И лимонное страшное небо,
И сказал человек: ”Все, что прожито — зря.”
И пропал, словно канул и не был.
А за ним зазмеились текучей чертой —
За фигурой фигура, чета за четой,
Из тщеты гефсиманских полночных бесед,
От лампадного света, да в солнечный свет.
И хрустя придорожным колючим песком,
Уходили стыдливо и розно
В никуда, ни за чем, лишь бы вдаль, да пешком,
А вдали — лишь бы сердце да слезы.
Уходя, обретали жилье да былье,
Застилали былье по жилью, как белье,
На постели, где грешная корчится ночь...
И ни ей не помочь, ни себе не помочь.
И скрипач, проклиная судьбу и страну,
И с какой-то последней улыбкой,
Словно вену ножом, перерезал струну
Почерневшей от ужаса скрипки.
Потому, что ни чуда уже, ни креста,
Но хоть боли! — Душа не была бы пуста.
Чтобы только не петь для убийцы-царя,
Потому, что лимонная встала заря,
Потому, что напрасно погасла звезда,
И не толпы под небом, а стаи...
Потому, что из сада идут в никуда
Рыбари, на ходу прозревая...
