ВЫСШАЯ СТЕПЕНЬ КОРРУПЦИИ - СУДЬЯ ВЗЯТОЧНИК ч.2 (Очерк)

                                                
            Товарищи судьи, члены Верховного суда!                     
         Мы не впервые рассматриваем дело, имеющее чрезвычайное, исключительное значение, и не только для одного какого-нибудь района нашего государства, но для всей республики, для всего Союза республик в целом; едва ли я ошибусь, сказав, что дела такого исключительного значения, как это, наша республика еще в своих летописях не записывала.
         Это дело имеет исключительное значение, так как здесь мы судим судей — тех, кто призваны быть первыми помощниками в деле государственного строительства, ибо без суда нет государства, ибо без суда нет государственного строительства, ибо только в том случае государство может рассчитывать на свою жизненность, если крепки его устои, если крепки его органы, если судьба этих органов находится в руках надежных людей, если призванные защищать интересы государства — действительно достойные его защитники, какими являются и должны быть раньше всего наши судьи.
         Вот почему это дело представляет такую исключительную важность.
Мы, стороны, обязаны в процессе быть наиболее осторожными, мы обязаны быть наиболее объективными, мы не должны забывать того, что наша роль есть роль помощников ваших, помощников судей, которые в этом деле держат в своих руках судьбу 42 человеческих жизней.
         С этой точки зрения подходя к своей задаче, .я должен сказать, что первое требование, которое я сам, как государственный обвинитель, ставлю себе,— это полное спокойствие, полная объективность, беспристрастность, но не бесстрастность.
         Я должен заранее сказать, я должен заранее перед вами, товарищи судьи, повиниться,— бесстрастным в этом деле быть нельзя, невозможно.
         Всякий суд должен найти истину. Результатом всякого процесса должна быть установленная судом истина. Мы добросовестно эту истину искали здесь в течение восьми дней.
         В борьбе за истину мы и защита встретимся еще в схватках. Мы еще поборемся, и истина восторжествует.
         Восторжествует, несмотря на то, что в этом зале в течение всех этих восьми дней мы слышали столько лжи, мы-видели столько гнусных преступлений, столько безобразных и отвратительных картин человеческих пороков.
         Путь к истине в этом деле особенно тяжел и труден. Путь к этой истине лежит через дебри преступлений.
        Но государство дало нам в руки средство преодолеть эти дебри.
        Это средство — наш могучий меч пролетарского правосудия. При его помощи мы проложим себе путь через дебри, через дремучий лес совершенных подсудимыми преступлений, мы выйдем на вольный воздух, на светлую дорогу, ведущую к истине..
        И как бы ни тяжела была наша задача и наша обязанность государственного обвинителя, эту задачу мы разрешили, эту обязанность выполним, ибо этого требует благо революции, благо народа — наш высший закон.
       Сорок два человека сидят здесь перед нами. Здесь три группы людей: получатели взяток, взяткодатели и посредники.
        О каждой из этих групп придется говорить в отдельности, о каждом входящем в отдельную группу придется также говорить в отдельности.
        Но все они, в сущности говоря, с точки зрения причиненного государству вреда, с точки зрения опасности для государства, одинаковы, и мы вправе были бы потребовать для них и одинакового наказания.
              Вот первая группа преступников — получатели взяток: Сейин, Кузьмин, Шаховнин, Михайлов, Копичко, Васильев, другой Михайлов, Пахомов, Тевелев, Цыбульский, Елисеев, Демидов, Фло-ринский, Прокуров, Гладков — 15 судебных работников, и среди них есть коммунисты.
           Вторая группа — посредники: Бродянский, Пахомов, Иваноз, Александровский, Цыганков, Матеди, Шляхтер, Гольдин, Голь-дина, Добржинский-Славский — 10 человек, и среди„ них есть тоже, коммунисты.
             Получают «коммунисты», посредничают «коммунисты». Конечно, коммунисты в кавычках.
             Дают же взятки нэпманы. Они и составляют третью категорию.              
             Это — Антимония, Фридлендер, Боришанский, Маркитант, Левензон, Гозиосский, Матвеев, Набатов, Боннель-Андрэ и мелкота — Бородавкина, Лосева, Борисова. Всего 12 человек.
              Двух лиц я выделяю особо — Масинзона и Лондона, и о них также буду говорить особо.
              Я позволю себе просить вашего, товарищи судьи, разрешения, излагая свои соображения по данному делу, придерживаться той системы, по которой было построено и само обвинительное заключение, и в таком случае раньше всего перейти к эпизоду, ко-торый мы все время называли «эпизодом Матвеева».
            Фабула этого эпизода весьма несложная, и, чтобы изобразить ее, красок никаких не нужно.
            Но эта фабула так же проста, как и грязна, и заключается она в том, что преступник, настигаемый правосудием, умел находить себе из числа служителей правосудия помощника и защитника: он покупал этого «служителя правосудия» и оставался безнаказанным.
             Таков «эпизод Матвеева». Эпизод этот заключается в том, что 17 апреля 1923 года в губернский суд для производства расследования поступило дело за № 25, как это значилось на обложке.
             Сейчас же нашлись приятели, товарищи, посредники, ходатаи, и дело начало затираться.
             В данном деле двумя крайними точками являются Матвеев, купец, имеющий уже за собою судимость по аналогичному делу, квалифицированному той же самой ст. 114-а УК, и старший следователь Ленинградского губернского суда Шаховнин.
             Между этими двумя точками размещается вся эта небольшая, но теплая компания Пахомов, Иванов и Михайлов.
             Через них и, в частности, через Михайлова Матвеев прокладывает себе дорожку к Шаховнину. Завязываются непосредственные деловые сношения, которые и кончаются к обоюдному удовольствию всех заинтересованных лиц.
             Сделка сделана, «правосудие» куплено, правосудие загажено, оскорблено!..
              Посмотрим, в чем заключалась роль каждого из участников этой сделки. Здесь, на суде, Матвеев признал себя виновным и, казалось бы, нам незачем на нем и останавливаться.
             Он признал себя виновным на суде, и это указывает на якобы проснувшееся в нем раскаяние, на пробуждение в нем сожаления по поводу совершенного.
             Но это требует проверки, ибо, может быть, это раскаяние только внешнее, ибо по существу, может быть, этот преступник ничего не сделал для того, чтобы вскрыть преступление, когда в этом мы нуждались больше всего, и, может быть, свое сознание принес к судебному столу только тогда, когда был уже пойман и притащен сюда страшной петлей, уже затянувшейся у него на шее.
             К сожалению, с Матвеевым дело обстоит именно так. Посмотрите все его показания на предварительном следствии.
              Сначала он пытался все отрицать: «Я у следователя Шаховнина на квартире никогда не был». «Я со следователем Шаховниным никогда и нигде не встречался». «Общих знакомых с ним не имел».
«Для меня никто не справлялся, я никого не просил». Словом — я не я и лошадь не моя. «Ничего решительно не знаю»... Полное запирательство.
             В это время Матвеев усиленно заметает следы. Что делает Матвеев? — «Не знаю, не был, не просил, не давал».
              Полное отрицание, полное запирательство. Так он начинает и так долго, долго продолжает.
            Правда, через некоторое время он не выдерживает своей роли и начинает про-говариваться о том, что Иванов обещал похлопотать, что Иванов требовал денег, но не как взятку, а как будто в долг,— берет в долг, хотя, впрочем, потом и не отдает.
            "Очень характерный штрих — полупризнание, облеченное в форму отрицания. Иванов берет в долг. Матвеев — купец, почему купцу не дать в долг?
             Могли же быть у них и коммерческие отношения? Но проходит время, и под давлением улик, которые падают на го¬лову Матвеева, он начинает сдавать, он начинает признаваться, он уже признается в том, что с Шаховниным у него устанавливается «контакт» и что дело, как он   выражается   в   одном   из  своих показаний, шло не худо: Хлопоты действительно дают уже некоторые результаты; но это все же'стоит денег. И вот мы здесь» на суде, подсчитали, каких это стоило денег.
                Можно считать установленными цифры, зафиксированные на судебном следствии.
               Мы видели из признаний Матвеева, Иванова и Пахомова, что они, Иванов и Пахомов, деньги получали и, в частности,— те суммы, которые установлены в обвинительном заключении.
                Как это подтверждено расследованием, произведенным здесь, на судебном следствии, Иванов получил 2200 руб., Пахомов получил 1400 руб. и 1200 руб., но для них это мелочи. Вот благодаря этим деньгам Матвеев получает возможность, оплачивая услуги Пахомова и Иванова, сблизиться с Шаховниным и остаться благодаря Шаховнину безнаказанным.
                Дальше мы встречаем Матвеева уже в другой фазе этого процесса,— как известно, всякий такой процесс проходит несколько фаз и стадий.
                Одна из стадий заключалась в том, что эти господа сначала занимались угощениями за счет своих доверителей, если позволите так выразиться, садились с ними за стол и клали ноги на стол.
                  Вот эта стадия была и в деле Матвеева, когда следователь Шаховнин влез к Матвееву и положил ему на стол свои судейские ноги. Я говорю о знаменитой попойке у Пахомова, когда Пахомов приглашает Матвеева и Шаховнина, и здесь, так сказать, венчается дело.
                 Напомню происшедший на этой попойке характерный разговор. Шаховнин вел разговор с Матвеевым относительно своих худых подметок и отсутствия у него летнего пальто.
                Высчитали, что нужно 2500 руб., и тут же дается 2000 руб. Взятка дана, Шаховнин в руках у Матвеева, а теперь они оба в руках у нас.
              Тут один момент чрезвычайно важен. Была попытка в течение судебного следствия так осветить этот разговор между Матвеевым, Шаховниным и Пахомовым об этих подметках и пальто, что, дескать, это свидетельствует о честности Шаховнина, ибо он говорил даже: «Знаю я ваше «поблагодарю».
               Если бы я брал ваши «благодарности», то у меня не было бы таких худых подметок и было бы пальто». Здесь передернута самая подкладка этого дела.
               Ничего подобного не было, и дело обстояло как раз наоборот. Когда Шаховнину пообещали «благодарность», он сказал: «Да, обещать-то вы охочи, вы все обещаете, а когда до дела доходит, так, чтобы дать, то у меня остаются только худые подметки.
              А потому (если позволите выразиться языком Сенина, человека, как он сам себя называл, реального) — дайте мне хотя что-нибудь реальное».
                  И вот в виде реального подносятся Матвеевым 2000 руб.
                   Матвеев дает взятку деньгами, вином, угощениями в «Москве» или «Слоне», где они были и где Иванов и Пахомов оплачивают за счет Матвеева эти расходы и счета представляют тому же Матвееву.
                   Дело действительно шло, как выразился сам Матвеев, не худо. Этого всего совершенно достаточно для того, чтобы признать доказанной здесь взятку, для того, чтобы роль и сущность совершенного Матвеевым преступления были оценены вами, товарищи судьи, так, как этого требует ваша судейская совесть, как этого требует наш советский закон.
           Я также считаю установленным, что в этом эпизоде роль передатчика, посредника играют Пахомов и Иванов.
             Но ведь это не простые посредники. Ведь это бывшие члены Российской коммунистической партии.
              Один из них, Иванов, являлся даже организатором партийного коллектива, т. е. являлся лицом, уже поднявшимся над массой рядовых коммунистов.
              Он это сам отлично сознавал. Вокруг него был известный начальнический ореол. Мы знаем теперь, что благодаря этому ореолу Пахомова сравнивали не с кем иным, как с господином исправником...
              Вот эти два коммуниста на словах, эти строители будущего на словах, эти люди, ниспровергающие старый мир и возводящие основы нового мира, тоже на словах, а на деле — маленькие, грязненькие, развратные обыватели, поскользнувшиеся на маленькой нэпмановской корочке, брошенной им под ноги Матвеевым, и покатившиеся по наклонной плоскости, увлекая за собой всех, кто с ними соприкасался.
        Пахомов играл в этих делах роль губпродкома или упродкома, во всяком случае какого-то хозяйственного организатора для Шаховнина.
        Шаховнин говорит: «Просил Пахомова принести мне продукты».— «Почему Пахомова?»
        — «Да ведь Пахомов служил в ЛЕПО (Ленинградское единое потребительское общество). . Я хотел, чтобы он по своей цене принес».
        Но, оказывается, Пахомов идет к Матвееву и берет у него в лавке продукты, приносит Шаховнину, и, таким образом, продовольственная потребность Шаховнина удовлетворяется.
        Это рассказывал нам здесь сам Пахомов. И, конечно, для нас, знающих дело и прослушавших все судебное следствие, не секрет, что и Пахомов, как и Матвеев, отри-цавший все то, что здесь было доказано, пытался отрицать свое знакомство с Матвеевым. Нам, впрочем, известно, что если он мало знает Матвеева, то много за него хлопочет перед Шаховниным.
        Мы помним, как он здесь отпирался и как, только будучи припертым к стене, признался в том, в чем он не мог не признаться. И тогда мы узнали, что он был и в «Италии» и в «Метрополе»,— вот названия тех кабаков, где Матвеев спаивал сле-дователей, где следователи пропивали свою судейскую совесть за счет Матвеева.
        В «Италии» мы встречаем Пахомова, Иванова и Шаховнина,  в «Метрополе»  встречаем   Пахомова,   Иванова,
        Шаховнина и Михайлова,— Михайлова не в качестве благородного свидетеля, а в качестве одного из тех, которые «сводили» этих господ.
       Вы помните, товарищи судьи, как у них в этот памятный день нехватило денег, как Пахомов решил пойти за деньгами к Матвееву.
       Он не постеснялся глухой ночью постучать в дом к Матвееву. И.что же? Открылась дверь, и он получил необходимую сумму, и они продолжали свое «дело».
       Характерная подробность — просили тогда деньги не на нужду и даже не просто на пьянство, а на женщин, к которым должны были поехать.
       Михайлов очень упорно пытался отрицать это. Он даже раз на суде отказался отвечать на вопрос, куда они собирались ехать и кто это «девочка Надя», которая оказалась потом Поповой, кстати сказать, той самой проституткой Поповой, с которою познакомил Михайлова не кто иной, как обвиняемый Сенин, этот бывший следователь стрелкового корпуса, военный следователь.
      Михайлов пробовал это все отрицать, но был уличен и изобличен фактами.
      Пахомов не сознается в совершенном им преступлении: по его словам, он получил только 500 руб. Это отягчает участь Пахомова.
      Иванов остается некоторой загадкой. В самом деле, как же это так?
      Этот Иванов поднялся в партийной работе до организатора партийного коллектива.
      Но Иванов, несмотря на все свои попытки изобразить из себя чуть ли не потомственною пролетария, был изобличен как бывший торговец, как бывший владелец посудного магазина.
      Этот Иванов тоже отпирается, потом начинает сдавать, подтверждает «Италию», подтверждает «Метрополь», но опять запирается в отношении сумм, которые он получил от Матвеева.
      Уж здесь Матвееву надо поверить. Купеческая душа знает хорошо счет тем деньгам, на которые она покупает чужие души Матвеев точно подсчитал — заплатил 2200 руб.; Иванов говорит — 750 руб. получил на угощение, 200 руб. получил на пиво, деньгами получил 1000 руб., но полу¬чил «в долг».
     Иванов запирается, лжет, юлит. Это лишний раз характери¬зует этого человека, который когда-то осмеливался называть себя коммунистом.
     Его роль не маленькая в этом деле, товарищи судьи, хотя он представляется очень маленьким человечком Это он познакомил Пахомова с Матвеевым. Это он ездил в губернский суд с Михайловым, это он принимал живое участие во всех этих безобразных преступлениях.
     Таким образом, я считаю, что в этом эпизоде с Матвеевым Михайлов, Пахомов и Иванов, отчасти собственными показаниями, отчасти показаниями друг на друга, а также другими данными, собранными следственными органами, изобличаются полностью в преступлениях, предусмотренных  ст. 114 УК, с санкцией по ч. 2 этой статьи.
       Взятка сама по себе — гнуснейшее орудие разврата, но она становится чу-довищной, когда дается следователю или вообще работнику-юстиции. Ведь едва ли можно вообразить что-либо ужаснее судей, прокуроров или следователей, торгующих правосудием.
       Суд — один из величайших устоев государственного строительства. Разложение судебно-прокурорских работников, разложение суда — величайшая опасность для государства!..
            Говоря об Иванове, я должен обратить внимание еще на одно обстоятельство: Иванов прибегал к таким приемам, которые никак нельзя назвать иначе, как вымогательством.
             Он пугал Матвеева, говоря: «Гриша, крышка, парить будут», или что-то еще в этом духе на своем воровском жаргоне.
            Это человек, который с точки зрения социальной опасности представляет собою явление достаточно примечательное, и я вправе просить суд на Иванова, Пахомова и Михайлова обратить свое особое внимание.
              В этом же эпизоде появляется и Шаховнин; это первая ласточка, хотя и не первая скрипка.
              Это щебечущая о взятке судейская птица. Шаховнин — это своего- рода пионер взяточнической эпопеи.
               Даже когда он спит, скажи ему: «Сеня, взятка»,— он ответит: «Готов, всегда готов».
              Шаховнин берет вином, продуктами, день¬гами, берет подметками и пальто, берет «Метрополем», берет «Таней» и «Катей».
              Человек широкого размаха. С ним операция производится по делу Матвеева очень оригинально и с соблюдением установившихся в этой среде правил взяточнического кодекса.
               Первое правило — по возможности избежать вызова, к следователю на допрос. Согласно этому правилу, вызванный на допрос Матвеев в действительности на допрос не является: его приятели, Пахомов и Иванов, по соглашению с Шаховниным, устраивают ему отсрочку, освобождая его от допроса.
                 Второе правило — так как бесконечно нельзя не являться на допрос, в особенности, когда грозит арест, то нужно застраховать себя от ареста. Эта «страховка» осуществляется также весьма искусно.
             «Я признаюсь,— говорил Шаховнин на предварительном следствии,— что Матвеев после угощения просил меня не арестовывать его до решения суда и не привлекать его в качестве обвиняемого, за что Матвеев обещал меня отблагодарить.
      Его слова о благодарности я не отверг.
     Но я даю слово и клянусь своей честью, что взятки от Матвеева я не получал». Прочтя это показание обвиняемого Шаховнина, я готов был ему поверить.
      Но я перевернул страницу и — увы! — здесь увидел чистосердечное признание того же Шаховнина в том, что он получил две тысячи рублей в качестве взятки.
    Я вспомнил о его честном слове, о его совести, которой он клялся, невольно поставил вопрос: как же так?   Но  ответа я не получил и, вероятно,  ответа и не получу. Шаховнин пропил   совесть,   пропил   честь,   продал за «угощение» все,  что было доброго  в душе  этого  человека...
      В этом эпизоде, товарищи судьи, собран достаточно сильный материал против обвиняемых, но я не стану злоупотреблять вашим вниманием для более детального ознакомления с ним. Сказанного, мне кажется, достаточно.
      Теперь я перехожу к Михайлову. Роль Михайлова в этом эпизоде, так сказать, эпизодическая. Виновным себя во взяточничестве, конечно, он не признал, но очень бойко при первом допросе заявил, что признает себя виновным в дискредитировании власти.
      Он разбирается в Уголовном кодексе и знает, что такое ст. 109 и что такое ст. 114, знает, чем «звезда от звезды разнствует», знает, что к ст. 109 не присоединяется та формула, которая может привести к смертной санкции по ч. 2 ст. 114. Поэтому он охотно признает себя виновным в дискредитировании власти, лишь бы уйти от ответственности по ч. 2 ст. 114 УК! Но какова же его роль в этом эпизоде?
      По его собственному показанию, это он познакомил Пахомова с Шаховниным, это он был с Шаховниным в «Италии» и в «Метрополе», причем сначала угощались за счет Пахомова в общем зале, а потом перешли в кабинет. Собственным признанием он уличил себя — он за •Матвеева просил Шаховнина, хотя и добавил, что делал это «без всякого корыстного побуждения».
   Оценка того побуждения, которое руководило Михайловым, будет, впрочем, принадлежать нам, а потом, окончательно — суду.
   Но то, что он себя признал виновным в выпивках за счет Матвеева и в просьбах за Матвеева перед Шаховниным,— это одно дает право говорить, что в этом преступлении он повинен не меньше, чем Шаховнин. Михайлов пробовал запираться, но на очной ставке был уличен Шаховниным. Вот весь этот эпизод.
    Тут пять лиц: Матвеев, Пахомов, Михайлов, Щаховнин и Иванов. Все виновны, вина их, конечно, не одинакова, хотя и одного рода. Я позволю себе просить вашего разрешения вопросу о наказании для обвиняемых   отвести  особое   место  по  окончании   всего  изложения.
     Второй эпизод — самый большой, потому что в нем участвует много лиц.
Это так называемое знаменитое «дело лаборантов». Оно в сущности одно, но оно многолико, ибо дело лаборантов распадается на несколько дел. Жило-было дело, называлось «дело лаборантов» за № 2504.
    Жило-было — и его не стало. Есть «дело» — и нет «дела».
    Правда, его не съела свинья, как у Гоголя, но его съели свиньи, по предварительному между собой соглашению на общей для всех них платформе. Итак, это дело было, и его не стало.
    Что же с ним стало? Есть здесь Кузьмин, такой молодчик, который даже исполнял обязанности начальника следственного отдела, этот самый молодчик, кстати сказать, имел за своими плечами две судимости   за   кражу  еще до революции, но сумел- оказаться руководителем сего следственного аппарата.
   Этот Кузьмин имел в своей голове «хорошие» идеи. Вы помните, как он не без гордости заявил здесь, что расшивка дела — это его «идея».
    Этот «идейный» человек представляет для нас особый интерес. Когда явилась возможность заработать на грязном деле, но была опасность, как бы не просчитаться, а просчитаться было очень легко, тогда у Кузьмина блеснула эта «блестящая» мысль — расшить дело.
     Было одно дело — будет восемь, и пойдут они по восьми направлениям, и ищи тогда ветра в поле.
     Одно пошло в один суд, другое пошло в другой суд. Впрочем, шли они только в два определенных, заранее обусловленных суда, где сидели их соучастники.
      Это была «блестящая» идея Кузьмина, и нужно отдать ему справедливость — задумана она была почти гениально.
      Но выполнение ее было такое, что этот Левензон, вернувшись домой из тюрьмы, сказал своей жене: «Это или провокация, или работа пьяных мужиков».
      Задумано правильно, а исполнено было — как будто не в Ленинграде, а в каком-нибудь Суздале: такая топорная, суздальская стряпня... Но это оказалось нам на пользу, так как эта «стряпня» и обусловила провал преступления.
     Дело лаборантов обстоит не так, что дана взятка, получена взятка — и прекращено дело.
     Нет, это построено архитектурно, так что, я думаю, здесь главная роль принадлежит не Кузьмину, а какому-либо инженеру вроде Фридлендера.
    Хотя он и инженер путей сообщения, но, оказывается, он в известной степени ма-стер и этой строго продуманной системы, этой осторожно возведенной постройки, где были предусмотрены все последствия, где нужно было пройти ряд ступеней упорно, шаг за шагом, не стесняясь никакими препятствиями, не смущаясь никакими остановками, проходить, проходить, пока не придешь к цели
    И риску было бы немного, если бы впрочем, работали не «пьяные мужики»;
Это сговор, товарищи судьи, редкий даже в нашей практике борьбы со взяточничеством. Целый заговор взяточников против государства,— заговор, в котором спаяны отдельные части в одно целое, где все связаны одним преступным замыслом. В этой — настоящей планетной — системе есть несколько «солнц» и около каждого «солнца» вращаются свои спутники.
     Дело лаборантов — это не отдельные эпизоды, не отдельные дела.
     Это организованный заговор преступников, знающих друг друга, чуть не родственников, кумовьев, которые собираются, совещаются, имеют на откупу у себя защитников-юристов, следователей, судей и обделывают свои грязные, позорные дела, подрывая самые устои нашего государства, метя в самое наше сердце.
    Товарищи судьи, к этому эпизоду мы должны отнестись с особой строгостью.  Мы  должны  им   показать, что умеем  поражать их сердца раньше, чем они доберутся до нашего сердца.
       Этот заговор страшнее многих других. Мы имеем показания Шаховнина по этому делу.
             В этом показании Шаховнин говорит о том, как развивалась эта деятельность и по каким направлениям она шла. Я должен напомнить это показание: «Перед праздником пасхи,— показал Шаховнин,— когда дело лаборантов было в производстве старшего следователя Михайлова, мне Кузьмин предложил войти в их компанию по получе-нию взяток, и я согласился».
              Вот первое доказательство того, что я не был голословен. Почему это так случилось, что побудило Шаховнина, Михайлова и Кузьмина вступить на этот путь преступления?
              Шаховнин ссылался в свое оправдание на тяжелое материальное положение.
               Совершенно очевидно, что никакое самое тяжелое материальное положение не может оправдать такое гнусное преступле¬ние, как взяточничество. Но ссылка на тяжесть материального положения ложна.
               Мы знаем, что никакого тяжелого материаль¬ного положения у обвиняемых не было, так как они были обеспечены не -хуже, а лучше многих других.
               Здесь нам была представлена справка, из которой видно, что в то время, когда следователи ГПУ получали не больше полутора тысяч рублей, подсудимые получали от трех до восьми тысяч рублей.
                Почему же они пошли на это преступление? Из нужды? Нет!
Они пошли на него потому, что, как говорил Шаховнин, «наступал праздник пасхи и нам хотелось встретить его по-хорошему»!.. Он говорил: «Вот в последний день перед праздником мы сошлись в"рестора¬не «Москва», Михайлов и я, и получили от Сенина по одной ты¬сяче рублей». Коммунисты берут взятку, чтобы встретить свет-лое христово воскресение. Умилительная картина!
              Мы потом от Шаховнина узнали, как у Кузьмина мелькнула, мысдь о взятке, как он склонил других и как они получили от Сенина деньги, как вокруг этого Сенина все завертелись, как они — Михайлов, Кузьмин, Сенин и Шаховнин — начали посещать этот самый знаменитый ресторан «Москва».
                Роль Шаховнина, однако, технически была очень скромна.
                 Может быть, он не такой «гениальный» человек, как Сенин и Кузьмин; может быть, это объясняется другими его душевными качествами, но роль его была технически очень проста и несложна.
                  Ему было предоставлено немного — оформлять «дела» при помощи разных постановлений по указаниям Кузьмина или по просьбе Сенина и направлять дела именно в те народные суды, где можно было рассчитывать на содействие и соучастие судей в этой взяточнической эпопее.
                 После того, как Михайлова вызвал губернский прокурор, он почувствовал, очевидно, что над его головой собираются грозовые тучи и что может грянуть гром.
                Тогда он сделал попытку выйти из «игры»: он попробовал передать это дело  Шаховнину, вопреки прямому   запрещению   губернского   прокурора.
               Это тоже весьма характерно.
                Я уже имел честь докладывать Верховному суду, что Шаховнин действовал по предварительному соглашению с рядом посредников и, конечно, за денежное вознаграждение, в чем он здесь сознался, в чем он сознался и на предварительном след-ствии.
                Если вы пожелаете проследить роль Шаховнина в деле Фридлендер — Антимония, то она сводится к следующему.
                 Во-первых, Шаховнин по уговору с Кузьминым принял от Михайлова это дело с целью отвлечь от Михайлова подозрение, возникшее у губернского прокурора.
                Во-вторых, он дал этому Михайлову специальное поручение передопросить Антимония для того, чтобы оправдать постановление о прекращении этого дела, вынесенное уже в это время, ибо в первом протоколе Антимония признавал себя виновным и дело, следовательно, при таком положении вещей прекратить было бы нельзя; нужно было изъять этот протокол и заменить его другим, в котором вина Антимония смягчалась бы.
             Это и сделал Михайлов по просьбе Шаховнина. Наконец, он получил вознаграждение за это от Сенина в размере одной тысячи рублей и получил еще вино.
          Странно только то, что Сенин дает взятки вином. Ведь Сенин здесь в течение процесса неоднократно подскакивал и говорил, что он вина не пьет, и мы знаем, что, действительно, он пьет не вино, а лимонад.
          Так почему же он давал Шаховнину вино? Тут перед нами вскрывается новая картина — мы видим те тайные пружины, при помощи которых действовал Сенин, мы видим тот таинственный механизм, который держал в своих руках Сенин.
             Это нам рассказал на суде и еще раньше, на предварительном следствии, Михайлов,
             Он рассказал, что Сенин был человеком, который умел затягивать товарища в преступление. Он затягивал, спаивал, обволакивал или, как говорил тот же Кузьмин, обхаживал «приятеля» и, когда тот оказывался в его руках, он получал от него то, что ему было необходимо.
           Не надо забывать, однако, что всего Сенин сделать не мог. ибо он был лишь следователем стрелкового корпуса, а эти дела были в губернском суде, следовательно, нужно было привлечь к участию в этих «делах» кого-либо из губернского суда.
          Вот роль Шаховнина и Сенина — достаточно отчетливая и, я бы сказал, ответственная в полном смысле этого слова.
          А роль Кузьмина? Кузьмин на предварительном следствии решительно отпирался от всего того, что ему предъявляется: он ничего не делал, ничего не знает.
           Но с 1 декабря под тяжестью улик он сдает и рассказывает то, что нам уже раньше рассказал Шаховнин. Здесь он говорит о себе, как о человеке с «идеей».  
          У  него возникла «идея», и он поделился ею со своими товарищами, а потом делился с этими товарищами и теми деньгами, которые он получал от нэпманов. Роль Кузьмина в деле Антимония — Фридлендер сводится еще и к содействию, которое он оказал Михайлову.
         Дело обстояло таким образом: Антимония вызывается на допрос, и в то время, когда Михайлов допрашивает Антимония, является Кузьмин и говорит с важным видом: «У тебя дело Антимония? Там, наверху, прокуратура интересуется».
         Антимония говорит: «Я струсил. Ого! Уже прокурор... Пожалуй потребует к себе да еще посадит».
        Свою роль разыгрывает Кузьмин довольно успешно и именно после того, как у него на совете — на «военном совете» преступников — выясняется, что Антимония не дает денег.
       Теперь нам ясно, почему Антимония говорил на суде: «Я на этот счет тугой, я два месяца думал — дать или не дать. Говорил — дам, а на самом деле думал — не дам. А пускай пройдет Фридлендер, который заплатит, а я петушком за ним бесплатно пройду». «Вы говорите — денежки, но дайте что-нибудь реаль¬ное, докажите, что вы делаете, а то деньги брать — вас много таких».
           И чтобы его припугнуть, чтобы сказать: «Ты торопись думать»,— устраивается фиктивный допрос Антимония Михайловым, влетает Кузьмин и с начальническим видом заявляет о том, что делом Антимония интересуется сам губернский прокурор.
           Кузьмину— мастер своего дела, он разыгрывает свою роль, как по нотам.
            Недаром один из подсудимых сказал здесь:
            «Первой скрипкой был Кузьмин».  Тут, в этой оценке, только в одном ошибка; первых скрипачей здесь много, но это «персимфанс» — оркестр, играющий без дирижера.
            Все попадают в ту ноту, которая должна в данную минуту звучать.
Это действительно квалифицированный «оркестр», и все участники — высокие мастера своего дела.         (конец 2 части)