Две границы моей жизни. Маленький Димка, - тоненький лучик света, грустная улыбка, светлые волосы и мечтательные карие глаза, неумелые рисунки в тетрадке по математике вместо домашнего задания и вечно исцарапанные руки, - где только умудрялся? Взрослый длинноволосый Димка, - спокойный сильный голос, татуировка - синий скрипичный ключ - на правой руке, готовность прийти на помощь и шрам на подбородке, сигарета за ухом и гитара в углу, золотые искры в зеленых глазах и вера в Бога.
И между ними - я.
Я вышел за границы загруженного мне уровня. И теперь система торопливо и наобум за секунды выстраивает мне дорогу, используя стандартные текстуры и архитектуру, заложенные главным разработчиком, и в панике пытается понять, - почему я никак не вписываюсь в стандарт?
Жизнь - самая непродуманная игра.
А мы - сложные самонастраивающиеся, и как следствие - работающие некорректно, машины. Мы не знаем, чего хотим и для чего созданы.
Мы - дети. Прямо как дети.
Только детям плевать, для чего они созданы. Они просто хотят - всего и сразу.
И честно говоря - они в своем праве.
***
- Не ори, - грустно попросил Димка своим низким красивым голосом, откинув волосы взмахом головы. - Слушать тошно.
Я замолчал, вытер непрошенные слезы с глаз.
- "Не ори"... А что мне делать?
Димка достал из пачки сигарету, бросил пачку на стол. Я решительно достал еще одну, чиркнул зажигалкой и, глубоко затянувшись, выдохнул дым прямо в его сторону.
И с тоской подумал о себе, - ну не придурок?
- Сережа, ты придурок, - грустно констатировал Димка, сложив сильные жилистые руки на груди. Сигарету он заткнул за ухо. - Тринадцать лет уже, а как маленький себя ведешь.
Я не выносил, когда он так со мной разговаривал. Слезы снова выступили на глазах, но я громадным усилием воли сдержал их.
- Да, как маленький. Я ребенок, ты сам мне вчера это говорил.
- Ну кто тебя просил с ними связываться? - Димка даже повысил голос. Это означало, что он очень расстроен. - И сколько раз я просил тебя не курить?
Много раз, Димочка. Очень много. И еще столько же раз попросишь. И я столько же раз пообещаю не курить. И все равно все твои просьбы и мои обещания без толку. Когда я впервые взял в зубы сигарету, мне было девять лет. И я тут же понял, что буду курить всю жизнь.
- Не об этом сейчас, - пробормотал я, но сигарету погасил.
Фраза повисла в воздухе. Нужно было что-то сказать.
- Димка, - я не смотрел на него. - Мне по любому конец...
- Вот только не надо утрировать, - Димка усмехнулся, спокойно и уверенно, как всегда. - Конец тебе по любому, если и будешь продолжать так чудить. Сколько ты должен?
Тишина липким звоном обволокла комнату.
И в тишине сдавленно и тихо прозвучали мои слова.
- Пять тысяч.
Димка озадаченно почесал нос. Присел на край стола.
- Как я понимаю, не гривен.
Я промолчал. Что мы, фраера что ли, на гривны играть...
- Поздравляю тебя, Шарик, ты балбес, - произнес Димка растерянно. - А где их брать в случае проигрыша, эти пять тысяч, ты подумал?
Да ни о чем я не думал, Димыч, - с беспомощной обреченностью мысленно кричал я. Даже о деньгах я не думал. Просто - хотелось выиграть.
И в этом все и дело, - с ужасом понял я. Хоть копейка на кону, хоть миллион, - мне все равно. Просто хочется побеждать. Всех и каждого. Но делать это честно, и если не получается победить честно, то хотя бы честно проиграть.
Что я и сделал. Честно-честно.
А толку с этого... Я-то играл честно, а они нет.
Значит - не нужно играть, не зная досконально правил?
- Понял теперь? - голос Димки звенел, клубился вязью печальной заботы. Он тепло улыбнулся. - Криминальный, блин, авторитет... Ох, Сережа...
Я вздохнул. Улыбнулся в ответ.
А потом тихо и обреченно расплакался.
***
Те ребята больше никогда меня не трогали и о долге не вспоминали. Я не знаю, что сделал Димка, но на меня смотрели с уважением, хоть и с той поры сторонились.
Это было не заслуженное уважение.
Я - нашкодившее ничто.
Я хочу стать компьютерщиком, - сказал я в тот же день Димке. За компьютерами будущее, и мне хочется творить это будущее лично, своими руками. И заработать уважение своими делами, а не чьим-то вмешательством.
Мы помолчали. Я запоздало спохватился.
- Спасибо, Дима.
Поздно, очень поздно. Зато искренне.
- Тебе спасибо, Сережа, - просто сказал Димка.
Мне стало очень больно.
***
- Серый... - испуганный и дрожащий Димкин голос. - Ты чего?
Я открыл глаза. И тут же напоролся на карий взгляд Димки, полный страха и растерянного непонимания происходящего, как будто Димка ждал объяснений. Я усмехнулся. Эх, Димка, если ты ничего не понимаешь, то я и подавно. И почему я еще жив? Ведь отчетливо помню, как кусал мои ноги холодный Днепр, не простивший людской дерзости.
- Теперь-то я точно умер? - спросил неизвестно у кого.
Димка продолжал с настороженным испугом смотреть на меня. Точно так же, как и до моей смерти, беспощадно светило солнце сквозь кривую дыру в ночи. Сколько сейчас времени, хотелось бы знать...
- Живой ты, Серый, живой, - вдруг затараторил Димка и порывисто обнял меня, лежащего на песке.
Кстати, я полностью одет. Точно ведь помню, что раздевался перед прыжком в черную воду.
- Никогда не пугай меня так больше, - шепнул Димка, прижимаясь к моей груди. Помолчав, улыбнулся, добавил:
- Сердце стучит...
Если бы каждый раз, когда я это слышу, мне давали по доллару, то за сегодняшнюю ночь я бы уже заработал два, - цинично подумал я.
Я боялся признаться себе, что отчаянно боюсь, что внутри меня водоворотом хлещет и шумит паника, которую я прячу за холодным рваным цинизмом. Уже два раза я неминуемо должен был погибнуть, и все равно оказываюсь здесь, на солнечном пляже посреди февраля. Или принять за факт, что смерть меня все-таки скрутила еще на аттракционах, и это и есть загробная жизнь?
Как-то она совсем не похожа на то, что описывали все религии мира. И атеисты тоже тогда, получается, были не правы...
И Димка.
Понимая, что сейчас точно двинусь головой от страха и той мешанины мыслей, что творится в голове, я тронул Димку за голое загорелое плечо. Теплое, живое, и родное.
- А чем не пугать, Димка?
- Да вот этим, - он не поднимал головы, и обиженные слова его вибрировали гулом диафрагмы в моей груди. - Почему ты мне не поверил?
Я глядел на небо. Вранье это все. Нет ни солнца этого, ни теплого летнего песка. Наверное, лежу я сейчас на больничной койке в палате с отморожением всего, что только можно, на грани ампутации мертвых конечностей, - а может, уже и без этих самых конечностей, - и вижу все это во сне. Вранье это все.
Так что - и Димка тогда вранье?
Небо мигнуло, как будто на мгновение прервался сигнал, передающий прошлое в мой закипающий мозг, и на какие-то доли секунды не стало ни лета, ни теплого песка, - ничего. Несколько снежинок бросились в атаку на мое лицо, и остались на нем талыми капельками холодного бытия.
Господи, что же это происходит? Почему, за что?
- Димка... - прошептал я.
Страх панически стучался сердцем в грудную клетку, сбрасывал мысли в пропасть ужаса и рвал меня на части. Я закричал, отбросил Димку от себя, вскочил, побежал прочь, не оглядываясь, лишь бы покинуть этот круг яркого лета, вырваться прочь, в холодное и липкое, но привычное настоящее, накрыться с головой одеялом забот, по-детски спрятавшись от этого страха.
Я ребенок, вашу мать.
Чего вы от меня хотите? Что хотите мне дать?
Ничего мне не надо. Ничего не вернуть. Ничего не исправить.
Димка, ты ли это? - стучалась в голове испуганной птицей единственная мысль. А тот, кто сейчас задает этот вопрос, - я ли это? Или где - я?
Я бежал изо всех сил. Ноги увязали в цепком песке, который ни за что не хотел отпускать меня отсюда. Упал, пополз на четвереньках, задыхаясь своим криком.
- Прекрати морочить, отпусти! - срываясь на крик, шептал я. - Не трожь, оставь, отпусти...
А в ушах моих плакал умирающий Димка.
Убил?
Я убил?!
Я набрал полную пригоршню песка и умылся им, раздирая колючими песчинками свое лицо, смешивая слезы с гранулами мерзлого холода.
И вдруг стало спокойно и горько, как бывает, когда добрый отец посадит тебя на колени и начнет утешать, успокаивать, погладит по голове с нежностью и пониманием, и все проблемы останутся позади, ненужные и неважные. Словно нарыв в моей душе прорвался, и вместе с гноем вытекла вся ноющая боль, которую я взращивал целых семь лет. Прекратил стучать в голове кровавый молот, перестал прыгать пляж.
Я боялся оглянуться. А вдруг Димка все еще сидит там и горько плачет...
Не оглядываясь, я поднялся и пошел вперед.
Прочь с острова.
Я ненавижу тебя, остров. Ведь это ты заставил Димку делать все это. Ты его убил. Не я. Не тот несчастный мотоциклист.
Ты.
И за это ты будешь наказан. Не мной. Я всего лишь нелепое нашкодившее ничто.
Поэтому не относись ко мне слишком серьезно. Который час хотя бы скажи, и я отстану...
Взрезая воздух крыльями, подлетела ворона.
- Уйди, добром прошу, - со страшным спокойствием сказал я. Ворона послушно улетела, оценив угрозу в моей интонации.
К горлу тяжелым комом подкатила тошнота, и меня вырвало.
***
И тут же вырвало еще раз.
- Дим... - слабо сказал я, глядя на Димку.
Стало легче, только голова гудела, как транформатор.
- Доволен? - изобличающе-заботливый голос Димки выводил меня из себя. - Боже мой, четырнадцать лет, а ума нет...
Да, доволен, твою мать...
- Пошел ты, - невнятно пробормотал я, и снова склонился над унитазом. Спазм сжал желудок, но рвать уже было нечем. Я закашлялся.
- На, выпей еще, - Димка протянул мне кружку с алой жидкостью.
Я затухающим взглядом посмотрел на кружку, нечувствительными слабыми пальцами взял ее, поднес к губам. Но заставить себя выпить хотя бы грамм не смог.
- Пей же, давай! - похоже, Димка находился на грани истерики.
Я заплакал. От жалости к себе и к Димке.
- Что это были за таблетки?
- Не знаю...
Откуда мне знать. Я просто залез в аптечку, не глядя взял несколько упаковок таблеток, и сосредоточенно их проглотил, запив стаканом воды из-под крана, смахивая слезы с ресниц. А теперь вот проваливаюсь в бесконечно прямую темноту, где будет очень хорошо...
- Не спать!
Удар по щекам. Никогда не слышал, чтобы Димка так орал.
- Не спать!!!
Еще один.
Я открыл глаза.
- Да не сплю я...
Зачем-то поднял руку. Никогда не замечал, что моя рука такая тяжелая. Да и вообще - все тело тяжелое и неуправляемое, голова так вообще... Особенно голова, все норовит упасть на грудь, обещает неслыханное блаженство. В первый и в последний раз, конечно же. А дальше?
Ну так - знал, на что шел.
- Пей, Сережка. Пей, родной, я прошу тебя, ну. Пей же, идиота кусок...
Сейчас, Димка. Для тебя - что скажешь.
- Пей, давай, родненький. Что ж ты делаешь, что ж ты...
Я пью. Глоток за глотком. Роняю чашку. Меня снова выворачивает тем, что секунду назад выпил.
- Хорошо, хорошо, - это Димка. Он здесь, рядом. Наверное, только он и держит меня еще здесь, рядом. - Пей еще, умоляю.
Пью.
Кажется, что я обложен ватой. Нет рядом Димки, мне только показалось, что он здесь, нет никого, только вата и глухие удары сердца сквозь вспышки внутри головы и леденящий страх.
- Все, Серенький. Вставай, вставай, малыш...
Встаю. Наверное, встаю. Ничего не чувствую.
- Хорошо, молодец. Идем, идем...
Наверное, то, как я иду, смотрится очень страшно.
Я так думаю - я чувствую, что Димке страшно.
***
- Шеф, ну давай скорее. Умоляю, ты видишь, что секунды решают?
- Да что ж я сделаю...
- По тротуару давай!
***
Холодный март, немного снежит робкая еще весна. Она смущенно глядит на рослого и сильного мужчину с длинными волосами, который несет на руках в больницу нескладного худощавого подростка в летних шортиках и серым цветом лица...
...потом, дома, Димка устало и бесцветно рассказывал мне все. Как он занес меня в больницу, как дал деньги медсестре. Про капельницы рассказал, сколько это стоило. Самое главное и сложное, - говорил он, разрезая мне душу безжалостной правдой, - нужно было убедить медсестру, что я отравился. Не так и много потребовалось для убеждения - всего-то пятьсот гривен. Итого, мои три дня обошлись в тысячу.
- Сережка, - сжав пальцами виски и глядя мне в глаза, сказал Димка. - Я ж эти деньги не рисую.
- Прости меня, пожалуйста, - я отвел глаза.
Все-таки я изрядная сволочь.
- Что мне теперь делать? - глухо спросил Димка. - Ножи прятать, газ отключить, замки по ящикам развесить, решетки на окна поставить, каждый твой шаг контролировать? Слова тебе не сказать?
Я не смел поднять на него глаза.
- Я больше никогда не буду, - прошептал в ответ, вздохнул.
Димка подошел ко мне, сел рядом. Обнял за плечи.
- Зачем? - спросил он просто.
От одиночества, Дима, - думал я, глядя на точечный след от игл капельницы на руке. От щемящего и беспросветного одиночества. Ты делаешь все, чтобы меня оттуда вытащить, но, тем не менее, я одинок. Теперь и, наверное, навсегда.
- Больше не буду, - упрямо произнес я вслух. - Никогда-никогда...
Я не врал.
- Эх, Серенький... - Димка прижал меня к себе. - Умеешь ты уроки из ошибок извлекать и признавать их, умеешь, не отнять этого... Если б еще научился ты ошибок не делать...
***
А как бы их не делать... Думаешь, Дима, мне хочется вот так чудить постоянно, каждый раз потом чувствуя себя последней сволочью? Не хочется. Как потом в глаза смотреть людям, которым я жизнь отравляю? Просто хочу жить, радоваться тому, что живу.
Кто мне не дает?
Хороший вопрос...
Ты вот всегда в своих молитвах просил - избави, Боже, подай. А имел ли право на это? И так Бог нам дал все, что нам нужно, и даже с избытком, а мы постоянно - дай, подари, сделай за нас... И потому, - возможно, только возможно, - и был я у тебя такой тварью. Чтобы ты прощал, доставал меня изо всех тех волчьих ям, куда я сам себя загонял, в последний миг, когда я уже был готов упасть в пропасть, ловил меня за руку... И прощал. Снова прощал.
Ты ведь делал это, Дима. Раз за разом.
И потому имел право просить у Бога.
А я? Что я сделал такого хорошего или важного, чтобы иметь на это право? Или - что я должен сделать?
***
Все. Успокоился. Встал. Стряхнул с бороды и ресниц песок.
Хорошенький, мать его, день рождения.
Прочь отсюда.
Только не оглядываться.
- Серый!
Не оглядываться.
И делать вид, что это полное боли и слез "Серый!" просто шум февральского ветра в ушах.
А не плач преданного мной малыша.