В месяц рамадан, им всем выдали военные билеты. Призывная комиссия при военном комиссариате, признала годными к строевой службе и призвала на действительную службу, распределив по воен. частям.
Погладив гриф гитары, задумчиво осмотрел комнату и тряхнул весело длинными чёрными волосами. Всё просто отлично. Жаль только, что театр, который они недавно организовали, два года не услышит его голоса, и грим, купленный по случаю, высохнет, покроется трещинками. Ничего... Всего лишь - два года. А на прощанье - столы во дворе дома, водка, жаркое, колбаса, огурцы с помидорами и - о, ребята! А также, смущённопотерянное - мама, не надо, я же скоро вернусь.
"Покупатели" взяли всех, кроме него одного... И ещё неделю, радостно и праздно, шатался по району, удивлённый неожиданной отсрочкой. Периодически надоедал военному комиссару - рОвней разговаривал с полковником, чья подпись красовалась под печатью военкомата на страничках военного билета.
В месяц рамадан, через два года, приказом уволен (демобилизован) в запас и направлен в РВК. Прибыл и стал на воинский учёт только через четыре месяца. В феврале, когда стыла ночь, и сосульки долбили мёртвое пространство.
В том рамадане - стрелок. В этом рамадане, по возвращение - электромеханик-аккумуляторщик. И нагрудные знаки рядового - "Отличник …", "Отличный …".
Махнули, эх, махнули же поездами, через республики. В одной постриглись - осыпались разноцветные, шатенно-брюнетно-блондинисто-рыжие остатки прошлых жизней. Это потом, к окончанию двухлетнего срока, у некоторых волосы поседели. Там-сям. А у кого-то и головы не осталось. Клацала металлическая, зубастая машинка в руках лысого, загорелого или смуглого от рождения, единственного цырульника маленького городка, в белом стареньком халате. Ишак подрыгивал ногой, отбиваясь от слепней, а мальчишки, тёмными маслинами глаз, раскрыв рот, смотрели на куривших чужаков, понаехавших невесть откуда.
В другой республике, пораскидали по отрядам. В его городке, гражданского не было ничего - военчасть и склады. Отряд … практически, полк. И пошло-поехало…
Через горы, уже готовился к чтению азана - призыва к молитве, слепой муэдзин. Четыре минуты отводилось для этого муэдзину - руки его прикасались к мочкам ушей, и пустые глазницы отрешённососредоточенно искали невидимое направление святого места - Каабы. Слепой, духом бога видит. Минарет взмывал в облака и фигура человека терялась… Ещё не видна она была на заставе. Но скоро. Скоро…
Застава, огороженная колючей проволокой, садами - остатками, ушедшего по договору, села, заворожено смотрела на новеньких. Два одноэтажных дома, один поменьше, другой побольше, с кубриком, кухней и прочими радостями солдатской жизни, утонули в яблонях, грушах, айве и кизиловых зарослях. Вертолёт протарахтел в пространстве и выгрузил заледенелые тушки кенгуру, сгущёнку, шоколад и много ещё важных ящичков и вещей. Живность, подрастающая тут же до супового размера, радостно блеяла, пыхтела и поклёвывала зёрнышки.
Через время, альбомы с запрещёнными фото местной жизни, увеличились, раздулись от впечатлений и умных мыслей, зафиксированных солдатами. Он знал, что никто из них не сможет ничего вывезти домой, после службы, но продолжал вставлять в свой альбом новые фотографии.
Закурил. Дома не курил. Но после первого марш-броска в отряде, когда лёгкие слиплись в ком, и сердце колотилось где-то в мозгах, старший бросил фразу: «Перекур. Кто не курит - отжиматься». Все некурящие медленно подтянулись к перекурщикам.
Уже звучал икамат и добавилась всего лишь одна фраза - кад кама тис салат - становитесь на молитву. Но он, конечно же, не знал арабского и не слышал слепого человека.
Метры над уровнем моря, выбивали родниковой водой остатки дыхания, шоколадом крошили зубы, а рысь, нервно припав на передние лапы, готовилась облегчить ему жизнь. Хищная кошка не знала, что он уже готов - волк созрел. И учуял дичь раньше - автомат коротко огрызнулся на прыжок рыси. Вечером, любуясь рыжим мехом с трогательными кисточками на ушах, жмурился золотистооранжевыми глазами. Глазами, похожими на золотистые глаза рыси.
Громадный волк тяжело дышал, повернув голову, принюхивался. Ожидал второго, который приближался, двигаясь бесшумно с горы, огибая клёны и акации. Сейчас ему надо пройти мимо дзельквы, и скоро…
У первого ещё оставалось немного времени. Паёк закончился, слишком много времени он провёл на этой стороне. Недалеко, слева, скользнула сумеречная тень по земле, волк выпрямился в рост человека, схватил змею и штык-ножом отсёк голову.
В этот момент зазвучала шахада, муэдзин всем сердцем истинного мусульманина выговаривал, пронзительно пел текст Символа веры, словно испив с небес свидетельство веры в Единого, делился с миром. А мир взял и лопнул. Одна волна покатилась на другую. Остальные, за кулисами, играли в рулетку, и сигары попыхивали над зелёным сукном.
Волков заметили в последний момент, и первый бросился, как учили - разрывая горло тому, кто вскричал на арабском. Они все, просто оказались между несущихся друг на друга лавин.
Он давно вернулся, но мама не могла привыкнуть к тому, что спит сын с открытыми глазами. И ещё… ей показалось, что … да нет. Этого не может быть. Через какое-то время, не выдержав его хождений в военкомат и угрюмого молчания, мама написала в Столицу. Ответ пришёл быстро. Ей ответили, что её сын не получал перечисленных наград, звания капитана, боевые действия в том регионе не велись. Следовательно, всё в военном билете записано правильно.
Он только скривился как-то странно и отвернулся к окну - значит, ничего не было? А потом обнял маму и сказал - забудь! Живу дальше.
Через двадцать лет сильно ничего не изменилось. Жизнь, разве, стала другая, более жёсткая, не щадящая никого и беспомощная одновременно. Волны-лавины, разве что, накатывали друг на друга сильнее, приближаясь к его дому. Да жена иногда плакала и просила сходить к священнику. Просила изменить рингтон мобильника, призывавшего к молитве мусульман - как ты можешь, ну как?, православный же. По ночам, она привычно толкала его легонько в бок, и он прекращал вскрикивать, невнятно что-то объяснять тем, кто не смог стать волком. Не выжил.
Иногда… Изредка… Когда уже всё взвывало в нём до трубного, до колокольного, до муэдзиновского крика, его жена, его последняя и единственная любовь, гладила сильные когтистые лапы и приговаривала - ты не волк, нет, ты мишка.
Ты - Белый Медведь.
2. Бабоньки.
Утюг движется сосредоточенно, огрызаясь паром, и нос его никак не хочет продвигаться в промежуточки между пуговицами. Пуговицы озабоченно пищат и встряхивают оплавленными краями.
- И как, в рекламе, всё здорово выходит - гладит мама мишке пижаму и везде-то аккуратненько, и дочечка счастливая принимает игрушечного медведя в пижамке без единой помятости. Наверное, утюг другой торговой марки. - Я встряхиваю головой, пытаясь отрегулировать чугунность боли в районе висков, остервенело, направляю ход проглаженной дорожки к вороту рубашки, а мысль продолжает возмущённо оформляться в слова. - Почему, ну почему, только такие рубашки - под костюм? Другие носят футболки, майки, рубашки бескостюмные, бессистемные, а тут...
- Смотри, к тебе снова индус стучится - здоровается. Фигура понравилась. Эх, мужчинка...- Степановна постукивает ноготками по клавиатуре и открывает окошечко за окошечком. Всё буйство мира, разноплановое и наглое, тут же ожесточённо пытается влезть в мозг. - Да брось ты глажку, глянь, как к тебе прорываются, сквозь вселенную.
- Не буди лиха, не здоровайся в инете с чужими мужиками - и будешь гладить рубашки в спокойноозлобленном варианте. Это я тебе Степановна, со всей ответственностью заявляю.
- Да глянь же, Тадж-Махал - красотища. Ну, ответь человеку, глянь какой симпатичненький, молоденький, смугленький, и не в Индии живёт, - пригорюнилась, - а лучше бы дома своим индусочкам пел: "Ачи, ачи..." Вон, видишь фотка - явный мигрант, штукатурка облупленная, пиджак с курточкой на гвоздике, на стенке висят. Комп ноутбучный на столике обшарпанном и минералка иносранная. Наверное, верующий. У них какая религия? Ишь, непьющий. А вот, кстати, как бы ты в трёх пунктах сформулировала своё отношение к вере...
- Степановна, милая, ты не стоматолог, ты сто матерный логос, папарацци стоматологичный, - утюг замер на доске с разноцветными кругами и квадратами, а в голове взъярилась заезженная пластинка: «Яяямааайкааа»! - Разве веру можно пунктами...
- А по людям - креведкомедведками, бомжовостью и снарядами, можно? - чётко выговаривает каждое слово, не отрываясь от светящегося окошка компьютера, моя гостья.
- Ты, знаешь, а ну её, эту глажку, давай ликёр делать. Скоро Йолка вернётся с прогулки, я бы не хотела, чтобы она последние боевые действия в инете увидела. Да и, первые... - Доска печально вздыхала и складывалась, чтобы встать в угол комнаты, за видавший виды шкаф гомельского производства. Утюг примостился рядом. Пластинка в голове взвизгнула и торжественно сказала голосом Левитана: « От Советского Информбюро...» - я задумчиво смотрела в то, чем сегодня пичкали в новостях.
- То есть индусу ты даже смайлик не отправишь? Давай, я ему цветочек и улыбку отправлю... Во имя всех индийских фильмов. И «Бродяги», в частности.
- Отправляй, миссэнджер ты мой неотвязчивый. Доброе слово - всем приятно. А вера моя проста - верую в Бога, хоть периодически меня куда-нибудь заносит. Верю в любовь, людей, порядочность, честность. Верю всем, и не доверяю никому.
- О, сестра! Ну, ты даёшь... Я хоть и не психолог, но тут, явно пароидальный синдром. И, знаешь, позвони Сан Санычу, гордость - дело хорошее, но в данной ситуации - ну её... Это ж надо было Кольке, умудриться поехать в командировку именно туда и именно сейчас.
- Йолка третьи сутки не спит. Мы стараемся не говорить об этом, а Ванька чувствует - капризничает. Ещё эта жара несусветная - я ему подушку три раза за ночь меняю, переворачиваю - потеет сильно. И простынки... Давай мобилку. А ты пока достань бутылку водки, две банки сгущёнки, ванильки и кофе намели.
--------------------------
Детвора возится в песке. Маленькая толстенькая девчушка пытается приготовить еду из песка и покрикивает на, пытающегося сбежать к другому краю детской площадки, Ваньку: « Обедать, обедать»!
Малыш, лет трёх, в шортиках и красненькой в полоску футболочке, облюбовал велосипед пятилетнего Ваньки и пытается на него залезть. Йолка крутит карешностриженной головой, пытаясь определить, где родители мальчика, но не видит их. Велосипеда не жалко, сын, отбиваясь от толстушки, залез на горку и созерцает окрестности. Купить велик - идея Николая, так хочет, чтобы всей семьёй, ездили на прогулки - приобщает сынулю любимого. А Ванька спокоен, как танк, ну, неинтересно ему это. Вот и пользуются дети - так и пытаются увести синий трёхколёсный транспорт. Девочки постарше подбегают посмотреться в круглое зеркальце, привинченное к рулю.
А вот и мама... Полноватая женщина, с ослепительнобелой кожей, не загоравшая, похоже, от рождения, подошла к велосипеду, виновато улыбается Йолке. Что-то тихо выговоривает малышу - объясняет, что чужое, нельзя... У ребёнка - истерика, так хочется покататься...
Йолка кивает, да ладно, берите, потом вернёте. Рядом с худой и потёртоджинсовой мамой Ваньки, на скамейке - мужчина за сорок, потягивает тёмное пиво из бутылки. Его дочка съезжает с маленькой горочки, блестящей металлом на солнце. И, вдруг, спина в чёрной рубашке ощутимофизически напрягается, а рука с пивом замирает на полпути к жёстковычерченному рту.
- Ара, ара... Михо, нет, сейчас пойдём домой. - Женщина разговаривает с кричащим ребёнком, вплетая в русскую речь, грузинские слова.
Йолка беспомощно смотрит на окаменевшие жилистые руки, выглядывающие из-под подвёрнутых рукавов рубашки, а потом, решительно заслонив женщину и малыша от остановившегося взгляда мужчины, чуть не силой, выпихивает их с велосипедом на асфальтированную дорожку: «Пускай катается. Будем уходить - заберём».
Спина и руки жилистого оттаивают, он допивает пиво и направляется к дочке - вытирать влажной салфеткой грязные ладошки светловолосого сокровища.
Ванька висит на невысоком турнике и радостно улыбается. Йолка подхватывает его бережно за пояс, ручонки отцепляются от перекладины, он спрыгивает на землю и прижимается к маме.
---------------------
Часов в пять утра, звонит мобильный Йолки, она выскакивает на балкон, закутавшись в простынь, и шёпотом орёт: «Колень-каааа, миленький! Ты живой»!
Я вытираю слёзы. Господи, а ведь другие не могут позвонить и попросить о помощи. Некому. Саныч, ты настоящий полковник.
Далеко-далеко, в другом измерение, отец солдата, раскинув руки, не даёт танку проехать и раздавить нежные гроздья виноградных лоз... И приговаривает, приговаривает, улыбаясь виноградинам, что-то ласковое по-грузински.
© Ирина Жураковская, 2008