг для каких-нибудь специальных целей, в качестве залога. Нет, тут говорится совершенно ясно — «за прекращение дела». Кто дал? Бродянский.
  Кто такой Бродянский? Член коллегии защитников. Вот как подобные люди позорят ту коллегию, которая призвана помо¬гать нашему пролетарскому суду.
  Я не сомневаюсь, что ваш приговор вызовет всеобщее удовлетворение среди наших советских защитников.
  Бродянский отрицает факты. Бродянский признается, что давал деньги Шаховнйну, но добавляет:
   «Четыре тысячи дал, но в долг».
   Тогда встает Шаховнин и говорит, что о долге не было и речи. Шаховнин признает получение от Бродянского взятки за прекращение дела в размере шести тысяч рублей.
   А Бродянский признает дачу ему не шести, а четырех тысяч, и не в виде взятки, а в долг.
   Но можно давать взятки и одалживая те или иные суммы денег. При обстоятельствах, установленных по этому делу, .дать в долг — это все равно, что дать взятку, это та же взятка.
  Наша ст. 114, при всем несовершенстве нашего кодекса, формулирована так, что дает право утверждать, что взяткой является всякое, в каком бы то ни было виде, предоставление вы¬год за выполнение или невыполнение тех или иных действий в интересах дающего.
  Если даже   стать на точку зрения Бродянского, что он дал эти деньги в долг, но в связи с судебным делом,— а этого он и сам не отрицает,— то и тогда нужно признать, что это взятка.
   Но тут не может быть и речи о долге, потому что Шаховнин совершенно ясно говорит, что он получил деньги за прекращение дела и что о долге разговора не было.
  Может быть, Шаховнин оговаривает Бродянского?
  И здесь нет никаких сомнений. Имеются еще другие доказательства, например, показания Маркитанта.
     Мы знаем, что Маркитант на предварительном следствии показал, что он условился с Бродянским уплатить ему за защиту З тысячи, причем последнюю сумму дал по окончании дела. Бродянский просил эти деньги раньше, но Маркитант ответил, что когда он кончит дело, тогда он ему уплатит.
      В чем же должна была заключаться помощь Бродянского?
Маркитант показывает, что хлопоты Бродянского должны были заключаться в защите его интересов на суде. И даже больше того, когда Бродянский пытался получить последние деньги раньше, ему возразили:
«Когда дело будет кончено, тогда и получите».
  Тогда возникает вопрос: если давалось обязательство платить за защиту на суде, а суда не было, то за что же ему заплатили?
Этот вопрос был поставлен Бродянскому, и он разъяснил, что благодаря его деятельности произошла скорая ликвидация дела. О том, в чем заключалась деятельность Бро дянского, нужно спросить Шаховнина.
        Тогда мы узнаем, что она заключалась в том, что он обратился к Шаховнину «за со-действием» и что дело было прекращено вследствие этого «содействия». Итак, вопрос разрешается совершенно ясно.
  Почему Маркитант заплатил? Потому, что Бродянский выполнил свое  обязательство,  дело было прекращено.   А  если бы он не заплатил, что бы тогда было?На этот вопрос также можно получить ответ, если слегка приподнять завесу, скрывающую от нас то, что делалось в кабинете Шаховнина.
Мы увидим тогда из показаний Маркитанта, что Бродянский присутствует на допросе, который производит Шаховнин по этому делу.
Если принять это во внимание, то мы сумеем сделать выводы, что между Шаховниным и Бродянским была близость, недопустимая для судебных работников,— близость, нарушающая и процессуальные законы и обычные правила государственной дисциплины.
  Ведь благодаря этой близости Бродянскому становилось «своевременно» известным то, что по закону не подлежало разглашению, что по закону являлось тайной!
    Какой разврат вносится в работу судебных работников теми отношениями, в каких находились Бродянский и Шаховнин!
     Мы  знаем, однако, что отношения между Бродянским и Шаховниным были гораздо более близкими и более преступными.
    Мы знаем, что Бродянский предупреждал Шаховнина о том, что «это» его «до добра не доведет» и что он «засыплется».
  Чрезвычайно характерное выражение для члена коллегии защитников и следователя. Впрочем, это не член коллегии защитников и не следователь, а просто шайка жуликов, пользующихся в сношениях между собой тюремным жаргоном.
    Боришанский уличает Бродянского в получении от него 3500 руб. Кстати, Бродянский сговорился получить с троих по 3500 руб., но тут взятки так перепутались, что сам Сенин не распутает.
    Бродянский   получил   10 500 руб.,   а   уплатил   семьсот  руб.   и   таким образом «заработал».
     Конечно, это делается не ради прекрасных глаз Шаховнина или Михайлова. Он посредник, и он «работает» опять-таки с корыстными целями, с целью незакон¬ного обогащения, приобретения незаконных материальных выгод.
    Если взять Боришанского, то окажется, что Боришанский тоже платил.
    Здесь он разыгрывает из себя совершенно невинного младенца, хотя он и рассуждает, как прожженный плут.
    В самом деле, у этого человека такая психология: «Я «купил» человека. Он, этот человек, должен за мои деньги мне сделать то, что обязался: мне нужен результат, и больше ничего. Если я хорошо заплачу, то результат будет такой, какой мне нужен. Все можно купить. И так как результат получается через куп¬лю, и так как я купил, то результат должен быть и будет»,— вот его психология. Так он и рассуждает.
     Когда мы его спрашиваем: «Вы интересовались своим делом?» — он говорит:
     «Нет, я не интересовался». Вы помните, он здесь вертелся, как на шарнирах, и отвечал неуклонно одно и то же.
     Мы знаем, что дело было прекращено. Его спросили: «Вы получили выписку?»
         — «За меня получили выписку».
        — «Вы получили выпис¬ку?»
         — «Не знаю, не интересовался».— Вот его ответы.
Что это означает? Он пригласил адвоката (допустим, что его версия о легальном приглашении этого адвоката верна), он заплатил деньги, и интересоваться делом должен адвокат, который получает за это деньги, а ему интересоваться делом нечего.
    Но Боришанский должен интересоваться делом хотя бы потому, что он знает, что адвокат на скамью подсудимых за него не сядет.
Адвокат не пойдет в суд для допроса, адвокат может быть только около него, когда он будет на допросе.
Значит, надо поинтересоваться, если дело легальное, а когда дело нелегальное, то адвокат сделает так, что его и не вызовут, и не арестуют, и не привлекут к ответственности, и дело прекратят. Зачем же тогда интересоваться. Деньги заплачены на определен¬ных условиях.
  Ну, в конце концов, пришлют выписку.
  У человека, который действует легально, должно быть постоянно ощущение возможности ответственности, возможности расплаты, возможности тюрьмы.
  У человека, который действует нелегально, должно быть отсутствие этого ощущения, должна быть уверен¬ность, что он не будет отвечать перед судом.
  При нормальном, легальном, положении дела естественно и необходимо должны быть все эти вопросы:
в каком положении мое дело?
в чем меня обвиняют?
будет ли суд?
когда суд?
   Но у человека, у которого этих сомнений нет и, наоборот, есть даже уверенность, что его никогда не позовут в суд по этому делу, таких вопросов быть не может.
   Он знает, что он «дело» купил; такая твердая уверенность получается только за взятку. Почему Боришанский даже с чисто внешней стороны так безразлично относится к судьбе своего дела? Откуда у него та¬кая уверенность в безнаказанности? Она оттуда же пришла — из кармана, из бумажника, вместе с 3500 руб., которые он за¬платил Бродянскому, чтобы тот потушил это дело.    
   А что Бродянский может потушить это дело, Боришанский прекрасно знал.
   Он знал о продажности Шаховнина. И поэтому как будто непонятное поведение Боришанского вполне объяснимо при ус¬ловии, что он идет гнусными, грязными дорогами.
   Тут налицо уверенность преступника, ибо он знает — я купил, купил при „ всех обстоятельствах, и если человек продал свое решение, то это решение против меня не будет направлено.
   Поэтому все объяснения Боришанского, что он дал Бродянскому деньги, но лишь как своему защитнику и, следовательно, совершенно легально,— сущие пустяки
  Эти объяснения, как и отсутствие интереса к своему делу,— это самая большая улика против Боришанского. Он деньги давал не за ведение дела, а за прекращение дела, и прав Шаховнин, когда говорит, что от Боришан¬ского он получил через Бодянского деньги именно за прекра¬щение дела.
   Маркитант изобличается таким же образом, хотя его психология несколько иная.
   Надо обратить внимание на то, что у Маркитанта был защитник Шимкович, тоже член коллегии защитников.
   Шимкович дал ему однажды юридический совет по волновавшему его делу.
   Как сказал Маркитант, Шимкович оказал ему содействие, успокоил его, помог ему. Случилось другое несчастье.
К кому пойти? Конечно, к Шимковичу. Представьте, что я заболел, у меня воспаление легких, бросился к доктору Иванову, который рядышком живет, и он меня вылечил.
   Я второй раз заболел тифом. К кому пойти? Конечно, к доктору Иванову. Это вполне естественно и нормально.
   Но подсудимый Маркитант действует совершенно иначе. Этот Маркитант идет не к тому адвокату, который ему уже раз помог, действуя легально и честно, как и полагается советскому защитнику, а идет к новому человеку, зовет какого-то Бродянского.
    А почему не Шимковича, который помог? Почему Бродянского?
    Потому, что Шимкович есть Шимкович, а Бродянский есть Бродянский — второе я, а не его Шаховнина, потому, что Бродянский есть человек, который может купить приговор, решение, потому, что в данном деле прямым путем итти опасно.
   Разве это не странно? При одном живом консультанте обращаться к тому, который как раз сейчас изобличается в посредничестве в этой взятке!
    Совершенно ясно, что самый тот факт, что Маркитант обратился не к своему, в первый раз по¬могшему ему, адвокату, а к какому-то другому, то, что он обратился  к Бродянскому — приятелю Шаховнина,  показывает,  что он хорошо знал, что с этим «делом» нужно обращаться именно к Бродянскому.
   Вы помните характерный разговор Маркитанта с Бродянским?
    Бродянский сказал: «С вас, буржуев, надо драть»... Маркитант отвечает: «Дери, голубчик».
   Милый разговорчик адвоката со своим клиентом!
    Как возможен такой разговор? Он возможен лишь потому, что Бродянский приглашается для того, чтобы помочь потушить дело.
    Бродянский знает свою силу, и потому идет на откровенности.
     «Я буду драть», — говорит он, и дерет, и Маркитант платит сразу, потому что в тюрьму никому не хочется, а раз заплатят, чтобы Шаховнин дело прекратил, то оно и будет прекращено.
     И вот этот небольшой штришок, как будто бы случайный, маленький разговорчик, ясно говорит о том, что это был разговор нечестный, что это был разговор двух преступников, из которых один был сильнее и потому брал за горло и говорил: «Кошелек или свобода».
     Маркитант согласен на все: лучше дери три шкуры, чем тюрьма... Он идет на подкуп. Соглашение заключено. Преступление совершено.
     Маркитант пробует уверить нас, что он запла¬тил 3500 руб. за «совет», что Бродянский реально ничего не сделал по этому делу. Маркитант здесь разыгрывает рыцаря: он ничего не получил, хотя и заплатил, потому что обещал запла¬тить.  
     Этому поверить нельзя. Рыцари давным-давно ушли в исто¬рию. Теперь есть тоже, правда, рыцари, но это рыцари большой дороги. Это рыцари наживы, кармана, спекуляции, нэпа, рыцари, конечно, своего кармана больше, чем своего слова. От слова они откажутся десять раз, перевернут его, переделают, заложат, вы¬купят и еще раз заложат, если это им даст лишнюю копейку.
     Объяснение нэпмана Маркитанта неправдоподобно, ибо честь, товарищи судьи, не сделана из кусочков, как мозаика: светлое пятнышко, темное пятнышко. Честь человеческая есть нечто целостное, монолитное, и если у тебя есть честь, то честь до конца.
      Но что же сделал Бродянский? Он взял на себя обязательство и его не выполнял?
      Нет, он его выполнил: дело прекратили, за это заплатили, и он получил свою мзду.
      И заплатили ему не за слово, а за прекращение дела. Вот тут Бродянский говорит о том, что он послал за официальной справкой своего клиента.
      Сам не пошел, потому что должен был уехать в Крым и, уезжая, сказал:
      «Вы получите официальную справку о прекращении».
      Что это значит, если не то, что Бродянский уже знал от Шаховнина, что дело пошло на прекращение?
      Спросите этого следователя, почему он говорил Бродянскому о прекращении дела.
      А потому, что он получил от него деньги. И тут надо так сказать: или верьте этому следователю, который на себя надевает петлю и затягивает ее сам собственными руками, или верьте Бродянскому, который предпочитает затянуть эту петлю на шее у следователя, а сам хочет выско-чить из петли.
      Я думаю, что надо поверить Шаховнину, поверить тому логическому и психологическому анализу, который объясняет весь этот эпизод так, как это вытекает из обвинительного акта.
     Вот Сенин взял с Левензон, Блюмы Израилевны.
Сенин признался.
А вот Левензон Петр не признался.
И возникает вопрос: виновен он или невиновен?
Вспомним, как он защищался, доказывая свою невинность таким образом:
«Взятка была дана тогда, когда я сидел в тюрьме».
Вот что он говорил. Верно. Как же он мог дать взятку, когда сидел в тюрьме? Но, во-первых, установлено, что в 20-х числах мая, по его собственному показанию, по документам дела, он, будучи  препровождаем  в  народный  суд,  вместе  с  конвоиром  зашел  к  себе  на  квартиру.
       Правда, когда он был в этом уличен на суде, он сказал, что он на квартире никого не застал или, вернее, что он на квартире жену не застал, а застал только маленькую девочку и, следовательно, говорить о деле никак не мог.
       Но Левензон затем признался, что, уходя, он встретил свою жену, с которой успел перекинуться несколькими словами.
       Но для того, чтобы сговориться, что надо заплатить, достаточно нескольких слов  нескольких секунд; ведь каждому известно, что и тюремные нравы и тюремная почта дают широкие возможности сговора.
       В этом отношении очень характерен эпизод с Боннель, получившей в тюрьму капот.
       В капоте был карман, в карман вшивается письмо. Письмо получается и идет обратно такой же почтой в другом капоте, который изображает почтовый баул, и переписка осуществляется самым энергичным образом.  
       Очевид¬но, у Левензона тоже был «капот», был там карман, в который было вшито письмо. При этих условиях подготовка могла итти путем переписки.
     Он приходит домой в 20-х числах мая и здесь на секунду встречается со своей женой.
      И странная вещь — 29 мая он освобождается, а 1 июня Левензон появляется на квартире у Сенина и вручает ему 5000 рублей.
      Вот фактическое положение вещей. Но встаньте на житейскую почву, прислушайтесь к голосу жизни и спросите, как тут обстояло дело?
       Так ли, как рассказывал Левензон, что все сделала жена, а он ничего не знает? Этого не может быть. Как бы он ни уверял, что у нее собственные деньги, — это неправда.  
       Не может быть, чтобы он не знал, не может быть, чтобы жена ему не говорила.
         Он говорит очень красноречиво, но очень неубедительно. А главное, его объяснения совершенно расходятся с правдой: 29 мая он был на свободе, а 1 июня его жена передала деньги Сенину.
         В таком случае, все данные говорят за то, что он в этом принимал непо¬средственное и активное участие в своих собственных личных целях. Вот почему я думаю, что версия Левензона несостоятельна, против нее говорит правда жизни, и жизнь в вашем при¬говоре должна будет сказать о нем свою правду. .
         Посмотрите,  как  это  дело Левензона быстро и скоропали¬тельно проходит.
          Оно поступает 26-го числа в губернскую прокуратуру, 29-го поступает в следственный отдел, а 30 мая Левензон на свободе.
               Произведен допрос Левензона? Нет. Есть какие-нибудь следственные действия, произведенные следователем?
          Нет. Что же случилось? Дана взятка в 5000 руб., и Левензон на свободе.
          Если Шаховнин, выпуская Левензона, не произвел никаких следственных действий, то это не значит, что он вообще никаких действий не произвел.
          Все же он некоторые действия произвел, и эти действия заключались в том, что он получил от Сенина 2000 руб. и незаконно   освободил арестанта из-под стражи. Об этом он говорит сам в своих показаниях на листе 195 тома
         Здесь же, в связи с этим делом, приобретает интерес роль, а вследствие этого и сама личность Цыбульского, которого здесь именовали «камерным прокурором», как он и сам себя на¬зывал, хотя формально   он занимал будто бы должность только секретаря.
         Темна вода во облацех. Но во всяком случае факт тот, что этот самый Цыбульский проявил чрезвычайный интерес к делу Левензона.
         У нас есть показания Кузьмина о том, что, придя в следственный отдел, Цыбульский попросил дать ему дела, которые находятся в производстве.
                  
Осмотрев их, он остановил свое внимание на деле Левензона, сказав, что это дело нужно рассмотреть в порядке циркуляра № 6 Наркомюста.
              (конец 3 части)