Было уже за полночь. Дверь распахнулась и… мама с сестрой повисли у меня не шее. Отец хмурился рядом, но по глазам я видел, что застенка миновал.
Вода в ванне стала грязно-бурового цвета, я поменял её дважды и, уже потом, отмокая в теплой, чистой прозрачности, отдирая с лица коросту с грязью и кровью, лихорадочно-спокойно соображал: «ну вот, спасибо, что не убили, а надо бы… Но это всё цветочки, Лёха! ягодки будут завтра! Хорошо бы не просыпаться… никогда…»
А за неделю до этого мы сидели с Амбалом на задней парте на ГрОбе и кляли эту ненавистную школу, недоумков-учителей, обязательные линейки по утрам. Серая мышиная форма. Домашние задания. Невыученные уроки. «Дневник на стол! Садись! Два!»
За окном была весна, а у 10-го Б сдвоенная пара по гражданской обороне. ГрОб. Ядерный удар! Вышка слева, вспашка справа. Нервно-паралитический газ. Всё, кранты! Ползи на кладбище. Вот уж действительно гроб!
Никуда от этой бомбы не денешься, чего тут сказки-то рассказывать?
Гробовщик тоскливо дул в свою дуду, его никто не слушал, каждый занимался своим делом. Девчонки красились, щебетали друг другу последние новости. В углу, под портретом Чернышевского, Санчос Луговской играл с Лашутой в шахматы, под Чеховым рубились в морской бой, под Горьким кто-то скатывал домашнее задание. Мне было лень даже списывать. Двоек по точным наукам было столько, что становилось страшно за свое светлое будущее. Иногда эти двойки даже снились. Однажды такая тварь приползла ко мне на подушку. В черном изогнутом клюве она держала голову нашей математички.
Мой дневник пестрел замечаниями родителям: «Примите меры! Ваш сын не желает учиться!». Учиться, действительно, не хотелось. Для себя я уже решил, что институт подождет, поступать не буду - в армию! Обидно, конечно, но делать нечего, надо реально смотреть на вещи. Журфак мне не светит, это ясно, помимо бешеного конкурса еще две публикации нужны – а где их взять-то, эти публикации? В стенгазету написать? Про то, какой я примерный ученик?
Есть еще горный и гидрометеорологический. Вроде бы интересно, но..! Опять физика и математика! Это без меня, ребята. Пойду в армию, а там видно будет… Я, может, французский, наконец, осилю! А что? Два года, большой срок. Поднапрягусь – и вперед! Потом и поступлю… может быть.
А вот сейчас надо эту чертову школу закончить! Экзамены! Придумал же кто-то. Ну, русскийлитератураистория – это все сдам, francais - тоже что-нибудь скажу, а вот химия, алгебра и прочее тряхомудье… брр! Страшно подумать!
По понедельникам утром я, ответственный за политинформацию, сообщал о последних новостях страны. Школа, замирая от счастья, узнавала о миллионных надоях молока, о полных закромах родины, о полетах в космос и дальше.
Слушали все – от первого класса до десятого. Этим первоклашкам еще бы в куклы играть, а тут политика какая-то непонятная. Ну, а нас, созревающих самцов, больше интересовали формы наших соседок по парте, нежели политическая информация. Почему-то в десятом нас в приказном порядке рассадили по схеме мальчик с девочкой: это, чтобы вы не отвлекались! Нормальная логика. Я тайно пялился на коленки своей соседки. И как тут учиться? На доску что-ли смотреть?
Девчонки одевались очень лаконично. Мини-юбка, комсомольский значок, да бантик в волосах – вот и вся одежда. Ну, платье школьное, конечно. Но из-за белых колготок его как-то не было видно – белые колготки затмевали все. Мода была такая. Остальное дорисовывало воображение.
Время мини. Юбки, не успев начаться, тут же заканчивались. Потом ноги и всё остальное. Я сидел с Иркой Бравиковой. У нее все было на месте. Особенно грудь. Это было что-то! Вопрос бюста для меня был весьма актуален.
Новости страны заканчивались маршем юных нахимовцев. Потом следовала секундная тишина и, после зловещей музыкальной паузы – это было вступление к песне «Бухенвальдский набат» - начиналось «В мире капитализма». Все это придумала директриса. А поначалу было не так.
Когда я готовил свою первую передачу, друзья-одноклассники, гнусно ухмыляясь, давали мудрые советы: «Лехан, назови Капиталистические джунгли или Трущобы и дворцы» - изощрялся Толик Притыкин. «А еще лучше – В мире чистогана!» - не отставал от него Виталька Иванов. « Долой капиталистических хищников!» - замыкал дискуссию Амбал.
- Да ну вас, умники! Никакого полета творческой мысли! Никакой фантазии! Все это есть в газетах! А вот что-нибудь свое, оригинальное!
- А чего там оригинального? Капитализм он и есть капитализм, так и назови –« Капитализм, как он есть», - поставил точку Лешка Попов.
- А что? Ничего. Может ты и прав.
И я пошел к директрисе. Она не одобрила нашего творчества:
- Назовем - «В мире капитализма», просто и ясно. А первая часть –«Новости страны». Идите, Алеша. В понедельник зайдите ко мне пораньше, я должна посмотреть то, что вы будете читать. И – напоминаю еще раз: не забудьте включить материал о Никарагуа, там сейчас очень неспокойно. Кстати, вам не мешало бы подстричься.
Музыку я записал заранее. Между блоками новостей должны были звучать короткие музыкальные отрывки – Чайковский, Рахманинов, немножко эстрады, конечно же, советской. А вот что вставить перед Миром капитализма? Ни «Песняры», ни Магомаев тут не подходят!
Может Верди? Или Григ? Тоже ведь капитализм. Нет, надо кого-то их современных. А кто? Я и не знаю никого.
Да что я думаю-то? Beatles! Вот что надо ставить! Не советские? – Не советские! Капиталисты? – Капиталисты! Ну что еще? Да ничего! A Hard Days Night? Йе-еес! «Вечер трудного дня»! Работал чувак целый день, устал, надо, говорит, отдохнуть с тобой, милая. Ну и нормально, как у нас – сначала все работают, потом отдыхают - выходной день. И прогнать надо, пожалуй, целый куплет. А закончит передачу Back in URSSR! Это идея, вперед!
В следующий понедельник битлы еще не успели допеть о возвращении в СССР, как в радиорубку кто-то стал ломиться.
- Кто? Чего надо?
- Лех, это я, тебя Мария зовет. Срочно.
Я открыл дверь. Андрюха Соколов, дежурный по школе, как-то ехидно улыбался. Наш класс сегодня дежурил, мне тоже нужно было заступать в столовую, где мы с ребятами собирались пошустрить по закромам кухни.
- Ну и чего ей надо?
- А ты не догадываешься? Я сижу в раздевалке, слушаю твой музон, балдею, а сам думаю – когда она его расстреливать начнет? На втором куплете вылетает из кабинета: «Срочно ко мне его!». Кстати, в класс зайди, она сказала - с вещами!
Где-то я это слышал: «с вещами»?
Я приоткрыл дверь в кабинет директрисы:
- Можно?
- Заходи! Встань сюда! – голос звенел стальными переливами. Прямо, как на демонстрации! – Ученик 10-го Б класса Алексей Догадаев, что вы себе позволяете?! Я вас спрашиваю! Что вы. Себе позволяете?!
- Марисанна, а что….
- Молчать! Вас никто не спрашивает! Вам доверено проведение политинформации! То есть – политической информации! По-ли-тической! И что за музыку ты включил? Как ты мог додуматься заставить всю школу слушать этот заокеанский джаз?!
- Вообще-то, не заокеанский и, потом, на школьных вечерах мы же всегда…
- Не спорь со мной! Ты, что, думаешь, я не знаю откуда эти магнитофонные записи?! Ты что, меня за дурочку принимаешь?! В радиопередаче ты должен показать каков он - мир капитализма! Ты должен наглядно продемонстрировать разницу между двумя системами - социалистической и капиталистической! И что делаешь ты? Словно насмехаясь над нашими славными достижениями, ты заставляешь слушать всю, я подчеркиваю – всю школу, этих разнузданных псевдо-музыкантов!
В кабинет вошла биологичка, наша классная. По следу, что-ли, нашла? Или уже стукнули?
- Вот, Людмила Тимофеевна, очень хорошо, что зашли. Поговорите, пожалуйста, с вашим учеником по поводу его, так сказать, выступления. Заодно, думаю, надо бы пригласить родителей в школу. Им опять есть, что рассказать! А вы, Догадаев, сейчас отправляйтесь домой – сегодня я отстраняю вас от уроков, а завтра придешь в школу подстриженным!
Мы вышли в коридор.
- Леша, ну ты, что, вообще? Ну и зачем ты это сделал? Только не говори, что не понимаешь? Опять вызов, да? И кому? Ты сейчас должен сидеть ниже травы после этого случая в колхозе. Тебе надо об окончании школы думать, понимаешь? Сдашь экзамены и слушай битлов хоть с утра до ночи!
Людмилу мы любили. Она была молодая и симпатичная. Мне она вообще нравилась – ножки, туфельки, свитера носила такие облегающие. И очки ей очень шли. Я всегда думал: когда она с мужем спать идет – снимает очки или нет?
- Но Вы ведь не против такой музыки, Вам нравится – я знаю!
- Да, нравится, конечно. Но не об этом речь. Не надо гусей дразнить, Алексей. Думай все-таки, прежде чем сделать что-либо подобное. Ида-ка ты сейчас, переделай этот свой Мир капитализма…
- Хорошо, Людмил-Тимофеевна, я поставлю старинную шотландскую песню Налей полней бокалы…
- Ой, Догадаев, иди давай, убью!
Она уже улыбалась. Я увернулся от ложного удара журналом по затылку и пошел переделывать мир капитализма.
Капитализм! Вот еще выдумали. Кто его видел-то, капитализм этот? Конечно, там страшно. В Центральном парке Нью-Йорка убивают каждый день – читал, знаю. Нет доллара – получи пулю в лоб! Оружие – на каждом шагу продается! Так пишут в газетах, а газетам я верил. Как не верить – напечатано ведь! Но получалась странная штука: газеты читать – там страшно, а вот если посмотреть фильм какой-нибудь заграничный – никаких страхов, сплошная красота.
Дмитрий Васильевич рассказывал, что живут там, в общем-то, неплохо. Мой дядька часто бывал за границей - симпозиумы, конгрессы, с коллегами встречался. Дмитрий Васильевич – дядя Дима, муж маминой сестры. Он занимался ядерной физикой, работал в жутко закрытом институте на Украине. Каждый год, один из летних месяцев наша семья проводила в Пятихатках пiд Харькiвiм, где жили наши родственники.
В академическом городке все были знакомы, общались помимо работы, дружили семьями, ходили друг к другу в гости. После очередной поездки заграницу, у возвратившегося «оттуда» собирались близкие друзья. Приглашали и нас, гостей из Ленинграда.
Стрекотал кинопроектор, на белой стене мелькали фантастические кадры: Женева, Брюссель, Стокгольм… Открытые кафе на улицах, за столиками читают газеты, там вон целуются…
… это на озере, видите, лебеди не боятся совершенно, можно кормить.., а здесь по всей улице цветами торгуют…
… а там – художники.., да, тоже вся улица, можно купить, свой портрет заказать…, да нет, не дорого, в пределах разумного…
… что? нет, это докеры, грузчики портовые, перерыв обеденный, кто-то остается – видишь, термосы достают, бутерброды… а эти – по домам! машины? так свои автомобили, сел и поехал…
Ну, не знаю. И верилось и не верилось. Как это – рабочий, работяга, грузчик в порту – на своей машине?! А голод? Пишут же, что голодающих в Америке полно, вон негритята какие худущие! А эти, денежные мешки, что делают! ну как это возможно: вылить тонны молока в реку? Или выбросить на свалку вагон апельсинов? Ведь все это можно раздать голодающим!
Или - безработица! Потерял работу – лезь на небоскреб и шагай вниз! А у нас – требуются, требуются… Любой завод – всё требуются. Токари, слесари, фрезеровщики, револьверщики… что за специальность такая? Сразу виделся ковбой в кожаных штанах с двумя кольтам… прядильщицы, мотальщицы… Непонятно, что делают эти револьверщики? Ну, ткачихи ткут, это ясно, прядильщицы – прядут, мотальщицы – мотают, а эти? Револьверят?
Иногда смотрели диапозитивы. Слово «слайд» тогда еще не вошло в словарь богатого русского языка. Говорили: «посмотрим картинки!». Картинки эти были цветными. И цвета какие-то необыкновенные! Венеция… Лондон… Hotel… швейцар в цилиндре, автомобили фантастических очертаний…
- Дядя Дим, а это кто?
- …это мы на конгрессе в Женеве…
- …мужчина этот, с которым вы разговариваете…
- Это профессор из Массачусетского Университета, толковый, кстати, мужик…
Толковый профессор был в джинсах. Меня поразило больше всего именно это. Не то, что он без галстука на конгрессе, как, впрочем, и многие; не то, что прическа у него была супермодная – волосы до плеч, а то, что этот американский старик был в джинсах, протертых на коленях! Это было выше моего понимания.
Годам, где-то к 14, политика стала вползать и в мою жизнь. Как же так? У них там все за деньги! Это плохо. У нас - все бесплатно! Это хорошо. Но что-то не стыковывалось. В газетах и по радио одно, а в кино «Шербургские зонтики» - красиво и что-то не видно голодающих и этих, с плакатами во всю спину «Ищу работу».
Отец говорил: «Ты видишь, там все прогнило насквозь, там человек человеку –волк! Там – голод! нищета! там негров преследуют!..» . Да, думал я, хорошо, что я здесь, газету как ни посмотришь – негров линчуют, ку-клукс-клан! Пап, - говорю, ну а как же этот фильм «Мужчина и женщина», мы же вместе ходили… там.. ну.. как-то все не так, как пишут, и вообще – красивые улицы, одеты все красиво…
- Вот-вот, красиво! Алеша! Это все пропаганда! И вот ты, кстати, думая, что там все так хорошо, льешь воду на мельницу американского империализма! Им только этого и надо! Тебя скосила автоматная очередь из-за океана! Ты, что, думаешь, твои длинные волосы – просто так? Твои подражания этим битлакам, этим уродам, что - просто так? Нет, сын, это куда более серьезно, это все оттуда тянется, так вот и растлевают вас, молодых..
- Пап, но почему уродам? Где ты видишь уродов?
- А что, по твоему, люди с такими прическами могут что-то иное, кроме, как бренчать на гитарах?!
- Они не бренчат! Они – играют! Это – музыканты! и потом - это же только музыка - и хорошая музыка, и мне эта музыка нравится.
- А в Бухенвальде, между прочим, людей сжигали под музыку!..
- Ну что ты такое говоришь?! Как можно сравнивать? Так можно вообще, черт знает до чего, договориться!
В основном подобные споры начинались после просмотра моего дневника: двойки, замечания учителей, моя неуспеваемость перерастали в политику – я расшатывал устои социализма.
- A как же, Алеша? A ты как думаешь: если ты не закончишь школу и не поступишь в институт - ты не сможешь стать полноправным членом общества! Что, всю жизнь слоняться по подворотням с гитарой? С такими же, как ты, раздолбаями?
- Значит, если не институт, если просто рабочий – не полноправный член, да? Я, может, и не буду поступать, пойду на стройку или куда-нибудь в тайгу, на Север уеду..!
- Ну-ну, давай-давай! Тебя так прямо там и ждут! Научись сначала что-нибудь своими руками делать! «В тайгу, на Север!» - ишь ты, какой самостоятельный! Заработай сначала хоть копейку, профессор!
Он всегда вспоминал мне «профессора». В каком-то младшем классе после двойки по математике я запальчиво брякнул: «Подумаешь – двойка! Я, может, еще профессором стану!». Вот он и напоминал мне каждый раз…
В общем – тоска! В школе мрак сплошной, со всех сторон окружили, дома - чуть что: «сиди дома! никуда не пойдешь!», на улице – «Партия – наш рулевой!». Ни кафе на улицах, ни лебедей в прудах, ни швейцаров в цилиндрах. Как жить-то?
* * *
И вот сидим мы с Амбалом и думаем: а что бы такое сотворить!? Сотворить, начудить - чтобы все вздрогнули! Надоело всё! На-до-е-ло!
Что? Что придумать?
- А давай из дома свалим, чтоб нас долго искали! Куда? А хрен его знает куда! Там придумаем… Ну, куда-нибудь на юг, где тепло, Грузия или Таджикистан какой-нибудь, найдем где подработать можно. А что? В колхозе или… черт его знает, там же виноградники, поля и прочие пастбища. А хлопок? Его ведь тоже собирать надо!
- Ну ты даешь! Эти сборы все по осени.
- Ну и ладно, до осени продержимся, будем амбары строить и арыки рыть. Или метро, например, в Туркмении. А еще можно учителем в школу – чурок ведь тоже надо грамоте обучать.
- Ага. Особенно французский им нужен.
- Зачем французский? Для них русский – иностранный, вот я и займусь.
- Ну вот видишь, все и решили, Лехан. Ты будешь русский и литературу, а я… А я, наверное, гражданскую оборону, очень я хорошо предмет этот знаю.
Он напялил на себя противогаз с оторванным шлангом и загудел оттуда утробным голосом.
Толян с Виталькой – они сидели впереди – уже давно тихо ржали, слушая наши бредни.
- Толик, ты с нами? Тогда с математикой в Средней Азии порядок. Линейку не забудь логарифмическую!
- Виталь, ты физику? Пару лампочек Ильича прихвати с законом Ома…
- Придеться из бабцов кого-нибудь брать: домоводство вести, паранджу вышивать крестиком…
- Ну-ну, как бы они вам там звездочки ятаганами не вышили в некоторых местах!
Мы шутили и дурачились. Я поглядывал на Вовку и видел, что шутки шутками, но настроен он вполне серьезно. Ну а что? может действительно послать все подальше?
Рискнуть?
Он, наконец, посмотрел на меня в упор: «Леха! Так как? Ты идешь? Или – нет?».
Зазвенела перемена и мы рванули.
Когда выскочили из дверей школы, чтобы разбежаться по домам и прихватить что-нибудь в дорогу, «всё стало вокруг голубым и зеленым» - а ведь это серьезно! Мы ведь решили! И, что, назад дороги нет..?
… почему – нет? Откажись, скажи, что передумал, что, мол, ну и так далее…
Черт! Ну как специально! Я забыл ключи от квартиры! Мама работала в школе недалеко от дома – ну, что ж, думаю, вот и попрощаюсь. Пришел. Двери в класс стеклянные – увидела, конечно же, не обрадовалась – от урока отрываю.
- Что, Алеша, в чем дело? - Лицо – каменное.
- Мам, я ключи дома оставил, а мне дневник нужен…
Когда ученика посылают домой за дневником, забытым дома, ясное дело не для того, чтобы поставить пятерку. Мама это тоже хорошо знала.
- Держи. Ладно. Дома поговорим.
- До свиданья, мама…
Что-то промелькнуло в её глазах. А может в моих…?
… да пропади всё пропадом!
Я влетел в квартиру и с размаху грохнул портфель об пол: «Ну, что, допрыгался?! И что теперь делать? Налей полней бокалы? Или – отговорила роща золотая? Если я сейчас не решусь, то не решусь никогда! Ну давай, думай! Страшно, да?»
Телефон зазвонил, как залаял. Будто бешеный пес сорвался с цепи. Кто? Какого черта? Только бы не отец…
- Леха, ну что? Ты где? Идешь-нет?
- Да-да.., сейчас.., уже выхожу, сейчас буду!
Ну вот и ладно, вот и хорошо! Спасибо тебе, Вовка! Если б ты не позвонил……
Я двинулся на кухню собрать что-нибудь из еды. Так, брикеты: суп гороховый.., кисель… не, кисель не надо… каша перловая, пшено - это пойдет… кильки в томате… ливерная колбаса. Ладно, хватит, хлеба вот еще полбуханки… спички… соль…
Ну что ещё? Всё? Носки, свитер… Да, надо что-то написать… Я смотрел на чистый тетрадный лист, карандаш дрожал в руке. Лист смотрел на меня. Что писать-то? В голову лезла какая-то чертовщина: Мцыри… объем цилиндра… Тихий Дон… логарифмы… Нет так нельзя! надо уходить, а то свихнусь точно! Планы партии – планы народа! Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи! Да что ж это такое?! Да отстаньте вы все от меня! Где эта бумажка?
«Я ухожу. В школе всё равно не учусь. Я»
Ну, вот и всё. Я захлопнул за собой дверь.
Когда я пришел к Амбалу, он вовсю занимался рыбалкой. Дома у них был большой аквариум, где, помимо рыбок и водорослей, на дне спали десятка полтора «мерзавчиков» с коньяками различных наименований – подарки его отцу. Наивный папа полагал, что все они девственно-нетронутые, однако, Вова уже выхлебал половину, заполнив пустые крепким чаем. Сейчас же он сосредоточенно выискивал невыпитые, переливал их в кружку и нагло ставил пустые бутылочки по периметру аквариума.
- Ну что, ты как? Нормально?
- Поехали, Амбал, давай скорее свалим отсюда, а то…
- Идем-идем, только сначала выпьем! За успех нашего безнадежного дела! Ур-ра!
Он разлил по стаканам тайны аквариума, мы стукнулись донышками: За удачу!
«Жидким золотом тек коньяк, джин сверкал, как аквамарин, а ром был воплощением самой жизни».
Мы вышли на улицу. Весна, тепло. Апрельское солнце улыбается. На перекрестке звякнул трамвай, жизнь, в общем-то, продолжалась. Никому не было никакого дела до нас, никто не спрашивал куда мы направляемся. Ну и ладно, пошли вы все..!
После коньяка настроение заметно улучшилось. Миновав трамвайную остановку, незаметно для себя, мы направились к «Гастроному».
К десятому классу мы уже достаточно прочно приобщились к выпиванию. «Агдам», «Белое крепкое», «777», «Хирса»…. Так называемые портвейны. Названий было больше, чем предметов в школе. Цены на все виды бормотухи мы знали, как таблицу умножения.
Родина лениво покачивалась на волнах алкоголя. Пятилетку – досрочно! Миру – мир! Требуются: слесари, токари, фрезеровщики… ткачихи… прядильщицы… Кто последний?
Мы заняли очередь в кассу.
- У тебя что?
- Да вот треха с мелочью.
- Нормально, у меня пятерка. Не боись, Леха, проживем!..
- Что берем-то?
- Ну вон, видишь, «Волжское» есть, или «Солнцедар» по два-две… фугасы все-таки.
- Ладно! Давай пару возьмем – бомбу и чего-нибудь легкого, сейчас махнем, вон сироп этот - «Дары осени». Эти дары вообще 16 градусов, как лимонад, дальше посмотрим.
«Покупатели в рабочей одежде не обслуживаются!»
Под суровым плакатом работяга в брезентухе и кирзачах, облепленных глиной, протягивал грязную ладонь:
- Мужики, бля, добавьте двенадцать копеек, на флакон, бля, не хватает, такая херня случилась…
- Ты, ёпть, штиблеты бы помыл, а то мы тут все, ёпть, в чистом, а ты, ёпть, как из лужи вылез! Запачкаешь! – в очереди беззлобно посмеивались, мужику протягивали медяки. Почти все были в рабочих спецовках. А что? - нормально, время обеда.
Мы расположились за «стекляшкой» на ящиках. Со всех сторон слышалось стеклянное звяканье, бульканье и негромкие матерки выпивающего пролетариата. Вовка достал бутерброды и стакан.
- Ну ты молодец, Вован, запасливый, я чего-то про стаканы не подумал. И бутеры сейчас в самую тему!
- Лехан, главное, что я подумал, так что – цени!
Стакан был пластмассовый. Высокий такой, с рифлеными полосками. Класс! Хотелось положить его в карман и просто носить с собой.
- Вовка, откуда?
- Дак, батька приносит. У них ведь, знаешь, на работе все время эти буржуазные штучки появляются.
Буржуазные штучки были очень симпатичными. Амбал всегда показывал новые поступления: то ручка шариковая немыслимых расцветок, то брелок невообразимой красоты, то зажигалка, глядя на которую хотелось просто умереть!
И почему так? Там все время что-то выдумывают, а у нас спички Чудновской фабрики, чернильница-невыливайка да нож консервный с тупым жалом!
Получаем как-то посылку из Харькова от родственников наших. Ну, разумеется, в посылке всякие штучки «оттуда», дядя Дима привез.
Открываем, смотрю. Консервы. Sardine. Prodotto in Morocco. Ну, тут и дурак поймет, что это и откуда. Дело не в этом. А в том, что сбоку на банке ма-аленький такой ключик, его начинаешь крутить – и наматывается на него лента металлическая, банка открывается и – пожалуйста, кушайте на здоровье! И никаких открывашек! Придумают же, гады! А кофе?! Просто порошок коричневый. Насыпаешь пару ложечек, заливаешь кипятком – пожалуйста, кофе!
Я вспомнил, как пил чай на самолете. Мне было 12 лет. Впервые я летел один. Да и, вообще, летел – впервые. Отец посадил меня в Аэропорту, а в Одессе мама с сестрой должны были меня встретить. Первый раз на Черное море!
Стюардесса принесла обед. Черт! Может платить надо? Мне об этом ничего не говорили. Рискну…
«Кофе? Чай?».
Я ответил: «Чай…».
Принесли чашку с кипятком и пакетик на нитке с картонным квадратиком. Надпись гласила - «Аэрофлот». И всё. Никаких инструкций.
Я посмотрел по сторонам – все пили что-то другое. Ну ладно, разберусь… Пакетик оказался очень крепким, мне пришлось зубами разорвать его. Я высыпал чайные крошки в чашку, они тут же всплыли наверх и никак не хотели утонуть. Пластмассовая ложечка была облеплена черными точками, как муравьями. Чаю мне больше не хотелось…
Вот идиоты! И кто это только придумал?!
Разбавив коньяк борматенью, мы почему-то оказались на Финбане. И как это мы умудрились? Видимо, коньяк с бормотухой сделали свое дело. Финляндский вокзал предполагал северное направление.
Мы сидели на скамейке под памятником Ленину.
- Ну что? едем?
- Едем-то едем.., только вон Ильич, смотри, куда показывает – на юг!
- А мы пойдем другим путем! И вообще, подумай: нас искать будут там, на югах, а мы – на север, понял?
«Задолбал ты своей логикой! Пусть уж лучше сразу найдут!». Хмель выветривался, настроение у меня угасало. Куда едем?! Зачем?..
…в той посылке были не только марокканские сардины. Ни бразильский кофе, ни немецкие консервы, ни французская парфюмерия, которую с восторгом рассматривали мама с сестрой, меня не интересовали. Был там сверточек, неброский такой, с надписью «Алеше».
Когда я открыл его и достал ЭТУ рубашку, я понял, что вся жизнь моя до сегодняшнего дня, была никчемным глупым идиотизмом.
Сорочка была голубого цвета с тончайшими темно-зелеными продольными полосками. Цвет её был… не васильковый, нет, не бирюзовый, не морской… он был, вообще, какой-то неземной. Такого цвета, наверное, глаза у ангелов.
Воротник был на пуговицах! На закругленных манжетах их было по паре! А сзади, на воротнике красовалась еще одна!
И все эти пуговки были с четырьмя дырками!
Лэйбл внутри говорил о том, что это Made in France. Остальной текст хотелось просто повесить на стенку. Как картину.
На кармане с левой стороны тонкой шелковой нитью черного цвета какими-то рыцарскими вензелями была вышита буква А.
Вообще-то, она не была модной для того времени – широченные клеша, длинный воротник рубашки и штиблеты-платформы невыобразимых цветов были визитной карточкой. В этом ходили все.
Но был еще и высший пилотаж: такая вот скромная рубашечка с воротничком на пуговках, брючки простые – никаких клешей! И ботинки, желательно, замшевые. Не фабрики «Скороход», разумеется. Хотя бы румынские. Про итальянские я уж молчу…
Но это для тех, кто понимает. А я – понимал.
- Какая красивая! – сказала мама, - давай-ка я её уберу, не на каждый день, ведь!
Папа не сказал ничего. Он только вздохнул.
Мы сидели в электричке. За окном неслась страна. Солнце скрылось. Мелькали невзрачные домики, кривые заборы, бурые лужи на перекрестках, серые лица… Здесь, за городом, снегу еще было полно – грязного, унылого, обсыпанного черной гарью.
Амбал достал «фугас». Мы по очереди приложились к бутылке.
- Леха, давай-ка пойдем покурим, эти мрачные пейзажи не настраивают меня на философский лад…
- А чего ты хотел? Пальмы с вишнями?
- А почему бы и нет? Ты, что, их видел?..
- Ну, не знаю… Думал в море каком-нибудь искупаемся... теплом… А вот едем хер знает куда, там же одни леса, на Карельском… чего там ловить-то?
- Ладно, не ной, пошли!
Я уже достаточно забалдел от выпитого. В голове роились картинки: мама хватается за сердце… отец сидит на телефоне по своим милицейским делам… в воздух поднимаются веролеты, нас ищут… Фотографии расклеены… Все на поиск пропавших!. Тьфу ты, черт! Совсем рехнулся!
- Вовка, как думаешь, нас уже ищут?
- A что, уже хочешь?!
- Да нет, я просто…
- Ну и молчи тогда, пойдем.
В тамбуре курил мужик лет сорока. Он посмотрел на нас коротко, но внимательно.
- Дядя, извини, можно пару сигарет стрельнуть у тебя? – Вовка не стеснялся в общении. Курево у нас было, но… почему б не добавить?
- Держи, племянничек, этого добра не жалко.
БИЧ – подумал я. Весь какой-то застиранный, в заплатах и поношенных одеждах, но в то же время – чистый и аккуратный.
- Махнешь с нами?
- Спасибо, ребята, я больше по водке упражняюсь, у меня есть. Можем чокнуться за компанию. - Он вытащил «маленькую».
Мы хором выпили.
- Куда путь держим, земляки? Хотя… хотя, думаю, и так всё понятно – оставили родительский кров и пустились в странствия…?
- Да не, мы это… по делу…
- Ладно, не гони, на вас и так всё нарисовано, не вчера родился.
- Ну да, вот решили… Надоело всё!
- Понятно…только школу бы закончили, вы в десятом, наверное?..
Мы разговорились.
Стучали колеса. Табачный дым витал в тамбуре. Собственно, говорили в основном Амбал с незнакомцем.
- Ну, хорошо, Сергеич, вот ты говоришь – там лучше. А что именно? Там же безработица, нищие, вон Леха, красный агитатор, каждую неделю про ужасы капитализма рассказывает, я вот тоже читал, что…
- А ты не читай… это. Я же не говорю, что там - лучше. Ещё не был, не знаю. Но там уважают человека, личность. Вы бы почитали то, чего нет в газетах… хотя, не найдете вы этого, а у меня нет с собой… И потом, понимаете, ребята…
Он разговорился, стал мерить шагами узкий вагонный тамбур, звучало - «права человека».., «свобода слова».., «демократия»…
Я слушал эти разговоры и думал как мне исправить двойки по алгебре. В алгебре я ничего не понимал, но светила пара в четверти, а четверть эта последняя, выпускная. Что, со справкой, что-ли, из школы? Не хотелось бы…
А рубаху – жалко! Она-то здесь причем? Отец порвал её в клочья. Я надел этот небесный подарок всего несколько раз – в университет на курсы да на школьный вечер с танцульками. Тогда и углядел меня Колька Граф, известный в наших дворах, фарцовщик. Не меня углядел, конечно – рубашку. «Леха,- говорит, - тебе этот прикид ни в пизду, ни в Красную армию. Пошли в спортзал, переоденешься. Тебе – свою отдаю, бесплатно. А эта - моя. Четвертак» Он говорил так, как будто все давно уже было решено.
Я отказался. Тогда я уже научился говорить «нет».
Мы бухнули с ребятами, потом появились какие-то девки. Одну я пошел провожать, долго терлись в парадной, и я приплелся домой чуть ли не в два ночи. Отец ждал меня. Конечно, он усек, что я бухой – слишком громко раздевался.
Утром смотрю – одни лоскуты от моей Made in France. Зачем? Что это меняет? Я, что – другим стану, что-ли?!
А эти все дискутируют. Буковский? Сахаров? Это кто? Что-то я слышал, уж не помню где. А, ну да, батя говорил – подонок, отщепенец. А кто он, этот Сахаров? Ни хера не знаю, а эти – как-будто всю жизнь были знакомы! И все про всех знают!
Я разозлился - «…ну вы бы хоть поделились своими мыслями с бедным придурком! А-то стою, как полный идиот, слушаю – и не врубаюсь! А? Мыслители! Дай-ка сюда!»
Я допил бормотуху и швырнул бутылку в вагонную дверь. Вот черт! Ничего не разбилось! Павка Корчагин укоризненно качал головой: Эх, Леха, Леха…
- Эй-эй, Леш, да брось ты! Не переживай, спокойно, дружище. Просто есть вещи, которые начинаешь понимать, ну.., не сразу, что ли.., понимать, узнавать что-то, не просто всё, старик…
- Вот-вот! Не просто! Вот я и хочу это понять! Здесь я слышу одно, а там – другое! Здесь - белое, а на самом деле – черное! Я ж понимаю о чем вы, не дурак! Представляешь, я недавно мать чуть до инфаркта не довел: смотрят предки мои телик, там дядя Леня бровастый о чем-то вещает, как обычно, я остановился, смотрю, только что вошел – злой, как черт, ну там, неприятности разные. И вот, смотрю, слушаю, и такое зло берет – в школе лапшу вешают, в универе тоже какую-то херню несут, а придешь домой – тут тебе политбюро в полном составе с экрана улыбается! И черт меня дернул сказать: опять сказки рассказывает, а вы слушаете! Настроение паршивое было – вот и брякнул. Отец, знаешь, как на меня посмотрел, знаешь? – как расстрелял! А меня понесло – да снимите, говорю, очки розовые, неужели вы не видите, что происходит?! Неужели не видите, какое вранье кругом? А потом, знаешь, что было?! Знаешь?! Мать откачивали лекарствами там всякими, сердечными! Потом пришла в себя и говорит: « Алеша, если бы это услышала твоя бабушка – она бы от тебя отказалась!» Сергеич! А? Это как тебе? Ну это же, бля, страшный сон!
- Ну ладно, Лешка, ладно, спокойно, я тебя понимаю, успокойся… А бабушка твоя, она кто?
- Ну, она, это… коммунистка она, партийная, ну и всегда была то секретарем каким-то там, то… в общем, на должностях руководящих, в партии…
- Да, понимаю, хорошо, что она тебя не слышала…
Вовка зло молчал. Слушал, нервно курил. Наконец взорвался:
- Ну что, ну перейдешь ты границу! Тебя, что, - там встретят? Обнимут и поцелуют? А если не получится? Если возьмут на границе? И вообще – ты нам рассказываешь! А вот мы возьмем и сдадим тебя, а? Что тогда?
- Да нет, ребята, вы – не сдадите, я вижу. Ну, а не получится, значит, не получится, снова в зону, что ж делать… посмотрим…
- Почему снова? Уже было?
- Да было дело, ребята…
Ни хера себе! ЗЭК. Уголовник. И чего мы тут с ним базарим? Но он мне нравился.
- …да, понимаете, мужики, мне терять-то нечего, нет у меня никого. Была семья. Убили жену мою. Твари…суки. Я одного разыскал. Отметелил ублюдка… в общем - до больницы. Вкатили мне пятерик. Недавно вот только откинулся. От звонка до звонка. Теперь вот думаю податься в дальние края…
- А что же ЭТИ?
- А что – эти? Там папа очень высоко сидит. Дело завели и тут же закрыли, не доказать ничего. Верней, не захотели доказывать. Такие дела…
Я не верил своим ушам. «Сергеич, ну как же так? У меня отец следователь… бывший, он говорит, что если убийство – Москва сразу же знает, на контроле… и вообще…»
Он грустно улыбнулся: «Лешка, Лешка! Твоими устами, как говориться, да мед бы пить… Не так все просто в этом мире. Ладно, братцы, здесь я соскочу, надо навестить кое-кого перед долгой разлукой. Вам - удачи! Школу всё-таки закончите, погуляйте слегка и – домой! Матери ведь там с ума сходят!»
- Давай, Сергеич, и тебе удачи! Ты сам-то, вообще кто, по жизни?
- Да так… уже никто. Был... историком когда-то. Ну, истории разные рассказывал. Пока, ребята!.. О близких своих не забывайте!
Он сошел на серый асфальт платформы и растворился в тумане. Или в предрассветной мгле? Или на закате северного солнца? Странный такой БИЧ… историк… В Финляндию, значит?… оч-чень интересно.
Я смотрел в мутное окно и думал, что до Финляндии мы тоже могли бы доехать.
Вовка пробудил меня от крамольных дум:
- …ну что, мудила, выходить-то будем?
- Сам ты мудила, давай-ка при-ищем станцию с убо..удобно…произносимым названием!
- Ну, так и что было?
- Репино, всякие там Комаровы, теперь вот Лейпясуо какое-то проскочили… Что за название такое дурацкое?
- Нормальное финское название. Мы же ведь на финской земле. То есть – бывшей финской.
- Ну ладно, Вова, хватит пургу гнать, давай – вот следующая, мы соскакиваем, я уже устал от этих разговоров, от этих «ваше будущее», итд, я хочу лечь под елку и забыться сном праведника…
Вышли в Канельярви.
Ну и куда теперь? Туда – или сюда? Да какая разница… Мы пошли к лесу – надо разжечь костер и пожрать что-нибудь сотворить. Быстро темнело. Черные мысли опять стучались во все двери.
Тоска вдруг накатила какая-то. Чего мы здесь? Вот уж действительно, дурью маемся. Море теплое! Идиоты! Апрель только, вон снег еще везде! Придурки! И как я согласился?
Я присел на рельсину, достал папиросу.
- Леха, ты чего расселся, привал что-ли? Ну что молчишь-то, романтик хренов, опять Людку свою, наверное, вспомнил?
- Да отвали ты, вспомнил – не вспомнил, тебе-то что? Дай-ка спички, и вообще – давай покурим спокойно…
- Да ладно, я ничего, просто мне показалось, ты опять что-то бормотал сам с собой, просто так, Лехан, помнишь в колхоз ездили, вы там с Жоркой на гитарах тренькали для сельчан, а потом, когда уже матрацы разложили и все нажрались борматени – пошли танцы, тебя Светка плясать повела, а ты её Людкой называешь! Тогда все наши бабы уписались от смеха!
- … да помню я…
- Ни хрена ты не можешь помнить! Потом я заначку свою достал коньячную, мы с тобой врезали – и ты вообще поплыл. Начал бред нести: пальто твидовое в елочку… глаза зеленые… Финлядндия, почему-то, битлс, ну без битлов ты шагу не сделаешь, я знаю, потом этот, как его, Том Джонс, а у тебя уже тогда была другая чувиха, Ирка… или… ну не знаю, не помню, тебе лучше знать… а ты все – Людка, Людка…
- Сволочь ты, Вова, зачем же так резать израненную душу?
- Ну вот, слава богу, очнулся, а то вообще пропал наш гитарист-басист, теперь хоть заговорил внятно. Что? Всё её вспоминаешь?
- Получается, что так. Понимаешь, вот уже с нового года, как разбежались, а все вспоминаю. И у меня другая девчонка, и у нее, вроде, парень есть, а вот тянет… Я, знаешь, бродил как-то вечером по нашим джунглям – настроение паршивое, снег мокрый, тускло всё, думаю: а схожу-ка я туда, к ее дому Просто так, понимаешь? Дошел до площади Победы – она навстречу! «Привет!» - « Привет! Ты куда?» - « А ты куда?» - « … я - к тебе…» - «…а я к тебе…». Стоим, молчим, смотрим друг на друга, как идиоты.
- Как живешь, Лешка?
- Нормально. Ну, то есть – никак… А ты?
- Нормально. То есть – так же… Ну, что, пока?
- Пока…
«Ну и всё, и пошли каждый в свою сторону. Дурдом, да? И как так, что мы навстречу друг другу шли? – Нормально все, Лехан, судьба такая, значит… - Да ладно, судьба-не судьба, а что-то тут такое…необъяснимое! В общем, хрен его знает, пошли на станцию, надо что-то дальше думать…»
Мы медленно брели вдоль «железки». Родилась вдруг мысль – а что, неплохо бы, если бы нас тут…взяли… и… «Та-ак, Лешечка, уже сдаешься? – да нет, не сдаюсь, но… чего тут ловить-то?...».
Амбал как-будто прочитал мои мысли: «Что? обоссался уже? домой потянуло? Если что - как-нибудь справлюсь один, иди давай, Лехан! Без обиды.. – Ладно, умолкни, пошли…»
И мы пошли.
«Зал ожидания» на два окна с заплеванным полом принял нас радушным теплом. Мы рухнули на деревянные скамейки с затейливой резьбой в виде виноградных гроздьев. МПС - было вырезано на спинке. А еще отбойный молоток. При чем здесь молоток?
Заснуть не удалось –откуда-то появилась тетенька в сапогах и гимнастерке, на синих петлицах блестели молоточки с какой-то херней. Не спрашивая ничего, принялась орать и махать руками, что, мол, только нас здесь и ждали и, что надо нам убираться отсюда подобру-поздорову, пока она не вызвала милицию и, что, мол, таких оборванцев, как мы, здесь и так хватает.
Здрасьте! А вот и милиция. На выходе мы нос к носу столкнулись с седым милицейским лейтенантом. Он как-то вяло взглянул на нас – и пошел дальше.
Нас - что, значит, не ищут?! А я-то думал…
Апрельский лес встретил нас молчаливыми хвойными объятиями - сугробы грязного серого снега, голые стволы сосен, рыжая поросль прошлогодней травы. И – черное-черное небо без малейшего проблеска на надежду - «ну что, герои, прибыли? Ну, давайте, вперёд, а чего вы хотели-то, придурки?..»
Развели костер, закинули в кастрюльку концентраты, горохи,
каши-малаши, перловка со звездочками – в общем, что было, то и закинули…
Поели клейкое месиво. Жаль, бухла больше нет, надо было брать больше.
Как спать-то? Где? … накидали еловых лап, такими же прикрылись и …
…нет, не получается – тут тебе и нервы, и вертолёты какие-то летают, и товарняки рядом грохочут, да и холодно, однако!
«Пойдём вперёд! - Куда – вперёд? - А-а, какая разница, у нас теперь, что вперёд – что назад – всё едино! Ты хоть знаешь сейчас, например, где север?».
Я, конечно же, знал, где север, но в ту минуту, почему-то забыл. Кромешно-черное небо не давало подсказки, звезды поумирали, луна маячила желтым глазом сквозь рваные облака, лес стал тревожно гудеть и уже не казался таким приветливым, как поначалу; выросли уродливые ветви-руки, в грязно-серых проталинах зашевелились мерзкие твари. «Смотри! Вот, смотри! Это что такое? Что это??! Вовка, ты видишь, нет!? Вон они!!» - «Да нет, не там, вот здесь, слева…!»
Но это было потом… потом… Эти жуткие видения посетили нас в конце скитаний.
Сейчас же мы искали место для ночлега.
- Глянь-ка! Вагон открытый! Что тут у нас?
Вагон был полупустой - тряпки, раскуроченные тюки с какой-то серой ватой и охапки сена. Пахло ссаньем и, почему-то, одеколоном. А, ну понятно, вон и флаконы из-под него. Пристанище БИЧей?
- Ну что? - а ничего! мне здесь нравиться, не дует, крыша есть и вообще нормально.
Мы стали устраиваться.
Но что это? Снаружи, откуда-то издалека доносились обрывки музыки. «Вовка! Это же Help! Это же Beatles, Вовка! Ну, бля, как раз этого мне сейчас и не хватало! Как здорово, Амбал, а? – Ладно, Леха, отлично, битлз так битлз, давай спать, я что-то устал сегодня, завтра нас ждут великие дела…»
Ну вот, ну и хорошо, хоть заснуть под эту музыку. «Help, I need somebody, Help, not just anybody...» Как здорово!». Я зарылся в сено и стал вспоминать…
…старенькая «Нота» жевала пленку, порой бобина останавливалась, кто-то ставил все на свои места и танцы продолжались. Ах, эти танцы! танцы-обниманцы, танцы-обжиманцы!..
После окончания 9-го, в июне, два будущих десятых поехали в колхоз. Что-то пропалывали, что-то куда-то возили-переносили… ботва… морковка… вечно пьяный колхозный бригадир – всё это было, как бы, между делом. Самое главное начиналось вечером, после нудной и тупой работы.
…танцы! Крутились катушки магнитофона. Джорджи Марьянович сладко пел о любви, ему подпевала Радмила Караклаич - и море плескалось у наших ног! Мирей Матье сводила с ума, а битловская Girl крушила мое сердце на части! Со стены, из-под своих челок смотрели на нас ливерпульские парни.
Мир был добр и светел! Какой, к черту, колхоз! «Для меня нет тебя-а прекра-асней…». Мы – танцевали! Мы прижимали к себе девчонок, порой что-то шепталось, что-то говорилось - рождались новые романы, кто-то уходил в туман, в леса, в камыши… Песняры… Червоны Гитары… «льет ли теплый дождь, падает ли снег….»
Я танцевал с Галкой-Капой и пытался ответить себе на вопрос: я, что? влюбился, что-ли? Мы же с ней знакомы с шести лет. А почему нет, кстати? Надо, вообще-то, разобраться в этом вопросе. Нравится? - да. Красивая? – Ну, ничего так, всё на месте. Любишь, что-ли? Не знаю, не знаю, надо подумать… А чего она так прижимается-то..?
Мы вдруг поехали. Товарняк, гремя своим железом, начал двигаться. «Эй, Вовка! Слышь?! Едем, что-ли? – Леха, бля..! ну едем и едем, дальше границы не уедем! Дай поспать! Завтра все узнаем, чего ты куролесишь? – Ладно, всё. Спи. Я так. Думы думаю…»
…пока я пытался разобраться в себе, колхоз закончился. В июле меня отправили к родне под Харьков, где я благополучно влюбился в местную хохлушку. Я пел ей «У Геркулесовых столбов», «Над Канадой небо сине» и «Гостиницу», а в последний вечер перед отъездом, мы, наконец, поцеловались. Мы прощались и не могли оторваться друг от друга. Договорились, что каждый вечер, в определенное время, будем смотреть на Большую Медведицу. На ручке ковша, немного в стороне, есть маленькая звездочка – это наша! На следующий день я улетел в Ленинград.
А в августе надо мной нависли грозовые тучи.
Отец должен был уехать в длительную командировку и одного меня дома не оставляли. Побаивались, наверное, чего-то… И, надо сказать, побаивались вполне справедливо. Мама с моей сестрой уже работали в пионерском лагере – воспитатель и вожатая.
«Ты поедешь с ними в лагерь. Проведешь там весь август. Надо готовиться к десятому, выпускному, заодно подтянешься по алгебре, по физике, ну и по химии, возьми с собой учебники! – Пап, ты что? какой лагерь? Какие учебники? Я и здесь.. э-э.. подготовлюсь… - Алексей, вопрос решен. Всё! Собирайся!»
Бля! Какая, на хрен, алгебра? Какая, к черту, химия?! Да я не притронусь к этим логарифмам и молекулам! Хоть в лагере, хоть на Северном полюсе! Справка по окончанию? Да и хрен с ней, выйду со справкой! Пойду в армию! В гробу я видал ваших Гей-Люссаков, Бойль-Мариоттов и... всех остальных!.. ну - Мария, ну - Кюри, изобрела там что-то, ну и слава богу! А мне больше нравится Пушкин и Есенин, Ремарк и Джон Леннон! А квадратные корни меня не интересуют! Так же, как и прочая тригонометрия! А Хэмингуэй был вообще пьяница! И - ничего, весь мир его читает! Знаешь, оказывается, Есенина в школе не проходили долгое время! Интересно бы узнать – почему?! Мне Нина сказала, наша училка по литературе, ну, в смысле, Нина Николаевна… А ты мне рубашки рвешь! Французские…
Ничего этого, конечно, мой отец не услышал.
Ладно, успокойся, Леха, - сказал я себе и стал складывать свои трусы в рюкзак. Батька у меня был жесткий.
Как я не хотел ехать! Как я не хотел! Кто бы мог знать, что этот лагерь перевернет потом всю мою дальнейшую жизнь!
Место мне понравилось. Лес, сосны, вереск – что говорить! Дивные карельские красоты. Рядом озеро. Корпуса двухэтажные, с террасами. Стою вечером, наблюдаю снующих внизу пионеров, куда-то все намыливаются – ага, в клуб, ну, конечно же, – танцы! куда ж еще! Пойти тоже, что-ли..?
Через пару дней меня определили в первый отряд. «Чего тебе тут кукситься-то, с мамочкой? Будешь с ребятами: викторины разные, футбол, концерты, девчонки у нас хорошенькие, – начальница лагеря ласково улыбалась, – Ну, что Алеша, идешь?»
* * *
А поутру - мы проснулись. Состав стоял на какой-то станции. Может это было уже и не утро, а скорее полдень или что-то в этом роде – заснули всё-таки поздно…
Мы вылезли из вагона и направились к видневшимся вдали домикам. По скользкой от грязи дороге навстречу нам ехала телега. Тощая лошаденка шлепала копытами по весенним лужам. На телеге, лениво помахивая кнутом, полулежал мужик и с интересом смотрел на нас. Сзади, привязанная веревкой, тащилась серая коза.
- Мм-е-е, - сказала коза, проходя мимо.
- Дура, - сказал Амбал, - еще ругается…
Совхоз ПОБЕДА - было написано на указателе.
Что ж, уже неплохо для первого дня.
Дорога привела нас прямо к магазину. Это где-то там все дороги ведут в Рим. Здесь они всегда ведут к магазину.
Главная площадь вызывала уныние. По краям грустно бродили молчаливые куры, в центре огромной лужи ржавела детская ванночка без дна, растрепанная кошка жмурилась на солнце.
Продмаг. Рядом толпились мужики. Ага, понятно, водку, наверное, привезли. Или – наоборот – не привезли, вот народ и волнуется. На дверях висел замок.
«…Томка, блядь, ключи посеяла, с-сука, её Валерка вчерась отмудохал, она теперь и прячется, падла, а директор ещё с вечеру в город уехал, т-твою мать!...»
…а-а-аа!!… о-о-оо… уу-у-у… клубилось над головами.
На нас, однако, поглядывали. «Здравствуйте», - сказали мы, вспомнив, что в деревнях принято здороваться даже с незнакомыми.
«Здорово! Откуда такие красивые? С городу, что ль? Приехали к кому? или как?» - щуплый дед в ватнике с медалью «За отвагу» хитро щурился, дымя жеваной беломориной.
«Да мы, вот… тут.. ну как бы…» - договорить не успели - зазвенели колокола и про нас тут же забыли. В телогрейке поверх ночной рубашки, в валенках, с небес спустилась Томка. Бренча ключами, отворяла двери в рай.
- Ну, давай, Томусик, шевелись, трубы горят!
- У-у-у! Хроникалы! Рожи бесстыжие! Как помочь – так никого, как водку жрать – так первые! Отстань! Не лезь – сама открою!
Гордо рдел фингал под глазом, подол развевался, как знамя, толстые пальцы с облупленным маникюром, наконец, справились с замком – сельмаг проглотил страждущих.
Мы тоже вошли. Хлеба не было. Собственно говоря, из еды не было почти ничего: липли одна к другой конфеты-подушечки, превратившись в серо-розовый комок, несколько плавленых сырков умирали на дне витрины. Рядом с консервами «Салат из морской капусты» прилепился ценник – «хек морож.бес голов.» По нему ползла сонная муха. Цены не было. Впрочем, хека – тоже. В другом углу пылились буквари, пионерские галстуки, косы и вёдра. Значит с сенокосом и водой проблем здесь не было.
Мужики рассовывали по карманам плодово-ягодное за рупь две. Ни выбора, ни сомнений не оставалось – мы взяли пару бутылок этого компота, оставшихся медяков хватило на «Беломор». Амбал придурчиво произнёс речь: «Выпить и не закурить – всё равно, что лизнуть конфету через бумажку!» – «Что, сейчас придумал?» – «Да не, Лёха, это мне один алтайский зэк сказал, он со змеями разговаривал» – «А почему алтайский?» - «Ну, не знаю, его Алтаем звали, и собака ещё у него была, как бегемот» - «А собаку как звали? Мухтар?» –« Да пошёл ты! Пойдем наружу, у нас еще колбаса есть!»
Мы вышли. На магазинной площади то тут, то там стояли-сидели обладатели плодово-ягодного, тут же булькали боматухой. Всё в порядке, жизнь продолжается!
«… давай-ка в леса, там спокойнее, вон и бабка чего-то к нам намылилась, черт его знает, и так уже смотрят…»
Серенький мышонок в каких-то полуобрубках-черевичках семенил к нам. Старушка была маленькая, как ребенок, узловатые пальчики бегали по застежкам ватника. У них, что, это дежурная одежда такая?
- Ребят, а? Вы, чего, с городу? Приехали к кому, а? Дак я вижу, што с городу! И Степаныч вон сказывал, что с городу, он на станции вас углядел! А чего? Чего тут-то, а? Я вон вижу… стоят…
- Бабушка, мы это… может работа какая есть? Ненадолго. А вас как зовут?
- Чего зовут? Как.. Зовут, да.. Не знаю я… Антонина зовут, баба Тоня я, бабой Тоней зовут. Работа… Какая работа? Не знаю я… Ребят, забор надо, а? Серёга, сусед мой, нажрамши, спалил всё, как хлыст сгорело, он, падлюка, говорит, не помню, а директор ему плати, а он, змей, ему в морду! Ребят, а? A я што? Серёгу Степаныч забрал, а мне…? Вон и куры ушли… куда- где…А я..? ..
- Баба Тонь, подожди, так что, забор надо сделать?
- Ну! я и говорю! Вы ведь с городу, а? Ребят, а? Пойдём..?
Мы и так уже двигались к сгоревшему забору. Решение было принято синхронно, не сговариваясь – конечно сделаем, делов-то! Но мысль о возможном вознаграждении за ещё не сделанную работу свербила – сколько? как? и вообще… Спросить напрямую – неловко, опыта в этих делах я не имел… но Вовка уже что-то надумал и, добро ухмыляясь, готовил свою очередную речь:
- Бабуль, ладно, мы сделаем, понимаешь, баб Тонь, мы ведь студенты, исследования разные… наш край… природа… Мы, понимаешь, отстали от экспедиции, а деньги все у руководителя… Нам бы… рублей 10… ну 5, доехать чтобы…
- Ну-у, я и говорю, ребят, а? Вон, видишь, как всё! Вон, падлюка, што наделал, а? Во-о-т! ребята! Дак я что? Денег? Дак какие деньги, а? Ребят, а? самогонки – есть! Вона и Серёга говорил, што хорошая, у Людки беру, она не омманет, сама пьеть! А чего? Живая сучка, а у меня пензия шездесят четыре рубля, ну, а?
- Бабуль, а Степаныч, это кто? – мудро спросил Амбал.
- Как - кто? – она даже остановилась от удивления, - …так учистковый наш, ну, милицыя, а? ребят?...
Забора действительно не было. Судя по всему, его вообще никогда не существовало – между двумя деревьями была натянута проволока в несколько рядов. На ней висел какой-то хлам. В середине торчала пара обгорелых пеньков – калитка, видимо. Она-то и сгорела.
«Ладно, баб Тонь, сделаем, где тут у тебя инструмент и вообще – доски, материал какой-нибудь, гвозди… ну и так далее…»
- Ну-у! я и говорю! вона, видишь, ящыки! не! хвоздей нету, а что? Серёга сказывал, тут матерьялу много, я-то печку топлю, а он говорит - не трожь! я хату поставлю из их! … О, дурак!
На кургузом дворе громоздилась гора деревянных магазинных ящиков, разбитых-сломанных, с торчащими во все стороны кусками ржавой проволоки.
- Так, понятно, а молоток и ножовку хотя бы можно найти?
- Чево, а? Ребят, а? Так вона топор, да есть, вона у крыльца.
Мне почему-то вспомнилась старуха-процентщица…
Никакой неприязни баба Тоня у меня не вызывала, наоборот - жалость и сочувствие, искреннее желание помочь… Я впервые увидел такую дикую нищету и убожество. И черный мрак деревень, отстоявших от Ленинграда всего на сотню с лишним километров.
Однако, надо было зарабатывать на пропитание.
- Бабуль, ну ладно, эти дощечки мы как-нибудь соорудим. А вот столбы, столбики, надо же что-нибудь вкопать, ну и…
- Ребят, а? Я и говорю, вона в лес сходите, а? Вона там и срежьте чего, а?
Мы разбомбили ящики, превратив их в дощечки, повытаскивали все гвозди, распрямляя их, приготовили проволоку для дальнейшего сооружения чудо-забора. Конструктивно он уже был готов, не хватало только опор…
- Баба Тонь, видишь, всё готово, только в лес пойдём, когда стемнеет, ладно? А сейчас дай, пожалуйста, нам чего-нибудь… ну ты говорила… Может и картошка найдётся..?
Картошка нашлась вместе с луком, солёными огурцами и черными сухарями. Торжественно размотав тряпицу, бабулька отрезала нам по шмату сала.
Мы махнули по стакану мутной сивухи и отправились рубить соседние леса.
Уже темнело. Окосев от Людкиной самогонки, мы нагло напросились ночевать. Бабулька была не против: а чиво, вона там, у другой комнате, а, ребят? Там и лягте, только не курите там, а? на дворе, а? Ладно..?
Но до этого был вечерний ужин с той же самогонкой и картошкой. Выпив граненый стаканчик, баба Тоня рассказывала нам свою нехитрую жизнь.
«… ну так сгинул мужик-то мой, уж не знаю жив ли, нет,- не знаю, уж лет как пи-итнаццать, он, эт-та, все в тюрьме сидел, а как выйдет, вернется, значит, всё с подаркам, то брошку какую, то платьев чимодан цельный, а? а мне чиво? Куда мне в платьях-то этих? А, ребят? А как напьется, начинает меня колотить – где, ты, сучка, была, чего делала без меня!? О-о, дурной! Снова пропьёть всё с дружками своими, и чимоданы свои, и часы, вона, мне подарил спервоначалу..! ну всё, а? И снова, чего-то там исделает, опять в тюрьму. Ну, уж эт-та давно было, уж и позабыватьь стала… Он и Павлика, сынка нашего, почти и не видал, Павлик-то родился, а он всё в тюрьме сидит…Э-э, ребят, вона, видишь как тут… Ну давай, наливай, чиво там, вы вона какие, матка с батькой есть? Ну, а чего, чего не жить-та? В городе- та небось лучше?..»
«…жидким золотом тёк коньяк, джин сверкал, как аквамарин, а ром был воплощением самой жизни…».
…все время вспоминаю эти строчки. Последнее время особенно часто. Когда мне ставят очередную «пару» или пишут замечание в дневник я мысленно произношу: «жидким золотом тек коньяк». А теперь вот - в ветхой лачуге несчастной бабки, разливая по стаканам сивуху, среди ободранных стен с бегающими тараканами.
« .. ну, а что, баб Тонь, а как сын-то твой, Павлик?...»
- Ну что, ребят, а? Ну так сидит он, ну, в тюрьме, чего тут скажешь… Уж три года как …
- ну, а чего случилось-то?...»
Мы сидим за колченогим столом, макаем вареную картошку в соль, мутным глазом светится самогон в зеленой бутылке, души распахнуты – Господи, как хорошо! «Лёха, ты не забыл, что 22-го ты должен вещать по радио-рубке о дне рождения? – Ха-ха-ха! какой тонкий юмор! Конечно, помню!...»
Черт! помню-то помню, но! 22-ое – это через…. А, кстати, когда 22-е? Сегодня – какое? Ну вот, смешалось всё .. кони, люди…
«Вовка, ты вообще oхринел? Какой день рождения? Мы ведь здесь?!»
«А-а, вот видишь, как добрые друзья напоминают некоторым активным комсомольцам, что скоро день рождения дедушки Ленина, что пора бы включать свое радио и рассказывать сказки дальше о светлом будущем! Чего – не согласен?..»
Амбал все время меня подкалывал – я был красным.
Мои родители были коммунистами. Не просто членами единственной в стране партии, а именно коммунистами. И меня воспитали красным. Таким я и был в то время. Когда подошел срок вступления в комсомол, я ринулся вперёд, подал заявление, искренне желая быть в составе этой гвардии. В то время еще не затих Вьетнам, дымилась Никарагуа… голодная Африка… обездоленные всего мира получали помощь от славного Советского Союза. Хотелось борьбы!...
Но это было тогда, пару лет назад. Теперь же взгляды мои изменились
- … так он, с етим, с армяшкой, они чего исделали! В магазин влезли, ну, не знаю, чего там взяли а? не знаю, не буду говорить, а? Их там и эт-та, аристовали, напились, черти… ну, так вот Павлику дали 5 лет в этой, ну как её, ну колония… режиму… вот! Написал, вот, что осталося два года, я уж не знаю, чего там, а? ну, не знаю… вон и карточка есть, эт-та он ещё в школе, вон видишь, какой…
- ...баб Тонь, а этот, армяшка, как ты говоришь, он что – тоже сидит?
- ...и-ии... ребят, вы чего? А вона ихний дом, на бугре, у его батька этот… как его? ну не знаю, чего-то там… забыла, как называется… Они хорошо живут, коровы, курей много, свиней развели, чего там, а? Степаныч сказывал, ты, говорит, не лезь, Антонина, у их своя жисть, у нас – своя. А мне что – Павлик в тюрьме, а этот – кажный день в новом наряде, машину, вона, купили, ну, не знаю я, вот ждусь Павлика, пишет, приеду, грит, всё спалю, а чего? Не знаю, ребят, мне бы хоть сынка оставить…
Я ничего не понимал. «Баб Тонь, так а почему…?». Амбал ткнул меня в бок – «заткнись! потом объясню почему и как…»
Бабулька осоловела: «..ребят, а?.. мы.. эт-та.. спать.. ребят…».
Она полезла на свою кровать и тут же засвистела носом. Мы отправились в свою каморку. Плодово-ягодное томилось в ожидании, «беломор» оставался, вопросы семьи и школы утонули в мутном самогоне – чего-ж ещё? Душа жаждала общения.
«…жидким золотом тек коньяк, джин сверкал, как аквамарин, а ром был воплощением самой жизни…»
Почему я все время вспоминаю эти строчки? Я столько раз перечитывал «Трех товарищей», что многие куски помнил наизусть. Особенно те, что в барах... Фред… Альфонс… «крепко, крепко…»
Что это - любовь к Ремарку или начало раннего алкоголизма? В 12 лет я впервые прочитал эту книгу, вместе с Робертом рыдал у постели умирающей Пат. Потом, утерев сопли и слёзы, поклялся себе, что никогда больше не заплачу. Мужик ты или нет?
«Пойдем-ка на улицу, чего тут дохнуть!». Мы вышли и присели на ящиках, разлили ягодный коктейль – ну, что поехали!
Черное небо светилось звездами. Где-то лаяли собаки.
-Ты как ребенок какой-то – не знаю, не понимаю… Заплатил кому надо – и всё!
- Ну как же!? Они же вместе ограбили!
- Ну ты точно мудила! как вчера родился! Всё и всех можно купить! Были бы деньги!
- Вовка, я не знаю, но как же тогда все эти… честность.., законы.., социализм, а?…
- Дурак ты, Лёха, вот видишь – опять «не знаю», a ты попробуй-ка узнать что-нибудь побольше, а не только передовицы из «Комсомольской правды!
Тогда во время вступления в комсомол, я подал заявление и через пару дней забрал его назад. Было заседание школьного комитета, где я, краснея и запинаясь, объяснил причины – не считаю себя достойным в данный момент вступить в ряды…
«Да знаю я об этом, ты сам мне рассказывал! Подумаешь, честный какой..!»
- Я вот не могу понять: отец все время мне мозги полощет по поводу загнивающего капитализма, чуть ли не каждый вечер кухонная лекция до ночи о социалистическом образе жизни, а сам до сих пор в себя не может прийти после того, как его из милиции ушли…
- А чего было-то? Он сам тебе рассказал?
- Нет, не сам, друг его, дядя Петя, они воевали вместе. Лет пять назад батя вдруг выпивать начал. Он тогда следователем был в райотделе. Возвращается с работы – и поддатый. Мать тогда в шоке была, ведь раньше никогда, только, если праздник какой, гости, день рождения. А тут чуть ли не каждый вечер! Меня сгребет в охапку и начинает истории уголовные рассказывать, я понять ничего не могу – скажет два слова: «…т-сс-с..», и палец к губам… А как-то его дядя Петя привез, вместе, видимо, квасили. Батя спать завалился, а друг его мне и рассказал, что там творится у него на работе. Короче, отец дело вел – хищение в особо крупных, что-то там в Петродворце было. Вдруг его тормозят: стоять, капитан! иди, мол, квартирные кражи разматывай! А он - продолжает. Его в горком вызывают- он опять «нет!». Потом в обком. А он им: я коммунист.., я этого дела так не оставлю, ну и так далее, понимаешь, да? Ему – стой! А он – вперед! Вот поддавать и начал, нервы! Но все равно его закрыли и заставили уволиться, ушли, короче. Дядя Петя сказал, что отец там такие имена затронул, что, слава богу, что живым остался. Вот я и думаю про этот социализм гребанный…
- …ах! честность! ах! социализм! да брось ты, Леха, дурью маяться! У нас, вон, каждую неделю посиделки, к отцу друганы приходят водку жрать. Какой пост он занимает ты знаешь, сижу, слушаю из соседней комнаты: этого посадили, этого еще нет, этому дать, этого возьмут скоро… Надоело все это до усрачки!
- Пап, - спрашиваю, - что, неприятности?
- Да не лезь ты, не понимаешь ничего!
- А я, папаня, уже давно все понял!.. Всё это блядство ваше…
Какие-то тени нарисовались у несуществующего забора – «ээ-я! Антониннна! Открывай!..»
Амбал, как кошка, несмотря на свои почти два метра, метнулся к голосам, я успел заметить длинный кухонный нож в рукаве – когда он успел его прихватить?
- Чего, ребята?
- …кто такой? Бабка - хде?..
- Мы тут с товарищем заборчик её делаем, сами из Выборга, завтра уезжаем, а чего надо-то?
Прихватив один из столбиков, я подошёл.
- ...буди бабку! Надо это… самогонки…
- Мужики, она спит, просила не будить, может завтра?
- Ты чё, блядь?! откуда нарисовались, блядь!? Ты, чё, вааще, охуел, бля?!
А потом я увидел некое действие. Амбал подошел ближе, почти вплотную к этим двум придуркам, спокойно вытащил нож из рукава и - закинул его в темноту. Потом он протянул свою клешню, абориген её автоматически пожал и… Вовка медленно и тягуче, тихим голосом, держа в своей руке ладонь гостя, что-то начал говорить ему. Второй, открыв ухо, стоял недвижно. Я видел, что селянин мается от пожатия мощной десницы – Амбал, видимо, не ослабевал хватку… Через пару минут пейзаны ушли.
- Леха! Всё! Надо линять по-быстрому! Эти козлы сейчас кого-нибудь притащат, это точно! Давай-ка приговорим эти фрукты! – и вперёд!
- Ты что? А как же бабка? А забор? Мы ведь обещали…
- Бабульке мы и так половину сделали! Дурик! Нас же здесь порвут! Даже, если бы мы этих двоих сейчас погасили – они завтра кодлу приведут! соображаешь?
Мы по-быстрому допили остатки. «..а ты, что, махнул бы ножом?» – «Да нет, не знаю, скорей для устрашения…» -« Чего ты им сказал-то?» – «Лучше тебе не знать, потом, как-нибудь… я ведь им такого наплёл… А этот, в кепке, точно зонный.., хоть и малолетка…»
Тогда я примерно догадывался, что и как сказал Амбал этим ночным гостям. Догадывался и - боялся в это поверить. Наивный. Мы встретились через много лет. У него за плечами были трое детей от двух жен, две ходки в зону и недописанная летопись его жизни, которую он писал во всех тюрьмах…
Его уже нет, недавно я узнал, что он «ушел к большинству»…
А тогда, тыщу лет назад, он мудро уклонился от ненужной нам драки, используя блатной жаргон, которым впоследствии овладел в совершенстве…
Мы рванули в леса. «Давай-давай, шевели оглоблями, в лесу скроемся – там уже нас сложно отыскать! А, знаешь, лучше нам в товарняк какой влезть, подальше от этих мест, от греха подальше!...»
Луна неслась вместе с нами. Ноги чавкали то по грязи, то со свистом влетали в жесткий апрельский снег. Замаячили станционные силуэты. Где-то впереди лязгнули железные звуки – о! это уже знакомо! «…вон, смотри, поехал, как раз для нас, вперёд!». Открытые платформы начинали свой неспешный разбег – «…ну, что! Давай! Сюда!...».
Куски черного угля искрились в лунном свете. Во, антрацит! Может это был не антрацит, может – ам-мазонит…, может ещё какой л-лазурит, башка слетала напрочь. Опять вспомнилось «… тек ..коньяк, джин… как аквамарин…стоп! Стоп! почему – аквамарин? Антрацит! Тьфу, бл..! Ну нажрался ты, Лешечка! Хватит думать…».
- Спи, Лехан, спи, не дергайся, я здесь, не ссы. Когда надо будет - разбужу.
Амбал был опытнее меня в вопросах «принятия на грудь», опытней да и физически сильней. И я поплыл в лунном сиянии вместе с углем, мерцавшим на полу нашего плота. Нас несло дальше на север…
* * *
- Нас утро встречает… рассветом! Нам родина… чего-там шлет!... Н-ну и рожа у тебя, п-прямо шахтер… Стаханов что-ли?..
- На себя глянь! Слушай, ты бы хоть песенку выбрал какую-нибудь поинтересней..! Поль Робсон хренов! И там, вообще, по-моему, слова другие…
Лица были черные от угольной пыли. Зеркала не было, достаточно было посмотреть друг на друга. Наш состав медленно двигался среди карельских лесов. Останавливаемся что ли?
- Вот-вот, я про слова… как раз! Ты х-хоть знаешь, что ты пел во сне!?
- Ничего я не мог петь во сне. Ну так и что?
- Не расста-анусь с камсамо-олом! – буду вечна маладым! Не расстану-у-eсь с…камса…
- Придурок ты, я и слов таких не знаю…
- Ну-у, я и г-говорю, ты забыл все слова... во сне, – только рот открывал…
И Амбал загоготал, довольный своей шуткой. Он был пьяный в хлам.
- Где ты нажрался-то? В магазин слетал, что-ли, пока мы ехали? -
- Не пока мы ехали.., а пока, вы, г-господин поручик.., изволили почивать, исполняя.. кам..комс-мольские.. .песенки… а я… ах-хранял вас, сэр… Шу-тю я, ты про сумер-ки пел… «так скажи зачем…», ну и так далее… Давай-ка с-слезем, пока эта шаланда а-астановилась…
Светало. Было холодно и мерзко. Вчерашний коктейль стучал в голове. Мы спустились с насыпи и вошли в лес.
- Лехан, ты как хочешь, но… мне… нужно па-аспать. Я ведь о-охранял… твой сон? Сделай… какой-нибудь шалашик… хорошо бы костер… на вот… согрейся…
Он рухнул под елку, поджал колени, весь как-то съежился – и тут же уснул. Сколько ж надо тебе выпить, чтобы так окосеть?
Передо мной лежала открытая сумка – внутри застенчиво притаилась бутылка бабкиной самогонки, окруженная раскрошенными сухарями и вареной картошкой. Когда он всё это успел? А ночью, значит, пол-банки приговорил!? А-ахраняя мой сон… Ну вот, обворовали бабульку, забор не сделали…Черт! Он и топор еще прихватил! Я смотрел на бутылку, пытаясь себя обмануть, но прекрасно знал, что будет дальше. Ну что ж! - костер - так костер!
После неслабого глотка я закурил и задумался о смысле бытия. Ну что, дальше-то что? Ясно, что придеться возвращаться. А там! Ой, бля! лучше не думать – что будет там! Нет, надо еще глоток этого джина и потом уйти в миражи.
Я сидел, прислонившись к сосне, мысли путались, уносились ввысь вместе с дымом костра, в огне плясали черти, лица учителей и какие-то росомахи. У мамы, наверное, инфаркт. Тьфу, дурак! Что ты мелешь!
Лапник дымил, трещал, я накидал его много, вот занялись срубленные тонконогие сосенки. «Удар! Удар, еще удар..!» как там этот поет, Высоцкий, что-ли? Нет, не так – глоток, глоток, еще глоток!... воттактолучше! Будем катиться вниз по скользкой дороге алкоголя.
Солнце протянуло свои худенькие лучики сквозь корабельные стволы. Ну что ж, не так уж все и плохо – выпить есть, курево осталось, картошка, сухари, рядом спит мой боевой товарищ, пиздюк карагайский, я беру гитару, колокольчиком тренькает струна, а пошли вы на хер, ребята, я хоть и уважаю закон Бойля и друга его Мариотта, но мне это не надо!.. И пусть в бассейны вливается вода по разным трубам!.. поезда идут из пункта А в Б… Аш-два-эс-о-четыре! Т-твою мать! Не надо мне этого! Не хо