Облако (Рассказ)

Смерть поражает своим мрачным великолепием. Мысль о ней хоть на мгновение переворачивает душу, хоть на миг приводит в смятение и трепет. Небытие... Пожалуй, нет слова более точно отражающего саму суть. Быт - верное обозначение нашего порочного, мерзкого, и в то же время обольстительно-прекрасного мира. Небытие - не значит не быть, но означает - не быт. И нет ничего сопоставимого со смертью, кроме рождения. Кто знает что страшнее, ужаснее, что, в конце концов, первичнее - рождение или смерть. Никакая радость рождения не может соперничать с неземной возвышенностью смерти. Небытия.

Середина лета, жара, уже несколько недель ни капли дождя,  солнце нещадно палит землю, испаряя, впитывая скудную, собравшуюся за ночь влагу. Время от времени одинокое облако делает попытку прикрыть собой, спасти землю, но оказывается таким слабым, призрачным и прозрачным, что ярое полуденное солнце просвечивает его насквозь, растворяет в бледно-голубом небе. Степь дремлет, испуская от движения лишь пьяные клубы пыли. Город  затаил дыхание, вдохнув утреннего воздуха, чтобы ночью выдохнуть жарко и тяжело в ночное небо, отчего звезды станут еще ярче и прекрасней. А днем меж раскаленных домов влачится слабый, обессиливший ветерок, что-то шепча пересохшими губами .

Около десяти часов утра, солнце прошло треть пути, полностью вступив в свои права, асфальт  рисует  миражи, и только в тени деревьев еще сохраняются остатки утренней прохлады. Дома до половины прикрыты кронами растущих вокруг деревьев: тополей, кленов, ив, акаций. Возле одного дома под высокой, роскошной ивой стоит черная, с большим белым крестом крышка гроба.

Обстановка в квартире Мартыновых  обычно-траурная: занавешенные зеркала, черные ленты, большой портрет покойного в траурной рамке, пахнет венками, сосновым гробом, людьми. Присутствующие в большинстве своем молчат, некоторые тихонько переговариваются. Люди приходили, выражали сочувствие, уходили. Большинство были сослуживцами покойного Мартынова и его жены Зои Алексеевны. Мартынов был сирота, воспитывался в детском доме, потому близких ему людей было немного: жена, сын Андрей, внук Ваня, еще жена Андрея Надя и сестра Зои Алексеевны Наталья.

Пришла соседка, сильно боящаяся покойников, и потому не спавшая спокойно уже две ночи после того, как узнала, что их сосед, Александр Трофимович Мартынов умер. Кто-то посоветовал ей подержаться за ноги покойного, чтобы страх прошел, и она после долгих колебаний решилась. Муж соседки советовал ей с мрачным сарказмом: "Соверши жертвоприношение, сожги свое новое платье". На что та совершенно серьезно отвечала: "Зачем ему мое платье, он же мужчина!" - "У одного племени индейцев,- говорит ей тогда муж,- есть обычай, если дух умершего беспокоит тебя, нужно взять какую-нибудь его вещь и кому-то подбросить вместе с духом, ты сходи туда, чего-нибудь там возьми, хоть спичек коробок, потом пойди к соседке снизу, и у неё незаметно оставь. Вот и всё". - "Да ты что, хочешь на людей беду накликать!" - "Ну тогда не знаю. Иди и, как тебе сказали, подержись за ноги". - "Тебе легко говорить..." - со слезами сказала она, но всё же пошла. Вся дрожа, она вошла в комнату, нерешительно подошла к гробу, трясущимися руками дотронулась до накрытых простыней ботинок; и ей действительно стало легче, она успокоилась, а несколько времени спустя, совсем осмелев, потрогала лоб покойного. Затем она вызвалась помочь в хлопотах, разговорилась с Натальей Алексеевной.

-Что вы говорите, Наталья Алексеевна! Прямо на работе?
- Да, Таня. Умер-то он в больнице, через неделю. А случилось на работе, Шел по цеху и вдруг ни с того ни с сего упал. А встать-то не может, ноги отказали.
- Подумать только. Может споткнулся?
- Может и споткнулся... Он ведь ничем никогда не болел до этого, даже гриппом, я всегда удивлялась. На десять лет старше Зои, а поди-ка скажи.
- Да. Александр Трофимович всегда был такой элегантный, приветливый, красивый мужчина, А жили как дружно.
- Они как поженились ни на день не разлучались, всюду всегда вдвоём, и в отпуск всегда вместе, Андрюшу мне приведут и поехали, а когда и с собой брали. И так двадцать пять лет. А Саша всегда таким был, если только немного изменился. Знаете, Таня, Зоя всегда какая была - весёлая, заводная, дурачится как ребёнок. Вихрь! Кого хочешь закружит. Она ведь вторая жена у Саши...
- Да что вы говорите, я не знала.
- Была у него семья, дочь. Он, как положено, десять лет платил алименты потом. Не знаю где они теперь. Уехали куда-то... А вот встретил Зою, закружила, залюбила, увела. И всю жизнь душа в душу. Помню первый только год жаловалась Зоя. Саша, говорит, иногда такой мрачный становится, спросишь что случилось, ничего, отвечает, Зоенька, ничего милая, а сам днями слова не скажет. А потом ничего, прошло, оттаял, по дочке видно тосковал. Затянулось, залюбилось, да и Андрюша родился, и Зоя такая была - мертвого раз...
Наталья Алексеевна осеклась на полуслове, виновато взглянула на сестру, безостановочно ходившую вокруг гроба. Перекрестившись, Наталья Алексеевна очень тихо продолжила:
- Вы только подумайте, Таня! Третьи сутки не спит, всё ходит вокруг него, ходит, присядет на минуту и опять пошла, И всё молча, даже не плачет. Только губы шевелятся, вроде как шепчет что. Ей как сообщили утром, она так кричала, так билась, плакала, А когда Сашу привезли, в гроб положили, села рядом, смотрит на него, по голове гладит, спи, говорит, Сашенька, спи, милый; часов пять так сидела, а ночью встала и пошла, так до сих пор и ходит; не ест, не пьет, как держится не знаю; ни с кем не разговаривает, никого не замечает, спросишь что, рукой махнет и всё. Когда Ванечку привели, внучка нашего, он говорит, я пришел а дедушка спит, она очнулась, в лоб Ваню поцеловала и, спит, говорит, дедушка наш, он теперь долго спать будет. И снова пошла. Как блаженная! Не случилось бы чего с ней...

2
Самое трудное в избавлении от пороков - не оставить им шансов на выживание в воображении, в подсознании - утробе всего возвышенного и низменного. Может в этом смысл жизни? Может ли человек научиться жить, научиться умереть? Плата за прощение, жертва, приносимая жизнью на алтарь покаяния. От величия этой жертвы зависит, будет ли смерть мучительной, когда цепляешься за каждый уступчик над пропастью, или легкой, осознанной, почти желаемой. Воображение не прощает ничего. Тем и счастливы блаженные, что находят утешение в своём пораженном воображении; безумие имеет для них свой единый, неповторимый смысл. Если человек непрерывно мыслит от рождения до смерти, то сумасшествие - полусмерть, воображение зациклено, подсознание стянуто в сферу с границами, известными лишь самому носителю...У каждого в его подсознании есть уголок, где живет его образ, сущность его. Он существует независимо, хотим мы или нет, проступая иной раз чем-то необъяснимым, бесформенным, как густой туман, когда находишься внутри, и не видно ни протянутой руки, ни тверди земной, и можно без труда вообразить себя облаком, парящим неизвестно где, зачем и почему. Чтобы проследовать за иглой, нужно суметь пролезть в игольное ушко. Какой он, узор, на стороне изнаночной, иголка на всех одна, как и нить...

Раньше в её жизни было облако. Оно возникло с первым её криком, окружило, согрело, успокоило её, она больше никогда не плакала. Её мать одно время боялась, что у ребёнка нет голоса. С первыми её словами опасения исчезли, родители не могли нарадоваться ей. Облако было с ней, охраняло и оберегало её. В раннем детстве она подолгу играла с ним, разговаривала, по её желанию Облако превращалось в разные необходимые ей вещи; ночью Облако становилось подушкой, они обнимались  и  засыпали. Но однажды она поссорилась с ним, потому что Облако не захотело обидеть другого человека, как того хотела она; и она сказала, что не будет с ним дружить. Облако стало сереть, но она этого не замечала, не хотела замечать, лишь изредка подпуская его к себе, чтобы в очередной раз в чем-нибудь упрекнуть. Облако стало совсем черным, повисало над ней ночью, пытаясь хоть во сне приблизиться к ней. Ей стали сниться кошмары. Она возненавидела Его. Возненавидев - забыла. Облако исчезло. Осталась злость, выплеснувшаяся на окружающих. Она металась, инстинктивно чувствуя отсутствие в её жизни чего-то важного, будто потеряла что-то дорогое, невосполнимое. Она искала друга, близкого человека, родственную душу, бьющееся в такт сердце, иначе - гибель. И тут появился он. Она полюбила его за то, что он был на десять лет старше, был сильным и добрым, носил черные усы и был женат; полюбила потому, что услышала свое сердце, знакомый, когда-то уже чувствованный ритм, созвучный ритму его сердца, извлеченный им из тайников её души. "Мартынов,- сказала она ему после первой близости,- ты должен развестись и жениться на мне." Он ответил: "Да..."

Его первая жена тоже любила его за то, что он нес её на руках пять километров, это было их свадебное путешествие, за то, что она родила его дочь, за то, что он был. Её сердце билось не только в такт с его сердцем, но было одно огромное сердце; оно билось тихо, и он со временем перестал это замечать. Здесь была любовь, но там была страсть, которая подчас сильней, громче любви. Он пришел и сказал: "Я полюбил другую..." Она не сказала ни слова, хоть это стоило ей седых волос. Не сказала она ему и самого главного, о чем хотела сообщить в тот вечер: у них должен был появиться второй ребенок. Этого ему не суждено узнать.

Но какая-то сорока на своем грязном хвосте донесла эту весть до Зои. - "Если ты своим паршивым ребенком, неизвестно еще от кого нагулянным, думаешь вернуть Сашу.." Так и не родившийся ребёнок умер, та же участь чуть не постигла мать.

Через полгода Александр Трофимович Мартынов получил развод, а еще через полгода, летом, сыграли свадьбу, проходившую в доме невесты, в большой, в восемь подъездов пятиэтажке. За два дня до бракосочетания стало известно, что накануне в восьмой квартире умер какой-то старичок, и что похороны должны состояться примерно в то же время, когда веселье должно идти полным ходом. Желающих возразить было немного: мать, отец, робко Мартынов. Но и им было сказано, что откладывать свадьбу - плохая примета, что они не желают ей счастья... "Зоенька, я очень тебя люблю,- последний раз попытался возразить Мартынов.- Ведь откладывать ничего не нужно, давай завтра распишемся, посидим тихо в семейном кругу, а отпразднуем через неделю, думаю люди нас поймут, нехорошо так." - "Каждый день кто-то умирает, если из-за всех откладывать, то и замуж не выйти никогда, я ведь не виновата, что он умер..." Так и проходила эта свадьба: в одном подъезде похороны, крышка гроба стоит, венки...; а на противоположном конце дома выстроен балаган, столы с водкой и едой, дым коромыслом, пляшет пьяная публика, надрывается электробаян, несколько десятков голосов выкрикивают очередную развесёлую песню. Не у многих хватило души, чтобы поздравить, извиниться и уйти. Почти никто из веселившихся на свадьбе не заметил, как вынесли покойника, как надсадно крикнула  труба, всё слилось с тяжелыми басами баяна, с криками толпы, горланившей: ты казала я умру, я прынис тоби труну... Никто из стоявших у гроба людей не упрекнул веселившихся. Скорбь всегда терпимее веселья. Горе и радость - суть одно целое, они идут по жизни вместе, сосуществуют неразрывно, меньше одного, больше другого, что и делает жизнь жизнью; радость приходит, чтобы человек смог понять ради чего он живет, горе напоминает во имя чего дана жизнь. Так и идут они вместе: горе и радость. Но - горе и веселье никогда!

Гроб подняли и понесли. Мартынов в одиночестве стоял возле окна в комнате, приготовленной для новобрачных, и взглядом провожал процессию, состояние его было подавленным. А Зоя тем часом танцевала и пела вместе со всеми. Тогда ей было суждено вновь увидеть  Облако. У неё закружилась голова, потемнело в глазах, она чуть было не упала, вовремя удержавшись за плясавшего рядом мужчину. Когда её взор начал понемногу просветляться, она увидела Его, вспомнила.  Облако  было белым как в детстве, плыло за черным гробом, обволакивая его; Зоя услышала исходивший от него шум, похожий на невнятный шепот. Баян затих, дав людям услышать скорбный крик трубы, ощутить весь ужас события, невозможность  со-бытиЯ  горя и веселья. Похоронная процессия свернула за угол дома и скрылась. Зоя разрыдалась, как ребенок потому ли, что был задет нерв сочувствия в ней, но больше видимо потому, что вспомнила, вновь обрела и снова потеряла. Всё внимание теперь было обращено к ней, прибежал Мартынов, забыв все своё, видя, что Зоя страдает, он был готов на всё, только бы она не плакала. "Успокойся, Зоенька,- говорил он, обняв её,- не нужно плакать, моя девочка, всё пройдет, всё будет хорошо..." Кто-то обронил: "Чертов дед! Приспичило ему помереть!" На этом веселье закончилось. Многие ушли, но человек двадцать продолжали гулять, кто-то попытался спеть, получилось грустно, немного помычал баян и тоже затих, и все стали просто пить, как пьют пьяницы, глуша огорчения жизни...

3
Мартынов лежал в гробу, точно уснувший. Скоро должен был состояться вынос тела, или, как у нас называют, начало гражданской панихиды. Собралось довольно много людей, в комнате, в коридоре, на улице, сослуживцев, друзей, просто знакомых. В комнате было душно и жарко, воздух тяжел и сдавлен. Вокруг гроба в полуобморочном состоянии беспрестанно ходила Зоя Алексеевна. Она всё чаще садилась на поставленный специально для неё стул, запрокидывала голову с закрытыми глазами и замирала. Когда казалось, что она уже вне себя, не воспринимает окружающую действительность,  снова вставала и шла, будто видела перед собой одной ей заметную дорогу, ведущую, зовущую её куда-то. Уже несколько раз к ней подходили Андрей и Наталья Алексеевна, говорили, что пора, но она лишь отстранялась от этого рукой, как от страха, и шла своей дорогой. "Зачем ты забрало у меня Сашу?- Шептала она.- Как я теперь буду жить?" Никто не слышал этих слов, никто бы их и не понял, одна она знала к кому они обращены. Облако, белое как в детстве, висело над гробом, саваном лежало на теле Мартынова; оно появилось ночью, перед самой смертью его.

Накануне этого, днем, Зоя Алексеевна была в больнице. Мартынову будто стало лучше, врачи пообещали выписать его через неделю, опасения исчезли, и казалось, всё позади; выглядел он неплохо, только какая-то грусть появилась в его глазах; когда Зоя Алексеевна зашла в палату, заметила слезы на его лице.
"Ты что, Саша!"  
"Ничего... - Он, как ребёнок вытирал слёзы кулаками.- Я люблю тебя!" Они долго целовались, как молодые  влюблённые, потом она долго рассказывала, что происходит на их комбинате, что вообще творится в мире; уже собираясь уходить, она спросила: "Сашенька, а что тогда с тобой случилось?"  
"Не знаю...Будто сердце оборвалось."
"Ну ничего. Теперь всё будет хорошо. Я приду завтра, ладно?"
"Зоя,- задержал её за руку Мартынов,- обещай мне выполнить мою просьбу."
"Конечно, Саша, что ты хочешь?"-
"Если я умру, ты должна спеть на моей могиле ту песню..."
"Да ты что! Сашенька! Скоро тебя выпишут, и вообще всё будет прекрасно!"
"Обещай. - Сказал Мартынов твёрдо.
"Ну хорошо, обещаю."- Ответила Зоя Алексеевна, как бы отмахиваясь, чтобы скорее забыть, не волновать, немного постояла в дверях палаты, неодобрительно качая головой, и ушла. Часа через два после этого к Мартынову пришел его давнишний, еще детдомовский друг, хорошо знавший и его первую жену. Расспросив о здоровье, убедившись, что Мартынов идет на поправку, рассказав всё что только мог, он после некоторой заминки сказал:
"Саша, я всё это время поддерживал связь с Любой. В тот день, когда ты попал в больницу, пришла телеграмма от Анны. Ты уж прости меня, хотел сразу тебе отдать, но врачи сказали, что тебя нельзя волновать."- Он подал бланк. В телеграмме было: "Умерла мама. Если можете приезжайте. Она очень хотела. Анна."
"Я так и думал, что с ней что-то случилось..."- прошептал Мартынов.

Вечером Зоя Алексеевна долго не могла заснуть, всё думая о словах мужа, еще не зная, что это были последние, услышанные ею его слова, но потом она успокоилась, приписав это больничному унынию, и заснула; но через некоторое время её разбудил звон разбитого стекла. Ей снился какой-то незнакомый мальчик, он был белокур и очень красив, не хватало только крыльев за его спиной, чтобы сказать, что это ангел; он сидел на покрытой красным покрывалом больничной (она это почувствовала) койке, в совершенно, режуще глаз, белой комнате и играл чёрной розой; она долго (что-то ей мешало), долго шла к нему, хотя казалось - только протяни руку и можно дотронуться до него, и подойдя , попросила у него розу; он протянул ей цветок, но как только она взяла розу в руки, как та превратилась в стекло, и рассыпалась у неё в руках на мелкие кусочки... От звука разбитого стекла она проснулась. Поднявшись, включив свет, до последнего уголка обыскав всю квартиру, она так и не нашла причину этого звука, хотя звон был настолько отчетливым и ощутимым, что она не могла просто приписать это сну. Постояв несколько минут в раздумье, Зоя Алексеевна выключила свет, чтобы снова лечь в постель, и в этот момент увидела Его. Всё время после свадьбы она помнила , мечтая втайне, что Облако вот-вот появится, простит её, и снова будет с ней. Оно было за окном, висело как туман, затем покрывалом упало вниз; хоть ночь была тиха и прозрачна, в окне не показалось ни звездного неба, ни чего -то еще, только какое-то пятно, похожее на силуэт человека, слегка колеблющееся, светившееся непонятным свечением; через несколько мгновений свечение стало ослабевать, пятно растворилось, в окне проступили звёзды, и снова раздался звон разбитого стекла. В этот миг в больнице умер Мартынов. Несмотря на все усилия, врачам не удалось вернуть его к жизни.
"...Сердечная недостаточность..."

4
К двум часам пополудни подул вначале лёгкий, усилившийся быстро ветер. Мощные, цвета ночи облака заслонили собой всё видимое пространство; издалека донеслись раскаты грома, на горизонте засверкали молнии, полил сразу очень сильный дождь; небо давало возможность земле отдохнуть от иссушающего солнца, очиститься, вдохнуть в полную силу животворящей влаги,  по улицам потекли мутные потоки, уносившие всю грязь городскую, смываемую каплями дождя с домов, улиц и площадей. Город быстро умывается и утоляет жажду, и вот уже начинает захлёбываться, канализационные глотки не успевают втянуть в себя такое огромное количество мутной воды, и поток устремляется за город, в свободное пространство, вбирающее в себя всё. Ненасытная, похмельная степь, проснувшись от первых капель дождя, жадно впитывает влагу, шелестя и прихлюпывая, наполняя горящее почвенное нутро, с ожидающей своего начала жизнью, которая, почувствовав теплое влечение солнца, пробьётся наружу, к свету, чтобы жить, умереть , и превратиться в прах. Гроза проходила около получаса, после чего дождь прекратился, выглянуло солнце, стало тепло и свежо.

Похороны проходили тихо. На протяжении всей церемонии, когда выносили гроб из квартиры, поставили ненадолго возле дома на стулья, везли на машине к кладбищу, да и на самом кладбище,- всё это время Зоя Алексеевна была сдержана и безмолвна, только качала головой то утвердительно, то напротив, и, видимо, её сдержанность передалась другим. Состоялся короткий траурный митинг, было произнесено несколько речей. Когда гроб спустили в могилу, в голос зарыдал Андрей, негромко зашлись сестра и невестка Зои Алексеевны, несколько женщин вытирали платками глаза. Могила и пространство вокруг были сухими - во время грозы всё это накрыли брезентом. Зоя Алексеевна бросила первый ком земли, и стояла, не проронив ни звука, до тех пор, пока над могилой не насыпали холм, и когда воцарилось почти безмолвие, она запела:
« Ты казала в понэдилок, пидэм разом по барвинок, я прийшов...»
Она пела громко своим красивым голосом, срываясь иногда на крик. Никто не мог ничего понять, даже родные, никто и подумать не мог, что Зоя Алексеевна станет петь, да еще что! Андрей хотел было остановить мать, но тетка его удержала, видимо всё же что-то поняв.
«Ты казала я умру, я прынис тоби труну, я прыйшов тэбэ нэма, пидманула, пидвэла».
Зоя Алексеевна закончила петь и упала на могилу.
«Прости меня, Саша! - Кричала она. - Зачем ты забрало его у меня, зачем...»
Она рыдала до изнеможения,  её обессилевшую, почти потерявшую сознание,  посадили в машину и увезли домой. Дома, выпив водки, она немного пришла в себя, прилегла на кровать и уснула. Проснувшись через сорок минут, Зоя Алексеевна вышла на поминки, ходила как чумная, обращаясь ко всем по несколько раз:
"Давай помянем Сашу, земля ему пухом..."
Пила она понемногу, но часто, не пьянела, оказавшись в силах споить двух молодых мужчин, друзей Андрея; после чего, когда все уже разошлись, почти всю ночь ходила по квартире, но уже молча, лишь иногда тяжко вздыхая; около шести утра она опять прилегла, уснула; около десяти проснулась снова. В квартире была только Наталья Алексеевна.

- А где Андрей с Надей?
- В магазин пошли. А потом, сказали, заберут Ванечку и придут.
- Это хорошо...
Зазвонил телефон. Зоя Алексеевна подошла и взяла трубку:
«Алло, я вас слушаю.»
«Можете меня поздравить,- донесся из трубки женский голос,- у меня сегодня радость...» «Девушка, вы, наверно, ошиблись номером. - Ответила Зоя Алексеевна, положила трубку и ,обращаясь к сестре, продолжила. - Девушка какая-то. Говорит, можете меня поздравить...С ума можно сойти!»
Телефон зазвонил снова.
« Дай я отвечу,- сказала Наталья Алексеевна, подбежала к телефону и взяла трубку. - Да, слушаю.»
Разговор продолжался минуты две, вернее всё это время Наталья Алексеевна слушала что ей говорили, по мере чего лицо её белело, приобретая недоуменно-возмущенное выражение. Дрожащими руками она положила трубку.
- Что такое? что с тобой?- Видя состояние сестры, переполошилась Зоя Алексеевна.- Кто звонил?
- Да нет, ничего,- как можно твёрже ответила ей сестра,- балуется кто-то. Давай, Зоя, помянем Сашу.
Это предложение разрядило обстановку и о звонке забыли. Сёстры выпили понемногу, разговорились, вспоминая радостные мгновения жизни, вспомнили детство. Но Зоя Алексеевна всё время невольно возвращалась к памяти о муже.
- Надо жить, Зоенька!
- Как? Как я буду без Саши?
- Все мы не вечные. Ты еще молодая, как-то надо...Поживи пока у меня, или у Андрея, только не сиди здесь как сыч, тебе нельзя сейчас одной...
Пришли Андрей с Надей, привели сына.
- Ванечка! Иди к бабушке, мой хороший!- Зоя Алексеевна встала навстречу и с  нежностью обняла внука.
- Бабушка Зоя, а куда дедушка Саша уехал?
- Далеко уехал наш дедушка,- Зоя Алексеевна, гладя внука по голове, с благодарной улыбкой посмотрела на сына с невесткой,- очень далеко, он теперь не скоро приедет...
Снова зазвонил телефон.
- Я подойду,- кинулась к телефону Наталья Алексеевна.
- Нет, я сама возьму,- отстранила её Зоя Алексеевна и взяла трубку.- Я слушаю.
«Что же вы меня не поздравляете,- сказал женский голос,- у меня ведь радость!»
«Девушка, вы наверно ошиблись. Кто вы такая?»
"Это же квартира Мартыновых?"
« Да.»
«А вы Зоя Алексеевна?»
« Да, а что такое?»
«Значит не ошиблась.»
«Что, собственно, вам нужно?»
« Вы вот мужа схоронили, а у меня ребёночек родился. Знаете как я его назову? Впрочем, это не важно. Важно, что он не вырастет такой сволочью...»
Зоя Алексеевна почувствовала слабость в ногах и присела на стул.
« Кто вы такая?» - Дрожащим голосом спросила она.
«Я - твоя смерть! Ублюдка своего закопала, и сама , змея, скоро рядом ляжешь,- голос был молодой, спокойный, чуть хриплый, и злой. - Туда тебе и дорога.»
« Гадина!- Закричала Зоя Алексеевна, вскочив со стула.- Что я тебе сделала? Будь ты проклята со своим ребён...»
Зоя Алексеевна всхлипнула, выронила из рук трубку, схватилась за голову, и упала без чувств.
Она не приходила в себя двое суток, а очнувшись, никого не узнавала и не замечала, только шептала что-то еле слышно. Лишь увидев Ваню, подозвала его к себе.
- Мальчик, иди сюда, мой милый, - она поцеловала его в лоб. - Я тебя знаю. Будь умницей, будь хорошим мальчиком. Никогда не прогоняй Его. Никогда...
Облако опять было с ней.