Она вторглась в субботний хозмаг, поднялась на второй этаж по лестнице, ещё не изжившей запахи утренней хлорки и ветхой половой тряпки (в углу у нижней ступени пузырилось ведро с темно-бурой жижей, а рядом с ним хмельно чертыхалась уборщица, вооруженная шваброй и неизменной ненавистью к слишком ранним посетителям)…
Она остановилась у небольшого отдела со всякой всячиной, и на привычный вопрос продавщицы: «Могу ли я чем-то помочь?»- кивнула и выпалила ответным курсивом:
- Две молнии, дюжину раскатов грома, семь трехлитровок со свежим градом и мелкий дождь, затяжной, монотонный!
Она не могла не знать… Мало того: она знала! Но сейчас это не имело никакого значения.
Уже месяц Город сидел на мели: зацепился как-то парочкой небоскребов за самый пронырливый солнечный луч, да так и не смог отвертеться. Результат: двадцать девять измученных дней, двадцать девять пощечин почти вулканического зноя, повсеместного ожога,непрерывного накаливания всего железобетонного, электромагнитного, мраморного, деревянного, стеклянного, человеческого… И никакого просвета! Точнее – ни одной завалящей тучки! Что там, на небе, все с ума посходили? Или в отпуска поразъехались? Или…
А вчера по радио вещал какой-то нобелевский прохвост. То ли на радостях от обещанного безнала, то ли по причине старческой своей бдительности с физико-математическим уклоном, это «явление» картавило заокеанский буржуазный фокстрот о скором конце внепланового света. Мол, уже и коллеги по научному бизнесу с ним согласились, и Нострадамус проэсэмэсил катреном по поводу, одобрил и подтвердил…
Но ей то, какая польза от этих эфирных откровений? Да никакой! Одно только внятно смекается: если в ближайшее время погода не опомнится, не укротит аномальный сухой закон, - она загнётся в своей малогабаритной пещере от духоты и одиночества. Последнее, между прочим, результат беспардонной жары. Ну, какой идиот, даже страстно влюбленный, станет тащиться через выгорающий Город к своей благоверной, чтобы продолжать утопать в поту и уповать на спасение, но уже дуэтом? А ведь он – не идиот! И даже не «чуточку», как прежние, а совсем «не»… Это ведь его идея, про магазин. За такое «всёгениальноепросто» не то что нобелевскую, - вселенскую взятку обналичить не жаль!
Обещанного, как известно, три года ждут. Обещанного здешним метеобюро и подавно. А в кошельке заначились несколько крупных купюр. И, если уж не повсеместный, так небольшой местечковый дождик приобрести к выходным казалось вполне реальным.
Она не могла не знать… Да нет же, она – знала! И про то, что работники торговли народ сугубо лишенный фантазии и, по засухе, слабо уравновешенный. Но ей вот надумалось, что сплоченные общей народной мечтою про ливень-другой, даже самые матерые продавцы могут оказаться вполне способными…
А ведь мама говорила, что затянувшееся детство с первой закрашенной сединой – настораживающее явление, что годы обязывают, что святая наивность, когда уже слишком за тридцать, - не в радость. Мама говорила. Всегда и везде. Потому что учительница, потому что – сплошной педстаж, которому виднее.
И эта пучеглазая продавщица в синем форменном сарафанище, с немыслимо сложным начесом на крошечной головке, тоже, по-своему, учительница. Голос у неё такой же вездесущий, в назидательно-гипнотических нотках, как, если бы приговорила на «садисьдва»:
- Ты что сюда поясничать пришла, хулиганка великовозрастная?! Или говори, что покупаешь, или охранника позову!
- Я и говорю. Но вы же не даёте…
- Смотрите-ка: не даю! А ты говорить научись сначала по-человечески!
- Извините, если не смогла доходчиво объяснить… Попробую проще. Мне очень уж нужен дождь, желательно – продолжительный со всеми прилагающимися природными явлениями . Понимаете?
- А мне за понимание не платят! Мне даже за вредность не платят! А надо бы! Как насмотришься на таких вот юмористов-самоучек, наслушаешься с утра пораньше… Чокнуться можно! Расходились тут!
- А что, кто-то ещё дождик спрашивал? Как я?
- Вера! Позови охранника!
- Подождите, не надо Веру беспокоить. Скажите лучше, неужели вам эта жара нравится?
- Ве-ееееееее-ра!!!
- Ну, что вы так надрываетесь? Я же просто узнать хочу… И зачем охранник? Без него дождик не отпускается?
- Да что же это такое? Кто-нибудь! Приведите Поветкина! И двадцать пять сердечных накапайте: мне что-то не по себе…
- Вот и мне не по себе. И Поветкину вашему с Верой, видать, тоже не сладко. Эти разгоряченные градусы всем надоели. Поэтому: продайте дождь покрупнее. Он пойдёт и хорошо станет. А двадцать пять капель уже не спасут…
Договорить она не успела. Охранник, большой и грозный, с блюстительным выражением лица и черной дубинкой наперевес, тоже, наверное, мог быть учителем. Но каким-нибудь слишком кАнкретным, узколобопрофильным черезчур. Физруком, например. Как Юрий Иваныч. В девятом классе ей не повезло: прямо с уроков «скорая» увезла в районную хирургию с аппендицитом. Аппендицит оказался каким-то не таким: пол четверти провалялась в больнице, потом месяц дренажей, перевязок и освобождение от физкультуры до конца полугодия. Врачи освободили, но Юрий Иваныч пробасил:
- Ты, дорогуша, мне справочку то не суй! Партизанам тоже не сладко было! Их фашисты подстреливали, а кругом лес, антисанитария времён Великой Отечественной… Справочки писать было некому. Понавыковыривают пули и опять на врага! Так что хватит тут передо мной крючиться, переодевайся и на лыжи! Сегодня три километра на время. Как миленькая побежишь!
Короче: охранник - он же физрук, её идею прикупить ненастье тоже не оценил. Одного лёгкого толчка в грудь оказалось достаточно, чтобы она «прекратила глумиться» и откупилась от неприятностей за мелкое хулиганство вчетверо сложенной сторублёвкой.
И ведь знала… Не могла не знать! А дома в стареньком магнитофоне кассета дожидается с названием «Проливной дождь в лесу» из серии «Музыка для души». На кухне – бутылка минералки «Замоскворецкая грозовая». В комнате на стене подлинник с репродукции какого-то фламандца: там городок старинный от дождя отсыревший на века вперед. Но всё это так, для отвода глаз… А Солнце – хищная тварь. От него – уже и в тени под сорок. Оно не уйдёт по-хорошему. А по-плохому с ним нынче некому. Охраннику Поветкину на светило небесное не замахнуться, прадавщице до него не докричаться. А, если бы и удалось, - плевать оно хотело…
***
- Деточка, дай на хлебушек! А я отблагодарю, родная, чудо тебе сделаю, - тщедушная старушка стояла у выхода их «Тысячи мелочей», протягивала сухонькую ладошку с отсутствующей линией жизни и многозначительно улыбалась. – Вот спасибо! Ой, а что же много так?! . Дай тебе Бог за милостыньку такую… Погоди! Куда же? А чудо то?! Чудо как же?
- Оставьте себе. Мне и без него тошно…
Старушка, усердно кланяясь, трижды перекрестила следы раскаленных каблучков на редкость щедрой прохожей, вздохнула и принялась медленно таять в утрамбованном зноем пространстве, растеряно бормоча:
- Что за люди в этом несчастном городе! Вот уж месяц, как маюсь никчемно, пытаюсь устроить им дождик, но они всё спешат, всё отмахиваются, пренебрегают…
1997 год
